Раздел 15. Семья Самодежца: Восток или Запад?

Эволюция нравов семьи самодержца вписана, хотя и не однозначно, в изменении нравов нашего народа, со­тканных из традиций Востока и Запада. Уже Н.Костомаров в своем исследовании «Русские нравы» подчеркивает, что «в русском обращении была смесь византийской напыщенности и церемонности с татарской грубостью» (130, 107). Сама же Византия представляла собой «золотой мост» между Восто­ком и Западом и ее нравы включали в себя элементы восточ­ных и западных нравов, нередко причудливо переплетав­шихся. С принятием Русью православия в жизни русского народа отразилось византийское влияние: в различных сло­ях и разных сферах общества просматривается воздействие византийских нравов, отфильтрованных особенностями рус­ской культуры и менталитета.

На нравы семьи самодержца и связанных с ними слоев русского общества громадное влияние оказали теория и прак­тика византийского самодержавия. Прежде всего слово «само­держец» является калькой греческого «автократор» (aytos - «сам», crato - «держу»). В ходе принятия титула царя Вели­ким князем Московским Иоанном Грозным последний ста­рался доказать свои права на него. Тогда турки уже завоева­ли Константинополь. Византия в качестве единой мировой империи, заменившая императорский древний Рим, прекра­тила свое существование. Все права Иоанна Грозного на царс­кий титул покоились только на родственных связях московско­го и византийских престолов. Именно в эти времена родилась легенда о том, что византийский император Константин Мо­номах венчал на царство киевского князя Владимира Моно­маха. В действительности ничего подобного быть не могло, ибо Владимиру Мономаху было всего два года, когда скон­чался Константин Мономах. К тому же тогда никто не мог и думать, что Владимир Мономах через пятьдесят восемь лет станет Великим киевским князем, так как было много кня­зей старше его по возрасту.

Однако данная легенда, весьма рельефно высвечивающая нашу национальную зависимость от византийских традиций, оказалась важнее многих реальных фактов отечественной истории. В предисловии к интересной книге французского ученого Ш.Диля «Византийские портреты» П.Безобразов пишет об этом следующее: «Иоанн IV был первым нашим самодержцем, настоящим византийским царем на московс­ком престоле. В первый раз иностранные послы увидели в Москве царя, сидящего на троне с золотой византийской короной на голове, в золотом византийском платье, с визан­тийским скипетром в руке, - русского царя со всеми атри­бутами византийского самодержавия. С тех пор все поддан­ные стали холопами царя. «Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их также вольны», - писал грозный царь Курбскому. Для царя все были холопами: и бояре, и потом­ки удельных князей, и воеводы - наравне с мужиками все они были холопами, рабами царя. Все подданные на чело­битных царю подписываются «холоп твой такой-то», так же точно, как в Византии высший сановник наравне с кресть-.янином подписывался «раб державного царя такой-то» (77, 7). Этим византийским духом пропитаны все проповеди и поучения, которые произносили православные священники в храмах и которые формировали нравственность нашего народа на протяжении длительного времени.

Византийская империя была весьма противоречива и ориги­нальна по своей сути, ибо в ней сочетались одновременно и абсо­лютизм, и демократия. Ведь император обладал деспотической, неограниченной властью, однако его происхождение не име­ло при этом никакого значения (облечься в порфиру мог и безродный). В теории была унаследована от древнего Рима формула о том, что византийский император избирался на­родом и сенатом, однако она на практике оказалась фик­цией, лишенной какого-либо реального содержания. Народ­ное избрание было пустой формальностью, сенат же в Ви­зантийской империи никогда не был правительственным уч­реждением. Представляя собой назначенное императором собрание сановников, имеющее совещательный голос, он не играл значительной роли в государственных делах. Вспом­ним Сенат и другие подобного рода учреждения в импера­торской России: они играли аналогичную роль, хотя и носи­ли статус правительственных учреждений.

