Основные вехи политической истории шумера

На рубеже IV и III тысячелетий на территории Южного Двуречья встретились и стали жить общим хозяйством три совершенно разных по происхожде­нию и языку народа. Первыми сюда пришли носи­тели языка, условно называемого «банановым» из-за большого числа слов с повторяющимися слогами (типа Забаба, Хувава, Бунене). Именно их языку шумеры были обязаны терминологией в области ре­месел и обработки металла, а также наименова­ниями некоторых городов. Носители «бананового» языка не оставили памяти о названиях своих племен, поскольку им не посчастливилось изобрести письменность. Но их материальные следы известны археологам: в частности, они были основателями земледельческого поселения, носящего ныне арабское название Эль-Убейд. Шедевры керамики и скульп­туры, найденные здесь, свидетельствуют о высоком развитии этой безымянной культуры. Вторыми в Двуречье пришли шумеры, основавшие на юге посе­ления Урук и Джемдет-Наср (также арабское на­звание). Последними в первой четверти III тысяче­летия из Северной Сирии пришли семиты, осевшие большей частью на севере и северо-западе страны. Источники, дошедшие от разных эпох шумерской истории, показывают, что все три народа компактно проживали на общей территории, с той разницей, что шумеры жили в основном на юге, семиты — на северо-западе, а «банановый» народ — и на юге, и на севере страны. Ничего похожего на националь­ные разногласия не было, и причина столь мирного сосуществования заключалось в том, что все три народа были пришельцами на этой территории, в одинаковой мере испытывали трудности жизни в Месопотамии и считали ее объектом совместного освоения.

Определяющей для истории страны явилась ор­ганизация сети магистральных каналов, которая про­существовала без коренных изменений до середины II тысячелетия. В своем исследовании «Цивилиза­ция и великие исторические реки» (Париж, 1889) Л. И. Мечников разделяет историю человечества на три основных этапа — речной, морской и океани­ческий. В частности, для речного этапа характерна особая солидарность коллектива при организации ирригационных систем, бывших основой хозяйство­вания в это время. Именно такая солидарность, предельная сплоченность людей различного происхож­дения, говорящих на разных языках, вокруг одного общего дела, способствовала их дальнейшему куль­турному симбиозу. Результатом этого процесса ста­ло общее самоназвание, которое все народы Двуре­чья воспринимали как знак своей экстерритори­альной идентификации.

С сетью каналов были связаны и основные цен­тры образования государств — города. Они вырас­тали на месте первоначальных групп земледельче­ских поселений, которые концентрировались на от­дельных осушенных и орошенных площадях, отвое­ванных у болот и пустынь еще в предшествующие тысячелетия. Города образовывались путем сселе­ния жителей покидаемых деревень в центр. Однако до полного переселения всей округи в один город дело чаще всего не доходило, так как жители тако­го города не могли бы обрабатывать поля в радиусе более чем 15 километров и уже освоенную землю, лежащую за этими пределами, пришлось бы бросать. Поэтому в одной округе обычно возникало три-че­тыре или более связанных между собой города, но один из них всегда был главным: здесь располага­лись центр общих культов и администрация всей округи. Каждую такую округу И. М. Дьяконов, по примеру египтологов, предложил называть ном. По-шумерски она называлась ки, что означает «земля, место». Сам же город, бывший центром округи, но­сил названиеуру, что обычно переводится как «го­род». Однако в аккадском языке этому слову соот­ветствует алу — «община», поэтому можно предпо­ложить тот же первоначальный смысл и для шу­мерского термина. Традиция закрепила статус пер­вого огражденного поселения (т.е. собственно города) за Уруком, что вполне вероятно, поскольку археологами найдены фрагменты окружавшей это поселение высокой стены.

Каждый ном еще до концентрации населения в городах создавал собственный магистральный канал. И каждый ном существовал как экономическая или политическая единица до тех пор, пока этот канал поддерживался. Уже к началу III тысячелетия в Двуречье возникли следующие номы:

1. Ном в долине реки Диялы с центром в городе Эшнунна и с храмом бога Тишпака.

2. Ном Сиппар на Евфрате с храмом солнечного бога Уту.

3. Ном Куту с храмом бога загробного мира Hepгала.

4. Ном Киш на Евфрате с храмом бога-воителя Забабы.

5. Ном с центром в городе, шумерское название которого до нас не дошло (араб. Абу-Салябих).

6. Ном Ниппур в верхней части отрезка Евфра­та с храмом в честь Энлиля.

7. Ном Шуруппак (совр. Фара) с храмом в честь бога Шуруппака — также на Евфрате.

8. Ном Урук с храмом в честь Ана и Инанны.

9. Ном Ур в дельте Евфрата с храмом в честь лунного бога Нанны. В этот же ном, вероятно, вхо­дил и город Эреду с храмом в честь бога Энки. Уже к началу III тысячелетия Эреду был покинут свои­ми жителями, перебравшимися в соседние города Урук и Ур. Причиной миграции послужило забола­чивание и заиливание устья рек после отхода Пер­сидского залива, в результате чего стало невозмож­но земледелие.

10. Ном Адаб с храмом в честь богини-матери Дингирмах.

11. Ном Умма с храмом в честь бога Шары.

12. Ном Ларак на русле канала между Тигром и каналом И-нина-гена с храмом в честь бога-воителя Пабильсага.

13. Ном Лагаш на канале И-нина-гена, с четы­рьмя городами и главным храмом в честь бога-вои­теля Нингирсу.

Центром каждого шумерского города был храм главного городского божества. Верховный жрец хра­ма стоял и во главе администрации нома, и во главе ирригационных работ. Храмы имели обширное земледельческое, скотоводческое и ремесленное хо­зяйство, которое позволяло создавать большие за­пасы хлеба, шерсти, тканей, каменных и металли­ческих изделий, что постоянно дополнялось прино­симыми богу жертвами. Ценности, которые скап­ливались на храмовых складах, служили, во-пер­вых, запасным фондом для всей общины на случай неурожая или войны; во-вторых, обменным фондом для международной торговли; в-третьих, для жерт­воприношений; в-четвертых, для содержания служебного и рабочего персонала храма. В храмах впервые появляется письменность, создание кото­рой было вызвано нуждами хозяйственного учета и учета жертв. Месопотамский ном, город и храм яв­ляются теми основными структурно-территориаль­ными подразделениями, которые впоследствии ста­нут, так сказать, действующими лицами политиче­ской истории Шумера.

Политическую историю Шумера можно разде­лить на четыре основные вехи:

1. Соперничество между номами на фоне обще­племенного военно-политического союза.

2. Семитская попытка унификации и абсолюти­зации власти.

3. Захват власти кутиями и невозможность внеш­ней активности.

4. Период «шумеро-аккадской цивилизации» и по­литическая гибель шумеров.

