БЕСПРЕДЕЛ В СИБИРСКЕ

Настоящим жизненным испытанием для Вик­тора и его товарищей по училищу стало усми­рение массового хулиганского беспредела кав­казских призывников. Курсантское боевое кре­щение пришлось на завьюженную ноябрьскую ночь семьдесят девятого года, в самый канун Афганской войны. Для будущих офицеров это было грозным предзнаменованием грядущих испытаний. И не только афганских... Случилась внезапная и небывалая для сибирских мест беда, по военному лексикону — совершенно не­штатная ситуация...

Прибывший в Челябинск эшелон с призыв­никами с Кавказа, шедший транзитом, кажет­ся, до Омска, внезапно взбунтовался во время продолжительной стоянки. Сначала бунт охва­тил весь состав с горячими уроженцами Юга. Сопровождающие офицеры и солдаты не спра­вились с ситуацией и вместе с проводниками бросили эшелон на произвол судьбы. Взрыв погрома с привокзальной площади смердящи­ми клубами понесся в ближайшие улицы, переулки и подворотни. Озверелые парни врывались в дома, мародёрствовали и безо всякой причины избивали местных жителей. По боевой тревоге были подняты курсанты местных военных учи­лищ — автомобильного и авиационного.

Штыками и прикладами они запихали не­поддающихся никаким увещеваниям будущих «защитников Родины» в вагоны. Местные вла­сти тут же дали поезду «зелёную улицу» и ли­хорадочно отправили эшелон подальше от лич­ной ответственности: пусть отдуваются в Сибирске, где оставалась последняя боеспособ­ная точка...

Триста-четыреста осатаневших призывни­ков под шестичасовой перестук вагонных ко­лес неотвратимо превращались во всё более и более звереющую стаю. Когда поезд подошел к последнему спасительному оплоту Заура­лья — Сибирску, там уже не осталось ни одно­го целого стекла и неразодранной обивки плац­картных лежаков. А в двенадцатом вагоне над мёртвым бригадиром эшелона, заколотым стальными прутьями для занавесок, выли бе­лугой десятки раз изнасилованные проводни­ца и её дочь.

В Сибирске осатаневшие, вкусившие без­винной крови призывники уже не таились. Вместо голоса — рык и клёкот. Обкуренные анашой, они громили пристанционные пяти- и девятиэтажки: в ближайших домах на первых двух этажах почти не было квартир, куда бы не вломились погромщики... Безумно крича от ужаса, полуодетые люди выскакивали из домов в морозный мрак ветреной ночи и попадали в руки пьянеющего от безнаказанности и крови молодняка.

Поднятые ночью по сигналу «Боевая трево­га», курсанты третьего и четвертого курсов си­бирского училища ёжились на плацу, переми­наясь с ноги на ногу на пронзительном ветру при двадцативосьмиградусном морозе. Коман­дирский «УАЗ» своими фарами высвечивал ку­сок убелённого плаца. Все ребята с какой-то надеждой смотрели на освещённое простран­ство, пронизываемое беспрерывным густым вихрем мелкого колючего снега. Наконец из темноты в круг света ступил начальник училища. На фоне лучей фар курсантам был виден только его силуэт. Некоторое время он, види­мо, пристально вглядывался в лица ребят и по­том внезапно и коротко поставил боевую зада­чу: любыми средствами пресечь безпорядок, вплоть до применения выданных перед по­строением штык-ножей... Оперативную вводную сделал начальник местной контрразведки и тихо, совсем по-неуставному добавил:

— Сынки! Пролилась кровь мирных жите­лей. Теперь эти подонки люты и очень опасны. Задачу выполняйте группами не менее трех-пяти человек... Приказываю всем поднять воротники шинелей и поверх ворота наглухо за­вязать шапки, чтобы избежать возможных уда­ ров ножами в шею.