Известно, что в Византийской империи не существовало закона о престолонаследии; на практике это означало, что любой свободный гражданин (не раб и не крепостной) имел право облачиться в порфиру и надеть царский венец. П.Безо­бразов следующими словами характеризует существующее положение вещей: «Это право сильного, и в нем заключа­лась византийская конституция. Царское самовластие сдер­живалось заговорами, возможностью, о которой так часто мечтали византийцы, свергнуть царя и занять его место. Из сорока трех императоров, царствовавших от Юстиниана до четвертого крестового похода, шестнадцать вступили на пре­стол насильственным путем. Когда заговор приводил к же­лаемому результату, то происходило провозглашение ново­го царя, но производилось оно исключительно столичным населением, а не всеми подданными, и означало только под­тверждение совершившегося факта. Главное же значение при византийских переворотах принадлежало войску, а констан­тинопольские жители иногда помогали заговорщику тем, что начинали шуметь и грозить царствовавшему императору» (77, 10). Все нравы, связанные с отсутствием закона о престоло­наследии, весьма четко проявились в императорской России, когда Петр Великий не назначил своего преемника и в стра­не наступила эпоха «дворцовых переворотов» (мы не гово­рим уже об убийстве Павла I). Та же Анна Иоанновна из собственного опыта знала, что формула «несть власти аще не от Бога»- на практике звучит как «несть власти аще не от гвардии». М.Василевский в своей оригинальной книге «Ро­мановы. От Михаила до Николая: История в лицах и анек­дотах» пишет, что Анна Иоанновна не хотела рисковать, ибо, «если бы не было законного престолонаследника, лю­бая кучка офицеров могла бы выдвинуть своего кандидата» (39, 199). И Елизавета, и Екатерина II пришли к власти на штыках гвардии: население столицы Российской империи приветствовало захват ими императорского престола.

Иным путем решалась проблема престолонаследия в Ту­рецкой, или Османской, империи. Так как в ней правящая династия удерживалась на протяжении существования са­мой империи, то султанский престол не переходил автомати­чески к старшему сыну падишаха (не следует забывать, что султан имел гарем из нескольких сотен жен и наложниц и все родившиеся дети считались его законными отпрысками). Молодые принцы в возрасте 14 лет подвергались церемонии обрезания, после чего им в управление передавались разные провинции в Анатолии, откуда шли регулярно донесения об их способностях и совершенных ими поступках. На основе. этих донесений султан принимал окончательное решение о том, какой из его сыновей станет наследником, и тогда ему доверялась важная в стратегическом отношении должность вблизи столицы. «Чтобы избежать создания оппозиционных фракций, поддерживающих кандидатов на трон, - пишет Р.Льюис, - стал практиковаться обычай уничтожения остальных братьев (и их сыновей). Их душили шелковой тетивой лука - это была форма казни, предусмотренная исключительно для тех, чье убийство, связанное с пролитием крови, считалось святотатством» (340, 21). Этот варварский обычай считался необходимой и невеликой ценой, которую следовало заплатить во избежание династических войн и со­циальных потрясений. В основе данного обычая лежала мысль, что «смерть принца менее достойна сожаления, не­жели утрата провинции».

Из Византии наше отечество пришел еще один обычай, который весьма негативно сказался на семейных нравах. Для византийского менталитета было характерным уничижитель­ное отношение к женщине - она рассматривалась как по­рождение дьявола, виновница грехопадения рода человечес­кого, как существо слабое и нечистое, предназначенное быть служанкой и рабой мужчины. Женщина до замужества под­чинялась отцу, после замужества полностью подчинялась супругу, причем до вступления в брак она его зачастую и в глаза не видела. Ей было отказано в праве самостоятельно распоряжаться и собой и имуществом, ее не считали лич­ностью. Некоторой свободой она обладала дома, где в обя­занность ей вменялось ведение домашнего хозяйства и заня­тие женским рукоделием. Однако выходить из дома, бывать в театре или в цирке ей можно было только с разрешения мужа. «Даже в собственном доме, - отмечает П.Безобразов, - свобода ее была ограниченна: ей отводилась отдель­ная половина, гинекей, откуда она не имела права выхо­дить, когда у ее мужа сидели гости» (77, 8-9). Но ведь точно такие же порядки характерны для допетровской эпо­хи, где терем вполне соответствует византийскому гинекею. И в этом нет ничего удивительного, ибо особенно сильно ви­зантийское влияние проявилось в домашней жизни русского человека, руководствовавшегося знаменитым «Домостроем».