Двумя главнейшими центрами Южного Двуре­чья с начала Раннединастического периода были Киш (на севере), Урук и Ур (на юге). Урук с древ­нейших времен шумерской истории был центром военного союза городов Южного Двуречья. Шумер­ские эпические тексты упоминают о походах энов по имени Энмеркар, Лугальбанда и Гильгамеш в рай­он восточных гор, на территорию города Аратта (предположительно, древняя Хараппа). Из Аратты привозили строительный материал для храма в честь богини Инанны, а также приводили рабов. Но урукские правители не оставили ни одной надписи (при обилии хозяйственных текстов). Древнейшими надписями, дошедшими до нас от шумерских пра­вителей, являются короткие, в три-четыре строчки, надписи кишского лугаля Энмебарагеси, найденные в долине Диялы. Они очень просты: «Энмебарагеси, лугаль Киша».

Сын Энмебарагеси, Агга, был участником самой первой известной из эпических текстов войны меж­ду городами. Согласно легенде, Агга через послов потребовал, чтобы Урук принял участие в иррига­ционных работах на территории Киша. Вероятно, такое требование было связано с наличием родст­венных отношений между городами, основанных на праве сильного, при которых один город считался старшим братом, а другой — младшим, и младший брат обязан был выполнять приказания старшего. Правитель Урука эн Гильгамеш, как и положено было в таких случаях, решил испросить совета у народного собрания. Совет старейшин предложил Гильгамешу примириться и исполнить требования Киша, но совет воинов (буквально «юноши города») на­стоял на обратном. Решено было отказать старшему и начать поединок между городами за право старшинства. Получив отказ, Агга прибыл с войском на ладьях, спустившись вниз по Евфрату, но начатая им осада Урука закончилась поражением воинов Ки­ша. Сам Агга был взят в плен и с целью унижения назначен смотрителем строительных работ в Уруке, которые теперь должны были проходить с участием граждан Киша. Гегемония над Южным Двуречьем с той поры перешла к Уруку. Должно быть, вскоре после этого события Гильгамеш обнес Урук стеной, объединившей три поселения и составлявшей в длину девять километров. Вполне возможно, что после па­дения Киша на север Двуречья приходят эламиты; один из их вождей, по имени Месилим, родом из го­рода Дера, упомянут в нескольких надписях как третейский судья при различных спорах шумерских правителей.

Воцарение Гильгамеша и гегемония Урука — может быть, самые яркие события ранней шумер­ской истории, оказавшие огромное влияние на формирование духовной культуры шумеров. Следует обратить особое внимание на тот факт, что лугалем Гильгамеша называет совет воинов. О чем это го­ворит? О том, что Гильгамеш стал лугалем без во­ли богов, не пройдя обряда интронизации в Ниппуре и даже не получив право на такую интрониза­цию. Эта его политическая нелегитимность, помно­женная на силовой метод решения политических споров, не согласованный со старейшинами, впо­следствии послужила основой для мифо-эпических сказаний о походах Гильгамеша за бессмертием, ко­торое не суждено ему богами.

Примерно через столетие после описываемых событий возник храмовый архив города Шуруппака, из документов которого мы получаем чрезвычайно ценные сведения о начальной поре шумерской ис­тории. Во-первых, в списке богов этого города сто­ят имена урукских энов Лугальбанды и Гильгаме­ша. Это означает, что по прошествии длительного времени правители, много сделавшие для страны, могли без ущерба для своей репутации получить титул бога — скорее всего, посмертно. Во-вторых, документы из Шуруппака свидетельствуют о суще­ствовании в это время большого военного союза во главе с Уруком, объединявшего все государства Юж­ного Двуречья. Здесь кормили воинов своей общины, входивших в состав различных городских гарнизо­нов; число их достигало 670—680 человек. В-треть­их, мы узнаём из этих документов о существовании большого числа лиц, бежавших в Шуруппак из со­седних городов, и о беглецах из Шуруппака. Чем объясняются такие перемещения — сказать трудно. Ответа может быть два: или социальное неблагопо­лучие, или экологическое бедствие. Впрочем, воз­можно и то и другое. Вряд ли случаен тот факт, что именно в Шуруппаке этого времени появляется знак URUxUD — «потоп», а в шумерской и асси­рийской версиях мифа о потопе в качестве праведника выступает именно правитель Шуруппака. С образом же потопа в шумерских и вавилонских текс­тах всех времен обязательно ассоциировались социально-политические и экологические катастрофы.

После эпохи, к которой относится архив из Шуруппака, наступает последний этап Раннединастического периода, характеризующийся бурным рос­том богатств в стране и имущественным расслоени­ем, обострением социальных противоречий и не­устанной войной всех номов за гегемонию в Юж­ном Двуречье. Исторически это время расцвета го­рода Ура и начало политической истории Лагаша.

Ко времени I династии Ура относятся две гроб­ницы: в одной был погребен лугаль Мескаламдуг, в другой — некая знатная женщина по имени Пуаби (имя, безусловно, семитское). Пуаби была погребе­на в подземном сводчатом склепе, где она лежала на спине на деревянном ложе, в плаще, украшен­ном синими лазуритовыми бусинами, в пышном го­ловном уборе из золотых листьев и венков. Вокруг склепа было выкопано довольно обширное помеще­ние, в котором с серебряными лентами в волосах и в цветных плащах сидели трупы десятков женщин из ее свиты, музыкантш и т.п., усыпленных или добровольно отравившихся. Здесь же найдены арфы тонкой работы, к резонаторам которых были приде­ланы золотые или серебряные головы быков с лазуритовой бородой. Найдены также золотые туалет­ные приборы, доски для игры в кости и разная драгоценная утварь. В засыпанном землей пологом спус­ке-коридоре, ведшем с поверхности в склеп, были обнаружены повозки, скелеты волов и их погонщи­ков, а также воинов в шлемах-шишаках и с копья­ми, как бы охранявших вход.

Если идеологическая сторона погребения Пуаби до сих пор находится за границами нашего понима­ния (полагают, что убитые слуги — жертвы боже­ствам плодородия), то экономическая вполне ясна. Из предметов, обнаруженных в гробнице, становит­ся понятно, что лугали Ура обладали в это время поистине огромными богатствами и вели активную торговлю с разными областями мира: доарийской Индией (золото), территорией нынешнего Афгани­стана (лазурит), полуостровом Оман (медь). Богат­ства доставлялись храмовыми торговыми посредни­ками или их подручными, снаряжавшими либо тро­стниковые ладьи, либо караваны ослов. Несметное богатство лугалей Ура способствовало их политическому влиянию как в своем городе, так и за его пределами. Уже в это время наряду с титулом «лугаль Ура» правитель возлагает на себя звание «лугаль Киша», что может свидетельствовать о его пре­тензии на гегемонию над всей территорией Дву­речья.

