Рассказ к "Дивергенту". 6 страница

Сначала она не отвечает. Затем она явно берет себя в руки, и говорит:

- Мы, афракционеры , предпочитаем приглядывать за разными вещами. Например, за Церемонией Выбора. На этот раз шпион сказал, что ты выбрал Бесстрашие. Я должна была прийти сама, но не хотела ставить его в трудное положение. Я стала кем-то вроде лидера афракционеров , и сейчас важно, чтобы обо мне не узнали.

Я чувствую кислый привкус во рту.

- Так, так, - говорю я. - Какие у меня важные родители. Мне так повезло.

- Это так на тебя не похоже, - произносит она. - Хоть какая-то часть тебя рада снова меня увидеть?

- Рад тебя снова видеть? - переспрашиваю я. - Я тебя еле помню, Эвелин. Я жил без тебя столько же времени, сколько с тобой.

Её лицо искажается. Я ранил её. Я рад.

- Когда ты выбрал Бесстрашие, - продолжает она медленно, - я поняла, что настало время обратиться к тебе. Я всегда собиралась найти тебя после того, как ты сделаешь выбор и останешься сам по себе, и тогда я смогла бы предложить тебе присоединиться к нам.

- Присоединиться к вам, - говорю я. - Стать афракционером ? Почему я должен этого хотеть?

- Наш город меняется, Тобиас. - То же самое сказал мне вчера Макс. - Афракционеры объединяются, так же как эрудиты и бесстрашные. Очень скоро каждому придется выбрать сторону, и я знаю, на какой тебе было бы лучше оказаться. Я думаю, ты действительно сможешь принести нам пользу.

- Ты знаешь, на какой стороне мне было бы лучше находиться, серьезно? - говорю я. - Я не предатель фракции. Я выбрал Бесстрашие. Там мое место.

- Ты не один из тех безмозглых , ищущих опасности дураков , - говорит она резко. - Так же, как ты не был и подавленным занудой Сухарем. Ты можешь быть большим, чем другие, большим, чем любая фракция.

- Ты не имеешь понятия о том, кто я и кем могу быть, - говорю я. - Я был лучшим новобранцем. Они хотят, чтобы я стал лидером Бесстрашия.

- Не будь наивным, - отвечает она, смотря на меня прищурившись. - Им не нужен новый лидер, им нужна пешка, которой они могут манипулировать. Именно поэтому Джанин Метьюз часто наведывается в штаб Бесстрашия, поэтому насаждает вашу фракцию своими прислужниками, которые докладывают ей о поведении бесстрашных. Ты не заметил, что она знает о вещах, о которых не имеет права знать, что они продолжают усложнять обучение бесстрашных, экспериментировать на нем. Как будто бесстрашные когда-либо могли сами это изменить.

Амар говорил, что обычно обучение в Бесстрашии не начинали с пейзажей страха, что это было что-то новое, что они только попробовали. Эксперимент. Но она права; бесстрашные не проводят эксперименты. Если бы они действительно были озабочены практичностью и эффективностью, они бы не учили нас метать ножи.

А потом он погиб. Не я ли обвинил Эрика в том, что он доносчик? Не я ли неделями подозревал, что он продолжается сотрудничать с Эрудицией?

- Даже если ты права, - говорю я, и вся злость покидает меня. Я продвигаюсь к ней ближе. - Даже если ты права насчет Бесстрашия, я никогда бы не присоединился к вам. - Я стараюсь, чтобы мой голос не дрожал, когда я добавляю:

- Я больше никогда не хочу снова тебя видеть.

- Я не верю тебе, - отвечает она спокойно.

- Мне неважно, во что ты веришь.

Я иду мимо нее, к ступенькам, по которым карабкался, чтобы подняться на платформу.

Она кричит мне вслед:

- Если ты передумаешь, любое сообщение, переданное афракционерам , будет передано мне.