Он запнулся и после паузы добавил:

— Остановите их. Приказываю действовать с максимальной жёсткостью и... жестокостью! За всё отвечу сам. — В голосе полковника контрразведки чувствовались спазмы, мешав­шие размеренно говорить; казалось, что он едва сдерживал слезы.

— Во время дороги во всех «Уралах» будет по офицеру госбезопасности, который вскроет спецконверт с подробными инструкциями, опи­санием участка и конкретного плана действий каждой группы, — закончил свою речь контрразведчик.

За полчаса дороги все уже знали, кто в ка­кой группе. Было разрешено пользоваться все­ми приёмами рукопашного боя и обездвижива­ния противника, которым ребят научали с пер­вого курса. Штык-ножи были отсоединены от стволов автоматов и заправлены в голенище сапога, ножны от них были засунуты в другой сапог поглубже, полы шинелей заправлены за поясной ремень. Автоматные ремни отстегну­ли, распустили по всей длине — почти до по­лутора метров. На одном конце ремня устраи­валась петля. С другого конца ремень каждый курсант наматывал на правую руку, чтобы лов­чее орудовать петлей в момент схватки. Имен­но петлей необходимо было орудовать, обез­движивая ноги дебоширов или прихватывая ею их шеи.

В двенадцатом часу ночи вокзальная пло­щадь бушевала бесчисленными непривычными здесь криками мечущихся пассажиров, гудка­ми многих легковых машин. Не ко времени све­тились окна отдаленных жилых домов. В это столпотворение на большой скорости въехало шесть могучих «Уралов», они с ходу четко раз­вернулись и одновременно подали задними бортами к высокому парапету, ограждавшему привокзальное пространство. За несколько се­кунд без лишней суеты триста курсантов со своими командирами высадились из машин и столь же быстро выстроились в двухрядную скобу, разомкнутая часть которой была направ­лена в сторону восемнадцати вагонов воинского эшелона. Сжимать кольцо начали по направ­лению к тупику по сигналу длинной очереди трассерами в ночное небо из автомата Калаш­никова. Оба курсантских полукольца разом взревев, не нарушая боевого порядка, начали сужаться к намеченной цели.

Задача внутреннего кольца, сформированно­го в основном из лучших спортсменов учили­ща, была самая ответственная, опасная и гряз­ная: освобождение местных жителей из лап распоясавшейся кавказской молодежи. Задачей второго кольца было — не выпускать для побе­га юных бандитов и доводить до конца работу упущенную первой цепью.

Виктор был назначен командиром группы из трех человек. В ней был его лучший друг мин­чанин Вася Курень, чемпион Сибири по боксу, который при росте в два метра и весе в сто со­рок шесть килограммов шел впереди «бульдозером». Виктор и Андрей Языков — кандида­ты в мастера спорта по офицерскому многобо­рью — шли по левую и правую руку могучего белоруса.

Молодецким кликом нагоняя на себя задор и ужас на зарывшегося в морозную темень про­тивника, группа бойцов замахала ремнями и, вскидывая автоматами, медленно «зачесала» по выделенному для нее сектору, который ра­створялся под углом пятнадцати градусов в самый центр взбунтовавшегося эшелона. Поезд стоял в дальнем вокзальном тупике без огней и оконных стекол изогнутым, темным, мрачным червем. Пока до него было пример­но пятьсот метров. По пути зачистки стояли два жилых дома с редкими огнями только на верхних этажах. Обитатели нижних изнутри оцепенело поприлипали лицами к погашен­ным окнам.

За час до операции по усмирению хулиганс­кого безпредела уполномоченный представи­тель, как принято говорить, соответствующих органов по молчавшему много лет «кухонному» радио внезапно спокойным голосом кратко опо­вестил обывателей мирного города Сибирска о смысле происходящего и четко пояснил прави­ла их поведения в этой чрезвычайной ситуации. После чего двери квартир враз в едином грохо­те сдвинутой мебели были забаррикадированы. Собаки, чуя недоброе, залаяли, бабы, как водит­ся, запричитали, мужики сквозь зубы закостерили судьбу и случай. Видя и слыша всё это, ре­бятишки дружно заревели, заплакали, закрича­ли... Поначалу всех охватило оцепенение бессильного ужаса, но, увидев из окон цепи сибирских курсантов, гражданский люд встрепенул­ся надеждой:

— Слава Богу, эти точно выручат!

