Тактический прием как основа следственной тактики и проблемы его допустимости; тактическая операция

Основу разработочной части следственной тактики составляет тактический прием. О его сути в литературе высказываются различные мнения.

Одни ученые (Р. С. Белкин, И. М. Лузгин, В. И. Шиканов и др.) под тактическим приемом понимают рациональный способ действия или такую же линию поведения при организации, планировании и осуществлении предварительного и судебного следствия. Другие полагают, что тактический прием (в следственной тактике) есть «научно обоснованная рекомендация о наиболее оптимальном поведении, способе действия следователя, разработанном с учетом типичных ситуаций производства следственных действий в целях создания эффективных условий подготовки, организации выявления, собирания и оценки доказательственной информации».

Вторая точка зрения нам представляется неубедительной. При таком подходе ставится, в сущности, знак равенства между двумя криминалистическими категориями — приемом и рекомендацией. О том, что это неверно, свидетельствует элементарный синонимический анализ этих понятий: термин «прием», как известно, обозначает способ действия, «рекомендация» — совет (см.: Словарь русского языка М., 1959. Т. 3; 1961. Т. 4). Совет может быть лишь относительно чего-то, в том числе и относительно способов действия, т. е. приемов. Очевидно, что совет может быть дан лишь при наличии многозначности в возможных и допустимых способах действий. Если такой альтернативы нет, можно говорить о существовании единственного способа действий, оптимального для всех ситуаций.

Скажем, следственная тактика обосновала сейчас уже аксиоматичное положение о том, что успех допроса зависит от наличия психологического контакта между следователем и допрашиваемым. Установление его — тактический прием. Однако при расследовании преступ-

1 Комиссаров В. И. Теоретические проблемы следственной тактики. Саратов, 1987. С. 65; Божкова Н.Р., Власенко ВТ., Комиссаров В. И. Следственная (криминалистическая) тактика. Часть 1. Саратов, 1986. С. 57-59.

лений различных видов, при взаимодействии с лицами различных социально-психологических характеристик (несовершеннолетними, рецидивистами и т. п.) реализация этого приема имеет серьезные особенности. Советы о том, как в тех или иных условиях устанавливать психологический контакт с допрашиваемым, и составляют содержание соответствующих тактических рекомендаций.

Здесь необходимо сделать небольшое отступление и рассмотреть в необходимых для дальнейшего изучения данной проблемы пределах сущность такой криминалистической категории, как следственная ситуация. Именно применительно к отдельным из них, преимущественно разрабатываются все тактические средства, ибо вся тактическая деятельность по исследованию преступлений — деятельность ситуационная. Тем более это представляется необходимым в связи с тем, что проблемы сущности и классификаций следственных ситуаций весьма неоднозначно трактуются в криминалистической литературе.

По мнению многих, можно сказать, большинства ученых, следственная ситуация — это обстановка расследования конкретного преступления. Так, Р. С. Белкин понимает под ней «конкретную обстановку, в которой действует следователь и иные субъекты, участвующие в доказывании, и в которой протекает конкретный акт расследования» . На этой же позиции стоят и авторы первого учебника криминалистики независимого Казахстана (так он проанонсирован на обложке работы): следственная ситуация, полагают они, «существующая в данный момент реальности, это те же условия, в которых действует следователь» . Об этом же пишет И. А. Возгрин: «следственные ситуации по уголовным делам представляют совокупность обстоятельств, раскрывающих особенности расследования конкретного преступления на определенный момент его проведения»3.

С такой трактовкой следственной ситуации согласиться, на наш взгляд, нельзя. Основной просчет авторов, придерживающихся этой концепции, состоит, думается, в том, что они не делают различий между ситуацией (обстановкой) расследования конкретного преступления конкретным следователем и следственной ситуацией как категорией криминалистики.

1 Белкин Р. С. Указ. соч. Т. 3. С. 129.

2 Гинзбург А. Я., Белкин А. Р. Криминалистическая тактика. Алматы, 1998. С. 3.

3 Возгрин И. А. Указ. Соч. С. 11.

