О происхождении крепостничества 4 страница

Итак, помимо робкого внедрения, в частности в монастырских владениях Севере-Восточной Руси, полевой барщины в виде переходной к собственно барщине формы "жеребьевой" пашни, мы можем выделить еще и окольные пути ее развития. Первым таким окольным путем был генезис крестьянской полевой барщины в виде одной из разновидностей половничества.

Другим, так сказать, окольным путем было серебреничество, или путь экономического закабаления.

Наиболее активно вопрос о серебреничестве в последние два десятилетия обсуждался И.И. Смирновым и Л.В. Черепниным. Опираясь на источники, И.И. Смирнов пришел к выводу, что серебреничество — это "определенная форма феодально-крепостнической зависимости крестьянства XV века"¹⁶³. Причем "серебро" никогда, по мнению ученого, не означало ренту, это исключительно кабальная ссуда. "Серебреничество" как разновидность долга служило мощным инструментом втягивания в сферу феодальной зависимости новых слоев крестьянства¹⁶⁴ . Л.В. Черепнин подходит к "серебреничеству" крестьян как к более широкому и многообразному явлению, которое обнимало не только кабальные отношения на основе денежной ссуды, но и включало крестьян, обязанных внести денежный оброк¹⁶⁵. Г.Е. Кочин в целом занял позицию, которая близка к концепции И.И. Смирнова. Вместе с тем, Г.Е. Кочин сделал более резкое уточнение сущности "серебреничества". Он считает отношения "серебреничества" отношениями крестьян и феодалов, "вышедшими за пределы обычного круга отношений: выплаты оброков и отбывания отработочной ренты"¹⁶⁶ . Л.В. Черепнин как будто бы не согласился с подобной трактовкой ("нельзя принять безоговорочно")¹⁶⁷.Думается, что в оценке "серебреничества" ближе к искомой истине И.И. Смирнов и Г.Е. Кочин. Вплоть до конца XV века денежный оброк был лишь незначительной частью феодальной ренты. Это прекрасно видно на материалах новгородских писцовых книг, а ведь этот регион, видимо, отличался более активным развитием товарно-денежных отношений. Наиболее обобщенным свидетельством этому является норма ссудного процента, точнее, ростовщического процента. В новгородских землях она составляла "на рубль гривна и 2 деньги". В центральных районах страны ростовщический процент был намного выше (20 % от суммы займа или "на пять шестой").

Кроме того, "серебро оброчное" не связано с уплатой процентов, а это глубоко принципиальное отличие от кабальной ростовщической ссуды. Вряд ли социальная функция терминологии актов была настолько неразвита, чтобы не отличать в квалификации один вид платежа от другого. Думается, что не прав Л.В. Черепнин, когда считает возможным упоминания о "серебрениках" интерпретировать как упоминания крестьян, обязанных денежным оброком. Для этого нужна социально значимая практика существования денежной ренты в чистом виде, т. е. как самостоятельного явления, а это противоречит данным источников.

Л.В. Черепнин считает возможной наиболее широкую трактовку функций упоминаемого в духовных и данных грамотах XIV—XV вв. "серебра" прежде всего потому, что упоминания о нем слишком "глухи", неопределенны, что дает свободу трактовки. Однако в текстах, на которые ссылается ученый, хотя и с трудом, но социальную определенность "серебра в селах" увидеть все-таки можно. Наиболее лаконичные клаузулы в грамотах такого рода имеют следующий вид: "...дал... в дом... село... и з деревнями, и с серебром, и с хлебом, и с животиною и со всем тем... что... потягло изстарины" (1480 г.)¹⁶⁸ . На наш взгляд, упоминания "серебра" в подобном контек­сте не могут быть денежным оброком по следующим причинам.