О древнейшей истории Лагаша нам известно мало. До начала РД III в документах фигурируют всего два правителя: лугаль Энхенгаль и один энси, подчиненный лугалю Месилиму. Новая династия, при которой количество письменных источников резко возрастает, начинается с Ур-Нанше. Отец его вообще не был правителем, а сам он получил свой ти­тул лугаля, вероятно, в связи с какими-то чрезвы­чайными событиями в стране. Из надписей Ур-Нан­ше мы узнаем, что его деятельность состояла в вос­становлении старых и сооружении новых каналов и плотин, в постройке храмов и святилищ в разных частях лагашского нома, а также в морской торгов­ле по Персидскому заливу. По-видимому, Ур-Нанше не был верховным жрецом главного городского хра­ма и не принимал участия в обряде священного бра­ка — один из его текстов сообщает об «избрании мужа для богини Нанше».

В годы правления внука Ур-Нанше, энси Эанатума, произошел конфликт между Лагашем и со­седней Уммой из-за плодородной земли Гуэден, разграниченной когда-то третейским судом кишского правителя Месилима. Уммийцы самовольно захва­тили не принадлежавшую им землю. Эанатум отправил в Умму своих послов с требованием очи­стить территорию, но уммийцы посмотрели на них с презрением. В это время Эанатум увидел священ­ный сон, в котором к нему явился сам главный бог Лагаша Нингирсу с повелением восстановить спра­ведливость. Нингирсу и другие боги Шумера объ­являют Эанатума лугалем и вдохновляют его на битву с Уммой. Битва унесла десятки тысяч жиз­ней уммийцев и, вероятно, столько же жизней гра­ждан Лагаша. Царя Уммы Эанатум лично заставил принести присягу шумерским богам в том, что он никогда не переступит пределы земли Гуэден. Умма была побеждена, и эта победа открыла Эанатуму путь на соседние территории во всех направлениях. Он захватил несколько городов Элама, Киш, Урук и Ур, после чего присвоил себе титул «лугаль Киша». Но окончательно закрепить захваченные террито­рии за Лагашем ему все же не удалось.

История отношений между Лагашем и Уммой, причем все из-за той же спорной территории, про­должилась через полвека, при правителе по имени Энметена. Роль Энметены в истории Шумера еще не оценена в полной мере. Само его имя, принятое в момент вступления на трон, означает «повелитель по своему предназначению» (букв.: «повелитель, при­ближенный к своим ME⁵». — В. Е.), а такого име­ни никто больше из правителей Шумера не удосто­ился⁶. Именно Энметена первым сообщает о получении из рук бога Энлиля «скипетра определения судьбы», причем церемония вручения скипетра про­ходит в Ниппуре, что однозначно говорит о легитим­ности этого правителя. В надписи на глиняном конусе Энметена сообщает о разгроме войска уммийского царя Ур-Лумы и восстановлении прав Лагаша на землю Гуэден. Из других текстов этого же правителя мы узнаём о его мирных отношениях с Уром и Уруком, а также о ряде мероприятий, проведен­ных им с целью уменьшения имущественного не­равенства между гражданами Лагаша.

Однако и Энметена не был полным хозяином на своей земле. Многие его документы составлены от имени не только правителя, но и верховного жреца Дуду. Именно с этого самого Дуду начинается про­цесс сращения храмовой земли с хозяйством пра­вителя. Непонятно, по каким причинам сам Энме­тена и его сын не могли исполнять жреческие обя­занности (как ранее не мог исполнять их Ур-Нанше). Зато хорошо понятно, что этим воспользовались Дуду и его преемник на посту верховного жреца Энентарзи. Дуду еще при жизни Энметены имел всю полно­ту власти в храмах. Правление сына Энметены бы­ло подозрительно коротким, после чего с титулом энси в Лагаше начинает править Энентарзи (вполне возможно, не только преемник, но и сын Дуду). При нем и следующем за ним энси, по имени Лугаланда, хозяйство бога и хозяйство энси стано­вятся неразделимы, а пропасть между знатью и про­столюдинами увеличивается на несколько порядков. Не менее двух третей храмовых хозяйств перешли в это время во владение правителя, его жены и детей. От воли правителя стало зависеть как назна­чение на жреческие должности, так и отстранение от них. В то же время ни Энентарзи, ни его сын Лугаланда ничего не делали для укрепления воен­ной мощи Лагаша. Все это стало причиной для со­циального недовольства.

Правитель Лугаланда был смещен, и на его ме­сто тотчас же заступил некто Урукагина. Досто­верно известно (прежде всего в результате иссле­дований В. К. Шилейко), что Урукагина находился с правившей династией в родстве по линии своей же­ны, доводившейся сестрой энси Энентарзи. Через год после начала правления в должности энси Уру­кагина принимает титул лугаля, поэтому в науке принято делить семь лет его правления на один год Урукагины-энси и шесть лет Урукагины-царя. О даль­нейшей судьбе низложенного Лугаланды можно только гадать. Первый исследователь истории Ла­гаша А. Даймель думал, что он был убит вместе с женой и со всеми слугами. Русский шумеролог В. К. Шилейко обратил внимание на тексты, в ко­торых упоминается некий «великий энси» (энси-галъ), живший до шестого года Урукагины-царя в чужом поместье близ Лагаша. Несколько позднее тот же Даймель установил, что в течение первых лет правления Урукагины жена Лугаланды получа­ла некие «почетные дары», а во втором году прав­ления Урукагины-царя она умерла и была погребена с великими почестями при участии 200 жрецов. Та­ким образом, сам автор версии об убийстве семьи правителя достоверно установил, что жена его по­сле воцарения Урукагины была жива и похороны ее несколько лет спустя стали мероприятием государственного масштаба. Но что же случилось с самим правителем? Версия Шилейко оказалась все же небесспорной. Совсем недавно Г. Зельц опубликовал свой вариант чтения и интерпретации одного хо­зяйственного текста времени первого года Урукагины-царя, в котором приносятся жертвы статуе Лугаланды. Не значит ли это, что, во-первых, к мо­менту воцарения Урукагины Лугаланда был уже мертв и, во-вторых, что только со смертью прежне­го правителя Урукагина смог принять на себя титул лугаля? Вопросы, вопросы...

О родословии правителя, именуемого нами Урукагиной, мы не знаем ничего. Достоверно неизвест­но даже правильное чтение его имени. Сперва его читали по слогам Uru-ka-gi-na, затем решили про­читать один знак как идеограмму, и получилось Uru-inim-gi-na. В конце столетия вернулись к прежнему чтению, хотя правильного ответа так и не на­шли. Что же до родословия, то в своих надписях Урукагина ничего не пишет о предках. Разве что одна зацепка... В «Обелиске Маништусу», надписан­ном при одном из правителей династии Аккада, сре­ди общинников, продающих царю землю, упомянут некто «Урукагина, сын Энгильса». Тот ли? Слиш­ком много должно было пройти времени от Урука­гины до Маништусу...

В первый царский год правления Урукагины им были проведены социальные реформы, основные аспек­ты которых по повелению лугаля были изложены на трех больших глиняных конусах, из которых в хорошем состоянии до нас дошли два. Мероприятия Урукагины в основном сводились к следующему:

1. Была упорядочена плата жрецам и отменены поборы с них.