Здесь же опять «сработали» в качестве фильтров отечес­твенная культура и менталитет - они «отобрали» из визан­тийской традиции одни элементы и отбросили другие. Ведь эта традиция была противоречивой: считавшаяся презренным существом женщина время от времени распоряжалась судьбой империи. Достаточно вспомнить умную, властную и очарова­тельную императрицу Феодору и знаменитую императрицу Феофано (См.: Диль Ш. Указ. соч. Гл.VI и IX). И в те времена мужчины имели свои слабости в отношении жен­щин, увлекались женской красотой и прелестью. Так, благо­даря интриге Склирены, любовницы императора Константи­на Мономаха, против талантливейшего полководца того вре­мени Маниака, последний был лишен своей должности, и у византийской армии был отнят лучший генерал.

Женщины играли свою значительную роль в судьбах мо­нархий и на Западе, где на исходе эпохи средневековья ро­дилась индивидуальная половая любовь благодаря куртуаз­ной жизни высших слоев общества. Французский писатель и историк Ги Бретон в своем многотомном сочинении «Исто­рии любви в истории Франции» показывает, что ради бла­госклонности любимой женщины государственные мужи объ­являли войны, запрещали религии и принимали абсурдные законы. Он пишет: «Если Мария Манчини своей образован­ностью, Генриетта Английская своим политическим чутьем, Луиза де Лавальер изяществом, мадам де Монтеспан хитро­умным коварством, мадемуазель де Фонтанж элегантностью, а мадам де Монтенон умом способствовали расцвету Вели­кого века (речь идет о времени правления короля Людови­ка XIV - В.П.), то мадемуазель Демар, мадам де Авери, мадам де Тансен, мадам де Парабер и прочие излишне до­ступные и легкомысленные женщины своим развратным по­ведением произвели переворот в умах.

А вслед за ними явятся другие, не столь беззаботные, но столь же бесстыдные - и процесс разрушения обретет не­удержимую силу. В царствование Людовика XV вся власть окажется в руках нескольких восхитительных женщин, но воспользуются они ею с удручающим легкомыслием.

И здесь остается только развести руками в изумлении: в течение целого тысячелетия женщины благодаря своему шар­му, обаянию и красоте играли решающую роль в возведении и укреплении французского трона, и всего за семьдесят лет с помощью тех же шарма, обаяния и красоты добьются того, что здание французской монархии рухнет с оглушающим треском» (30, т. III -IV, С.574). Понятно, что к уничтоже­нию той же французской абсолютистской монархии привел целый ряд социокультурных факторов, однако и женщины несут свою долю ответственности за него.

Наша история тоже богата именами многих замечатель­ных женщин, достаточно вспомнить княгиню Ольгу, дочь Ярослава Мудрого - Анну, королеву Франции, Евфросинью Полоцкую, Ксению Годунову и др. О них говорят истори­ческие источники, легенды, сказания, повести и историчес­кие песни. Однако до петровской эпохи женщина не могла участвовать в общественной, политической и культурной жизни государства. Именно преобразования Великого Ре­форматора начали отодвигать в прошлое предписанный «До­мостроем» старинный уклад жизни. Указами Петра I дина­мично вводятся западные нравы в образ жизни правящего сословия, нарушается замкнутость теремного существования. Боярские жены и дочери выходят в свет, принимают участие в общественной жизни - они посещают «ассамблеи» (пуб­личные гуляния), бывают «на театрах», на приемах инос­транных послов и дипломатов. Известно, что родная сестра Петра I, Наталья Алексеевна основала при своем дворе не­большой театр, писала для него пьесы и принимала участие в их постановке на сцене.