Надо иметь в виду, что в такого рода текстах все завещаемое или даруемое разделено на две категории. К первой из них относится источник доходов. В качестве него в грамотах фигурируют "села" и "деревни" с угодьями (пашни, пожни, леса и т.д.). Термины "село" ("села") и "деревни" в данном конкретном контексте имеют обобщенный смысл объектов эксплуатации, и они включают в себя такие компоненты, как "крестьянское население", и всю совокупность доходов с этого населения. Ко второй категории относится личное имущество феодала, накопленное им в итоге эксплуатации источника дохода: сел и деревень . Это прежде всего хлебные запасы господского хлеба, вплоть до доли господского хлеба в несжатых посевах. Это страдный и иной господский скот ("животины") как элемент собственно господского хозяйства (в то же время постройки, например, ни в купчих, ни в духовных никогда не фигурируют, так как они поглощены совокупным термином "село"). Наконец, это личные денежные "сбережения" (т. е. "серебро , нажитое в ходе эксплуатации сел и деревень либо путем ростовщических операций). В духовных грамотах специально оговорены долги завещателя. "Серебро", находящееся в "росте", в духовных обычно идет по двум разделам. К первому относятся займы, сделанные, как правило, такими же, как завещатели, землевладельцами и вообще представителями феодального сословия. Во втором разделе идет "серебро в людях" или "серебро в селах , т. е. займы крестьянам собственного села и деревень, в редких случаях упомянуты займы "заволостных" крестьян (не из своего владения)¹⁶⁹ . "Серебро в людях" или просто "серебро" в селах и деревнях обычно фигурирует и в данных грамотах, поскольку феодал дарует не только объект экс­плуатации, но и свое личное имущество, функционирующее в селах и деревнях (серебро, хлеб, скот).

Наиболее сложный текст из тех, на которые ссылается Л.В. Черепнин как на "глухие", — духовная И.Н. Салтыкова-Травина (1483 г.)¹⁷⁰ . Здесь в начале документа перечислены долги и займы различным феодалам. Они сделаны и как денежные займы, и как заклад драгоценных мехов. Затем идут распоряжения по "селам" и "деревням". Здесь "серебро" упомянуто в двух различных функциях. Завещатель оценивает стоимость сел, передаваемых Троице-Сергиеву монастырю (цену села Спасского он определяет сам, так как его оценил еще отец И.Н. Салтыкова-Травина, а цену села Шерепово поручает определить своим приказчикам). Кроме того, по Спасскому даны распоряжения о личном имуществе "в селах и деревнях". Это "жито Спасского села, да и деревенское" и "што в моем селе серебро на Водозе в Спасском да и в деревнях". То и другое завещано жене, видимо, ввиду тяжелого финансового положения, и не передается старцам Троице-Сергиева монастыря. Таким образом, текстологически совершенно очевидно, что речь идет о займах, а не об оброке, собираемом обычно в строго определенные сроки дважды в год и который не передать старцам завещатель не мог.

Другой документ, на который сослался Л.В. Черепнин, — духовная В. Б. Тучки-Морозова (предположительно), датируемая 1497 годом¹⁷¹ . Здесь текст проще для понимания, поскольку о селах и деревнях, завещаемых сыну, в грамоте говорится дважды. Первый фрагмент таков: "а что мои села... и яз теми селы и з деревнями благословил — дал сыну своему... со всем, как те села и деревни были за мною, и з серебром, и з с хлебом з земным и стоячим, и з животиною". "Глухое", по мнению Л.В. Черепнина, упоминание в этом фрагменте "серебра" дальше комментируется: "и сын мой... ис тех сел что серебро на людех вымет, да испродаст хлеба... и приказники мои теми денгами... долг мой заплатят". Таким образом, "серебро" — это "серебро на людях", которое очень трудно истолковать как денежный оброк.

Очень часты "глухие" упоминания серебра и в данных грамотах. Привдем несколько типичных клаузул из таких грамот. В данной княгине Елены Спасо-Евфимьеву монастырю (ок. 1463—1470 гг.)¹⁷²: "...се яз... дала есмь в дом... село... и с деревнями, и с пустошми, и с водами, и с лесы, и во всем, что потягло к ним изстарины... и с серебром, и со всем с тем, что в (селах,— Л. М.) ... ни было княжа". Из текста совершенно четко выделяются первая и вторая категории завещаемого. Причем специфичность второй категории подчеркивается как личное имущество князя княгини ) — и с серебром, и со всем с тем, что... ни было княжа". В данной суздальско-ни-жегородского князя И.Б. Тугого Лука (предположительно) Спасо-Евфимьеву монастырю (1424—1425 гг.)¹⁷³: "се яз... дал... в дом монастырски... село... со всем с тем, што х тому селу потягло по старине, земля и пожни, да с серебром, и с скотом, и з житом".