2. Были сокращены поборы с наиболее значи­тельных членов храмового персонала.

3. Чиновникам запрещалось взимать в свою пользу часть доходов со стад, рыбной ловли и поль­зования ладьями.

4. Держателям служебных наделов было предо­ставлено неограниченное право отчуждения имуще­ства и пользования колодцами и арыками на слу­жебных наделах.

5. Было восстановлено право собственности бо­гов на те храмовые хозяйства, которые присвоила себе семья энси.

6. Были введены законы, охранявшие частную собственность и устои патриархальной семьи.

Правление Урукагины не принесло Лагашу ре­шения застарелых проблем. Документы из храма богини Бау, в частности, показывают, что увеличе­ние довольствия членам храмового персонала было вскоре сведено на нет. Урукагина даже не сменил административный персонал храмов, действовавший при его предшественнике. Да и сами его конусы были скорее декларацией доброй воли правителя к изменению ситуации, нежели констатацией уже свершившихся фактов.

В конце правления Урукагины боги отвернулись от Лагаша. В Умме пришел к власти некто Лугальзаггеси — сын жреца-очистителя, скорее всего, не состоявший в родстве с предыдущим правителем этого города. Лугальзаггеси начал активно захваты­вать один за другим шумерские города. Под удара­ми его войска пали Урук, Ур, Ниппур, Киш. Бы­строе продвижение Лугальзаггеси по территории Шумера, вероятно, объясняется тем, что население устало от междоусобиц и жаждало «твердой руки», которая бы в первую очередь упорядочила разрос­шуюся ирригационную сеть. Поэтому кое-где ему пришлось воевать, а кое-где города сдавались без боя. Но когда дошла очередь до Лагаша, войско уммийского царя, а теперь и полушумерского вла­стелина, столкнулось с ожесточенным сопротивле­нием его граждан. Война шла два года, к шестому году Урукагины-царя были разорены и разрушены все общины и храмы, лежащие между каналом на границе с Уммой и пригородами нома. В это время был составлен «Плач по Лагашу», в котором дается длинный перечень разрушенных строений, вина за уничтожение которых возлагается на «энси Уммы Лугальзаггеси» (здесь он не мог быть назван лугалем, поскольку законно избранным был только Урукагина). Документы показывают, что к Лугаль­заггеси отошла только северная часть лагашского нома. Урукагина, боясь пленения в центре нома, перенес столицу ближе к морю, в городок Э-Нинмар, где правил еще некоторое время. Но после седь­мого года следы его теряются.

После ослабления экономической и политиче­ской мощи Лагаша Лугальзаггеси неожиданно столк­нулся с роковым для себя противником — военным вождем семитского города Аккада, принявшим на себя при воцарении имя Шаррукин (что означает «царь истинен»), впоследствии произносившееся как Саргон. Под этим искаженным именем он и вошел в историю Древнего мира.

До второй половины XX века нашествие войск Саргона на шумерские города воспринималось как внешнее вторжение. Но тщательное изучение всех доступных источников показало, что Саргон не был для шумеров иноземцем, хотя и пришел с севера. До начала своей военно-политической активности он занимал определенное положение при дворе кишского лугаля, у него была вполне известная родослов­ная. Единственным недостатком биографии Саргона было происхождение из нецарского рода, что, по-видимому, очень мешало его амбициозным планам и стало поводом для избрания декларативно-вызы­вающего тронного имени. Большую часть докумен­тов, связанных с жизнью Саргона, составляют куль­товые поэмы и тексты предсказаний по печени жерт­венных животных (omina),составленные через мно­го лет после его смерти. Отдельные упоминания о нем содержатся в текстах так называемых Царских списков — первых опытах шумерской историогра­фии. Но сохранились и подлинные надписи аккад­ской эпохи, составленные от имени самого Саргона. Согласно источникам, мать Саргона тайно по­ложила младенца в корзину и отправила ее по Ев­фрату. Во многих обобщающих исследованиях по истории Древней Месопотамии можно прочесть, что Саргон якобы был сыном безбрачной жрицы. Этим, дескать, и объясняется факт тайного рожде­ния и последующего отказа матери от ребенка. Нужно, однако, исправить это утверждение. Во всех версиях легенды о Саргоне его мать называют энитум (вариант энтум) — «жрица священного брака», а не надитум (букв.: «оставленная, забро­шенная»), которой и вправду не полагалось иметь детей. Так вот, ужас положения матери Саргона в том, что ребенок был зачат не в храме и не богом (роль которого выполнял в ритуале глава города), а вне храма, вне ритуала и смертным человеком. Имен­но в этом состояло ее ритуальное преступление, от последствий которого жрица избавилась столь поспешно. Корзину подобрал Акки — водонос и са­довник кишского царя и усыновил мальчика. Са­довник обучил приемного сына своему ремеслу, но когда Саргон достиг юношеской зрелости, на него загляделась богиня любви Иштар. Он так понравился ей, что она пообещала оказывать ему свою особую милость, с помощью которой он должен был попасть прямо на царский трон Киша. Так говорят эпические поэмы о Саргоне, полные мифоло­гем, известных и из более поздних сказаний (на­пример, в рассказе о родословии Моисея также по­вествуется о его незаконном рождении, путешест­вии по реке в корзине и т. д.). Исторические же (или претендующие на историчность) тексты сооб­щают о том, что до своего воцарения Саргон зани­мал должность царского садовника и чашеносца во времена правления Ур-Забабы. После поражения Киша, понесенного от войска Лугальзаггеси, в этом городе произошел какой-то переворот, и в резуль­тате этого переворота Саргон оказался на вершине власти. Пользуясь слабостью правителей на севере страны, он овладел не только северными городами, но и южным номом Урук (но вряд ли самим горо­дом). После завоевания нома Урук он избрал своей столицей Аккад — небольшой городок, местонахо­ждение которого до сих пор неизвестно. Какое-то время Саргон и Лугальзаггеси управляли Двуречь­ем вместе: Саргон — северными землями, Лугаль­заггеси — всеми южными, кроме нома Урук. Но затем, как это часто случается в истории, возникло политическое соперничество, которое и привело Шумер к новой войне.