Освобождение женщины от «теремного затворничества» принесло изменение в нравах, относящихся к любви и бра­ку. Именно к началу становления Российской империи отно­сится «повреждение» нравов, когда «страсть любовная, до той поры незнаемая, стала людскими сердцами овладевать» (М.Щербатов). Однако одновременно с этим стали разви­ваться предпосылки просветительских идей с их культом разума, веры в человека, в его нравственные и физические возможности. Нравственное становление женской личности нашло отражение, в частности, в том, что появилась потреб­ность осознать свое место в жизни,.описать события, глубоко затронувшие ее чувства и эмоции. Не случайно поэтому по­явление в XVIII в. (и в начале XIX в.) записок и воспомина­ний русских женщин. Здесь достаточно указать «Записки» императрицы Екатерины Второй, «Своеручные записки» Н.Долгоруковой, «Записки» Е.Дашковой и др. (97).

Следует иметь в виду, что в абсолютных восточных дес­потиях иногда женщинам тоже отдавалось должное, причем им туделялось такое внимание, какое не всегда встретишь на Западе. В качестве примера можно привести знаменитый во всем мире мавзолей Тадж Махал, возведенный по приказу императора могольской династии Шахджахана для своей любимой жены, известной под именем Мумтаз Махал, или Украшение Дворца. Император могольского Индостана го­рячо любил свою жену, советовался с ней не только по част­ным, но по государственным делам. Он сделал ее соправите­лем, советником и доверенной в тайных государственных делах; вот почему к ней обращались многие с прошениями, и каждый, кто имел обоснованную просьбу, мог рассчиты­вать на прием у нее. Она родила ему четырнадцать детей и скончалась в ходе последних родов; Шахджахан после этого приказал возвести для нее чудо искусства - Тадж Махал, на который в последние годы своей жизни смотрел из нахо­дившейся рядом башни, куда заключил его сын Аурангзеб, и в котором он был похоронен рядом с Мумтаз Махал.

Современный американский историк и писатель В. Хан­сен так описывает свое впечатление о Тадж Махале: «Может быть, сегодня, а может быть, всегда... от мавзолея веет холо­дом абсолюта. Некоторые даже слышат непрестанный ше­пот: это давно забытые императорские муллы возносят мо­литвы за ту женщину, память о которой должна сохранять­ся навеки. Ежегодно в день ее смерти Шахджахан молился на корточках перед выложенной драгоценными камнями ба­люстрадой, окружающей ее саркофаг. Каждую ночь мавзо­лей освещался светом золотых ламп, а в помещении висел золотой шар, украшенный выпуклыми зеркалами из Алеппо, бросающими изменчивый поток чувственных отблесков на саркофаг бесповоротно утраченной женщины. Смерть - это сама сущность Тадж Махала, но в этом строении чувствует­ся не только смерть. Ни одна фотография, ни один фильм не способен воспроизвести дух, излучаемый этим шедевром искусства - как эктоплазма вызывает гусиную кожу только у непосредственного наблюдателя. Дуновение этого духа рас­пространяется от центральной арки мусульманского типа, подобно варварской стреле, нацеленной в купол из белого мрамора. Все становится здесь призрачным и прелестным, подобно заклятью, благодаря которому смерть теряет свою грубость» (331, 23). Тадж Махал содержит в себе всю свою историю и одновременно ускользает удивительным образом из-под власти времени: он символ вечной любви, без кото­рой не может обойтись ни один владыка, будь он восточ­ным, западным или российским.