Вскоре к вокзалу подошло около двадцати машин «скорой помощи», они расположились подковой по направлению к эшелону и разом включили дальний свет своих фар. Таким об­разом, выделенный для досмотра курсантами участок был довольно сносно освещен. По пути попался железный покореженный скелет какой-то привокзальной пристройки. Ребята-курсан­ты по первоначалу даже не опознали в нём но­венькое уютное кафе-стекляшку. Оно по своей новизне сразу стало пользоваться у юных слу­живых особым почетом за необыкновенно вкус­ное недорогое мороженое и забористое пиво, пару кружек которого можно было пропустить подальше от взоров вездесущего патруля. Лег­ковесная общепитовская конструкция была рас­колочена настолько, что ее былую привлека­тельность можно было идентифицировать толь­ко по перевернутым стульям и столикам.

Верным доказательством того, что эта гру­да металлолома и есть знаменитое новое кафе, был расположенный рядом на почетном поста­менте паровоз-фронтовик. Этот семидесяти­двухлетний ветеран, прошедший, начиная с первой мировой, несколько войн, заслуженно отдыхал на самом видном месте привокзаль­ной площади. В настоящий момент он пережи­вал позор, весь усеянный битым бутылочным и стаканным стеклом. Он стыдился мерзких, рисунков и надписей, глумливо начертанных на его боках мелом и кирпичом. Импровизирован­ный писательский энтузиазм южных гостей смело тянул на «единицу», ибо только в одном нецензурном «термине» о женской части тела из семи букв они умудрялись сделать три ошиб­ки, но чаще грамотеи ограничивались другим трехбуквенным сквернословием.

Трёх друзей-курсантов тормознул рвавший­ся из окна первого этажа жилого дома отчаян­ный гнев немолодого мужского голоса:

— Не смей!!! Не трогай!!! Не прикасайся к ней, негодяй!

Послышался шум явно неравной борьбы, девчоночий визг и глухой грохот падающего тела. Всё это сопровождалось разгульным жи­вотным хохотом и постоянно повторяющейся фразой:

— Затыкныс, гавнё-о-о! Затыкныс ва-а-а-а!

Вася Курень первым из тройки рванул в тем­ный подъезд. Друзья — следом за ним. На пло­щадке первого этажа валялась хлипкая орголитовая входная дверь с половиной вышибленно­го косяка. Из квартиры бил раздирающий душу девичий вой, за которым ещё слышался слабе­ющий старческий голос. Всё это сопровожда­лось животным ржанием наливающихся воз­буждением стервецов. Перед ошалевшим взо­ром курсантов, разом ввалившихся в скромное советское жилье, открылась дикая картина. Бессмысленнно вспоротый линолеум пола, сорван­ная с крюка и безпомощно болтающаяся на электропроводе перекошенная трёхрожковая люстерка с единственной уцелевшей лампоч­кой, остервенело разодранные клочья пороло­на из двух дешевых кресел. В углу за перевер­нутым чёрно-белым «Горизонтом» хрипел за­валенный матрасом и подушками старик. А на полу кухни билась распятая для гнусного на­слаждения зверей тринадцатилетняя девочка. Её обезумевшие от ужаса глаза выпучились в разные стороны. Обезображенный окровавлен­ный рот девчушки вместе с истошным криком издавал звук неправдоподобно громко клацаю­щих зубов.

