Проблема доверия в экономической науке и экономической социологии

Как правило, в обыденной жизни люди не довольны своим эконо­мическим положением и благосостоянием, как не довольны они и об! щей экономической политикой. Рыночная экономика, с их позиции] определенно не принадлежит к миру справедливости, морали и эти! ки, они хотели бы, чтобы рыночная экономика была более честной и благородной. Все говорят об огромных сверхприбылях международны» корпораций, об эксплуатации труда, о неэффективном государствен-J ном управлении. Но как исправить ситуацию, люди не знают, полагая^ что есть другие, специально обученные люди — экономисты, которы и положено это знать. Однако эти экономисты, которым по долгу про фессии положено все знать, отнюдь не стремятся взять на себя реше ние проблем, связанных с общественным благосостоянием. Наоборот! экономисты всячески подчеркивают, что их задача, по сути дела, тех-] ническая — выбрать наиболее эффективный способ решения пробле-j мы или достижения цели. Вот что написано в одной из самых популяр-1 ных книг по экономике Пола Самуэльсона:

«Коренные вопросы, определяющие, насколько правильны или ошибочны преследуемые цели, не могут решаться наукой как таковой. Они относят­ся к области этики и "оценки ценностей". В конечном счете эти вопросы должны решаться всем обществом. Все, что может сделать специалист (под специалистом Самуэльсон, видимо, предполагает экономиста. — Прим] авт.), — это указать на существенные альтернативы и на действительные издержки, с которыми может быть связано то или иное решение» [13].

Получается замкнутый круг — люди думают, что экономисты ста-1 вят цели, а экономисты считают, что делать это должен кто-то другой -I «все общество». Так, проблемы социальных (конечных) целей, пробле-1 мы морали, этики, доверия оказались исключенными из экономиче-1 ской науки как не относящиеся к самому предмету исследования.

Но это не вся правда, так было не всегда — в самом начале своего ■'жития экономическая наука была лишь частью общей дисциплины вд названием «моральная философия» (или «этика»). Это как раз был (|учай А. Смита, который преподавал этику, а экономика была всего мой частью его лекций. С публикацией в 1776 г. его «Богатства наро-рн» экономическая наука получает статус академической дисципли-i.i ••Not from the benevolence of the butcher...» («He от благожелательно-i и мясника...») — самая распространенная цитата из этой книги. Как и с ее помощью многие экономисты усвоили моральные принципы м ночной экономики в действии. Но мало кто из них помнит, что это и ни. часть моральной концепции экономического поведения Смита. | 1759 г. вышла в свет первая книга А. Смита, которая называлась «Те-Ья нравственных чувств». Кстати, она была не менее популярна, чем Ьс и атство народов», и при жизни Смита переиздавалась шесть раз (в i шчие от пяти изданий «Богатства народов»). Иногда говорят, что о Вории нравственных чувств» никто и не вспоминал бы, не будь по-

i\ ющего «Богатства народов». Может (и скорее всего), это и так, но менно в «Теории нравственных чувств» содержатся моральные и со-III п.ные основания экономики, а также концепция доверия Смита, рлому без первой книги нельзя понять и вторую.

Смит считал, что природу человека не стоит понимать однознач-сс Человек может существовать только в обществе; природа, пред-.1 и i лчившая его к такому положению, одарила его всем необходимым ; i (того» [14]. Есть «эгоистическая сторона человеческой природы», р «...какую бы степень эгоизма мы ни предполагали в человеке, при-рдс его, очевидно, свойственно участие к тому, что случается с дру-,.» [15]. Чувство симпатии (в широком, социальном смысле этого Пома) является основой социального взаимодействия. Смит признает,

с сощество может существовать «как оно существует среди купцов,

мающих пользу его и без взаимной любви...» [16]. Однако если на-■нается вражда или «негодование друг против друга», тогда такое об-■< гно не может просуществовать долго. Любовь, благорасположение, ир.шедливость, долг — все это необходимо для существования обще-па, «без этих первоначальных побуждений оно не может процветать,

mi может существовать». [ Даже экономическая мотивация имеет, в сущности, социальные Ьрпп. Ни погоня за богатством, ни удовлетворение потребностей, ни-т другое не являются конечной целью.

С Человеком движет стремление «...отличиться, обратить на себя внимание, Г вы звать одобрение, похвалу, сочувствие или получить сопровождающие их

ГЛАВА 1. ДОВЕРИЕ ОБЩЕСТВА

1.2. Проблема доверия в экономической науке и экономической социологии

выгоды... Главная цель наша состоит в тщеславии, а не в благосостоянии или удовольствии, в основе же тщеславия всегда лежит желание быть пред­метом всеобщего внимания и всеобщего одобрения» 117].