При понимании следственной ситуации как обстановки, обусловливающей (осложняющей или облегчающей) расследование конкретного преступления, в ее структуру неизбежно вовлекаются личность конкретного следователя, а также технические, организационные и другие возможности, силы и средства, которыми конкретный следователь в каждом конкретном случае располагает при осуществлении расследования. Действительно, именно это во многом обусловливает, формирует ситуацию расследования конкретного преступления.

И потому одна и та же обстановка расследования конкретного преступления разными следователями может быть оценена по-разному. Это зависит от многочисленных факторов: опыта следователя, его интеллектуальных, психологических и эмоциональных особенностей, специализации его на расследовании преступлений отдельных видов, даже, может быть, от пола следователя. В каждом конкретном случае, как сказано, следователь располагает различной и материальной, и организационной базой для расследования. И если в этой связи понимать ситуацию расследования как следственную ситуацию, то криминалистика, разрабатывая тактические рекомендации по применению тех или иных приемов, должна была бы эти факторы учитывать. Тогда бы эти рекомендации выглядели примерно следующим образом: если ты следователь умный — делай так; если поглупее — делай так; а если совсем интеллектуально плохой — делай иначе; или: если у тебя есть машина, делай так, если лошадка — делай иначе и т. п. Разумеется, это очевидный нонсенс.

По нашему убеждению, следственная ситуация как категория криминалистики есть не что иное как модель типичных ситуаций расследования (об этом см. подробнее: Драпкин Л. Я. Основы теории следственных ситуаций. Свердловск, 1987). И как любая модель, следственная ситуация в таком ее понимании охватывает, ограничивает себя лишь наиболее значимыми, наиболее типичными свойствами и признаками тех ситуаций расследования конкретных преступлений, моделью которых она выступает. И именно применительно к такой (таким) моделям ситуаций расследования и создаются все криминалистические, в том числе тактические, средства.

Есть множество классификаций следственных ситуаций (Р. С. Белкина, Т. С. Волчецкой, В К. Гавло, Л. Я. Драпкина, Г. А. Зорина и др.). Сейчас нет необходимости в подробном их анализе. Хотелось бы здесь лишь обратить внимание на такой момент, недостаточно, на наш

взгляд, учитываемый в известных нам исследованиях проблем следственных ситуаций: основания конструирования следственных ситуаций (создание моделей конкретных ситуаций расследования преступлений) различаются в зависимости от того, в каких целях, тактических или методических, это конструирование производится.

С позиций следственной тактики, думается, наиболее значимы следственные ситуации, в основу классификации которых положены степень и формы оказываемого процессу расследования преступлений противодействия, а также во многом этим обусловленное отношение субъекта взаимодействия следователя к имеющейся у данного субъекта и искомой следователем информации. По последнему основанию можно выделить в самом широком смысле четыре следующих ситуации: 1) субъект обладает искомой следователем информацией, адекватно ее воспринял, желает и может так же адекватно воспроизвести ее следователю; 2) субъект обладает такой информацией, но воспринял ее и (или) передает следователю с неумышленными искажениями; 3) субъект обладает информацией, но умышленно ее скрывает или искажает; 4) субъект не обладает требуемой информацией, но следователь считает, что субъект ее по тем или иным причинам скрывает.

Именно создание тактических приемов и рекомендаций по их реализации применительно к различным следственным ситуациям в максимальной степени адаптирует все достижения криминалистической тактики к практическим потребностям следователя.

Отсюда, с учетом нашего понимания предмета следственной тактики в целом, под тактическим приемом следует понимать научно и экспериментально обоснованный, рациональный и допустимый способ действия или такую же линию поведения следователя при собирании, исследовании и использовании доказательственной информации в условиях потенциального или реального, непосредственного или опосредованного противодействия со стороны лиц и(или)органов, имеющих иные, чем следователь, личные или профессиональные интересы в уголовном судопроизводстве.

Соответственно этому, под тактической рекомендацией следует понимать криминалистический научно и экспериментально обоснованный совет о рациональном и допустимом применении отдельных тактических приемов следователем в различных тактических ситуациях осуществления им своей деятельности.

Далее остановимся на нескольких весьма важных, но ранее не комментируемых положениях, включенных в сформулированные выше определения тактического приема и тактической рекомендации: О'научной и (или) экспериментальной обоснованности и рациональном и допустимом их характере.