Я не оборачиваюсь. Я бегу вниз по ступеням и несусь вниз по улице, прочь от платформы. Я даже не знаю, двигаюсь ли я в верном направлении, я просто хочу оказаться от нее как можно дальше.

Я не сплю.

Я расхаживаю по квартире в бешенстве. Я достаю остатки моей отреченной жизни и бросаю их в мусорное ведро: рваную рубашку, туфли, носки, даже мои часы. В какой-то момент, приблизительно на восходе солнца, я швыряю электрическую бритву об душевую кабинку и она разлетается на несколько кусков.

Через час после рассвета я иду в тату-салон. Тори уже там - ну, "там" - это сильно сказано, потому что её глаза несосредоточенные и опухшие ото сна, а она только что начала пить кофе.

- Что-то случилось? - сказала она. - На самом деле меня здесь нет. Я должна идти на пробежку с Бадом , с этим помешанным.

- Надеюсь, ты сделаешь исключение, - говорю я.

- Не так уж много людей приходят со срочными просьбами сделать тату, - замечает она. - Это первый раз за все время.

- Окей. - Она оживляется, становится внимательней. - Что-нибудь уже есть на уме?

- Несколько недель назад, когда мы заходили в твою квартиру, там был один рисунок - символы всех фракций вместе. Он все еще у тебя?

Она застывает.

- Ты не должен был этого видеть.

Я знаю, почему я не должен был видеть его, почему она не хочет показывать другим этот рисунок. Он намекает на склонность ко всем фракциям вместо признания превосходства Бесстрашия, которое должно быть в ее татуировках. Даже авторитетные бесстрашные беспокоятся о том, чтобы выглядеть истинно бесстрашными, я не знаю, почему так, и что может угрожать людям, которых можно назвать "предателями фракции", но я здесь именно для этого.

- Дело как раз в нем, - говорю я. - Я хочу это тату.

Я думал об этом по дороге домой, пока снова и снова прокручивал в голове то, что сказала мне мать. Ты можешь быть большим, чем любой другой, выше любой фракции. Она думала, что для того, чтобы я был выше любой фракции, я должен был оставить это место и людей, которые приняли меня как своего; я должен бы был простить её и позволить поглотить себя её убеждениям и образу жизни. Но я не должен уходить, и я не должен делать то, что мне не нравится. Я могу быть выше всех фракций здесь, в Бесстрашии; может, я уже такой, и пришло время это показать.

Тори огладывается по сторонам, поднимая глаза на камеру, которую я заметил, когда вошел. Она тоже из тех, кто замечает камеры.

- Это был просто дурацкий рисунок, - говорит она тихо. - Ну же, ты, видимо, расстроен, мы можем об этом поговорить, подобрать тебе что-нибудь получше.

Она знаками подзывает меня к задней части салона, через склад позади него, в её квартиру. Мы идем через неопрятную кухню в гостиную, где на кофейном столике все еще лежат её рисунки.

Она перекладывает их, пока не находит рисунок, похожий на тот, о котором я думал, огни Бесстрашия в чаше рук Отречения, корни древа Дружелюбия, растущие под глазом Эрудиции, который расположен над весами Искренности. Все символы фракций, расположенные по порядку один над другим.

Она показывает его, и я киваю.

- Я не могу сделать ее на месте, которое люди видят все время, - говорит она. - Ты превратишься в ходячую мишень. Подозреваемым в предательстве фракции.

- Я хочу, чтобы она была на спине. Покрывала позвоночник.

Раны, полученные во время последнего дня с моим отцом, уже зажили, но я хочу запомнить, где они были; я хочу помнить, от чего сбежал, до конца своих дней.

- Ты ничего не делаешь наполовину, да? - Она вздыхает. - Это займет много времени. Несколько сеансов. Мы будем делать тату здесь, после работы, потому что я не могу допустить, чтобы камеры увидели это, даже если большую часть времени они сюда не смотрят.

- Отлично, - говорю я.

- Знаешь, человек, который делает это тату, должен, вероятно, хранить это в секрете, - говорит она, смотря на меня искоса. - Или же кто-то может подумать, что он дивергент.