Противостояние Лугальзаггеси и Саргона — первая серьезная развилка в истории Южного Дву­речья. Здесь мы сталкиваемся с ситуацией выбора пути, и путь этот пролегает в противоположные стороны. Документы, дошедшие от времени Лугаль­заггеси, позволяют сделать вывод о традиционности его «политической программы». Завоевав Южное Двуречье, уммийскии царь перебрался в военный центр шумеров Урук, добился, чтобы его избрали лугалем в Ниппуре, и поставил свою власть на службу общинной олигархии. Если бы на его пути не возник Саргон, можно было бы ожидать тради­ционного шумерского стремления к выделению своего города из числа других, иерархии «центр — провинция», «старший город — младший город», перераспределения благ в пользу общинных автори­тетов и высшего храмового жречества, отношения к богам скорее родственного («отец — сын»), чем нейтрально-иерархичного («начальник — подчинен­ный»). То есть, даже захватив всю территорию Двуречья, Лугальзаггеси не смог бы ничего сделать для объединения страны и для обеспечения согла­сованного единства в работе местных ирригацион­ных систем. В результате возникли бы недоволь­ные, по новому кругу пошли бы междоусобные войны городских правителей и требования вернуть страну в условия изначальной справедливости, то есть ко всеобщему равенству первобытной эпохи. Шумерский путь политического развития с самого начала был как бы «закольцован»: в его истоках — борьба сильного лидера со своими соперниками за право обладания всей властью и всем имуществом; в его середине — столкновение лидера и общины, которая не хочет усиления власти одного и требует его подчинения нормам коллективизма; в его кон­це — приход нового лидера, который сперва поддерживает общинную справедливость, а потом на­чинает проявлять себя как прежний гегемон.

Совершенно иной путь был уготован Месопота­мии при Саргоне, и здесь не следует, вероятно, сбрасывать со счетов его семитское происхождение. Хотя самим Саргоном оно нигде и никак не подчеркивалось (просто потому, что представления о на­циональности в то время не было), но объективно весьма повлияло на всю историю Двуречья при его династии. Следует заметить, что именно афразий­ским правителям (семитам и египтянам) в древно­сти было свойственно стремление к унификации власти и политическому объединению страны, к обожествлению царя и жесткой иерархизации пан­теона. Афразийское сознание любит единство непо­хожих феноменов, шумерское, напротив, предпочи­тает множество похожих и даже подобных друг другу вещей.

Исход этого соперничества решила военная подготовка и тактика обеих армий. Шумерское вой­ско уже со времен Эанатума состояло из трех ро­дов: легкой пехоты, вооруженной дротиками, бое­выми палицами и булавами; тяжеловооруженной пехоты в шлемах и с длинными копьями; колеснич­ных войск. Лук почему-то не пользовался у шуме­ров популярностью, хотя и был известен. Ходили шумеры сомкнутым строем, и притом как пешки в шахматах — только вперед. Их армия не была мо­бильной, она не умела устраивать засады, внезапно нападать, разделившись на фланги. Иначе дело об­стояло в войсках Саргона. Основу его армии со­ставляла легкая пехота, действовавшая рассыпным строем и делившаяся на лучников, копейщиков и воинов, вооруженных секирами. В боях против тя­желовооруженной шумерской пехоты, составляв­шей костяк войска Лугальзаггеси, армия Саргона одерживала одну победу за другой, пока, наконец, не захватила в плен самого уммийского царя. У войска Саргона был достойный противник: на сто­роне Лугальзаггеси воевали 50 энси различных городов. Но захватить царя в плен не означало отлучить его от власти, и Саргон прекрасно это пони­мал. Власть шумерского царя должна заканчиваться там же, где началась, — в священном Ниппуре. Поэтому Лугальзаггеси в медных оковах был про­веден через ниппурские «ворота Энлиля», после че­го лишился власти и был отдан на суд самого Эн­лиля, точнее — его жрецов, скорее всего, приговоривших уммийского гегемона к смерти.

Короновавшись после этих событий в том же Ниппуре, Саргон начинает свое правление — по­жалуй, самое длительное за всю историю Двуречья. Источники показывают, что он правил 55 лет и про­вел 34 крупные битвы. Из 55 лет правления Саргона нам известны события около 20 лет. За эти годы он совершил множество походов: на запад — в районы Сирии и Малой Азии, на восток — в область Эла­ма. После победы над Лугальзаггеси власть Саргона простиралась от Сирии до Персидского залива; это было самое большое из существовавших до тех пор государств. Политико-идеологические нововведения Саргона сводились к следующему:

1. Замена номовой олигархии чиновниками, на­значаемыми царем, создание условий для воспроиз­водства царской бюрократии.

2. Создание массовой армии, набираемой из сво­бодных общинников-земледельцев.

3. Благоприятствование развитию торговли и ростовщичества, покровительство людям этих про­фессий.

4. Сращивание жреческой и царской власти пу­тем выдвижения своих родственников и прибли­женных на высшие жреческие должности в шумер­ских храмах, а также через пользование храмовой землей.

5. Введение единой системы мер и весов (в се­ребре и зерне ячменя) и попытка введения единого календаря.

6. В области искусства появляется невиданный доселе жанр — скульптурный портрет правителя, что свидетельствует о тенденции к прославлению личности в эпоху Саргонидов.

По словам И. М. Дьяконова, «победа Аккада для Месопотамии означала централизм, укрепление политического и экономического единства страны, рациональное использование ирригационных систем, подчинение храмовых хозяйств царскому хозяйству, уничтожение традиционной олигархии, связанной с местными общинами и храмами, и выдвижение на первый план новой знати из предводителей царско­го войска и царской бюрократии»⁷. Но она была совершенно невыносима для старой шумерской ари­стократии, которая занимала в системе саргоновского государства подчиненное и контролируемое царскими людьми положение. Кроме того, приход Саргона и его династии к власти в Шумере, несомненно, означал и радикальные изменения в соци­альной структуре, связанные с переменой в миро­ощущении. Если, как уже говорилось выше, классическое шумерское общество предпочитало земле­дельческие и ремесленные ценности (мировой по­рядок, вечное возвращение, красоту и совершенст­во), то саргоновская идеология была связана с цен­ностями воинского сословия (единоначалие, подви­ги и героизм) и торгово-ростовщического (свободная инициатива, договор, отношения купли-продажи, ответственность за нарушение обязательств). Системы ценностей двух этносов и исторических эпох оказались весьма различными. Поэтому неудиви­тельно, что, как сообщают тексты предсказаний, «в старости его (Саргона. — В. Е.) все страны возму­тились против него и осадили его в Аккаде. Но Саргон вышел (из города), нанес им поражение, учинил им разгром...» В этих же источниках име­ются сведения о народном восстании против Сарго­на и о том, что ему пришлось прятаться от восстав­ших во рву. Правда, источниками саргоновского времени эти сведения не подтверждаются, и не ис­ключено, что они являются позднейшими измыш­лениями шумерских жрецов, желавших показать, что Саргон был наказан богами за свою гордыню.

Преемники Саргона — цари Римуш, Маништусу, Нарам-Суэн, Шаркалишарри и еще несколько менее известных потомков — продолжали ту же политику по сращиванию жречества с царской бю­рократией, умалению власти шумерской общинной олигархии и укреплению власти Аккада над сопредельными странами востока и запада. Некоторые из царей (как, например, Римуш) пытались делать это радикальными средствами, убивая сотни и тысячи шумерских общинных лидеров. Но другие, и преж­де всего Нарам-Суэн, пытались хотя бы формально сотрудничать с ними. Благодаря своим воинским подвигам на востоке и западе страны, гибкости сво­ей внутренней политики и тому особому вниманию, которое он уделял старым шумерским храмам, На­рам-Суэн официально получил от богов Шумера и граждан своего города титул городского бога и да­же собственный храм. Впрочем, и его не пощадила поздняя традиция, приписавшая строителю несколь­ких ниппурских храмов страшное культовое преступление — разрушение и осквернение храма Энлиля в Ниппуре.