Здесь еще более резко отделены указанные нами две категории завещаемого. "Серебро" в названных типах актового материала фигурирует в строго определенной функции, которая ясна при всей кажущейся "глухоте" текста. Передача в составе дара или завещаемого состояния долговых ссуд была четко соблюдаемым обычаем. Это убедительно доказывается подробным комментарием духовной Г.М. Валуева 1543—1544 гг.¹⁷⁴, где после первой части описания займов и долгов феодалам следует текст: Да что за мною государево жалованье село Мишютино; и мне в том селе досталось государева серебра во крестьянах 6 рублев с четвертию — и те деньги все во крестиянех по кабалам и по списку в Мишютине. Да взяти мне в Ми-шютине ж на крестьянех по своим кабалишкам 5 рублев". Г.М. Валуев детализирует традиционный "глухой" пункт завещаний и даров ("сел с серебром"), и выясняется, что помимо займов под "рост" серебра, которыми ссудил крестьян он сам, у него были займы, полученные по жалованной данной грамоте от государя, когда ему было пожаловано село Мишутино. Не исключено, что именно там, в той данной, и была клаузула "село... и с серебром, и с хлебом, и с животиною", которая теперь в духовной самого Г.М. Валуева раскрыта в отношении серебра как ссуды, данной крестьянам села по кабалам от имени государя, вероятно, его посельскими или сотскими.

Наконец, еще два документальных свидетельства, делающие, на наш взгляд, невозможным упоминания "серебра в селах" трактовать как денежный оброк крестьян. Одно из них в духовной вологодского князя Андрея Васильевича 1481 года, где после упоминаний "серебра в селах" упомянуты "которые мои села и деревни за моими детми боярскими с моим сереб­ром"¹⁷⁵ . Здесь речь идет о кабальных ссудах, данных князем крестьянам этих сел, возможно, до того момента, когда эти села он пожаловал в поместье или вотчину своим детям боярским. Правда, более правдоподобно предположить, что ссуды сделаны были просто крестьянам этих сел уже в то время, когда князь их роздал. Во всяком случае, полностью очевидно, что "мое серебро" никак не могло быть рентой, ибо ренту получали его "дети боярские". Другой пример — духовная И.Д. Курчева (середина XVI века)¹⁷⁶ . В ней сначала упомянуто "серебро" в своих селах ("А што взята мне на своих хрестьянах на вотчиных и на поместных по коболам — хлеб, рожь и овес, и деньги"). Потом идет пункт о его "серебре" в селах других владельцев ("А што мне взяти по коболам хлеб и деньги на заволостных хрестьянах"). "Заволостные" крестьяне, как уже говорилось, — крестьяне сел вне данной вотчины. Таким образом, и здесь ясно, что "серебро" не может быть денежной рентой. Думается, что значение "серебра" в указанных контекстах бесспорно: это кабальные ссуды за "рост".

Явление "серебреничества", во всяком случае в XV веке, было широко распространенным. Оно превращается в массовое явление (тут И.И. Смирнов также прав). Упоминание о серебре как "серебре в людях" присутствует не только в духовных и данных грамотах¹⁷⁷. Оно проникает в жалованные, льготные, тарханные, что особенно важно, так как именно в этих текстах "серебреничество" отражается как общественно значимое явление¹⁷⁸ . Наиболее выразительным подтверждением сравнительной массовости серебреничества являются крупные размеры сумм, находящихся "в людях". В данной, тарханной и несудимой звенигородского князя Юрия Дмитриевича Саввино-Сторожевскому монастырю (1402—1403 гг.) в селе Белгино с деревнями было 30 рублев "серебра, что на людех"¹⁷⁹. В духовной А.М. Плещеева (1491 г.) в трех селах и двух сельцах с деревнями, расположенных в трех центральных уездах страны (Переяславском, Ростовском и Дмитровском), в займах под проценты "в людях" были очень крупные суммы- денег (40, 20, 40 и 25 руб.)"" .