Даже в торговле «преследование личных целей при обычных обстоятель­ствах должно определяться скорее общими правилами нравственности, чем нашим пристрастием к самой цели... Самый последний купец уни­зил бы себя в глазах своих товарищей, если бы выказывал беспокойство или принимал меры, чтобы получить или не потерять шиллинга... Поло­жение его может, правда, требовать строгой бережливости и большой вни­мательности, но при побуждениях как первой, так и второй он скорее дол­жен иметь в виду то, что строго предписывается правилами нравственно­сти, нежели стараться получить такой-то барыш или избежать такого-то; убытка» [18].

Таким образом, концепция Смита предполагает экономическое (утилитарное) действие в рамках социальных ограничений — нрав­ственности и долга. Чувство симпатии и благожелательность руководят поведением человека, что не исключает расчетливости и благоразумия. Возвращаясь к самой популярной цитате о булочнике, мяснике и пиво­варе, стоит подчеркнуть, что «...для работы рынка не требуется, чтобы мясник или булочник были эгоистичными, черствыми или безразлич­ными к людям», как заметил Бриттан [19]. Наоборот, успешный пред­приниматель (четко понимающий свои непосредственные и долго­срочные выгоды) скорее будет заботиться о семье, друзьях, общем бла­ге, будет участвовать в благотворительности и общественной жизни.

Теперь, собственно, о концепции доверия у Смита (оказывается, и это есть у него). Для него доверие — это естественное чувство индиви­да. «Мы естественно предрасположены к доверчивости... у самых не-| доверчивых людей потребность верить берет верх над сомнением и по­дозрением...» [20]. Для детей характерно «слепое доверие», это ценный инстинкт самосохранения, данный природой, и самая важная часть' воспитания в первые годы жизни ребенка. Далее это «слепое дове­рие» видоизменяется, «благоразумие и опытность научают нас недове­рию» [21]. Таким образом, после «продолжительного опыта, связанно­го с недобросовестностью людей», формируется необходимый баланс доверия и недоверия, сплав разума и чувства. Но все же установка на доверие является базовой и господствующей.

Доверие важно не всякое, и лишь тогда, когда мы знаем, что заслу­живаем его. Желание похвалы и желание заслуженной похвалы — раз-] ные чувства, отмечает Смит. То же самое относится и к доверию: «... до­верие тогда только доставляет нам удовольствие, когда совесть наша; говорит, что мы действительно заслуживаем его». Заслужить недоверие

корбительно, особенно если мы подозреваем, что нас считают, при-

м незаслуженно, способными на обман. Желание заслужить доверие

угих, стремление убеждать, руководить и направлять людей Смит

"тает одной из сильнейших человеческих страстей. «В этом, быть

жет, состоит инстинкт, на котором основана способность к речи —

ичительная способность человеческой природы» [22]. Откровен-

ть вызывает к себе доверие, скрытность и осторожность, напротив,

шают нам некоторое недоверие.

Не так уж сильно эта концепция доверия у Смита отличается от

временной социологической концепции доверия, хотя их разделя-

более 200 лет развития общественной мысли. Может, Смит немно-

о 11 ережал свое время? Думаю, что нет, поскольку и при жизни все его

"оты были весьма популярны. Наверное, дело все-таки в социоло-

— видимо, не очень-то она продвинулась вперед за последовавшие

столетия. По крайней мере, Смит, окажись он участником совре-

нных дискуссий о доверии в социальной жизни и экономике, вряд

чувствовал бы себя сегодня неуверенно. А вот захотели бы вы вос-

ьзоваться услугами дантиста позапрошлого столетия? Отсюда вы-

: прогресс в социальных и экономических науках осуществляется

аздо медленнее, чем в естественных.

Впоследствии экономисты, шедшие за Смитом, больше не воз-ащались к объяснению природы человеческого поведения (может ть, за исключением Дж. Ст. Милля). Заимствуя концепцию утили-изма, они позабыли о другой, социальной и моральной стороне ивидуального поведения, о которой говорил Смит. Рикардо, на-имер, еще в большей степени развил характерное для своей эпо-стремление к «механизации» экономической жизни, представля­ли человека как некую машину, четко просчитывающую свои вы-ы и затраты. Для Рикардо экономическая жизнь все больше отде-тся от общественной и начинает напоминать рационалистически троенную бухгалтерию. Но в отличие от Смита Рикардо полити-кую экономию видел не как науку о причинах и природе богат-а, а как науку о распределении. Он выделял два основных класса — мышленную буржуазию и рабочий класс. Эти классы находятся отношении противоречия, поскольку капитал — это накопленный д, следовательно, рабочие имеют право на полный продукт труда, истема капиталистического распределения этого не подразумевает, ному не отношения согласия, доверия и симпатии, как это было у ита, руководят общественными отношениями, а отношения кон-и кта и недоверия.