- Дивергент?

- Так мы называем тех, кто осознает себя во время симуляции, кто отказывается от распределения по категориям, - объясняет Тори. - Слово, которое произносят с опаской, потому что эти люди таинственно погибают.

Ее локти спокойно лежат на коленях, пока она набрасывает на переводной бумаге тату, которое я хочу. Наши глаза встречаются, и я понимаю: Амар. Амар осознавал себя в симуляции, и теперь он мертв.

Амар был дивергентом. И я тоже.

- Спасибо за пополнение словарного запаса, - говорю я.

- Без проблем. - Она возвращается к рисованию. - У меня такое чувство, что ты наслаждаешься тем, что подвергаешь себя пыткам.

- И что?

- Да ничего, это просто забавно, такое качество бесстрашного у того, кого тест определил в Отречение. Ее рот кривится. - Давай начнем. Я оставлю записку Баду ; в этот раз он может побегать один.

Может быть, Тори права. Может быть, я действительно наслаждаюсь тем, что "подвергаю себя пыткам"; может быть, во мне есть склонность к мазохизму, которая использует боль, чтобы избавить меня от боли. Преследующее меня слабое жжение, несомненно, помогает лучше сосредоточиться на том, что я делаю, на следующий день во время подготовки командиров, и не думать о низком и холодном голосе моей матери, и о том, как я оттолкнул ее, когда она пыталась меня утешить.

В течение нескольких лет после её смерти я мечтал, что однажды ночью она вернется к жизни, проведет рукой по моим волосам и скажет что-нибудь успокаивающее, но бессмысленное, вроде "все будет хорошо" или "однажды станет лучше". Но потом я запретил себе мечтать, потому что больнее было долго мечтать о чем-то, не получая этого, чем преодолевать то, с чем бы мне не пришлось сталкиваться. Даже сейчас я не хочу представлять, как бы выглядело примирение с матерью, на что похоже, если бы у меня была мать. Я слишком взрослый, чтобы слушать успокаивающую бессмыслицу. Слишком взрослый, чтобы верить, что все будет хорошо.

Я проверяю верхнюю часть бинта, которая высовывается из-под воротника, чтобы убедиться, что он в безопасности. Этим утром Тори обвела первые два символа, Бесстрашие и Отречение, которые будут больше, чем остальные, потому что они символизируют фракцию, которую я выбрал и фракцию, к которой у меня есть склонность, соответственно - по крайней мере, я думаю, что у меня есть склонность к Отречению, но трудно быть в этом уверенным. Она сказала присматривать за ними.

Огонь бесстрашных - единственный символ, который выглядывает из-под моей рубашки, и поскольку мне нет необходимости очень часто снимать рубашку на публике, я сомневаюсь , что с этим будут проблемы.

Все уже в комнате для совещаний и Макс разговаривает с ними. Я чувствую что-то похожее на отчаянную усталость, пока прохожу в комнату и занимаю свое место. Эвелин ошибалась насчет некоторых вещей, но была права насчет бесстрашных - Джанин и Максу не нужен лидер, им нужна марионетка, и поэтому они выбирают из самых молодых, из нас, потому что молодых людей легче формировать и лепить из них. Я не буду сформирован и слеплен Джанин Мэтьюс. Я не буду марионеткой, ни для них, ни для моей матери, ни для моего отца; Я не буду принадлежать никому, кроме себя.

- Как мило с твоей стороны присоединиться к нам, - говорит Макс. - Это собрание прервало твой сон? - Остальные прыскают со смеху и Макс продолжает.

- Как я сегодня уже говорил, мне хотелось бы услышать ваши соображения по поводу того, как улучшить Бесстрашие - ваше видение нашей фракции в ближайшие годы, - говорит он. - Я буду встречаться с вами в возрастных группах, сначала со старшими. Остальные, подумайте о том, чтобы сказать что-то стоящее.