Никто из преемников Саргона не умер своей смертью — все они погибли в результате различ­ных заговоров. Вообще, положение Саргонидов в Шумере может быть оценено двойственно. С точки зрения политико-экономической, положительный характер нововведений вряд ли оспорим. С точки зрения идеологической, так же мало оспорим факт несовместимости двух столь различных мироощу­щений. Жителей шумерских городов должно было раздражать постоянное желание семитских царей представлять себя героями, равняться с богами и даже ставить себя выше их. Известны имена собст­венные, популярные в то время: Шаррумкен-или — «Саргон мой бог», Римуш-или — «Римуш мой бог». Известны и тексты, сравнивающие Саргона с геро­ем Гильгамешем, к которому шумерская словес­ность испытывала сложные чувства по тем же при­чинам (жаждал подвигов, желал своего полного обожествления и личного бессмертия). Одним сло­вом, идеология Саргонидов не вписывалась в тра­диционные представления шумеров о месте челове­ка в мире. Поэтому события, последовавшие за прав­лением Нарам-Суэна, должны были восприниматься многими жителями Южного Двуречья как справед­ливое наказание аккадских «титанов» за гордыню и самонадеянность. Позднейшая традиция показыва­ет, что именно так и произошло.

Уже в конце правления Нарам-Суэна на терри­торию Шумера вторглись кутии — дикое племя, оби­тавшее к востоку от Двуречья. Разрушению под­верглись многие города и даже их храмы. Послед­ние цари Аккада были настолько слабы, что не смог­ли оказать достойного сопротивления чужеземцам.

Страна совершенно погрязла в междоусобицах, и позднешумерская хроника, известная под названи­ем «Царский список», перечисляет четырех претен­дентов на власть, вопрошая после этого: «Кто был царем, кто не был царем?» В такой ситуации захва­тить власть мог любой пришелец, обладающий не­обузданной дикой силой и не играющий по прави­лам соперничающих сторон. Обстоятельства сложи­лись так, что этими пришельцами стали именно кутии.

Изображения кутиев до нас не дошли, мы не знаем из их языка ничего, кроме имен собственных, сохраненных клинописью; об их вооружении и организации войска нам также ничего не известно. Племя кутиев само не правило Двуречьем, это было поручено чиновникам из аккадцев и шумеров. Кутийские вожди были заинтересованы только в дани.

В эпоху кутиев особенно прославились два пра­вителя II династии Лагаша — Ур-Бау и Гудеа. Оба они были тонкими дипломатами и ловкими полити­ками, умевшими подольститься к захватчикам и из­влечь максимальную выгоду от сближения с ними. В. К. Шилейко удалось показать, что правители Ла­гаша платили кутиям немалую дань, а взамен полу­чили ряд привилегий, главной из которых было право на привлечение жителей Шумера к строительным работам в Лагаше. Однако, как показали поздней­шие исследования, права лагашских правителей в Шумере были намного серьезнее. Уже Ур-Бау уда­ется присоединить к Лагашу Урук и Ур, а дочь его была в Уре жрицей. Ур-Бау вел обширное храмовое строительство и был богатым и могущественным гегемоном. Преемником Ур-Бау стал его зять Гудеа, сын жрицы богини Гатумдуг, рожденный от свя­щенного брака. Гудеа оставил после себя множество пространных надписей на статуях и глиняных цилиндрах. Из них мы узнаём об избрании его «ис­тинным пастырем» Шумера собранием номовых ор­ганов самоуправления и о том, что в руках этого пастыря находилась при кутиях практически вся тер­ритория Шумера и даже вечно враждебный Элам. Надписи Гудеа сообщают также о его экспедициях за строительным лесом и камнем в районы Бахрей­на, Сирии, Малой Азии и даже полуострова Индо­стан.

Нет никакого сомнения в том, что правление Гу­деа было временем господства старорежимной об­щинно-жреческой аристократии, желавшей вернуть страну на прежний путь хотя бы в сфере идеоло­гии. Интенсивно строились храмы, скрупулезно ис­полнялись древнейшие ритуалы, неукоснительно соблюдались табу и трудовые повинности, связанные с работой на храм. В своих надписях Гудеа, не на­зывая себя царем, рассматривает свой статус как вполне царский, даже упоминает о скипетре и тиаре как своих инсигниях. Но это представление о царе избираемом, как в старошумерское время, а не о ца­ре-деспоте аккадского времени.

В эпоху оккупации, когда внешняя активность недоступна народу, начинаются поиски путей само­совершенствования, люди углубляются в себя. Результатом этого всегда являются шедевры искусст­ва и литературы. Так было на Руси при татарах, так было и в Шумере при кутиях. В эпоху Гудеа формируется классическое монументальное письмо — самая красивая шумерская клинопись; изготовля­ются высокохудожественные предметы утилитарно­го назначения (инкрустированная мебель, дорогое оружие); совершенствуются искусство резьбы на печатях и портретная скульптура; появляются прекрасные по слогу и глубокие по содержанию куль­товые поэмы-гимны о деяниях правителя. Но это не дает нам основания для рассуждений о каком-то большом личном вкладе Гудеа в эти культурные мероприятия. Бесспорно, что все это происходило под его покровительством, и весьма спорно, что он сам принимал в этом какое-то творческое участие (кроме обычных для энси ритуалов закладки перво­го кирпича, освящения уже построенного храма, уча­стия в жертвоприношениях и т. д.).

Участие лагашских правителей в жизни кутийских оккупантов было столь заметным, что впо­следствии Лагаш, как город—предатель интересов коренного населения страны, будет исключен из всех исторических хроник, и его элите придется самостоятельно составлять свой список царей. Уже при потомках энси Гудеа два правителя — Утухенгаль из Урука и Ур-Намму из Ура — создают армию и объявляют кутиям войну. В одной из хроник Утухенгаль выступает как человек из народа, по рождению вялилыцик рыбы. В надписи, составлен­ной от его имени, говорится, что своим решением пойти войной на кутиев он «обрадовал граждан Урука и Кулаба; его город, как один человек, встал за ним».

Власть кутиев вызвала в Двуречье такую нена­висть, какой не вызывала, пожалуй, ни одна другая власть. В той же надписи урукский правитель по­носит кутиев такими словами: «Жалящий змей гор, насильник против богов, унесший царственность Шумера в горы, наполнивший Шумер враждой, от­нимавший супругу у супруга, отнимавший дитя у родителей, возбуждавший вражду и распрю в Стра­не». Выступление шумеров против кутиев было поддержано еще и знамением богов: к моменту начала битвы произошло лунное затмение, серьезно испугавшее предводителя армии кутиев Тирикана. Он бежал с поля битвы, но был выдан победившей шумерской армии жителями местечка, в котором пробовал укрыться со своей семьей.