Общим для всех абсолютных монархий является то, что, за некоторым исключением, властители в системе государ­ственного механизма являются посредственностями, которые купаются в роскоши. В качестве примера западного монарха можно привести французского короля Людовика XIV, чье правление называют «великим веком». Он любил роскошь, великолепие и изобилие, что обеспечивало ему процветаю­щее государство. Один из его современников, герцог де Сен-Симон в своих «Мемуарах» пишет: «Государство процвета­ло и богатело, Кольбер поднял финансы, морской флот, тор­говлю, мануфактуры и даже литературу на высочайший уро­вень, и в сей век, сравнимый с-веком Августа, во всех облас­тях в изобилии явились великие люди, в том числе и такие, которые хороши только для увеселений» (243, 107-108).

Именно существование широкого круга великих людей и обеспечило развитие Франции, хотя сам Людовик XIV по своей сути был обыкновенной посредственностью и никакими осо­быми талантами не блистал. Тот же Сен-Симон замечает: «Будучи одарен от природы даже менее чем посредственным умом, но способным развиваться, шлифоваться, утончаться, без стеснения перенимать чужие мысли, не впадая в подража­ние, он извлекал величайшую пользу из того, что всю жизнь прожил среди знаменитых людей, бывших куда умнее, чем он, людей самых разнообразных, мужчин и женщин разного возраста, разного происхождения и положения. Его вступле­ние в жизнь, если можно так говорить о двадцатитрехлетнем короле, было счастливым, так как то время изобиловало за­мечательным умами. Его министры и посланники были тогда самыми искусными в Европе, генералы - великими полко­водцами, их помощники, ставшие, пройдя их школу, выдаю­щимися военачальниками, - превосходными: имена тех и других единодушно чтут потомки. Волнения, которые после смерти Людовика изнутри и извне неистово потрясали госу­дарство, вызвали к жизни плеяду талантливых, прославлен­ных людей и таких царедворцев, которые и составили двор» (243, 104-105). В конце же своего правления, на пороге но­вого века Людовик XIV имел бездарных министров и генера­лов, страна стала приходить в упадок. В результате он уси­лил свой гнет и над двором, и над всеми подданными, стре­мясь расширить пределы своей власти.

Людовик XIV буквально утопает в роскоши и развлече­ниях самого различного рода. Ему после Фронды опротивел Париж, и он переехал в построенную роскошную резиден­цию Версаль, возведение которой обошлось в огромную де­нежную сумму (до 500 млн. ливров) и стоило немало чело­веческих жертв. Так, известно, что только на постройке во­допровода, предназначенного для знаменитых версальских каскадов и фонтанов, в течение трех лет было занято 22 тыс. солдат и 8 тыс. каменщиков. Работы обошлись в 9 млн. лив­ров, в 10 тыс. человеческих жизней и были заброшены недоведенными до конца (343, 5).

В Версале вокруг персоны короля устанавливается стро­жайший, почти ритуальный этикет. Его покой и безопасность охраняет гвардия в 10 тыс. кавалеристов и пехотинцев: число слуг всех рангов доходит до 4 тыс. человек. К ним относятся и высшее дворянство страны: среди должностей есть такие, как «ординарный хранитель галстуков короля» и «капитан комнатных левреток» (324, 49). При дворе существует культ короля: его утренний подъем, его туалет, завтрак и т.п. со­вершаются публично, присутствовать при этом, а тем более священнодействовать, подавая Людовику XIV утром сороч­ку или неся перед ним вечером свечу (эти права оспаривают­ся принцами крови), считается высшей честью, к которой допускаются только избранные.

Король для предотвращения выступлений против него аристократов предпочитает их лицезреть постоянно при сво­ем дворе. «Поэтому вечерами в Версале, - отмечается в «Истории Франции», - происходят грандиозные празднест­ва: Людовик любит пышность и требует ее от своих при­дворных. Балы и костюмы, усыпанные драгоценностями, разоряют их, тем самым они начинают все больше зависеть от милостей и щедрот короля. И он их осыпает наградами, платит их долги, дарит им деньги на карточную игру за ко­ролевским столом, награждает их синекурами. Честь стать королевской любовницей оспаривается знатнейшими дамами страны: при дворе существуют партии той или иной фаво­ритки, и ее родственники, близкие и друзья делают карь­еру» (108, 262).