Он уходит с тремя самыми старшими кандидатами. Эрик сидит прямо напротив меня, и я замечаю, что на его лице даже больше металла, чем когда я видел его в прошлый раз - теперь у него кольца в бровях. Скоро он станет больше похож на подушечку для иголок, чем на человека. Возможно, дело в стратегии. Сейчас никто, глядя на него, не подумает, что он был эрудитом.

- Мои глаза меня обманывают, или ты действительно опоздал, потому что делал татуировку? - интересуется он, указывая на край повязки, которая заметна только над плечом.

- Датчик времени потерял, - отвечаю я. - А на твоем лице недавно вдруг появилось немного металла. Ты бы посмотрел, в чем там дело.

- Забавно, - произносит Эрик. - Не думал, что кто-то с таким прошлым, как у тебя, может развить чувство юмора. Твой отец не похож на человека, который может такое допустить.

Я чувствую приступ страха. Он настолько близок к тому, чтобы назвать мое имя при всех в этой комнате, и он хочет, чтобы я помнил, что он знает, кто я, и что он может использовать это против меня когда ему угодно.

Я не могу притвориться, что это не имеет значения. Равновесие сил изменилось, и я не могу вернуть его обратно.

- Думаю, я знаю, кто тебе это сказал - говорю я. Джанин Метьюз знает и мое имя, и прозвище. Должно быть, она сказала ему оба.

- Я был практически уверен, - негромко отвечает он, - но мои подозрения подтвердил достоверный источник, так и есть. Ты не так уж хорошо хранишь секреты, как тебе кажется, Четыре.

Я мог бы пригрозить ему разоблачить его продолжающиеся отношения с Эрудицией, если он откроет мое имя бесстрашным. Но у меня нет доказательств, да и в любом случае Отречение в Бесстрашии любят не больше, чем Эрудицию.

Другие выходят по очереди, по мере того, как их вызывают, и вскоре мы остаемся одни. Макс возвращается в коридор и подзывает нас к двери жестом, не произнося ни слова. Мы идем за ним в его кабинет, который я узнаю по вчерашней записи его встречи с Джанин Метьюс. Я вспоминаю, о чем был этот разговор, чтобы подготовиться к тому, что произойдет дальше.

- Итак, - Макс складывает руки на столе и я снова поражаюсь тому, насколько странно он выглядит в этой чистой, официально обстановке. Его место в спортзале, где он бьет по груше или стоит, склонившись над перилами, рядом с Ямой. А не сидит за низким столом в окружении бумаг.

Я выглядываю из окон Пайер на часть города, которую занимает Бесстрашие. Я вижу очертания дыры, в которую я прыгнул, когда впервые выбрал Бесстрашие, и крышу, на которой стоял прямо перед прыжком. Я выбрал Бесстрашие, сказал я вчера матери. Это мое место.

Так ли это на самом деле?

- Эрик, давай начнем с тебя, - продолжает Макс. - Есть ли у тебя мысли по поводу того, что было бы хорошо сделать, чтобы Бесстрашие двигалось вперед?

- Да, есть, - поднимается Эрик. - Мне кажется, нам нужно внести некоторые изменения, и я думаю, они должны начаться во время обучения.

- О каких изменениях ты говоришь?

- Бесстрашным всегда присущ дух соревнования, - продолжает Эрик. - Соревнование делает нас лучше; оно пробуждает самые лучшие, сильнейшие наши стороны. Я думаю, посвящению следует лучше воспитывать этот дух соревнования, чем оно делает это сейчас, для того, чтобы выпускались настолько лучшие новобранцы, насколько это возможно. В данный момент новобранцы соревнуются только против системы, состязаясь за определенный результат в таблице, чтобы двигаться дальше. Я думаю, им следует соревноваться друг с другом за места в Бесстрашии.

Я ничего не могу с собой поделать, поворачиваюсь и пялюсь на него. Ограниченное количество мест? Во фракции? Всего лишь после двух недель вводных тренировок?