После победы шумеров началась обычная меж­доусобная драка между Утухенгалем и Ур-Намму, к которой примкнул было и энси Лагаша Наммахани. Но ему сразу указали на место, припомнив процве­тание Лагаша при оккупантах. Осталось двое пре­тендентов на власть. Но Утухенгаль, осматривая пло­тину, внезапно оступился, упал в воду и утонул, Счастливая для урского царя развязка! Именно Ур-Намму, став основателем III династии Ура, заложил основы нового государства и принципиально нового периода в истории Южного Двуречья. Этот период, завершающий этноисторическую жизнь шумеров, с полным основанием можно назвать политико-эконо­мическим синтезом старошумерской и аккадской форм государственного устройства. И если эконо­мически государство Ур-Намму оставалось все тем же двухсекторным хозяйством (хотя и с властью царя над значительной частью земли), то политиче­ски государство это было по-саргоновски деспотиче­ским, ориентированным на объединение номов под властью единого центра и в социальном плане опи­ралось на царских чиновников. Считать государство Ур-Намму (в науке оно также называется «царство Шумера и Аккада») шумерским было бы неверно. Шумерский язык царил в школе, храме и канцеля­рии, но общались уже только по-аккадски. Что же касается идеологии и религии, то они тоже были смешанными, шумеро-аккадскими. Но шумерское начало в них все же превалировало.

После разгрома кутиев новому политическому лидеру Южного Двуречья пришлось выбирать даль­нейший путь управления страной. Это было либо прежнее, старошумерское делегирование полномо­чий представителям местной знати, либо же полное и беспрекословное подчинение всех местных орга­нов власти царской администрации. В этом, по­следнем случае должна существовать и столица, в которой живет царь и его двор, причем столица именно административно-политическая, а не культо­вый центр вроде древнего Ниппура. Экономическая ситуация, связанная прежде всего с необходимо­стью восстановления ирригационных сооружений, сделала первый путь нереальным. Для отвержения старого пути существовала и вторая серьезная при­чина: после победы над оккупантами трудно было выяснить, кто вынужденно им покорялся, а кто ак­тивно с ними сотрудничал; поэтому царь-победи­тель не мог безоговорочно доверять градоправите­лям и высшему жречеству. Таким образом, все вело к повторению саргоновского пути, только с усиле­нием учета и контроля за материальным производ­ством.

История шумерского государства при III дина­стии Ура лучше всего известна по документам хо­зяйственной отчетности, дошедшим до нас от следующего правителя — Шульги (ок. 2093—ок. 2046). Шульги и его преемники оставили человечеству самый большой архив древних бухгалтерских ведо­мостей. Если сравнить количество этих ведомостей с общим числом глиняных табличек, получим не менее трети от этого числа. Так вот, документы эпохи Шульги показывают, что в это время шумер­ский царь был совершенно неограничен во власти.

Никакой независимый законный орган не мог эту власть оспорить. Царь был окружен чиновниками, сменяемыми и назначаемыми по его усмотрению. Что же касается некогда могущественных и незави­симых энси, то теперь они превратились в поддан­ных, строго выполнявших приказания царя. Община была фактически ликвидирована как политический институт, хотя с ее правом на землю царю все рав­но приходилось считаться. Вся страна была разде­лена на административные округа, границы которых проходили по линиям ирригационных сооружений. В каждый округ царем назначался наместник и военачальник, следившие за работой городского эн­си и его администрации и отправлявшие с гонцами специальные донесения царю.

Вся земля страны была определена по своему качеству, обмерена и сведена в земельные кадастры по округам. В то же время государственные хозяй­ства округов должны были поддерживать между со­бой тесные связи и контролироваться из Ура. Большая часть свободного населения была сведена в рабочие отряды, в которых работник мужского пола назывался гуриш («юноша, молодец»), женского по­ла — теме («рабыня»). Работники были профес­сионально ориентированы, и все же ничто не ме­шало царским чиновникам перебрасывать их в лю­бую отрасль хозяйства, отрывая от прежнего места и направления работы. Гурушей (будем называть их так, без различия пола) заносили в поименные списки с целью учета при выдаче пайка или при на­значении на новый хозяйственный объект. Строго вели отчетность по больным и умершим. До наших дней дошла довольно жуткая ведомость учета смерт­ности среди женщин и детей, тщательно разработанного надзирателями некоего лагеря. До сих пор неясно, идет ли речь о военнопленных или о цар­ских гурушах, но во всех случаях документ этот впечатляет своей беспристрастностью в отношении человеческой судьбы и чем-то напоминает сводки, найденные в конце нашего века в архивах немецких и советских лагерей. Да и как прикажешь выжить на скудный паек, запечатленный на глиняном про­довольственном аттестате: в него входили ячмень, кунжутное масло, пиво, рыба, изредка финики и никогда — мясо. Упоминаются только туши падших овец.

Кто же жил хорошо в это жестокое, вынужден­но жестокое, время? Царские чиновники и, как ни странно, рабы в частных хозяйствах. Вся государ­ственная махина держалась на скрупулезно точной работе писца-учетчика, жестокости надзирателя и покорности жреца. Шульги личным декретом пове­лел брать в школы как можно больше детей, при­чем позволялось делать исключения и для детей из незнатных и нечиновных фамилий. Нет таких пред­метов, которым не нужна была бы опись, которые не нужно было бы измерять и взвешивать. Самый ничтожный расход, вплоть до выдачи двух голубей к столу царицы или туши сдохшего барана на корм охотничьим собакам, фиксировался документом на глиняной плитке и закреплялся печатями ответст­венного чиновника и государственного контролера. Поэтому писцы были нужны постоянно, система школьного образования непрерывно развивалась и поддерживалась центром. Многих писцов оставляли по окончании курса при школе и, помимо административной деятельности, они занимались также об­работкой произведений шумерской словесности, составлением первых исторических хроник и законов. Неплохо жили и находившиеся на царской службе судьи, и приближенные ко дворцу жрецы, и про­славлявшие царскую власть музыканты. Что каса­ется рабов, то, поскольку они принадлежали своим хозяевам, а не государству, государство и не могло потребовать их для своих нужд. Раб в это время трудился по дому и имел свой небольшой земель­ный надел, из которого мог делать подарки, а ино­гда даже выкупать себя на волю. Рабы могли оспа­ривать по суду законность своего рабства, жало­ваться в суд на кражу своего имущества, отводить свидетелей и требовать приведения к присяге соб­ственного хозяина. Правда, шанс вырваться на во­лю через суд был для раба ничтожным, и чаще все­го это происходило либо после смерти владельца, либо вследствие обыкновенного бегства.