ГЛАВА 1. ДОВЕРИЕ ОБЩЕСТВА

1.2. Проблема доверия в экономической науке и экономической социологии

Но, конечно, Рикардо не утверждал этого категорично, он лишь подготовил теоретическую базу для тех (позднее названных «левыми рикардианцами»), кто напрямую выдвигал тезисы об эксплуатации и неравном распределении. Но настоящим открытием стали не левые (в смысле, не правые) рикардианцы, а «Капитал» К. Маркса. Как пи­шет Р. Арон: «Маркс был, бесспорно, социологом-экономистом, убеж­денным, что нельзя понять современное общество, не усвоив механиз­ма функционирования экономической системы...» [23]. К исследова­нию экономики капитализма Маркс подходит диалектически и исто­рически. Это означает, что не гармония и согласие лежат в основе обще­ственного развития, а противоречие — между производственными от­ношениями и производительными силами, между экономикой и обще­ством (базисом и надстройкой), между классами в системе обществен­ного производства. Если Смит, а за ним и все экономисты-классики видели в капитализме идеальный тип общества вообще, а в утилитар­ном поведении человека — его природные склонности (например, к обмену, торговле, труду, но также и к симпатии, и к доверию), то Маркс объяснил капитализм исторически — как особую эпоху (формацию) в общественном развитии. Капитализм отрицает предшествующее тра­диционное общество, но и сам отрицает себя будущим обществом тру­да, а не капитала.

Капитализм, с позиции Маркса, основан на эксплуатации труда ка­питалом, поэтому если и есть доверие первого второму, то это лишь в силу неразвитости классового сознания пролетариата, в силу идеоло­гической пропаганды тех, кто находится «на службе» у правящего клас­са (к ним у Маркса относятся и служители культа, и «буржуазные» уче­ные, и пресса). Настоящее, осознанное отношение классов — не согла­сие и доверие, а отчуждение и конфликт. Именно через развитие этого классового противоречия и происходит прогрессивное движение исто­рии. Конфликт разрушает общество, но в этом и смысл движения — старое должно быть заменено новым, которое опять устаревает и заме­няется другим и лучшим. Отчуждение людей друг от друга, а в конеч­ном счете — и от самих себя, является нормой социального отношения в капиталистическом обществе. Отчуждение людей противопоставля­ется доверию, выступает крайней формой недоверия и в конечном ито­ге приводит к конфликту и борьбе. Причем дело не в злой воле или амо­ральности капиталистов, наоборот, объективные экономические усло­вия — товарное производство, рыночная конкуренция, необходимость экспансии — ведут к социальному отчуждению. В будущем обществе классов не будет, общественная структура будет определяться не эко-

комическими, а социальными признаками, и человечество перейдет от предыстории к действительной своей истории, где конфликт и отчуж-непие уступят место согласию и доверию. Как и когда будет это про­исходить — на эти вопросы Маркс не ответил, а все его практические цк'бования текущих преобразований (выраженные в «Манифесте») траздо умереннее, как ни странно, самых умеренных современных социал-демократических лозунгов. Но важно одно — Маркс, в отли-1ис от согласия, симпатии и доверия Смита, указал на функциональ­ное назначение «отчуждения-недоверия» для воспроизводства капита-шстического общества.

Другое направление экономической науки второй половины \\Х в., активно интересующееся социальной стороной хозяйства, — немецкая историческая школа политической экономии (Лист, Мюл-|ср, Рошер, Книс, Гильдебранд, Шмоллер, Брентано и др.). Если Маркс центральным понятием для себя взял «капитал», то историки и- «народное (т.е. национальное) хозяйство» — целостную экономиче­скую систему, связанную общностью традиций, культуры, права. Раци-[)и;шьный эгоизм как основное правило объяснения действия человека к жономической жизни на самом деле представляет собой лишь одну I трону поведения, считал Рошер. Стремление к выгоде сдерживается стремлением к справедливости, эгоизм и чувство справедливости обу­словливают проявления общности, возникает «дух общения», благода­ря которому «...война, вызванная эгоизмом, затихает в благоустроенном Механизме» [24]. Далее, Шмоллер впервые поставил под сомнение прин-цип «методологического индивидуализма» экономической науки, когда социальное целое объясняется индивидуальными действиями. Наобо­рот, считал он, надо начинать не с анализа индивидуальных действий, а с Исследования коллективного, социального целого [25]. В индивидуаль­ных экономических действиях люди заранее объединены — общностью и и.1ка и культуры, истории и обычаев, идей и ценностей. Эту общность Шмоллер определял как «этос хозяйства». Например, свободное пред­принимательство и конкуренция предполагают регулирование хозяй­ственных действий такими нравственными нормами, как честность, по-; и ючность, аккуратность, доверие, верность своему слову и т.д.

