РОКОПОПС: ПОРНОГРАФИЯ СМЕРТИ

Вся ценность этого факта в том, что он не символический, а житейский. А дело было так. В московской школе №1158 шел выпускной вечер. Аттестаты были уже вручены. Торжественные речи сказаны. Ребята рассаживались по автобусам, чтобы ехать на свой первый банкет в ресторан «Академический». Название, надо полагать, родительский комитет выбирал «с намеком». И стоило того. Как позднее подсчитали, в том году на выпуск одной этой школы пришлась почти половина золотых и серебряных медалей всего Южного административного округа Москвы. А почти половина школьных наград пришлась на долю учеников одного класса: 11-го «А». Им и предоставили первый «Икарус». Сели, кто с кем хотел. Получилось привычно, как в кабинете математики.

– Давайте споем, – предложила классный руководитель, когда автобус тронулся, – да такое, чтоб все знали и все пели!

Дальше – педагогический шок.

29 подростков, не сговариваясь, запели:

«Мастер-дент» – сеть стоматологий…

Номер наш един:

Двести семьдесят четыре –

десять –

ноль один…»

Все знали. И все пели. Навязший в зубах музыкальный ролик телевизионной рекламы – а вот поди ж ты – пригодился. Да еще как!

Не нужно торопиться с обобщениями. Это – факт житейский. Не символический. Но стоит только спросить себя: «А что именно бы мы захотели, чтобы они запели?», – и тогда символической станет сама ситуация.

Захотели бы мы, чтобы они запели, к примеру:

«Я сошла с ума,

я сошла с ума:

Мне нужна ОНА…

Мне нужна ОНА…»?

А ведь это был, что называется «хит сезона». Звучал почаще рекламы «Мастер-дента», и не знать его для подростка было совершенно невозможно.

А они ведь могли запеть и вот это:

«Давай вечером

с тобой встретимся…

Будем опиум курить…»

Был же «хитовый» альбом под названием «Опиум», который крутили на всех дискотеках, во всех дворовых компаниях, так что славословие наркотика шло понавязчивее рекламы. Преодолеть подобный звуковой барьер подросток не в силах. И тем труднее это сделать, чем раскрученнее шоу-звезда. В том са

мом школьном автобусе вполне могло бы зазвучать дружно и весело, как в телевизионном клипе:

«За монетку, за таблеточку,

Сняли нашу малолеточку!

Ожидает малолетку

Небо в клетку

В клеточку…»

А что? «Живая легенда», орденоносная примадонна во всей своей славе, блеске и профессиональной исступленности так лихо откалывает номер, а подтанцовка так заходится в радостном плясе, словно истинное удовольствие только в том и состоит, чтобы снять-сдать «малолеточку» за «монетку-таблеточку», ну и, заодно, спровадить юную соперницу под «небо в клеточку». И телезритель (проверено экспериментально) запоминает залихватский припевчик с одного раза.

Песня по психологической сути своей – публичная коммуникация, способная соединить людей в коллективном потрясении благодаря тому, что некие чувства, смутно роящиеся в душе каждого, вдруг получают общее выражение, ясное и неоспоримое как озарение. Главное в том, что песня воспринимается не иначе, чем буквальное выражение глубинных и личных убеждений и переживаний. «Певец поет о себе, слушатель слушает о себе же, – характеризует песенный контакт академик Лихачев, – исполнитель и слушатель (слушатель как бы внутренне подпевает исполнителю и с этой точки зрения является до известной степени также ее исполнителем) стремится отождествить себя с лирическим героем» (Лихачев Д.С. Поэтика древне-русской литературы. – Л., 1972. – С. 86).