Все тактические средства создаются и включаются в арсенал субъектов правоприменительной деятельности, в том числе и главным образом следователя, трояким путем: во-первых, теоретическим, как обоснование криминалистикой возможности использования в тактических целях результатов проявления отдельных закономерностей и отдельных результатов их проявления, осознанных и изученных этой наукой. Например, тактическая рекомендация о том, что для опознания человека опознающему следует предъявлять не менее трех, но не более девяти человек, основана на использовании психологической закономерности, известной в литературе как «закон миллеровской семерки»: согласно ему человек одновременно адекватно и качественно может воспринимать семь плюс-минус два объекта. Во-вторых, путем обоснования криминалистикой возможности использования в тактических средствах отдельных способов действия и поведения, созданных практикой криминалистической деятельности. Характерным примером последних лет являются так называемые нетрадиционные методы воздействия на допрашиваемого, предлагаемые для включения в тактический арсенал на основе своего многолетнего следственного опыта Н. Н. Китаевым и рядом других криминалистов (использование биоритмов допрашиваемого, музыки, запахов в процессе допроса), научная обоснованность и допустимость которых широко и активно обсуждается в литературе. И, наконец, третьим путем включения в арсенал тактических средств отдельных приемов и рекомендаций является волеизъявление на то законодателя. Об этом следует сказать несколько подробнее.

В принципе в уголовно-процессуальный закон включаются лишь те обоснованные криминалистикой и теорией судебных доказательств приемы и рекомендации, которые проявили свою оптимальность при исследовании преступлений любых видов во всех мыслимых следственных ситуациях (об этом см. подробнее: Баев О. Я. Криминалистическая тактика и уголовно-процессуальный закон. Воронеж, 1977). Но это только в принципе. Далеко не со всеми включенными в действую-

щий уголовно-процессуальный закон тактическими приемами и рекомендациями можно согласиться, и не всегда законодатель в этом отношении последователен. Например, запрещение задавать наводящие вопросы в УПК РСФСР касалось почему-то лишь допроса свидетеля и потерпевшего, а также лица, дающего объяснения при производстве с ним опознания, но не было закреплено в такой же императивной форме относительно допроса обвиняемого или подозреваемого, хотя негативные возможные последствия использования такого тактического приема, как постановка наводящих вопросов, при допросе этих лиц ничем не меньше, чем при допросе свидетелей и потерпевших.

Отметим в этой связи, что ст. 189 (Общие правила производства допроса) УПК РФ, с одной стороны, устраняет это противоречие, но с другой — в то же время содержит в себе весьма уникальную формулировку." «Задавать наводящие вопросы запрещается. В остальном следователь свободен при выборе тактики допроса». Теоретическая и, главное, — практическая опасность такого положения очевидны (о чем более подробно будет говориться в гл. 5 настоящей работы). Представляется также тактически неверным то, что в соответствии со ст. 192 УПК допрос на очной ставке должен начинаться с выяснения отношений допрашиваемых между собой. Дело в том, что такое выяснение перед постановкой им вопросов по существу предмета этого следственного действия может иметь отрицательный «наводящий» эффект: лицо, которое понимает, что второй участник очной ставки даст изобличающие его показания, тут же может заявить, что отношения между ними неприязненные, и тем самым в некой степени опорочить такие показания. Вопрос об отношениях между допрашиваемыми выяснять, безусловно, надо, но вряд ли следовало бы обязывать следователя во всех ситуациях именно с него начинать очную ставку. И тем не менее, закон есть закон, и содержащиеся в нем приемы и предписания, выраженные в императивной (обязательной) форме, подлежат неукоснительному их выполнению и соблюдению.