Экономисты-историки не отрицали неравенства и несправедли-Юсти капиталистического общества, но предполагали, что «болез-■и» капитализма можно лечить государственным регулированием, социальной политикой, пропагандой, за что и были названы «катедер-социалистами» (т.е. кафедральными социалистами). Отношения до­ктора и сотрудничества, согласия и доверия между классами для них

ГЛАВА 1. ДОВЕРИЕ ОБЩЕСТВА

1.2. Проблема доверия в экономической науке и экономической социологии

были предпочтительнее противоречия и конфликта, борьбы классов и революции.

Что касается неоклассической экономической теории, то ее ин­ституциональная схема, ее модель «экономического человека» оста­валась со времен Рикардо неизменной. Индивиды «...не воспринима­лись как живые и борющиеся люди: они оставались лишь бельевыми веревками, на которых развешивались тезисы экономической логи­ки», — замечал Шумпетер [26]. Хотя и вполне справедливо маржина-лизм называется революцией в экономической науке — к миру произ­водителей был добавлен и мир потребителей (например, цена теперь рассматривалась как соотношение предложения и спроса). Тем не ме­нее введение предельных (а не средних, как в классике) величин еще более превратило человека в расчетливую машину, учитывающую по­лезность и бесполезность, блага и страдания. Как говорил Маршалл, не очень просто измерить удовольствие, но его можно измерить кос­венно — суммой денег, которую человек готов отдать ради его полу­чения. Денежное измерение и есть тот инструмент, который с поло­жительной стороны отличает экономическую науку от других обще­ственных наук.

«Экономисты имеют дело с человеком, в своей хозяйственной деятельно­сти руководствующимся в большей мере эгоистическими мотивами и в та­кой же мере учитывающим эгоистические мотивы других, с человеком, ко­торому присущи как тщеславие и беспечность, так и чувство наслаждения самим процессом хорошего выполнения своей работы или готовность при­нести себя в жертву ради семьи, соседей или своей страны, с человеком, которому не чужда тяга к добродетельному образу жизни ради собственных достоинств последнего» [27].

Маршалл также подчеркивал, что рациональность, а не эгоизм («корыстолюбие» — в его терминологии), составляет особенность со­временной эпохи. «Напротив, — пишет он, — современные методы торговли включают в себя вошедшие в привычку принципы доверия, с одной стороны, а с другой — способность противостоять искушению обманывать...» [28]. Тем не менее «...обыкновенные люди редко спо­собны проявлять чисто идеальный альтруизм в течение сколько-нибудь длительного времени» [29]. То есть доверие у Маршалла — не чувство, как понимал его Смит, а социальная привычка, обману противостоит нравственность, но доверие и нравственность, как таковые, не входят в предмет экономической науки. Сотрудничество «между трудом и ка­питалом обязательно, и ... процветание каждого из них теснейшим об­разом связано с силой и энергией другого, хотя каждый из них может

1Ы гадать себе временно, а то и постоянно, за счет другого, несколько большую долю ... дивиденда» [30].

Общая теория Кейнса была существенным шагом вперед по срав-и'пию с неоклассикой, но опять с точки зрения социальной модели жо н омического поведения революции не получилось. Да, конечно, v.. -1111С в социальных основаниях своей экономической теории исходил пи ринципа неравенства и несправедливости. Он считал, что неравен-: i но в общем оправданно, но не в той степени, в которой оно существу-щ в западных обществах. Сама рыночная система в общем случае не Находится в состоянии равновесия, поэтому необходимо государствен-1ое регулирование для поддержания равновесия и темпов экономиче-:кого роста, для эффективного использования всех ресурсов.

Для научного обоснования своей теории Кейнс попытался изме-|ить модель экономического человека. С ростом дохода, считал Кейнс, I ювек обычно не увеличивает в такой же пропорции свое потребле­на', он предпочитает кое-что сберечь (очень по-английски). Как так 11.ППЛО, что его русская жена, балерина дягилевских сезонов Лопухина 1е внушила ему обратного? (И, как ни странно, именно этот логичный Шглийский тезис Кейнса не очень подтверждается эмпирическими ис-ii' юваниями.) Для этого, утверждал Кейнс, есть восемь стимулов — к.-юрожность, предусмотрительность, расчетливость, стремление к ичшему, независимость, предприимчивость, гордость и скупость [31].

