Побег из монастыря

Игуменья чувствовала себя намного лучше, так что я была вознаграждена тем, что меня назначили исполнять обязанности на кухне в течение шести недель. Это было редкая привилегия, так как кухня находилась на первом этаже. В кухонных стенах был ряд отверстий для подглядывания, и не было никакого способа узнать, в какое время некоторые монахини или священник смотрят через них. Из-за этого постоянного наблюдения малейшее нарушение правил, особенно кража продуктов питания, может быть обнаружено и рассмотрено быстро и жестко. Это вело к тому, что все время не покидало впечатление, что вы находитесь во вражеской тюрьме. Тем не менее, я была рада быть там.

В кухне была двойная запертая дверь наружу, которая открывалась во двор.

У дверного порога было место, где мы держали мусорные баки. На третий день моего назначения там кто-то загремел мусорным баком. Шестеро из нас испугались и подскочили. Когда вы живете и работаете в атмосфере, где постоянно требуют тишины, вы становитесь очень чувствительны даже к обычным звукам, которые другие никогда бы не заметили. Мы обернулись и увидели мужчину, который заменил стоящий в углу полный мусора бак пустым.

Быстро восстановив самообладание, мы опустили глаза и деловито вернулись к нашей работе, опасаясь, как бы нас не увидели. Нас учили, что тела священников и епископов освящены и святы. Но все остальные мужчины были не освященными, и если бы нас застали, когда мы смотрели на них, мы могли бы получить серьезное наказание за этот грех.

Внезапно в мой разум пришла интересная, но опасная идея. Возможно, я могла бы переправить записку тому человеку! Это было очень проблематично, кроме того, у меня не было карандаша или бумаги, их не разрешали, но над рабочим столом в кухне был блокнот с прикованным к нему цепью карандашом. Их использовали для списка заканчивающихся на кухне продуктов. Мне удалось урвать клочок грязной бумаги и между делом настрочить на ней несколько слов карандашом. К концу дня я смогла написать только около двух с половиной строк, взывая о помощи.

Я была в ужасе от мысли, что меня, возможно, заметили и сообщили. Однако я зашла слишком далеко, чтобы повернуть обратно. В конце рабочего дня я проскользнула к мусорному ведру, положила записку на верх мусора и оставила крышку бака открытой. Затем я сняла с себя распятие и, хотя это было трудно, мне удалось сломать его и положить на полку.

После того, как дела на кухне были закончены, мы вышли и остановились для постоянного, ежедневного осмотра нас игуменьей. Она тщательно изучила наши юбки, чтобы убедиться, что мы не пронесли контрабандой кусочки пищи. Когда подошла моя очередь, я сказала: «Матушка, я сломала распятие и положила его на полке над рабочим столом. Можно мне вернуться назад и забрать его, пожалуйста? Она спросила меня, как это произошло, и, наконец, сердито сказала мне быстро сходить и взять его. В конце концов, монахиня не может быть без своего распятия!

Я помчалась к черному входу и заглянула под мусорный бак, куда попросила мужчину оставить записку. Там лежал кусок сложенной бумаги, записка! Моя рука дрожала так, что я едва смогла ее прочитать. Я задыхалась, возбуждение смешивалось со страхом. Когда мне удалось разобрать письмо, мое сердце подпрыгнуло и заколотилось так сильно, что, казалось, гремело в ушах. Он сказал, что он уходит, оставляя не запертыми наружную дверь кухни, а также большие железные ворота в высокой стене вокруг монастыря!

Побег! Едва дыша, я осторожно попробовала открыть внешнюю дверь. Конечно же, она распахнулась, и я облегченно ступила на цементное крыльцо. Вдруг я застыла, парализованная страхом до такой степени, что у меня закружилась голова, и подступила тошнота. Я отпрыгнула внутрь.

Я вспомнила ужасный звук гудка, который поднял тревогу, когда монахиня попыталась убежать. Я также вздрогнула, когда вспомнила, как быстро священники схватили несчастную беглянку и потащили ее назад. Затем начался бесконечный круг епитимий и бесчеловечных мучений, чтобы добиться покаяния. Была ли я готова рискнуть всем этим?

Я вздрогнула, глубоко вздохнула и снова вышла, на этот раз закрыв и заперев дверь за своей спиной. Теперь я не могла повернуть назад, поэтому я бросилась к железным воротам. Сразу за ними было славное освобождение от склепа ужасов, где я была заключена в тюрьму в течение двадцати двух долгих лет! Свобода стоила любого риска. Хотя я так часто отчаивалась, я все еще мечтала о ней. Наконец-то это было в моих руках, меня переполняли эмоции, когда я мчалась к воротам.