Говорить о тактическом приеме как о «наиболее оптимальном поведении, способе действия», как то предлагается В. И. Комиссаровым и некоторыми другими авторами, думается, излишне амбициозно (не обращая даже внимание на саму некорректность словосочетания «наиболее оптимальное»: оптимальное означает наилучшее). Проблема оптимальности настолько сложна и неоднозначна, что о том, наилучшим

ли был использованный прием или нет, можно судить лишь по результатам его применения в конкретных условиях, в конкретной тактической ситуации. Нам представляется, что точнее говорить не об оптимальности, а о рациональности приема. Иными словами, стоящую перед субъектом тактическую цель в принципе можно достигнуть несколькими способами действий; один из них нам в настоящее время теоретически и эмпирически представляется более рациональным — его-то мы и облекаем статусом тактического приема, осознавая при этом, что, возможно, теория и практика криминалистики в дальнейшем создаст более рациональный способ действия для достижения той же тактической цели.

Более сложный и, конечно же, более принципиальный характер носит вводимое в определение тактического приема указание на такое непременное его свойство, как допустимость. Есть мнение, что включение указания на него в определение тактического приема необоснованно, ибо это аксиоматичное положение. Действительно, это аксиоматично. Но само понимание допустимости тактического приема настолько дискуссионно, что не может не сказаться на самой сущности разрабатываемых криминалистикой тактических средств. Прежде чем рекомендовать тот или иной способ действия в качестве тактического приема, принципиально важно решить вопрос о его допустимости, и именно на это направлено данное указание в определении сущности тактического приема как одной из основных криминалистических категорий.

По мнению большинства исследователей этих проблем, тактический прием допустим, если он отвечает трем взаимосвязанным и взаимообусловленным условиям (критериям): законности, нравственности и избирательности воздействия. Рассмотрим эти критерии в силу их, как сказано, принципиальнейшей значимости подробнее.

Тактический прием должен быть законен, правомерен. Это означает его применение субъектом соответствующего вида криминалистической тактики (в нашем случае следователем) в рамках и пределах его компетенции, при неукоснительном соблюдении им установленных законом запретов или обязанностей на то или иное поведение (например, наводящее вопросы запрещаются) и предписаний об условиях производства отдельных следственных действий (например, лиц, предъявляемых для опознания, должно быть не менее трех)

Принципиальное значение для оценки допустимости тактического приема расследования с позиций критерия его законности имеют положения ст. 164 УПК: «При производстве следственных действий недопустимо применение насилия, угроз и иных незаконных мер». В то же время, заметим попутно, что и в этом, на первый взгляд не вызывающем сомнений положении, не все так просто. В частности, как понимать в его контексте предупреждение свидетеля и потерпевшего перед началом их допроса по ст. 307 и 308 УК РФ? Разве это не угроза, но угроза законная и вполне допустимая уголовной ответственностью за дачу этими лицами заведомо ложных показаний или за отказ от дачи показаний?

С этим процессуальным предписанием корреспондируется ст. 302 УК, установившая весьма строгую уголовную ответственность (до восьми лет лишения свободы при отягчающих обстоятельствах) за принуждение подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего, свидетеля к даче показаний либо эксперта к даче заключения путем применения угроз, шантажа и иных незаконных действий со стороны следователя или лица, производящего дознание (также попутно обратим внимание, что речь в данной статье идет об уголовной ответственности следователя или дознавателя вне зависимости от того, правдивые эти показания или ложные, если делается попытка их получить запрещенными этой нормой закона способами).

Этичность тактического приема означает, что он должен соответствовать принципам морали и нравственности, требованиям общей и судебной этики. Это, казалось бы, очевидно. Но как раз именно оценка допустимости конкретных тактических средств с позиций их этичности вызывает наибольшие разногласия среди криминалистов. К сожалению, на наш взгляд, большинство из них, по сути, решают этот вопрос, можно сказать, ригористически, исходя из личного понимания морали и нравственности, не утруждая себя сколь-нибудь серьезным этическим обоснованием своего мнения. Следует в этой связи согласиться с А. Д. Бойко-вым, заметившим, что наиболее существенным недостатком многих работ по судебной этике как раз и является то, что нравственные оценки тех или иных тактических приемов следователя, адвоката авторами не обосновываются, а лишь провозглашаются (см.: Бойков А. Д. Этика профессиональной защиты по уголовным делам. М., 1978).

Понимая всю серьезность подобных «обвинений», в подтверждение сказанному приведем несколько мнений ученых по вопросу этической

допустимости одного и того же приема из арсенала следственной тактики. Он заключается в создании у подследственного преувеличенного представления об объеме имевшихся у следователя доказательств и их значимости.