Два мародёра уже со спущенными штана­ми, мыслью полностью погрузившиеся в пред­вкушение грязного наслаждения, даже не заме­тили почерневших от гнева курсантов. С того момента, когда ребята услышали с улицы без­надёжный крик старика, и до мгновения, когда эта русская троица воочию засвидетельствова­ла факт глумления, прошло каких-то семь-восемь секунд. Но в душе каждого парня это вре­мя протянулось, как долгое томительное бессилие в дурном сне. Следующие три секунды занял бросок на одного из голозадых насиль­ников, который своей кормой вылетел в окно кухни вместе с рамой. Он даже не успел сооб­разить, что с ним произошло.

Андрей выскочил на морозный балкон и ряв­кнул что-то нечленораздельное находящимся вблизи однокурсникам второй линии оцепле­ния. Они мгновенно сообразили, в чем дело, и, зацепив любителя извращений петлей автомат­ного ремня за ноги, поволокли его голой зад­ницей по мерзлому асфальту через всю вокзаль­ную площадь в бурчащий «ЗИЛ» с откинутым тентом.

Второй насильник очумел от неожиданнос­ти происходящего. Зимняя сибирская стужа мо­гильным холодом окатила его не в меру горя­чую южную душу. Пудовый кулак Василия за­ставил крепкого кавказца дважды перевернуть­ся в воздухе. Смуглолицый парень целиком вле­тел в узкую щель между газовой плитой и умывальником. Бившуюся в истерике девочку ре­бята с трудом завернули в простыню, потому что в шоке она приняла их за новых насильни­ков. Еле-еле ее удалось уложить на кровать, укрыть одеялом и хоть как-то успокоить береж­ными причитаниями. Курсанта Языкова немед­ленно отправили на вокзал за врачом. К этому времени старик немного пришел в себя, он сто­ял на коленях у кровати внучки и громко пла­кал навзрыд.

Могучий Василий с трудом выдернул из ку­хонной щели юного, но искушенного негодяя и поставил его на ноги. Нижняя челюсть маро­дера, выбитая из суставных гнезд, болталась на уровне груди. Ворочая омертвелым языком, он невнятно и злобно сипел:

— Хайтаны... ха е хим хех, хех хаехим!

Это означало:

—- Шайтаны, зарежем всех, всех зарежем!

Он плевался из горла слюной, перемешан­ной с кровью, и пытался обеими руками вста­вить челюсть на место. Штаны с трусами спол­зли до самых пят призывника. Его злобный хрип внезапно осекся, он мысленным взором прочертил путь ответного взгляда Василия до его обнаженного «причинного места». От страшного приговорного озарения он согнулся крючком и присел на корточки, судорожно ища брючный карман, из которого трясущимися руками извлек замусоленный комок денег. Ребята поняли:

—Откуп!..

Новый всплеск адреналина заставил курсан­тов замереть. Голый парень швырнул деньги в лицо Виктора. Освободившимися руками он закрыл низ живота, упал на пол и завертелся юлой. Животный страх вызвал у него бесконтрольный позыв кишечника. В мгновение он не­произвольно испражнился невероятно большой и зловонной массой, и тут же весь сам в ней измазался. Вместе с этим он облил и себя, и пространство вокруг неестественно долгой мочевой струей, бесновато воя и хрипя:

— Аа-а-а... Хр-хр-хр-р-р...

...Через десяток секунд он валялся под бал­коном в оцепеневшем изумлении. То, чем он доселе так гордился, заглотал унитаз, несколь­ко раз профырча водой.

И Василия, и Виктора била крупная дрожь.

— Не дребезжи, Витька! — простучал зуба­ми боксер. — Это только начало... Только подумай, если бы это были твоя сестра и отец?!

От этой мысли оба придя в себя, друзья при­ступили к дальнейшей зачистке нижних этажей дома. Тут к ним подоспел Андрей, доставив­ший врача пострадавшей.

Подкова курсантского оцепления продолжа­ла неумолима сжиматься. Она всё чаще и чаще размыкалась на два-три человека, чтобы про­пустить очередную пару, волочащую по шпа­лам через промёрзшие рельсовые пути и стрел­ки визжащего призывника, который при этом грозил сибирскому училищу всеми возможны­ми видами восточной мести.