Пропеваемые исполнителем слова будто всплывают в сознании слушателя из глубин его собственного бессознательного, вызывая пароксизм чувств и исступленность поведения. И чем более массовым (в количественном отношении) становится песенный контакт, тем яростнее проявление психосоциальных эффектов. В разгар «битломании» в США подпевающая и пританцовывающая публика приходила в такой экстаз, что Джон Леннон удивленно сказал: «Мы могли бы отделаться мимикой. Могли перестать петь, и никто бы не заметил». Это очень трезвое наблюдение. На каком-то этапе слушатель настолько проникается песней, что несет ее в себе как универсальную формулу отношения к жизни, к людям, к самому себе. Он уже в автономном режиме. В толпе фанатов исполнитель нужен только как сигнальная лампочка условного рефлекса. Дальше – слепой разряд биологической энергии, и переживание песни, минуя стадию осознания, переходит в неконтролируемое поведение. Эмоционально это упоительное состояние. И, повторяясь, оно вызывает мутации в динамическом стереотипе личности. Это не значит, что в душе не остается ничего другого. Но все другое может отступить в любой момент на задний план, а рефлекс и в жизни, как по наезженной колее, сработает по врезавшимся в память словам. Так что же, правы те, что некогда говорили: «Сегодня он играет джаз, а завтра – Родину продаст»? Не более чем тот, кто, в пику, скажет: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину ни за что не продаст». И то, и другое – равно фарисейские заморочки. Когда после концерта небезызвестной рок-группы толпа подростков под вопль: «Мы вместе!», – гремит вагон электрички, можно долго и нудно спорить: «Кто виноват?» или «Кому платить за перебитые горшки?». Но главное – не попасть под горячую руку. А это вполне может случиться. И не только в тот конкретный момент, когда всколыхнется «спящий эффект» хитовой песни. Речь не о том, что они так навсегда и останутся преступной толпой. Милиция не позволит. Дело в том, что каждый из них впитал, подкрепил и несет в себе паттерн опьяняющего своеволия. Когда и как сработает рефлекс, заранее не скажешь. Но для определения стадий сложилось уже что-то вроде терминологии: «пофигизм», «оторвись по полной», «немотивированное насилие», «отвязанный», «отморозок» и т. п. Но сколько бы неприятностей не причинял этот рефлекс окружающим, самый вредный вред наносится себе самому. Эскалация рефлекторного своеволия ведет к утрате способности самоконтроля, к лишенности характера, к тому, что Эрик Эриксон называл «диффузией идентичности». Великий психиатр описал состояние души «рядовых» хиппи, панков, фанатов и т. п. вот в таких выражениях: «регрессия к инфантильному уровню»; «чувство изоляции и опустошенности»; «враждебность и презрение ко всем признанным общественным ролям вплоть до мужских и женских ролей, из чего затем возникает проповедь гомосексуализма и трансвестии»; «в крайних случаях возникает поиск негативной идентичности, стремление стать ничем, как единственный способ самоутверждения». Это не самодостаточная личность, а податливый материал в руках всякого рода «гуру», лидеров, вожаков, авторитетов и т. п.: не стоик, а адепт; не сподвижник, а мародер; не партнер, а подельник; не друг, а шестерка. Но именно это психологическое состояние воспевается в торжественном хите культовой группы: «Таких не берут в космонавты»… Если бы только в космонавты! «Такие» не годятся ни для любви, ни для семьи, ни для общины. Всегда и везде они чувствуют свою неполноценность. Конечно, профессиональный преступник или политический экстремист может заглушить это чувство свирепостью нрава, повязать круговой порукой «братвы» или растворить в слепой ярости толпы. Но для нормального человека диффузия идентичности – это психологический ад на земле.

К счастью, и любовь, и семья, и община, да и воспитательные учреждения государства имеют что противопоставить соблазнам опьяняющего раздрая, и тем объясняется, почему никакие хиты не могут опустить до девиантного состояния всех поголовно. Но надо понимать, что уязвим любой. Каждый по себе знает, как часто люди действуют из чувства противоречия и как мучителен детский негативизм. Есть нечто в человеческой природе, благодаря чему удается сохранить индивидуальность, не поддаться ни соблазну, ни давлению, выстоять в любых обстоятельствах и любой ценой. Каждый одарен тем свойством души, что можно назвать инстинктом личного выбора, инстинктом собственного предпочтения, инстинктом непреклонного отказа. Это великий импульс. Без него человек остался бы жалким конформистом, а общество погрязло бы в традициях и обычаях ледникового периода. Это могучий импульс. Психическая энергия предельного отказа пересиливает даже инстинкт самосохранения. Но, как всякий инстинкт, это слепой импульс. Энергия реактивного сопротивления выплескивается без разбора и дозирования, порождая эйфорию самоутверждения. Благодаря этой щедрой избыточности для человека, как сказано у А.С. Пушкина: «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю…» Но по той же самой причине на эйфорию самоутверждения, как на крючок, ловится человек в своем стремлении к самостоятельности и независимости. А крутые хиты, как наживка, растравляют душу, подзуживают к проступку, подкрепляют девиантное поведение удовольствием от музыки и танца. Энергия реактивного сопротивления зацикливается на никчемных перебранках с учителями, бессмысленных стычках с милицией, идиотическом вандализме… Ради этой эйфории нарушают не только внешние запреты, но и внутренние резоны, теряют себя, становятся преступными по бесхарактерности и аморальными «за компанию». Та сила души, которая могла бы стать основой упорной жизнестойкости и смелой изобретательности, перерождается во вздорный негативизм, ведущий к диффузии идентичности, безнадежности, отчаянию, суициду…