М. С. Строгович: «Нет никаких сомнений в том, что (это) есть обман лица, сообщение ему ложных сведений, а не что иное. Но солгать можно прямо, словами, а можно то же сделать более сложным способом, — таким образом, что слова и предложения сами по себе ложными не являются, но они так построены и даны в таком контексте, сказаны таким тоном и с такой мимикой, что тот, кому они высказаны, ложь примет за правду, а правду за ложь. А это есть обман, ложь, которая от того, что она подана в особо хитроумной форме, не делается допустимой; наоборот, она приобретает особо нетерпимый, незаконный и аморальный характер».

Мнение Г. Ф. Горского и Д. П. Котова по этому же поводу: «При создании преувеличенного представления об объеме отдельных доказательств следователь всегда неизбежно стоит на грани лжи. Это всегда необходимо учитывать».

Р. С. Белкин, проанализировавший приведенные мнения, приходит к иному выводу — о допустимости этого тактического приема без каких-либо оговорок, ибо видит в нем лишь создание следователем условий, при которых у подследственного может сформироваться ошибочное представление об объеме имеющихся в распоряжении следователя доказательств: «Он (следователь) лишь создает такие условия, при которых у подследственного это формирование становится возможным, а случится это или нет, зависит целиком от подследственного, от свободно выбранной им позиции» (Белкин Р. С. Указ. соч. С. 138—139).

Таким образом, как видим, эти авторы приходят к принципиально различной этической оценке допустимости рассматриваемого тактического приема. С одной стороны, прав Р. С. Белкин, который заключает свой анализ мнений различных авторов по проблеме допустимости ряда тактических приемов словами: «Криминалистическая тактика не рассчитана на «эксцесс исполнителя» и не может во всех случаях предусматривать популярную в технике «защиту от дурака» в виде, например, системы предохранителей, не позволяющих по невежеству или небрежности нажать спусковое устройство» (там же. С. 140).

С другой стороны, тем не менее, криминалистика разработала ряд систем оценки этической допустимости тактических средств. И такой

подход не только вполне допустим, но и плодотворен. Аккумулирование в них этических принципов и знаний в приложении к специфике различных аспектов криминалистической деятельности и к ее различным субъектам позволяет хотя бы в определенной степени решать столь насущный и вечно актуальный вопрос о правоприменении как нравственной самости, если не исключить, то хотя бы уменьшить вероятность подхода к праву как к «факультету ненужных вещей» — науки о формальностях, бумажках, процедурах»1.

И все же при всей, казалось бы, тщательнейшей разработанности этих проблем, предлагаемые отдельными авторами критерии нравственного поведения и действий профессиональных участников тактической деятельности в уголовном процессе, не вызывая в большинстве своем принципиальных возражений, страдают, на мой взгляд, одним общим существенным недостатком: они оказываются в отдельных ситуациях либо недостаточными, либо «размытыми» для оценки с их позиций этической допустимости конкретных тактических средств в конкретных поражающе многообразных ситуациях практической деятельности.

Весьма показательны в этом отношении следующие данные относительно допустимости тактических приемов, основанных на обмане, приводимые в одной из работ Р. С. Белкиным: «Опрос 210 следователей органов прокуратуры и внутренних дел свидетельствует, что 75% респондентов считают обман допустимым, хотя и прибегают к нему в своей практике редко или вообще не прибегают; 10% считают обман аморальным и недопустимым в следственной практике, указывая в то же время, что рекомендуемые в литературе «хитрости» и «ловушки» они не считают основанными на обмане; 15% респондентов в той или иной форме уклонились от прямого ответа. К этому следует добавить, что некоторые из тех следователей, которые отрицают правомерность обмана, в личной беседе приводили подчас такие примеры, которые свидетельствовали об их нечетком представлении об обмане или слишком узком толковании этого понятия» (Белкин Р. С. Нравственные начала деятельности следователя органов внутренних дел. Лекция. М, 1999. С. 13).

Видимо, для того, чтобы критерий этичности тактических средств «работал», позволял в каждом конкретном случае наиболее точно и объ-

1 Домбровский Ю. Факультет ненужных вещей. М., 1989. С. 87.