Количество арестованных определялось множеством кровавых дорожек по снегу. Ми­нут через пятьдесят около двух сотен оставших­ся бандитов удалось загнать в разбитые ими же вагоны. Мощный военный громкоговоритель раз за разом предлагал им прекратить безчинство, остепениться. По армейскому звуковещанию выступил даже пожилой представитель братского Кавказа. В ответ на это — крики, угрозы.

Свистели невидимые в ночи оконные стальные прутья. Курсанты на шинели бегом понесли своего товарища. Ему брошенным прутом полоснуло по шее, как бритвой. Выс­тупивший по громкоговорящей связи пред­ставитель КГБ дал последний шанс успоко­иться, прекратить безпорядки. На раздумье было дано пять минут. В ответ опять — зве­риный рёв и дикий хохот.

В два часа сорок минут оцеплению был от­дан приказ на поражение. В три десять всё было кончено. На заледенелой вокзальной площади равномерными крепко связанными штабелями по три—пять человек лежали сотни обездви­женных дебоширов, которые еще недавно на­воднили ужасом сначала Челябинск, а потом спящий Сибирск. Их организованной колонной развезли «Уралы» по определенным точкам — кого в городские КПЗ, вытрезвители, в след­ственный изолятор, местную тюрьму и на га­уптвахту, кого-то и в морг.

Свои ранения, полученные в горячке опера­ции, осматривали курсанты. Шинель Виктора по пояс была пропитана дурной бандитской кровью, мочой, слюной и соплями, в складке полы застряли два чьих-то зуба, да и рукава до локтя покрылись багровой слизью. Звенела от полученных мощных ударов голова, правая рука еле сгибалась, ныло ушибленное плечо. Не лучше обстояли дела у Андрея, но Васька, с его боксерским опытом и кошачьей пластикой, по­лучил только шальную царапину на правой щеке.

ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ «ДОЛГ»

Вопреки обязательному для будущих офи­церов программному «интернационализму», бравые сибирские курсанты испытывали чув­ство законной гордости от того, что одолели беснующуюся орду непривычных для Сиби­ри дебоширов. Челябинцам было слабо, а си­бирцы-молодцы честь не уронили. Особым уважением к курсантам прониклись и местные жители. Но первый страшный опыт отнятой у кого-то жизни, пусть даже законным насилием, будил в их молодых душах иные чувства, далекие от гордости, неизъяснимые привыч­ными житейскими понятиями, обыденными взаимоотношениями между людьми. Оправ­данная обстоятельствами жестокость вовсе не находила легких оправданий в сердцах буду­щих офицеров, каждый одолевал это проти­воречие внутри, накапливая таким пережива­нием особую воинскую мудрость защиты беззащитного, попечения о слабом против сильного...

Город не одну неделю зализывал душевные и физические раны от наглого и чудовищного погрома, впрочем, память о нем среди сибир­цев-старожилов жива и сейчас. Естественно, во­енная прокуратура тогда же возбудила рассле­дование дикого ЧП. Но старый контрразведчик сдержал слово: ни один из курсантов не при­влекался за «превышения мер обороны». Все случаи увечий и даже смертельных исходов среди погромщиков были оправданы конкрет­ными обстоятельствами, действиями, адекват­ными жестокости распоясавшихся, вооружен­ных ножами и заточками преступников. Не было ни одного случая, чтобы многочисленная группа курсантов набрасывалась на одного бан­дита. В происшедшей схватке силы были по­чти равны, даже дебоширов было человек на пятьдесят больше, и единственным преимуще­ством курсантов перед бунтовщиками в момент штурма эшелона была воинская организован­ность и сплоченность.