Я прибежала к железным воротам и тихонько потянула их на себя. От пронизывающего ужаса у меня скрутило живот, когда я сначала потянула ворота на себя, а затем рванула так сильно, как только могла. Они были заперты! Я тихо зарыдала и почти упала в обморок, когда вспомнила, что я глупо защелкнула дверные замки кухни. Я была заперта в запрещенной области без оправдания, которое будет приемлемым. Паникуя, я думала обо всех пытках, которые игуменья будет использовать, чтобы сломать этот «бунт». Я неудержимо дрожала, и мысли кружились. Почему, почему эти ворота заперты?

В отчаянии я начала взбираться на верх кованых железных ворот. Нас держали полуголодными и заставляли работать почти до смерти, тяжелым трудом, не говоря уже о регулярных, истощающих епитимьях в камерах пыток. Хрупкое, истощенное тело, на котором чуть больше, чем кожа и кости, не имеет запаса энергии. Я часто соскальзывала, обдирая руки и босые ноги о грубые металлические прутья.

Это было сущее страдание, но в конце концов, тяжело дыша и кровоточа, я залезла на верх выступа, который был усеян длинными, острыми шипами. Я остановилась, мои легкие болезненно напряглись от нагрузки. Мое сердце упало, когда я посмотрела вниз, с вершины шестиметровых ворот, и пришла в смятение. Мое колебание было не долгим, так как путь назад теперь был невозможен. Я должна спуститься на другую сторону. Путаясь в трех длинных тяжелых юбках и в покрывале до колен, я неловко пробралась одной ногой между шипами и решила, что нужно прыгнуть.

Одной рукой придерживая тяжелую одежду, я сделала глубокий вдох и спрыгнула на землю. Две юбки зацепились за железные шипы, и я повисла на воротах. Теперь я боялась больше, чем когда-либо, и отчаянно качалась вперед и назад, пока не смогла снова схватиться за ворота.

Свободной рукой мне удалось вырвать два или три тяжелых клина, которые крепили мою юбку вокруг меня. Внезапно я резко упала вниз с тошнотворным, хрустящим стуком, и мои юбки, плавно опустившись, накрыли меня. Позже я обнаружила на руке и плече тяжелые переломы.

Из-за того, что я была очень худой, сломанные кости торчали через мясо. Волны боли охватили меня и, к счастью, я упала в обморок, на время перестав чувствовать боль. Я не знаю, как долго я пролежала, представляя из себя не собранную кучу, но, вероятно, не долго. После того, как я пришла в сознание, вспыхивающие боли, казалось, стреляли по всему телу, особенно через мое искалеченное плечо и руку.

Я тихо застонала, и, кусая губы, попыталась встать на ноги. Ужас перед тем, что меня вернут обратно, преодолел физическую боль и заставил меня, шатаясь, идти вперед так быстро, как только можно. Я была в чужой стране. Куда мне идти? Что делать? Я была разрушена физически, у меня не было ни денег, ни друзей, и только желание быть свободной толкало меня вперед.

Я то шла, то бежала, то снова шла. Приученная в монастыре к тишине, я продолжала думать, что шелест листьев позади меня был звуками погони. Из-за истощения было все труднее продолжать двигаться, потому что я чувствовала тошноту, онемение и была больна.

Я увидела крошечное здание склада, мучительно вползла в него, и попыталась уснуть. Должно быть, я была в бреду и, возможно, немного задремала, но потом я стала испытывать такую сильную боль, что решила, что было бы хорошо двигаться дальше. Я ахнула от свежей боли и скованности, когда с трудом вылезла и пошла дальше, идя остаток ночи.

Решительными усилиями я заставила себя двигаться прочь от монастыря. Одна вещь, которой я была вынуждена научиться в монастыре, - это продолжать работать, несмотря на мучительную боль и страдания. Чудом, мой побег не был обнаружен очень быстро, и это дало мне преимущество.

Во второй день я спряталась под грудой досок и листов жести. Палящее солнце испекло мое укрытие в то время, когда я металась и лихорадочно переворачивалась, пытаясь урвать немного отдыха для моего истощенного и изувеченного тела. Я была комком стреляющей боли и была слаба, хотела пить и есть. Вероятно, я впала в бессознательное состояние, уже в который раз в течение этого длинного, жаркого дня. Когда настала ночь, я поплелась, и мне удалось снова идти.

Я очень боялась постучаться в двери домов, чтобы какая-нибудь набожная римско-католическая семья не сообщила обо мне священнику, который потащил бы меня обратно в монастырь. Мысль о такой возможности заставляла меня снова встать на больные ноги, чтобы углубиться в сельскую местность, и, надеюсь, в безопасное место. Я решила, что скорее умру, чем вернусь к своим немилосердным мучителям и тюремщикам.

На третий день я была уверена, что умираю. У меня была высокая температура, сильный жар, ужасно тошнило, и моя рука и плечо были опухшими и дрожали. Даже концы пальцев теперь стали синими и зелеными. Как раненое, умирающее животное, я залезла под забор и в отчаянии закопалась в стог сена.

Большую часть дня я пролежала там, но боль, голод и жажда, в конце-концов, побудили меня выбраться оттуда.