Таким образом, модель экономического поведения Кейнса в боль-пси степени приблизила человека экономической теории к реально­му человеку, но с точки зрения социального взаимодействия ничего не вменилось. Кейнс вовсе не считал, что нужно менять рыночную сн­иму. Наоборот, рыночная система направляет «опасные стремления» имовека в сравнительно безобидное русло «make money» — «делания цснег», иначе человечество обращалось бы к жестокости и войне. Со­циальные проблемы должно было бы решать правительство, которое с помощью политики перераспределения, эффективной занятости и со­циальной защиты обеспечивало бы социальную справедливость. Если кжерие и необходимо в экономическом мире, то это доверие эконо­мических агентов правительству, а не друг другу. Как ни странно, но и Кейнс, и его последователи продолжали считать, как это было вы­сказано Маршаллом, что доверие входит в привычку, является обыч­ным условием экономического взаимодействия, что люди в экономи­ческом мире почему-то ведут себя «по-джентльменски», никто не стре­мится к обману, использованию силы и власти. Вполне возможно, что что проистекает из самого определения экономического мира. Еще Ве-

ГЛАВА 1. ДОВЕРИЕ ОБЩЕСТВА

1.2. Проблема доверия в экономической науке и экономической социологии

бер в дискуссии с Зомбартом подчеркивал, что экономический обмен всегда основан на мирном и добровольном установлении отношений между экономическими агентами, а любое применение насилия или использование обмана выводит действие за пределы экономики. Эко­номическая реальность XX в. показала, что в этом историческом споре прав был скорее Зомбарт, что не только в самом начале истории капи­тализма экономика и насилие (например, торговля и пиратство) шли рука об руку, но и современный капитализм «с человеческим лицом» не чужд обмана, а иногда и грабежа (например, скандал с корпорацией «Enron» в США и др.).

В современной экономической науке конца XX столетия пробле­ма доверия вряд ли занимает много места. Достаточно пролистать от­личное издание «Панорамы экономической мысли конца XX столе­тия» — и станет очевидно, что социальная модель человека в экономи­ческой науке мало изменилась. В общем, нет никакой особой потреб­ности во введении категории доверия в экономическое поведение. Мо­жет быть, только в теории игр подразумевается некоторое нововведе­ние. Здесь предполагается, что анализировать в экономике необходимо не только действие, но и сознательное взаимодействие между агента­ми, которые ведут себя стратегически (т.е. учитывают возможные вли­яния своих действий на других агентов и их реакцию), способны коо­перироваться с другими игроками, оценивать возможность повторных взаимодействий в будущем. Здесь также предполагается, что информа­ция может быть несовершенной, что создает ситуацию риска и «нео­пределенности» [32].

Заметным исключением на этом поле современной экономиче­ской науки выступает теория новой институциональной экономики (Р. Коуз, Д. Норт, О. Уильямсон — теперь все лауреаты Нобелевской премии по экономике). Именно в этой концепции проблема доверия занимает особенное место. Кроме того (что более важно), изменяется экономическая модель поведения человека. Центральными являются два положения — ограниченная рациональность и оппортунизм. В нео­классической модели предполагается, что ценовой механизм одинако­во обеспечивает всех участников рынка полной информацией; исхо­дя из этой информации каждый участник стремится максимизировать свою полезность (т.е. действует эффективно, стараясь минимизировать затраты и максимизировать результаты) и ожидает этого от других; ре­шения принимаются индивидуально и не зависят от воздействия внеш­ней среды. Таким образом, рациональность в неоклассической моде­ли полная и/или совершенная. В новой институциональной экономи-

кс предполагается, что, как правило, ситуации в экономическом мире сложные и неоднозначные. Поэтому общей является проблема неопре­деленности, которая возникает вследствие неполноты информации и, что иногда более значимо, асимметричного ее распределения. Другими словами, обычно стороны в ситуации рыночной сделки не спешат от­крывать контрагентам всю доступную им информацию. Следователь­но, рациональность в экономическом мире по своей природе ограни­ченна (несовершенна).