Через две недели полковник из контрразвед­ки пригласил Виктора в числе десятка других курсантов, особо грамотно и хладнокровно про­явивших себя в ночной операции, для переда­чи им уникального опыта проведения разведывательных, диверсионных и других спецопераций. В такие секреты воинского искусства ста­рые вояки посвящали далеко не каждого юнца, кто решил надеть форму. Они знали, что дове­рять их слишком горячему или злобному, глу­пому или склонному к подлости парню — всё равно что создавать слепое орудие убийства. Но привокзальная операция позволила полков­нику выявить наиболее способных ребят, из ко­торых получатся настоящие ответственные офицеры. И как в будущее смотрел. Не раз по­том спасали Виктора уроки опытного воина в боевых операциях, когда было по-настоящему страшно и мокрая от пота ладонь предательс­ки скользила по перехваченной рукояти «духовского» штыка, примкнутого к винтовке М-16 и нацеленного в грудь для смертельного удара. В подобных случаях рука сама знала, как сконцентрироваться для решительного рывка и за­щитного приема, и сердце чувствовало, что без­выходных ситуаций не бывает.

Вот главное, чему научил Виктора фронто­вик-контрразведчик: безвыход — это когда че­ловека уже нет! Пока он жив, всегда есть вы­ход из любой ситуации, есть верная тропа к достойному офицерскому решению.

После училища Виктора направили служить в Закавказский военный округ. Сибирское кровавое столкновение отнюдь не озлобило его душу, не вызвало национальной отчужденнос­ти и предвзятой враждебности к кавказцам или восточным людям вообще. Напротив, он всегда умел находить общий язык с представителями местного населения, будь то грузин, армянин, ингуш, азербайджанец или лезгин, хотя и чув­ствовал разницу, скажем, между кавказцами-му­сульманами и православными грузинами. С пос­ледними ему было легче, понятнее. Кстати, это потом подтвердил и личный опыт Афгана. На заключительном этапе войны военнослужащих из среднеазиатских республик и прочих мусуль­ман начальство старалось не определять в зоны боевых действий, используя их в основном в тыловом обеспечении, а ребята-грузины среди боевых групп были не редкость, и воевать пле­чом к плечу с ними Виктору было легко.

Но, вместе с тем, опыт службы на Кавказе говорил ему о том, что личная доброжелатель­ность и открытость по отношению к местным отнюдь не гарантирует такого же отношения с их стороны. Восточное радушие нередко оказы­валось показным и, чуть что, прорывалось не­спровоцированной злобой или агрессивностью.

И беспредел в Сибирске, и служба на Кав­казе привили ему понимание того, что более всего и искреннее всего восточный человек уважает превосходящую силу, и только потом у него следует почтение к собственным обы­чаям, понятие долга, уважение к старшим, культ чести и справедливости. В любой ост­рой ситуации отказ от устрашающей демон­страции силы «противной стороной» рассмат­ривается как однозначное проявление слабос­ти, которой необходимо воспользоваться. Но неожиданный отпор всегда остужает наивно­го южанина и моментально возвращает его в «уважительное состояние».

Часто Виктору, оказывавшемуся свидетелем или невольным участником подобных ситуа­ций, хотелось сказать о горячих «нацменах»:

— Ну, совсем как дети!

Они и были детьми в семье народов великой Империи. Виктор не знал тогда, что именно так исподволь жизнь воспитывает в нем особое русское имперское самосознание, державную мудрость российского воина, всегда осознающе­го личную ответственность за мир и покой в гро­мадном многонациональном Отечестве, в кото­ром больше ни один народ не обладает таким свойством в должной полноте. Уже потом Вик­тор узнал об особой битве духа, когда воюешь не с плотью человеческой, будь то афганец, русский бандит или кавказец, но воюешь с грехом, с духами злобы.

Заметно, весомо, с пользой для челове­ческого возрастания и офицерского опыта прошли первые годы службы Виктора в округе. И вот...

Авиационный гарнизон Закавказского воен­ного округа.

Третье мая восемьдесят седьмого года. Двад­цать часов ноль-ноль минут.