ективно оценить допустимость отдельных из них, он должен представлять значительно более разветвленную систему, в идеале охватывающую все мыслимые средства и ситуации, возникновение которых возможно в деятельности того или иного профессионального участника тактической деятельности в уголовном процессе. И, как сказано, криминалистика и судебная этика, правда лишь в основном применительно к деятельности следователя, создали несколько таких систем. Обычно они представляют собой наборы условий, которым, на взгляд их авторов, с позиции нравственности и морали, принципов общей и судебной этики должен соответствовать избираемый тактический прием. Уязвимость такого подхода, на мой взгляд, заключается в том, что такие системы всегда «открыты»: они всегда могут быть дополнены и другими не менее значимыми с точки зрения этики положениями (количество последних представляется неисчерпаемым).

Более плодотворным, «работоспособным» представляется подход к созданию системы условий, составляющих критерий этической допустимости тактических средств следователя, предложенный И. Е. Быхов-ским. Им сформулирован практически исчерпывающий ряд положений, ни одного из которых не должен нарушать тактический прием. Иными словами, если тактический прием не нарушает ни одного из предлагаемых им условий — он с позиции этики допустим и может использоваться следователем. Здесь, думаем, уместно заметить, что заповеди Моисея, на которых строится, в сущности, вся современная мораль и этика, также негативны по форме: не убий, не укради, не лжесвидетельствуй ...

Итак, по мнению И. Е. Быховского, тактический прием расследования не должен: 1) унижать честь и достоинство обвиняемого, подозреваемого или иных лиц; 2) влиять на позицию невиновного, способствуя признанию им несуществующей вины; 3) оправдывать само совершение преступления и преуменьшать его общественную опасность; 4) способствовать оговору со стороны обвиняемого или иного лица других невиновных лиц, а также обвинению виновных лиц в большем объеме, нежели это соответствует их фактической вине; 5) строиться на неосведомленности подозреваемого, обвиняемого или иных лиц в вопросах уголовного права и процесса; 6) способствовать развитию у обвиняемого, подозреваемого или иных лиц низменных чувств, даче ими ложных показаний, совершения других аморальных поступков;

7) основываться на сообщении следователем обвиняемому, подозреваемому или иным лицам заведомо ложных сведений, в частности, о происхождении предметов или документов; 8) подрывать авторитет органов прокуратуры, МВД, суда (см.: Быховский И. Е. Процессуальные и тактические вопросы следственных действий. Автореф. дисс. . . д-раюрид. наук. М., 1976).

Такой критерий допустимости тактического приема, как избирательность, нам представляется более «прозрачным», чем рассмотренные выше, и позволяющим практически безошибочно, однозначно решать проблемы возможности использования конкретных средств из тактического арсенала субъекта соответствующего вида криминалистической тактики.

Суть его, если говорить вкратце и применительно к следственной тактике, может быть сформулирована следующим образом: тактический прием должен оказывать желаемое следователем воздействие лишь на лицо, обладающее искомой следователем информацией и быть нейтральным (т. е. не оказывать воздействия) для всех остальных лиц, в отношении которых он применяется.

Здесь надо обратить внимание на такой принципиальный момент: следователь, обдумывая возможность применить тот или иной тактический прием, достоверно не знает, обладает ли субъект его предполагаемого воздействия искомой им, следователем, информацией, а лишь предполагает это с меньшей или большей степенью вероятности, основанной на имеющихся у него доказательствах или оперативных данных; достоверно же, повторю, этого он не знает. Роль лакмусовой бумажки в этом отношении и должен выполнить допустимый с позиций рассматриваемого критерия тактический прием: выявить, обладает ли данный субъект необходимой следователю информацией и в оптимальном случае — побудить данного субъекта к свободной и осознанной передаче такой информации следователю.

И потому не точно, на наш взгляд, утверждение Р. С. Белкина и некоторых других авторов о том, что избирательность воздействия «есть направленность воздействия лишь на определенных лиц и нейтральность по отношению к остальным» . Не направленность, а именно воздействие приема лишь на лицо, обладающее требуемой следователю информацией, и нейтральность, т. е. «невоздействие» этого же приема

1 Белкин Р. С. Указ. соч., Т.З. С. 220: Бахии В. П. Указ. лекция. С. 23.