В неоклассической модели почему-то предполагается, что все ин­дивиды полностью достойны доверия, что, как правило, они не обма­нывают друг друга. Хайек, например, рассматривая проблему соотно­шения рынка и морали, утверждает, что рынок основан на честном вы­полнении партнерами своих обязательств. Конечно, бывают и исклю­чения. Но если бы каждый обманывал каждого, то рынок как система действий просто не мог бы существовать. В этом есть логика, но на деле ситуация гораздо более сложная, чем представляется у Хайека. Обычно людям (как в экономическом мире, так и в повседневных отношени­ях) нет большого смысла намеренно или постоянно обманывать окру­жающих, но в то же время обычно люди очень точно дозируют тот объ­ем информации, который передается другим. Совсем нет необходимо­сти обманывать других, нужно лишь только подавать информацию так, как это выгодно говорящему, и верно расставлять акценты. Более того, если представить, что человек будет говорить все, что думает (сразу и вслух), то скорее всего он будет признан невеждой и нахалом в обще­стве. Поэтому в рыночных обменах участники сделки склонны исполь­зовать не известную другим информацию в своих целях. Это поведение весьма скромно называется в теории новой институциональной эконо­мики оппортунизмом.

Ограниченная рациональность и оппортунизм, два базовых поведен­ческих элемента этой концепции, показывают, что обмен и его институ­циональная форма — сделка — процессы сложные, требующие особых усилий. В неоклассической модели обмен почему-то происходит авто­матически, не требует никаких затрат и осуществляется (если дело уже идет) всегда успешно. На самом деле это не так или не всегда так. Есть трансформационные издержки (обычные производственные издерж­ки) и трансакционные издержки (издержки, связанные с передачей прав собственности). Трансакционные издержки бывают двух видов:

1) «ex ante» — предварительные, связанные, например, с проведе­нием переговоров, поиском информации и ее проверкой, с со­ставлением контракта;

ГЛАВА 1. ДОВЕРИЕ ОБЩЕСТВА

1.2. Проблема доверия в экономической науке и экономической социологии

2) «ex post» — реальные, связанные, например, с улаживанием конфликта — как правило, в досудебном порядке, но, возмож­но, и с ведением тяжбы.

Трансакционные издержки позволяют измерить стоимость самого обмена (что очень важно, поскольку появляется количественная опре­деленность).

Не только обмен, но и обман становится предметом исследования в теории новой институциональной экономики. Контракт является ин­ститутом организации обмена, в принципе все контракты лишь при­близительно учитывают возможные варианты развертывания собы­тий, т.е. они несовершенны. Но все же контракт, правильно составлен­ный с позиции сторон, участвующих в сделке, делает намеренный об­ман совсем невыгодным делом. Поэтому в обычных условиях для до­верия нет особой необходимости. Вообще, Уильямсон, например, до­вольно скептически относится к рациональной концепции доверия («calculative trust»), разработанной Коулменом. Он даже считает, что ра­циональное доверие — это противоречие в определении, поскольку в экономических отношениях господствует расчет и более уместно сло­во «риск», чем «доверие». Другое дело, продолжает Уильямсон, — ин­ституциональная среда, в которой осуществляются экономические действия. Он называет этот тип действия так: «доверие-через-дефис» («hyphenated trust») — речь идет о «социо-доверии», о «полит-доверии» и т.д. Например, культура доверия в экономических отношениях в Япо­нии выше, чем в Великобритании. Это вид «социо-доверия», которое воздействует на практику экономических отношений.

Таким образом, институциональная среда экономических отно­шений предполагает рассмотрение проблемы доверия. Но речь идет не только о внешней среде (макросреде) экономических отношений, но и о внутренней институциональной структуре экономической орга­низации. Рынок и фирма — это два разных института, организующих экономические действия. Оба института своей целевой функцией име­ют минимизацию трансакционных издержек (т.е. упрощают обмен — сравните, например, распределительную процедуру в нерыночной бю­рократии и рыночный обмен). Но там, где отношения между агентами становятся постоянными, имеет смысл исключить эту организацию из рыночной среды, создав фирму («иерархию» — в терминах Уильямсо-на). Отношения агентов в рамках фирмы совсем другие, чем рыночные. Ориентация на оппортунизм (обман в обычном смысле слова) гораздо меньше, чем в рыночных условиях, отношения в большей степени до­верительные. Доверие в этом случае минимизирует издержки экономи-

ческого взаимодействия. Руководитель, например, доверяя своим под­чиненным, избавлен от необходимости постоянного мониторинга их действий, хотя это верно лишь в определенной степени.

Кроме институционального доверия Уильямсон выделяет также личностное доверие («personal trust») — это доверие как чувство (в про­тивоположность рациональному расчету)¹. Личное доверие не требу­ет контроля, в этом отношении люди многое прощают друг другу, по­скольку есть психологическая установка на полное доверие. В общем, проще всего этот тип доверия подходит для описания отношений в се­мье или объясняет дружбу. Экономические отношения мало зависят от личностного доверия с позиции Уильямсона.