Цари III династии Ура воевали мало. Бои прохо­дили, в основном, в традиционных для шумерской войны местах — в районе Элама и в предгорьях Загроса. Правда, ходили и в Сирию, и в северную часть Месопотамии, доходили даже до города Библ на территории Восточного Средиземноморья. При этом сочетали войну с дипломатическими догово­рами, так что нередко армия недополучала ей при­читавшееся. Документы показывают, что активность армии в это время не очень высока, зато в большом количестве по дорогам Ближнего Востока ходят урские эмиссары в лице дипломатов и торговых аген­тов, призывающие пограничные с Шумером госу­дарства к активному сотрудничеству, обмену и тор­говле, прославляющие власть урского царя, к тому времени уже обожествленного.

Обожествление Шульги и его потомков — во­прос еще очень темный для исследователей. Есть предположение, что сам Шульги был обожествлен на 30-м году своего правления, но есть и мнение тако­го рода, что все тексты, в которых Шульги предста­ет как бог, составлены после его смерти (особенно это касается гимнов в его честь; в частности, это позиция В. В. Халло). В одном гимне сказано, что после смерти Шульги, как и подобает богу, отпра­вился на небо (в то время как его отец Ур-Намму, будучи смертным, сошел в подземный мир). Значит ли это, что обожествленного царя кремировали, или это только метафора? Непонятно. Но зато совершен­но ясно, что потомки Шульги обожествляли себя при жизни и видели в таком обожествлении наслед­ственный принцип: шумерский царь должен быть одновременно и шумерским богом. Под обожеств­ленного царя подстраивался весь мировой порядок: в честь него существовали специальные ритуалы, в небе засияла звезда, названная именем Шульги, а в урском календаре появился даже специальный ме­сяц, связанный с праздником в честь бога Шульги.

Между тем история неспешно готовила падение урского государства. Здесь приняла отчетливую фор­му максима великого психолога С. Л. Рубинштейна: «Внешние причины проявляются только через внут­ренние условия». Внутренне шумерское государство уже давно было готово погибнуть. Чудовищная эксплуатация царских работников, разорение общин­ников, деятельность ростовщиков, голод и продажа детей в рабство ради куска хлеба — все это могло служить горючим материалом для нового социаль­но-исторического пожара. Тут как тут оказались и внешние враги, неизменно чуящие слабость сосе­да, — эламиты на востоке и дикие племена западносемитских кочевых скотоводов-амореев — на за­паде. При царе Шу-Суэне была построена стена длиной примерно 200 километров, отделявшая Шумер от кочевых племен. Но это не помогло, потому что вторжения могут быть очень разные. Самое про­стое — когда враг перелезает через стену, желая захватить твое добро. Но в древности чаще бывало по-другому: через городские ворота в легальном по­рядке проходили в шумерское царство группы ни­щих беженцев, обменивавших какие-нибудь подел­ки, молочные продукты или желавших поступить в царскую армию. В голове у этих людей была только одна мысль: как не пропасть с голоду; никаких по­литических или, упаси бог, идеологических целей они не имели. Шумеры относились к ним как к жи­вотным, презирая за незнание цивилизованной жизни. Но по мере того как государство стало сла­беть, дикие амореи почувствовали собственную си­лу именно в непричастности к его устоям. Их пер­вобытность в такой ситуации пошла на пользу экс­пансии. Тогда и начались безнаказанные вояжи амо­рейских пастухов по полям Шумера, сперва сти­хийные и бесцельные, затем все более осмысленные и сокрушительные по размерам наносимого ущерба. Немало амореев было в армии и на царской служ­бе, и у всех имелись родственники по ту сторону большой стены. Амореи скооперировались с дав­ним, можно сказать, «закадычным» врагом Шуме­ра — Эламом. Но никаких видов на власть оба союзника пока не имели. Им помог случай.

Царь Ибби-Суэн послал своего военачальника Ишби-Эрру закупить в северо-западных округах стра­ны большое количество ячменя. Недорого купив зерно у общинников, Ишби-Эрра отказался везти его в Ур и потребовал от царя невыполнимого — 600 барж для доставки. Царь отказал ему и посоветовал попросить баржи у городских энси, обещав заплатить двойную цену за доставленный ячмень. Но Ишби-Эрра, вместо того чтобы обратиться с прось­бой о баржах, попросил у градоначальников согла­сия на организацию военного союза против цен­тральной власти и потребовал, чтобы его признали царем. Так начался распад некогда могущественно­го государства. Все больше местных правителей от­лагались от Ура, армия была дезорганизована об­щим кризисом, враг с двух сторон вошел в столицу Шумера и в 1997 году захватил ее. Ибби-Суэн был уведен в оковах в эламскую область Аншан. Эла­миты ушли довольно быстро, потому что было куда. Амореи по понятной причине остались, и их вожди основали в шумерских городах свои династии, по­сле чего началась уже совсем другая эпоха истории Двуречья, известная под названием «Старовавилон­ский период».

Уже во время III династии Ура население стра­ны было смешанным, шумеро-аккадским, так что нель­зя говорить о национальном шумерском государст­ве. После падения Ура в состав населения Южного Двуречья влились амореи (известно около 50 их племен), мигранты с Кавказа — хурриты, жители различных государств на территории Сирии, неко­торые осевшие в Шумере немногочисленные элами­ты. Неудивительно, что уже ко времени Хаммурапи шумерский этнос полностью растворился в сосед­них, оставив по себе только язык и достижения культуры (прежде всего письменность). Но люди, похожие на шумеров, встречаются в современном Ираке по сию пору, потому что ничто не меняется так быстро, как язык, и так медленно, как генети­ческая основа этноса.

Каковы же основные причины гибели шумерско­го этноса? Во-первых, этнические системы не живут слишком долго, и можно сказать, что шумеры прожили весь срок, который отводят народу этнологи (1200—1300 лет), и дожили до глубокой старости, за порогом которой неизбежна естественная смерть. Во-вторых, социально-политическая система Шуме­ра не отличалась высокой мобильностью и не могла адаптироваться к условиям наступавшей эпохи — эпохи имперских амбиций и завоеваний. Шумеры предпочитали сидеть на своем клочке земли, ни с кем длительное время не сражаться, нигде не осно­вывать колоний. Одним словом, они были не готовы к приходу будущего, и это будущее от них отказа­лось. А как же китайцы? — спросит нас эрудиро­ванный читатель. Они-то как раз сидят на земле, воюют редко, чужие страны им не нужны, и миро­вой порядок они тоже любят. Однако живут и про­цветают за всеми границами жизни этноса — около четырех тысяч лет. Действительно, есть еще одна причина гибели шумерского этноса. И причина эта кроется в мировоззрении шумеров. Открыть ее сей­час значило бы произнести ничем не доказанную и, следовательно, малоправдоподобную сентенцию. По­этому давайте обратимся к вопросам мироощуще­ния, идеологии и религии шумерского народа.