В практике серебреничества особое внимание привлекает "издельное серебро". Упоминания актов об "издельном серебре" широко известны в нашей литературе. Это данная 30—40 гг. XV в. Анны Ильиной ("отдала в дом... село Городище... да и Перхурьевское... да и которые... деревни... и с житом и с ызделным серебром, а издельного серебра 7 рублев...")¹⁸¹, духов­ная В.В. Галицкого 1433 года ("...мои брат вберет серебро делное с людей ис того села из Озерецкого и из деревень...")¹⁸², духовная великой княгини Софьи Витовтовны 1453 г., где наиболее важны следующие фрагменты: 1) села... "с серебром, что на людях", 2) "а половину издельного серебра велела семь христианом-серебреником отдавати", 3) "а кто будет от тех из-дельников охудал, а и половины того издельного серебра заплатити не воз­может, и сын мой... тому велит отдати... все издельное серебро"¹⁸³. Указания на "издельное серебро" есть в духовной вологодского князя Андрея Васильевича 1481 г. ("на хрестиянех мое серебро издельное и ростовое, и мое жито на них заемное и оброчное, и которые мои села и деревни за моими детми боярскими с моим серебром")¹⁸⁴, данной черницы Анны на село Кур-лагинское с деревнями 1450—1454 гг. ("а что в нем серебра делного на людех")¹⁸⁵, духовной Андриана Ярлыка 1460 г. ("и што в тех селцех и в деревнях на людех мое серебро делное и ростовое")¹⁸⁶. В духовной князя Михаила Андреевича (1486 г.) фигурирует "серебро издельное" "в пашне" и "в земле" и др.¹⁸⁷

Здесь снова необходимо коснуться спора Л.В. Черепнина и И.И. Смирнова. Л.В. Черепнин, логически развивая охарактеризованную выше точку зрения на "серебро в селах" и "серебро в людях" не только как на долговую кабалу, но и как на эксплуатацию крестьян путем денежного оброка, приходит к выводу, что "издельник серебреник" — это "человек, работающий из денежного оброка"¹⁸⁸ . Неправомерность подобной трактовки "издельного серебра", равно как и "издельников Серебреников", вполне очевидна в свете приведенных нами аргументов. Типологически комплекс терминов "серебро издельное", "серебро дельное" и "серебро ростовое" выступает лишь в функции детализации понятия "серебро в селах" и "серебро в людях". Боль­ше того, общие представления о характере эпохи XIV—XV вв., да и ряд фактических данных позволяют предполагать, что в серебреничестве крестьян-земледельцев основной формой займа было не "ростовое серебро", когда проценты выплачиваются деньгами, а именно форма "дельного серебра" или, что точнее, "издельного серебра", когда процент или "рост" оплачивается трудом крестьян¹⁸⁹. То, что под "серебром в людех" чаще всего разумеется "дельное серебро" в виде оплаты "роста" каким-либо видом земледельческих работ, особенно четко видно из данной Степана Окулова сына Теврюкова Спасо-Евфимьеву монастырю на село Борисовское в Новгородской земле¹⁹⁰. У этого феодала была своя господская запашка, что явствует из данных о размере высева ржи, пшеницы, овса, проса и гороха. В перечне имущества Степана в селе указало, в частности: "да в селе на людех 200 алтын денег", т. е. в займах под проценты. Но в конце текста автор комментирует эти займы более подробно ("а што будь моего серебра долгу — по моем животе половина людем тем, хто его косил, а половина великому Спасу"). Таким образом, общая безличная формула "на людех 200 алтын" (т. е. "серебро в людех") фактически подразумевает целиком "издельное серебро". Степан половину основной суммы долга ( исто , истина ) прощает крестьянам, а половину завещает взыскать монастырю. Главное же — из текста видно, что "рост" (проценты) восполнялись трудом крестьян: они косили на феодала. Косьба за "рост" называлась "искос". Отсюда прямая аналогия к "изделью" как земледельческим работам за проценты по обработке пашни, жатве и обмолоту зерна¹⁹¹ .