Итак, в отличие от неоклассической модели экономического пове­ления в неоинституциональной модели предполагается значение ин­ституционального доверия. Уровень доверия косвенно измеряется ве­личиной трансакционных издержек — чем выше уровень доверия в экономической системе, тем ниже уровень трансакционных издержек. По сути дела, впервые в этой традиции проблема доверия воспринима­лся экономистами серьезно, что создает возможность дискуссии для представителей других социальных наук. Поэтому критика новой эко­номической социологией неоинституционализма во многом основы-Юется на расхождениях в трактовке доверия.

МаркГрановеттеробращаетсякпроблемедовериявработе«£соя0т/с Action and Social Structure: The Problem of Embeddedness» («Экономиче­ское действие и социальная структура: проблема включенности»)². В качестве методологического обоснования своей концепции доверия Грановеттер использует идею включенности («embeddedness concept») и сетевой подход. Центральный вопрос заключается в том, почему люди Ш жономическом мире в общем не обманывают и доверяют друг другу? Ответ новой институциональной экономической теории заключает­ся в том, что есть институциональные ограничения (контракт, напри­мер), которые делают обман невыгодным. Поэтому доверие превраща­ется в общее условие экономических отношений, в привычку, которая существует сама по себе. Таким образом, институт контракта в безлич­ных рыночных отношениях как бы заменяет институт доверия. Другие представители экономической науки (например, К. Эрроу и Дж. Акер-юф) считают, что доверие все-таки необходимо в экономических отно-

¹ Здесь и выше речь идет о статье О. Уильямсона «Calculativeness, Trust and Economic
Ionization» [33].

² Первая публикация статьи см. в: The American Journal of Sociology. 1985. November.
il. 91. No 3. P. 481-510.

ГЛАВА 1. ДОВЕРИЕ ОБЩЕСТВА

1.2. Проблема доверия в экономической науке и экономической социологии

шениях, но это атрибут некоей общей морали, которая безусловно при­нимается большинством. Почему-то считается, что это происходит ав­томатически, без участия самого индивида.

Приведем аргументы новой экономической социологии друго­го плана. Грановеттер выделяет две крайности в социологическом анализе экономического поведения: это «сверхсоциализированная» («oversocialized») концепция действия (в основном распространяется социологической теорией) и «несоциализированная» («undersocialized») концепция действия (в основном представленная экономистами). Со­гласно первой концепции человек — это социальное существо, подчи­ненное социальному целому, автоматически интернализирующее об­щие ценности и подчиняющееся общим нормам. Например, если в об­ществе или группе существуют некие общие моральные ценности («об­манывать — плохо»), то они воспринимаются и индивидом в каждом конкретном действии. В случае доверия это означает, что если есть об­щая установка на доверие в группе в данном типовом контексте дей­ствия, то и индивид будет следовать этому правилу. Получается, что в этой ситуации у индивида вообще нет никакого выбора — так под­тверждается удачное определение Джеймса Дюзенберри, что «эконо­мическая наука занимается тем, как люди осуществляют выбор, а со­циология — тем, что у людей вообще нет выбора» [34]. Согласно вто­рой концепции люди действуют индивидуально, основываясь на лич­ных предпочтениях и интересах, логика их действий подчинена рацио­нальному выбору и принципу максимизации собственной пользы.

Однако, считает Грановеттер, несмотря на кажущуюся противопо­ложность этих концепций, в них есть общая методологическая ошиб­ка. И в том, и в другом случае предполагается, что действия и решения принимаются атомизированными индивидами. В первом случае ин­дивиды автоматически интернализируют общие ценности и действу­ют как «заводные куклы», в другом случае индивиды руководствуют­ся неизвестно откуда взявшимися представлениями о собственных це­лях¹. Таким образом, действие исключается из конкретного социаль­ного контекста, происходит вне реальных социальных структур. В дей­ствительности люди включены в действующую систему (сеть) социаль­ных отношений, они не просто следуют заданным правилам поведения социальной роли, а творчески преобразуют свое ролевое поведение в зависимости от изменяющейся ситуации.

¹ Интересно, что М. Грановеттер, по сути дела, здесь разбирает центральную пробле­му книги Т. Парсонса «Структура социального действия» (1937). Следуя логике Парсон-са, Грановеттер так или иначе приходит к похожим выводам.