Полк построен по тревоге... Это не было неожиданностью. Все знают, зачем они здесь и что будет дальше. Двух молодых лейтенан­тов за сутки до боевого приказа перевели в другие части. Их «спасли» отцы-полковники. Внутреннее напряжение глушит окружающие звуки, гарнизонный шум, обрывочные репли­ки военных... Рядом с командиром полка сто­ит крупный чин из штаба округа. Стараясь придать голосу твердость и значимость, соот­ветствующую моменту, он четко произносит:

— Товарищи! Довожу до вашего сведения приказ Министра обороны для вашего полка. Вам предстоит выполнить боевую задачу по оказанию помощи дружественному народу Афганистана. Убываете составом полка. На сборы даю три часа. Никаких проводов! С семьями проститься дома. Допуск посторонних на аэродром запрещен. Брать с собой самое необходимое, что разрешено боевым прика­зом. Первый вылет на Кабул через Ташкент в двадцать три ноль-ноль. Вопросы есть? Нет! Это хорошо. Приступить к сборам и загрузке!

Вопросы, конечно, были. Официально от­казник оказался один. Пожилой капитан, ко­торому оставалось дослужить до пенсии два месяца. Больная жена и трое детей ютились вместе с ним в общежитии. Без долгих цере­моний его, словно изменника, исключили из партии, уволили из армии. За дискредитацию офицерского звания. В груди каждого однопол­чанина шевельнулась жалость к горемыке-ка­питану. Она смешалась с неким едким предчув­ствием чего-то рокового для всех.

Семьей Виктор обзавёлся еще на четвёртом курсе училища, в восьмидесятом. В восемьде­сят пятом родилась дочка. Прощание с женой и дочуркой конечно же было тяжелым. Мать с от­цом узнали о том, что их сын в Афгане, только через полгода. Жена переправляла письма Вик­тора через свой адрес, и пересылала весточки от них ему. Но, как потом выяснилось, мама по­чувствовала опасность в тот же день, когда Вик­тор летел со своей воинской частью в Кабул.

Виктор вспомнил слезы жены и дочери при прощании, когда закрывшийся самолетный люк отрезал и оставил по ту сторону жизни и пучки света от фар многочисленных «Уралов», и бесконечные погрузочные команды, и крики всё-таки прорвавшихся на аэродром женщин с пла­чущими ребятишками, которым передался ма­теринский страх:

— Мама, куда папа? Он завтра приедет? А мы летом поедем к бабушке?

Теперь уже казались нелепыми слова коман­дира полка на плацу, когда объявляли приказ министра:

— Головы сложим, а народ Афганистана защитим.

Одну-единственную у каждого голову дави­ли простые, как правда, мысли:

«Что ждет меня там? Как мои будут без меня?»

В некотором смысле Виктору повезло, в го­рячую военную страду он вступил не зеленым лейтенантом, а уже сравнительно бывалым офицером, набравшимся опыта семилетней службы. У каждого, кто хоть на короткий срок пересекал в восьмидесятые границу с Афгани­станом, «ленточку», как ее называли, там была своя война. Каждый ее прожил по-своему. И каждый по-разному вернулся. Один — в наглу­хо заклепанном цинке, другой — героем, тре­тий - миллионером, четвертый там заработал политический капитал, а пятый — вообще не захотел возвращаться. Афганская война к каж­дому поворачивалась своим боком, и порой раз­нилась даже у лейтенанта и старшего лейтенан­та одной части, у рядового и ефрейтора одного отделения. Это разное отношение войны к сол­датам и офицерам одной воюющей армии оп­ределялось многим: родительским воспитани­ем, должностью, складом характера. Объеди­няло только одно - все, находясь за «ленточ­кой», стояли в общей очереди за смертью. И в кого первого ткнет она своим костлявым паль­цем, не знал никто. Эту «ленточку» в мае восемьдесят седьмого года готовился пересечь и Виктор.