На индийском субконтиненте за век до эпохи «короля-солнца» поистине титаническими усилиями могольский им­ператор Акбар Великий сумел под своей властью объеди­нить две трети территории Индии (включая и нынешний Пакистан). Он был гениальным властителем, отличался раз­витым социальным воображением и совершил ряд смелых реформ в своем государстве. В его тешащемся значительной свободой гареме вместе с могольскими женщинами жили индианки, персиянки и даже армянки. Акбар Великий отме­нил введенный мусульманами ненавистный подушный налог на «неверных», реформировал с успехом земельный налог и заложил основы смелого либерализма, который уравнял адеп­тов индуизма с мусульманами. Он в своей эфемерной столи­це, Фатехпуре Сикре, даже ввел дивную эклектичную рели­гию - истиный духовный синкретизм значительно опере­жая свою эпоху. Акбар Великий насмехался над мусульман­ской ортодоксией, поступая в делах религии так решитель­но, словно он был папой Индии. Всем его реформам сопут­ствовали тяжелые военные кампании, увеличивающие тер­риторию империи.

Он достиг таких значительных успехов, какие и не сни­лись ни его предшественникам, ни его потомкам: он не был ни эстетом, ни хитрым дипломатом, однако отличался не­коей властной силой, обладая при этом огромной физичес­кой потенцией. Его гнев был страшным: схваченного в мо­мент плетения интриги своего молочного брата Акбар Вели­кий оглушил ударом руки и приказал выбросить в окно, сопровождая эхо удара несчастного выкриком: «Вот тебе, сукин сын!». И хотя ему приходилось часто использовать насилие, он умел быть также глубоко человечным. Несмот­ря на отсутствие образования, отличался Акбар Великий интересом к интеллектуальной деятельности и охотно окру­жал себя знаменитыми учеными.

Можно сказать, что Акбар Великий, третий император из могольской династии (ее корни восходят к Чингис-хану и Тамерлану), не уступал ни одному из современных ему ев­ропейских монархов. «Может быть, был более великим, чем они, - замечает В.Хансен. - Объединение Индии XVII века требовало от властителя чего-то большего, нежели абсолют­ной тирании в соответствии с восточным менталитетом, хотя полный милосердия гуманизм, очевидно, был бы в этой час­ти света высмеян. Однако этот Геркулес сумел сочетать авто­ритет деспота с необычайной терпимостью, так умело пога­шая конфликты, что ему удалось объединить весьма различ­ные в религиозном и этническом плане элементы Индии. И совершил он это в такие времена, когда абстрактная идея народа была совершенно неизвестна (по крайней мере, в Ин­дии)- Более того, стремясь обеспечить почитание себя и сво­их потомков, этот истинный чудотворец сумел так загипно­тизировать как индусов, так и мусульман, что они признали сверхъестественный характер монархии: обе религии подчи­нялись могольскому императору, и каждый вопреки своей воле был нарушителем своей веры» (331, 33).

Интересно, что с некоторого момента на дворцовых фрес­ках голова могольского императора стала изображаться с нимбом святого. И хотя дивная пантеистическая религия Акбара Великого вместе с ним сошла в могилу, но создан­ный им ореол священного характера императорской особы сохранился вплоть до 1857 года. Его авторитет помог его гораздо менее способным потомкам управлять империей и получать колоссальные доходы. Могольская империя во вре­мена Акбара Великого, его сына Джахангира и его внука Шахдорахана обладала невероятным богатством. Когда ста­ли измерять это богатство, то после пяти месяцев взвешива­ния сокровищ на четырехстах весах, действующих днем и ночью, прекратили данную инвентаризацию. Понятно, что такое богатство обеспечивало роскошь и наслаждения раз­личного рода, на которые были весьма изощрены индусы и мусульмане.