- А если они не получают место?

- Они становятся афракционерами , - говорит Эрик. Я сдерживаю презрительный смех.

- Если мы верим, что Бесстрашие действительно лучшая фракция, к которой стоит присоединиться, что ее цели наиболее важны, чем цели других фракций, тогда стать одним из нас - честь и привилегия, а не право.

- Ты шутишь? - говорю я, не в состоянии больше себя сдерживать. - Люди выбирают фракцию, потому что они разделяют те же ценности, что и фракция, а не потому, что они уже профессионалы в том, чему учит фракция. Ты будешь выгонять людей из Бесстрашия только лишь потому что они не настолько смелые, чтобы запрыгнуть в поезд или выиграть схватку.Т ы скорее предпочтешь большого, сильного и безрассудного, чем маленького, умного и смелого - так ты совсем не улучшишь Бесстрашие.

- Уверен, маленьким и умным лучше быть в Эрудиции или одетыми в серое Сухарями, - говорит Эрик с кривой улыбкой. - И я не думаю, что ты достаточно веришь в наших потенциальных новых бесстрашных, Четыре. Эта система будет благосклонна только к тем, кто окажется самым стойким.

Я бросаю взгляд на Макса, ожидая, что он будет выглядеть незаинтересованным планом Эрика, но это не так. Он подается вперед, внимательно рассматривает увешанное пирсингом лицо Эрика, как будто что-то в нем вдохновило его.

- Интересная дискуссия, - говорит он. - Четыре, как ты сделаешь Бесстрашие лучше, если не с помощью более соревновательного обучения?

Я киваю головой, снова смотрю в окно. Ты не один из тех безумных, ищущих опасность дураков , сказала мне мать. Но Эрик хочет в Бесстрашие именно таких : безмозглых, ищущих опасность дураков. Если Эрик один из шпионов Джанин Метьюз , зачем Джанин способствовать тому, чтобы он предложил подобный план?

О. Все потому, что безмозглых , ищущих опасность дураков проще контролировать, ими легче управлять.

Очевидно.

- Я сделал бы Бесстрашие лучше, воспитывая истинную храбрость вместо глупости и грубости, - говорю я. - Убрать упражнение с ножами. Готовить физически и умственно защищать слабых от сильных. Об этом говориться в нашем манифесте - ежедневный подвиг. Я думаю, что мы должны вернуться к этому.

- А затем мы все возьмемся за руки и споем вместе песню, так? - Эрик закатывает глаза.- Ты хочешь превратить Бесстрашие в Дружелюбие.

- Нет, - говорю я. - Я хочу убедиться, что мы по-прежнему умеем думать сами, думать о чем-то большем, чем о следующей дозе адреналина. Или просто думать, иногда. Так нас не смогут захватить или управлять нами извне.

- По мне, так звучит немного по-эрудитски , - замечает Эрик.

- Способность думать не принадлежит только Эрудиции, - резко говорю я. - Способность думать в стрессовых ситуациях - вот что должны развивать пейзажи страха.

- Хорошо, хорошо, - соглашается Макс, поднимая руки вверх. Он выглядит встревоженным. - Четыре, прости меня за то, что я это говорю, но твои слова звучат как речь параноика. Кто мог бы захватить нас или попытаться управлять нами? Фракции мирно сосуществовали долгое время до того еще как ты родился, и нет причин, чтобы это изменилось.

Я уже открыл рот, чтобы сказать, что в ту самую секунду, когда он позволил Джанин Метьюз вмешаться в дела нашей фракции, в ту самую секунду, когда он позволил лояльно настроенным к Эрудиции изменениям проникнуть в нашу программу обучения, в ту самую секунду, когда он начал спрашивать у нее совета, кого назначить следующим лидером Бесстрашия, он поставил под угрозу систему сдерживаний и противовесов, которые и позволяли нам мирно сосуществовать так долго. Но затем я понял, что сказать ему все эти вещи значило обвинить его в предательстве, а так же открыть, как много я знаю.