Дефицит денег из-за слабого развития товарно-денежных отношений сказывался и на форме уплаты процентов по займам, совершаемым феодалами, вплоть до эксплуатации вотчины за эти проценты¹⁹².

Таким образом, предположение, что в "серебреничестве" крестьян преобладала "издельная форма" уплаты процентов ("роста"), имеет серьезные основания.

Наиболее частым видом работ за "рост" была косьба сена и пахота. В правой грамоте 1462—1505 гг., фиксирующей решение спора крестьян села Милятина Переяславского у. с великокняжескими крестьянами, сказано: "а те селища... пахали крестьяне милятинские и на серебро... на монастырское тех селищ... христиане милятинские пожни косили"¹⁹³. Из уставной митрополичьей грамоты монастырям, т. е. материала по характеру своему являющемуся типовой инструкцией, можно заметить, что господская пашня (монастырская в данном случае) была только двух видов: 1) "жеребьевая" или десятинная и 2) пашня "на серебро": "а что идет им (старцам, — Л. М.) хлеб из сел монастырских, что на них крестьяне пашут, или на серебро монастырское пашуть", то хлеб этот делится между старцами¹⁹⁴.

Не менее важным выводом, вытекающим из наблюдений над актовым материалом такого рода, является утверждение, что пахота земли феодала и весь комплекс работ по севу, жатве и уборке урожая были основным содержанием серебреничества.

Наиболее доказательные аргументы большого удельного веса в отработках за рост крестьян-серебреников цикла земледельческих работ по севу, жатве, уборке и обмолоту хлебов содержатся в широко известной серии актов, касающихся ограничения сроков "перезыва" крестьян-серебреников Юрьевым днем (2 неделями до Юрьева дня и неделей после него)¹⁹⁵. Приурочивание права перехода крестьян-серебреников ко времени, когда кончается поздняя осень и наступает зима, связано с окончанием земледельческих сельскохозяйственных работ. Расплата Серебреников не "издольных" приурочивалась также к этому сроку¹⁹⁶ .

На наш взгляд, "издельное" серебреничество было вызвано к жизни яв­ной неудовлетворенностью стремлений духовных феодалов выйти из тупика, который создавало взимание продуктовой ренты, с помощью ничтожных по размерам "жеребьевых пашен", а светских феодалов — все уменьшающимися возможностями расширения сферы холопского земледельческого труда. "Серебреничество", так же как и политика льгот, своей объективной целью имело укрепление феодальной собственности на землю и власти над крестьянами.

Следовательно, нужда в расширении сферы барщинного земледельческого труда была продиктована отнюдь не только хозяйственными мотивами, но и мотивами социальными. Именно этим обстоятельством можно лучше всего объяснить явное несоответствие между реальной возможностью широко практикующегося получения феодальной ренты в виде оброчного хлеба ("треть", "четверть", а часто и "половье") и настойчивым, скаредным вне­дрением "изделья" на пашне.

При господстве общинного землепользования, а главное, корпоративных традиций общинного владения землей, превратить "жеребьевый" участок запашки, который был лишь модификацией издольщины, в прямую барщину было делом далеко не простым. Поэтому полевая барщина в своем непосредственном виде как акт феодальной эксплуатации в наиболее грубой фор­ме появилась лишь как итог долговой кабалы¹⁹⁷. Это был не столько процесс втягивания в сферу феодальной зависимости слоев крестьянства, как полагал И.И. Смирнов¹⁹⁸ , сколько процесс установления полного господства феодального собственника над трудом непосредственных производителей, сидящих на его земле. Подобные процессы, вероятнее всего, проходили вне и сверх обычного круга повинностей крестьян, что очень тонко было подмечено Г.Е. Кочиным.