на лиц, таковой не обладающих, есть суть избирательности как критерия допустимости тактических приемов.

Если тактический прием в принципе не может повлечь за собой ложный самооговор или ложный оговор человеком, к которому он применяется, иных лиц в совершении преступления — он допустим; в противном случае допустимость тактического приема исключается. Именно на этом подходе основано наше мнение о допустимости т. н. «следственных хитростей» (их еще именуют «психологическими ловушками» или «тактическими комбинациями») и значительно более осторожное отношение к допустимости такого тактического приема, как « разжигание конфликта».

Заканчивая рассмотрение этого вопроса, отметим, что некоторые криминалисты в систему критериев допустимости тактических средств включают и иные положения: научную обоснованность и эффективность приема (С. Ю. Якушин), ряд праксиологических требований, таких как целесообразность, рентабельность, безопасность, доступность (В. Г. Лукашевич), конкретность и индивидуальность (И. А. Возгрин) и т. д. Но нам представляется, что сформулированные выше критерии (вновь перечислю их: законность, этичность, избирательность воздействия) самодостаточны для решения с их позиций принципиальнейшего вопроса допустимости тактических средств.

Помимо приема и рекомендации арсенал тактических средств следователя включает в себя и тактическую операцию.

Насколько нам известно, это понятие было введено в криминалистический оборот в начале семидесятых годов известным криминалистом А. В. Дуловым. В дальнейшем проблемы теории тактических операций активно и плодотворно разрабатывались Р. С. Белкиным, Л. Я. Драпки-ным, В. И. Шикановым и другими учеными. Суть, основа теории тактических операций заключается в осознании того, что отдельные тактические задачи расследования не могут быть разрешены проведением лишь одного или нескольких следственных действий даже с использованием в их рамках всех соответствующих тактических приемов, а требуют сложного комплексного подхода к разрешению поставленной (возникшей) перед субъектом исследования преступления задачи.

Исходя из этой посылки А. В. Дулов, уточнив и углубив под влиянием проведенных различными авторами исследований свое первоначальное определение тактической операции, в конечном счете сформулиро-38

вал понятие данной криминалистической категории следующим образом: тактическая операция есть «совокупность следственных, оперативных, ревизионных и иных действий, разрабатываемых и производимых в процессе расследования по единому плану под руководством следователя с целью реализации такой тактической задачи, которая не может быть решена производством по делу отдельных следственных действий» .

Столь, усложненное определение тактической операции сконструировано А. В. Дуловым, видимо, с желанием «обойти» в нем высказанные сомнения в содержании, да и в правомерности использования в данном контексте самого термина «операция». Дело в том, что отдельные ученые, в частности Р. С. Белкин, полагают, что поскольку термин «операция» обозначает совокупность взаимосвязанных и необходимых действий для достижения желаемого результата, а задачи, стоящие перед тактическими операциями в приведенном их понимании, для своего достижения далеко не всегда требуют совокупности действий, обладающих указанными их признаками (необходимостью и взаимосвязанностью), главным образом, первым из этих свойств, то для их обозначения научно корректен термин не «операция», а «комбинация» (см.: Белкин Р. С. Курс криминалистики. Т. 3. С. 202-210).

Под тактической комбинацией предлагается понимать «определенное сочетание тактических приемов или следственных действий, преследующее цель решения конкретной задачи расследования и обусловленное этой целью и следственной ситуацией» (там же. С. 210).

Нам не представляется вообще-то принципиальным, каким термином «операция» или «комбинация» в данном контексте следует пользоваться. Но с учетом так называемой «бритвы Оккама» (не следует, считал справедливо он, создавать новые сущности без надобности) мы не видим необходимости в замене уже в целом устоявшегося в криминалистической литературе понятия «тактическая операция» каким-либо другим, в том числе и «комбинацией». И в то же время считаем целесообразным, хотя бы вкратце, высказать несколько соображений по некоторым вопросам, связанным с этой проблемой.