Макс смотрит на меня, и на его лице написано разочарование. Я знаю, что я ему нравлюсь, по крайней мере больше, чем Эрик. Но вчера моя мать была права - Максу не нужен кто-то похожий на меня, кто может думать самостоятельно, планировать. Ему нужен кто-то как Эрик, кто поможет ему создать новые планы Бесстрашия, кем будет просто управлять только потому он под каблуком у Джанин Метьюз , с кем Макс близко связан.

Моя мать представила мне вчера два варианта: быть пешкой Бесстаршия или стать афракционером. Но есть третий: быть ни тем и ни другим. Ни присоединиться ни к одному. Жить под наблюдением и быть свободным. Это то, чего я действительно хочу: избавиться ото всех, один за другим, кто хочет воспитывать и "лепить" меня под себя, и вместо этого научиться воспитывать и "лепить" себя самостоятельно.

- Честно говоря, сэр, я не думаю, что мое место здесь, - говорю я спокойно. - Я сказал вам, когда вы впервые меня спросили об этом, что я хотел бы быть инструктором, и я думаю, что все больше понимаю, что мое место там.

- Эрик, оставь нас ненадолго, - говорит Макс. Эрик, которому с трудом удается побороть ликование, кивает и выходит. Я не вижу, как он уходит, но готов поставить все мои деньги на то, что он слегка подпрыгивает, пока идет вниз по коридору.

Макс поднимается и садится рядом со мной в только что освободившееся кресло Эрика.

- Надеюсь, ты говоришь так не потому, что я обвинил тебя в паранойе, - говорит Макс. - Я просто беспокоюсь о тебе. Я боялся, что давление, оказываемое на тебя, не позволяет тебе мыслить здраво. Я все еще думаю, что ты кандидат в лидеры с большими шансами на успех. Ты подходишь по профилю, ты показал мастерство во всем, чему мы тебя научили - и помимо этого, если говорить начистоту, ты внушаешь больше симпатии, чем наш любой другой подающий надежды кандидат, и это очень важно при тесной работе.

- Спасибо, - говорю я. - Но вы правы, я действительно нахожусь под давлением. И это давление, если бы я был лидером Бесстрашия, было бы еще сильнее.

Макс грустно кивает. - Хорошо. - Он кивает снова. - Если ты хочешь быть инструктором при иниициации , я устрою это для тебя. Но это сезонная работа - чем бы ты хотел заниматься оставшееся время в году?

- Я подумывал о работе в диспетчерской, - отвечаю я. - Я обнаружил, что мне нравится работать с компьютерами. Не думаю, что мне так же сильно понравится патрулировать окрестности.

- Окей , - соглашается Макс. - Считай, что это уже сделано. И спасибо за то, что был честен со мной.

Я поднимаюсь, и все, что я чувствую, это облегчение. Он выглядит обеспокоенным, сочувствующим. Ни моя паранойя, ни мотивы не вызывают у него подозрений.

- Если ты вдруг передумаешь, - говорит Макс, - будь добр, скажи мне об этом не раздумывая. Нам всегда пригодится кто-то вроде тебя.

- Спасибо, - говорю я, и, даже несмотря на то, что он худший из предателей фракции, которого я когда-либо встречал, и, вероятно, частично виновен в смерти Амара , я не могу не чувствовать некоторую благодарность за то, что он так легко отпустил меня.

Эрик ждет меня за углом. Когда я пытаюсь пройти мимо, он хватает меня за руку.

- Будь осторожнее, Итон, - шепчет он. - Если кто-то узнает от тебя о моей связи с Эрудицией, тебе не понравится то, что с тобой случится.

- Тебе тоже не понравится то, что с тобой случится, если ты еще раз назовешь меня настоящим именем.

- Скоро я стану одним из твоих лидеров, - говорит Эрик, усмехаясь. - И поверь мне, я буду очень пристально следить за тобой и за тем, как ты внедряешь в обучение мои новые методы.