Таким был чрезвычайно сложный окольный путь развития господского

хозяйства не с помощью рабочих рук холопов, а дополнительного труда крестьян, попавших в денежную кабалу.

Свое логическое завершение этот путь получает в тех случаях, когда общинник-серебреник, работавший на земле господина, "сажался" феодалом заново на какую-либо землю¹⁹⁹. По-видимому, в таких случаях сумма "роста" могла быть в новых условиях трансформирована в земельное соотношение крестьянской пашни и пашни, обрабатываемой в пользу феодала. В этой связи чрезвычайно знаменательно, что фактические данные о размерах монастырской и вообще господской феодальной запашки в конце XV в. — начале XVI в. соотносятся с крестьянской запашкой точно в такой же про­порции (или очень близкой к ней), как "рост" соотносится с "исто", т. е. сумма процентов за займ с основной суммой займа. В документах центральных районов страны это соотношение передается обычно как "на пять — шестой", т. е. 20% к 100% основной суммы займа (1:5)²⁰⁰.

Размеры господских запашек в названной пропорции (1:5) к крестьянской пашне встречаются в конце XV в. в грамоте митрополита Симона Юрке Масленицкому (1495—1511), а также в целом ряде документов XVI в.²⁰¹

Следовательно, на начальных этапах заведения барской запашки в центральных районах страны ее величина, как правило, соотносилась с величиной процентов по займам. Этот факт может указывать на типичный генезис господской запашки из "издольного" серебреничества. Так зарождался один из видов отработочной ренты — полевая барщина.

Подобная сложность, а главное, длительность генезиса полевой барщины крестьян на протяжении целых столетий, думается, может быть объяснена, во-первых, спецификой природно-климатических условий, ибо крестьянину и на свою пашню не хватало времени, если в семье было мало рабочих рук, а во-вторых, таким фундаментальным фактором, как существование в силу этих условий общинной организации крестьянства, делавшей переход к низшим формам феодальной ренты необычайно трудновыполнимым.

Объективная потребность укрепления феодальной собственности на зем­лю и полновластного господства над земледельческим трудом крестьян на­шла отражение в стремлении к перемещению крестьян на новые, чужие для них земли. При этом олицетворением земельной собственности на землю становился сам феодал, но тем не менее феодалы-землевладельцы не достиг­ли желаемых результатов в приобретении всей полноты власти как над зем­лей, так и над трудом непосредственных производителей.

Поэтому неслучайно, что логика развития процесса укрепления феодальной собственности на землю и на подвластное население при осуществлении политики "перезывов" крестьян заставляет феодалов включать в орбиту "переходов" те слои крестьянства, которые попали в чрезвычайные обстоятель­ства временной долговой кабалы.

В актовой документации это находит отражение в виде появления в ка­честве "перезываемых" таких групп крестьянства, как "серебреники", "половники", а также так называемые "окупленные люди". Они четко отделя­ются от основной массы крестьян. Л.В. Черепнин прав, когда видит в источниках различение этой группы людей от так называемых "рядовых людей юрьевских", понимая под последними ("рядовыми людьми") обычных крестьян, переход которых от одного землевладельца к другому не был осложнен выплатой долгов и иных обязательств²⁰².

Примерно с середины XV в. в обстановке, когда "перезывы" стали перерастать в "отказы", т. е. в практику расчета со старым "вотчичем" по общему крестьянскому "ряду" и долгам за уходящего крестьянина новым "вотчичем", резко проявилась тенденция к общему запрету переходов. На это обращали внимание почти все советские исследователи истории крепостного права (Б.Д. Греков, Л.В. Черепнин, И.И. Смирнов, А.Д. Горский и др.). В этой ситуации традиционная формула о "тутошних людях", "становых", или волостных , или тяглых становится формулировкой, означающей общий запрет перехода великокняжеских крестьян, хотя поначалу эти запреты детализируются²⁰³ .