Если говорить о поведении в рыночных условиях, то дело в том, считает Грановеттер, что в реальности нет безличного и безразличного рынка, о котором толкует экономическая теория, а есть система лич­ных связей, предпочтений и опыта, которая персонализирует рынок, превращая его в сети личностных отношений. Люди ориентируются Не на общую (или рекламную) информацию, а ищут более надежные для них сведения о товарах, поставщиках и услугах. Информация бу­дет считаться достоверной, если индивид доверяет источнику инфор­мации. Причем обычно для контрагента интересна не общая репутация партнера, а его конкретные характеристики, полученные из достовер­ных источников (т.е. частная репутация).

Таким образом, сети личных взаимоотношений, которые струк-|\рируют различные рынки, и определяют воспроизводство дове­рия в экономической жизни («the production of trust in economic life»). Ho Сети межличностных взаимоотношений пронизывают экономические структуры в различной степени и довольно нерегулярны, поэтому, ко­нечно, остаются возможности для обмана и мошенничества, да и для оппортунистического поведения в целом. Излишняя доверчивость в экономических отношениях провоцирует обман и предательство. По­этому личные отношения в экономическом отношении могут как спо­собствовать доверию, так и подталкивать к обману, считает Грановет­тер. Именно конкретная конфигурация социальной структуры эконо­мического действия и определяет, что может произойти с большей до­лей вероятности.

Грановеттер критикует также и позицию теоретиков новой ин­ституциональной экономики в области организационной структу­ры и доверия. Уильямсон считает, что рынки и иерархии (фирмы) представляют собой два разных варианта организационной структу­ры, которые институционально закрепляются в разных поведенче­ских стереотипах. Если в рамках фирмы отношения между индиви­дами строятся на внеконкурентной основе и регулируются довери­ем, то на рынке, как правило, господствуют оппортунизм и недове­рие как базовая предпосылка. Грановеттер обращает внимание на то, что и внутрифирменные отношения могут быть (и часто бывает имен­но так) конкурентными, а личные отношения сотрудников — более проблематичными, чем отношения с сотрудниками конкурирующих фирм. С другой стороны, рыночные отношения различных фирм ча­сто представляют собой пример добровольного сотрудничества, ло­яльности и доверия. В качестве иллюстрации этого явления Грановет­тер приводит пример бизнес-групп [35].

ГЛАВА 1. ДОВЕРИЕ ОБЩЕСТВА

1.3, Трансформация доверия в российском/советском обществе

Таким образом, концепция доверия новой экономической соци­ологии (в лице Грановеттера) позволяет по-новому взглянуть на про­блему взаимоотношения экономических агентов в рыночной ситуа­ции. Подход, основанный на понятии «включенность» («embeddedness approach»), дает возможность показать роль сетевой структуры в вос­производстве доверия.

Конечно, концепция доверия Грановеттера имеет и слабые сторо­ны. Дело в том, что именно безличная структура отношений представ­ляет собой суть (ядро) современной рыночной системы. Именно функ-ционализация и обезличивание индивида, превращение его в социаль­ную роль — его отчуждение от самого себя — является условием и ре­зультатом социального воспроизводства рыночного общества. Конеч­но, индивид стремится персонифицировать безличные рыночные от­ношения, поэтому и создаются сетевые структуры как структуры лич­ных связей, но не они представляют собой ядро рыночных отношений. Личное существует в рыночном мире не как базовое отношение, а как реакция на господствующее безличное, функциональное, ролевое от­ношение. Поэтому объяснение доверия в рыночной экономике и об­ществе надо искать скорее в области системного и институционально­го, а не межличностного доверия.

Тем не менее и «новая институциональная экономика», и «новая экономическая социология» позволяют нам более адекватно оцени­вать роль доверия в экономической жизни, несмотря на то что мето­дологические аргументы этих концепций существенно различаются. В «новой институциональной экономике» мы ценим идею ограничен­ной рациональности, оппортунизма и метод измерения трансакцион-ных издержек в исследовании доверия. «Новая экономическая соци­ология» вводит концепцию включенности и метод сетевого анализа в исследование доверия. Взаимная критика обеих теоретических плат­форм, как ни парадоксально, не снижает их научной полезности и воз­можностей анализа (не в последнюю очередь — доверия).

Завершая краткий обзор экономических концепций доверия, хоте­лось бы заметить, что и новая институциональная экономика, и новая экономическая социология в общем представляют крайние (по сути дела, «партизанские») направления экономической мысли. В основ­ном течении экономической мысли («mainstream economics») проблема доверия пока еще не очень-то востребована, видимо, можно надеяться, что в будущем положение изменится. Но чуда не произойдет, если гра­ницы общественных наук — экономики, социологии, психологии, ан­тропологии, истории — окажутся, как и прежде, закрытыми на креп­кий замок устаревших традиций.