- Ты ему не нравишься, ты знаешь об этом? - говорю я. - Максу, я имею в виду. Он бы предпочел получить любого другого, чем тебя. Он не позволит тебе продвинуться больше чем на дюйм в любом направлении. Так что удачи с твоим коротким поводком.

Я вырываю руку из его захвата и иду к лифтам.

- Чувак , - говорит Шона. – Не самый лучший день.

- Да уж.

Мы с ней сидим рядом с пропастью, свесив ноги вниз. Я упираюсь головой в металические прутья ограждения, которое удерживает нас от смертельного падения, и чувствую брызги воды на лодыжке, когда большая волна ударяется о стену.

Я рассказал ей о том, что покинул программу обучения лидеров, и об угрозах Эрика, но не сказал о матери. Как сказать кому-то о том, что твоя мать воскресла из мертвых?

Всю мою жизнь кто-нибудь пытался меня контролировать. Маркус был домашним тираном, и ничего не происходило без его ведома. А затем Макс захотел завербовать меня в качестве собственного подпевалы-бесстрашного. Даже у моей матери был для меня план, что я присоединюсь к ней, когда достигну определенного возраста, чтобы бороться с системой фракций, потому что у нее вендетта против них, неважно, по какой причине. И в тот момент, когда я решил, что избежал любого контроля, Эрик на бросился на меня, чтобы напомнить, что если он станет лидером Бесстрашия, он будет присматривать за мной.

Я осознаю, что все, что у меня есть, это краткие моменты сопротивления, которое я могу оказать, как тогда, в Отречении, собирая предметы, которые я находил на улице. Татуировка, которую Тори рисует у меня на спине, которая может открыть, что я дивергент, - один из таких моментов. Мне нужно продолжать искать их еще, коротких моментов свободы в мире, который отказывает мне в ней.

- Где Зик ? - спрашиваю я.

- Я не знаю, - говорит она. - В последнее время я не очень хотела тусоваться с ним.

Я кошусь на нее.

- Знаешь, ты могла бы просто сказать, что он тебе нравится. Я, честно, думаю, что он не догадывается об этом.

- Это очевидно, - говорит она, фыркая. - Но что, если это то, что он хочет - прыгать от одной девчонки к другой, на какое-то время. Я не хочу быть одной из таких девчонок.

- Я сильно сомневаюсь, что ты могла бы, - говорю я, - но это разумно.

Мы молча сидим несколько секунд, оба уставившись вниз на бушующую под нами воду.

- Ты будешь хорошим инструктором, - говорит она. - Ты действительно хорошо учил меня.

- Спасибо.

- Вот вы где, - раздается голос Зика позади нас. Он тащит большую бутылку, наполненную чем-то вроде коричневой жидкости, держа ее за горлышко. - Идемте. Я кое-что нашел.

Мы с Шоной смотрим друг на друга, пожимаем плечами, а затем следуем к дверям на другой стороне Ямы, к тем, в которые мы впервые вошли после прыжка в сетку. Но вместо того, чтобы вести нас к сетке, он ведет нас через другую дверь - замок примотан внизу клейкой лентой - и вниз по черному как смоль коридору и лестницам.

- Уже почти пришли... ой!

- Извини, я не знала, что ты остановился, - говорит Шона.

- Держитесь, почти получилось...

Он открывает дверь, впуская внутрь слабый свет, так, чтобы мы могли увидеть, где находимся. Мы на другой стороне пропасти, в нескольких футах над водой. Яма над нами кажется бесконечной, а люди, кружащие рядом с ограждением, - маленькими и темными, их невозможно различить с такого расстояния.

Я смеюсь. Зик только что привел нас к еще одному моменту сопротивления, вероятно, не подозревая об этом.

- Как ты нашел это место? - с явным удивлением спрашивает Шона , прыгая на один из камней внизу. Теперь, когда я здесь, я вижу тропу, которая могла бы вывести нас вверх и через стену, если бы мы захотели пройти на другую сторону пропасти.