Говоря о развитии политики "перезывов" крестьян, следует отметить вообще особую специфичность позиции князя в отношении черных и даже собственно княжеских (будущих дворцовых) крестьянских волостей. Проблема расшатывания и ослабления общины во имя укрепления статуса феодального земельного собственника не была здесь столь актуальна, как в частновладельческом секторе, ибо княжеская собственность в эту эпоху все еще развивалась, главным образом, в русле «государственного феодализма», для которого общинная организация крестьян была естественной и традиционной социально-экономической опорой. Это проявлялось, в частности, в отсутствии у княжеской власти (исключая какие-либо чрезвычайные обстоятельства) острой заинтересованности в перетасовке людских ресурсов путем крестьянских "перезывов". Отсюда проистекают и ранние проявления политики князей, препятствующей переходам черных и княжеских крестьян. Однако это отнюдь не было проявлением каких-либо закрепостительных тенденций.

С середины XV в. политика перемещения крестьянских масс на новые земли, видимо, начинает приходить в противоречие со своей конечной целью — появлением непосредственного производителя, сидящего на земле феодала и вырванного из среды общинного крестьянства личным экономическим закабалением сверх нормативных рентных платежей и повинностей.

С этого момента и даже несколько раньше пробуждаются к жизни тен­денции полного отказа от практики переходов. К проявлению этой тенденции относятся запреты великого князя московского и ряда других перезывать в равной мере так называемых "письменных" и "неписьменных" людей. В отдельных случаях и феодалы (в первую очередь, духовные) получают та­кие санкции от великого князя московского²⁰⁴. Другая тенденция связана лишь с целью ограничения сроков переходов²⁰⁵.

Упорядочивание в юридических документах практики "перезыва" серебреников, а особенно трансформация "перезыва" в "отказ" крестьян-серебреников, принципиально было важным шагом в укреплении феодальной собственности на землю и власти боярина и вотчича над крестьянством. Тем самым для феодала несколько увеличилась возможность увеличения численности зависимых крестьян, находившихся, кроме того, в состоянии чрезвычайной экономической задолженности. "Отказ" крестьян-серебреников позволял феодалам путем уплаты за серебреника его долга и вывоза его на свои земли сразу же поставить бывшего "серебреника" в условия выполнения (помимо обычного круга крестьянских повинностей) полевой земледельческой барщины в соотношении 1:5, т. е. господская запашка была "ростом" (процентом) за предоставленную бывшему "серебренику" новую землю. Ситуация с "посаженными серебрениками" и "окупленными людьми" как будто бы получает возможность распространения на новый круг крестьян.

Вместе с тем в грамотах, вводящих срок перехода в Юрьев день, почти сразу же появляется тенденция к ограничению этим сроком переходов и остального крестьянства²⁰⁶.

В конце XV в. Судебником 1497 г. было, как известно, установлено общее ограничение крестьянских переходов одним сроком — в Юрьев день (за неделю до 26 ноября и в течение недели после него). Таким образом, у господствующего класса и государства еще не было реальной силы и могущества, чтобы пойти на решительное наступление и на черную, и на вла­дельческую общину.

А необходимость дальнейшего ослабления, расшатывания или нейтрализации общины была вполне очевидной. Первая половина XVI столетия, сопровождавшаяся относительно благоприятными экономическими и внутриполитическими условиями развития страны, показала сравнительную слабость процесса социальной дифференциации крестьянства, ограниченные масштабы разложения общины. Для класса феодалов это оборачивалось слишком ма­лыми возможностями вовлечения крестьянства в путы чрезвычайной кабальной (личной) зависимости, полновластного маневрирования любыми формами ренты. Больше того, начатый когда-то самим господствующим классом процесс крестьянских переходов стал теперь еще более ощутимой угрозой подрыва основ взимания феодальной ренты.

Таким образом, все, так сказать, частные методы борьбы с владельческой общиной были исчерпаны.

Для подавления активизации и сопротивления общинного крестьянства, для извлечения необходимого объема совокупного прибавочного продукта нужна была весьма сильная, реальная власть господствующего класса в целом. Иначе говоря, на первый план исторически выдвигались задачи укрепления и консолидации феодального класса.