Во-первых, вряд ли можно согласиться с тем, что обязательным признаком операции является совокупность необходимых составляющих ее действий (согласованных — да, но необходимых ли?).

1 Дулов А. В. Тактические операции при расследовании преступлений. Минск, 1979. С. 44.

Ссылкам Р. С. Белкина на утверждения отдельных ученых о необходимом характере действий, составляющих операцию (см. там же) можно противопоставить и иные. Например, в такой научной дисциплине, как исследование операций, термином «операция» именуется «совокупность действий, направленных на достижение некоторой цели» (Лопатников Л. И. Экономико-математический словарь. М, 1963. С. 228-223). Практически так же определяет это понятие и энциклопедический словарь: операция — а) законченное действие или ряд связанных между собой действий, направленных на решение определенной задачи; б) совокупность ударов, боев, сражений, согласованных и взаимосвязанных по цели, времени и месту (Сов. энциклопедический словарь. М., 1980. С. 941). Жестко обозначить всю совокупность действий, составляющих операцию, без учета многообразных объективных и субъективных факторов, в том числе и ситуации ее планирования и проведения, значит уподобляться небезызвестному генералу из «Войны и мира» считавшему главной военной задачей заставить правильно маршировать колонны.

Нам представляется, что все исследование преступлений можно представить себе в виде необходимости последовательного или параллельного решения его субъектом отдельных локальных задач. Мини-, мально необходимый перечень их предопределен и очерчен пределами предмета доказывания по уголовному делу (ст. 73 УПК: событие преступления — место, время, способ и другие обстоятельства его совершения; виновность обвиняемого в совершении преступления, его мотивах, и т. д.). В глубине их «лежат» более локальные, но также необходимые для разрешения задачи установления фактов, именуемых в уголовно-процессуальной литературе промежуточными, доказательственными (таких, скажем, как проверка алиби обвиняемого и т. п.).

Действительно, далеко не всегда, к счастью, та или иная тактическая задача требует для своего разрешения операции; в этом мы согласны с изложенным выше мнением Р. С. Белкина. Так (сошлемся лишь на несколько локальных задач, для решения которых системы тактических операций наиболее разработаны в литературе), отсутствие сомнений в личности погибшего делает ненужной тактическую операцию «атрибуция трупа»; бесспорное установление факта нахождения обвиняемого на месте преступления в момент его совершения — тактическую операцию «проверка алиби»; захват лица, обоснованно запо-

дозренного в совершении преступления — тактическую операцию «розыск и задержание подозреваемого» и т. д.

В то же время при расследовании преступлений отдельных видов и категорий и в различных следственных ситуациях возникает необходимость в планировании и реализации тактических операций для разрешения неких задач, по иным делам и в иных ситуациях не представляющих проблемы. Скажем, для расследования преступлений, совершаемых на железнодорожном и других видах транспорта (от краж грузов до убийств), почти всегда возникает потребность в сложной и достаточно необычной для расследования иных преступлений тактической операции «установление места совершения преступления».

И в то же время, по нашему глубокому убеждению, существуют как минимум две тактические операции, планирование и производство которых обязательны при расследовании преступлений любых видов и категорий и практически во всех следственных ситуациях. Ими являются тактические операции «защита доказательств» и (по большинству уголовных дел) «проверка показаний лица, признавшегося в совершении преступления», о сущности которых речь пойдет в заключительной главе нашей работы.

Обобщая изложенное выше, скажем, что тактическая операция есть система следственных действий, оперативно-розыскных и иных мероприятий и реализуемых при их производстве тактических приемов, направленная на достижение определенной локальной задачи исследования преступлений, разрешение которой с учетом вида исследуемого преступления и ситуации его исследования другим образом невозможно или нерационально.

Таковыми нам в настоящее время представляются основы криминалистической тактики в целом и тактики уголовного преследования в частности.

Вопрос же о следственных версиях, которому посвящена следую-. щая глава — это, в сущности, вопрос о том, как мыслит следователь, осуществляя уголовное преследование. И без его рассмотрения изучать непосредственно тактику отдельных следственных действий, составляющую наиболее сложную и ответственную часть тактики всего уголовного преследования, в принципе методологически невозможно.

Глава 2. Следственные версии и планирование расследования преступлений