- Та девушка, Мария, - говорит Зик. - Её мама занимается эксплуатацией и обслуживанием пропасти. Я не знал, что здесь есть подобная штука, но, очевидно, вот она.

- Вы все еще встречаетесь? - интересуется Шона , стараясь выглядеть как обычно.

- Неа , -отвечает Зик. - Каждый раз, когда я был с ней, мне очень сильно хотелось быть вместо этого с друзьями. Это не очень хороший знак, да?

- Да , - соглашается Шона , и она кажется более доброжелательной, чем раньше.

Я осторожно опускаюсь на камень, на котором стоит Шона. Зик садится рядом с ней, открывает бутылку и передает её по кругу.

- Я слышал, ты выбыл из борьбы , - говорит Зик , когда передает её мне. - Подумал, что ты можешь захотеть выпить.

- Ага, - говорю я и делаю большой глоток.

- Рассматривай этот акт публичного пьянства как большой... - Он показывает непристойный жест стеклянному потолку над Ямой. - Ты знаешь, Максу и Эрику.

И Эвелин , думаю я, когда делаю следующий глоток.

- Я буду работать в диспетчерской, когда не тренирую новичков, - говорю я.

- Круто, - говорит Зик. - Будет здорово иметь там друга. Сейчас никто со мной не разговаривает.

- Похоже на меня в моей прежней фракции, - замечаю я со смехом. - Представь целый обеденный перерыв, когда никто на тебя даже не смотрит.

- Ох, - ужасается Зик. - Тогда, готов поспорить, сейчас ты рад оказаться здесь.

Я беру у него бутылку, делаю еще один большой глоток жгучего, обжигающего алкоголя, и вытираю рот тыльной стороной руки.

- Ага, - соглашаюсь я. - Я рад.

Если все фракции становятся хуже, как моя мать хотела бы заставить меня думать, это не такое уж и плохое место, чтобы наблюдать за тем, как они разваливаются.

Только-только стемнело, мой капюшон надет, чтобы скрыть лицо, пока я бегу по части города, в которой живут афракционеры , прямо по границе, которую они делят с Отречением. Я должен был дойти до школы, чтобы определить мое местоположение, но теперь вспомнил, где я, и где я бежал в тот день, когда ворвался на склад афракционеров в поисках исчезающих воспоминаний.

Я подхожу к двери, через которую прошел, когда выходил, и стучу по ней костяшкой указательного пальца. Я слышу голоса позади нее и чувствую запах еды, идущий из одного из открытых окон, когда дым от огня внутри просачивается в переулок. Шаги, как будто кто-то пришел посмотреть, что это за стук.

На этот раз на мужчине надета красная футболка Дружелюбия и черные штаны Бесстрашия. Полотенце все еще засунуто в черный карман, как и в прошлый раз, когда я говорил с ним. Он открывает дверь ровно настолько, чтобы взглянуть на меня, не больше.

- Смотрите, кто переоделся, - говорит он, разглядывая мою одежду Бесстрашия. - Чему обязан этому визиту? Тебе не хватало моей очаровательной компании?

- Ты знал, что моя мать жива, когда меня встретил, - говорю я. - Именно так ты узнал меня, потому что провел с ней какое-то время. Так ты узнал, что она говорила о силе, которая притягивает её к Отречению.

- Да, - соглашается мужчина. - Не думал, что это мое дело - сказать тебе, что она жива. Ты здесь, чтобы требовать извинений, или что?

- Нет, - говорю я. - Я здесь, чтобы передать сообщение. Ты отдашь ей его?

- Да, конечно, я увижу ее в ближайшие пару дней.

Я залезаю в карман и достаю исписанный листок бумаги. И передаю его мужчине.

- Давай, читай, мне все равно, - говорю я. - И... спасибо.

- Без проблем, - отвечает он. - Хочешь войти? Ты становишься больше похожим на нас, чем на них, Итон.