В толпе фанатов не так уж много профессиональных преступников, и далеко не все – принципиальные бунтари, но никто по-человечески не надежен. И при виде взвизгивающих, дергающихся, рвущихся дотронуться до кумира девочек-подростков смешно умничать: «Новое поколение вырастет без комплексов», – и глупо ужасаться: «Какое непотребство». Достаточно напомнить себе, что это – будущие жены и матери. Но они еще в таком возрасте, что переживают не любовь, а то, что специалисты называют гормональным взрывом или юношеской гиперсексуальностью. Состояние это в полной искренности и прямоте осознал в свое время Ромен Роллан: «Бывают в жизни дни, когда готов влюбиться в козу, ежели на ней чепец». Через нечто подобное проходит каждый. Разумеется, тут нужны и ирония, и брезгливость. Но, в известном смысле, юношеская гиперсексуальность – это дар природы. Благодаря ее избыточной силе взаимная притягательность вспыхивает так легко и переживается настолько остро, что, вспомним английскую поговорку, каждый Джон находит свою Дженни, а платонические и роковые страсти, как прекрасные или трагические исключения, подкрепляют норму. Это импульс тоже великий и могучий, но и слепой, как всякий инстинкт. А песня и танец срабатывают как спусковой крючок гиперсексуальности. И в эйфории гормонального взрыва принимаются за чистую монету и входят в привычку такие формы сексуального поведения, что можно потерять способность к человеческой любви, семейной привязанности, заботе о потомстве… Как это отражается потом на судьбе и нравственном здоровье конкретных жен и матерей – вопрос житейски суровый. Но и в плане общей сексопатологии тут полно некомпенсируемых проблем. «Наши дети, – озабоченно констатирует знаменитый американский психолог Абрахам Маслоу, – лишили таинственности секс, «деритуализировали» его. Секс – это ничто; это естественное влечение, и они сделали его настолько «естественным», что оно часто теряет свои поэтические качества, т. е. фактически теряет все» (Maslow A. Self-actualizing and Beyond // Challenges of Humanistic Psychology. – N-Y, 1967). Конечно, в некоторых древнейших и самоновейших специальностях, где требуются «девушки без комплексов», привычки юношеской гиперсексуальности помогают достичь профессионализма. Но в личной жизни это знак эмоциональной ущербности, источник дурного настроения и угроза невротического срыва.

Но каким же образом запускается механизм деградации естественных и, можно сказать, необходимых свойств человеческой натуры? Почему губительные заскоки не отторгаются здравым рассудком и нравственным чувством? Вся штука в том, что некоторые позы и предметы, жесты и образы воздействуют непосредственно, в сущности, физиологически, на доинтеллектуальном уровне переработки информации, вызывая стресс, который рациональное рассуждение уже не может снять, и нравственное чувство оказывается заблокированным. Неслучайно простоватый руководитель рок-группы средней руки по кличке «Паук» откровенничал: «Нам нужны подтанцовка и певицы, которые могут прямо на сцене переживать оргазм». Сейчас и подтанцовка, и солистки в большинстве своем только тем на сцене и заняты, что откровенно имитируют разные стадии специфического экстаза. А мужская часть параллельно разыгрывает дебош с брутальными жестами, угрожающими криками, садо-мазохистской атрибутикой и несусветной матершиной. И это не индивидуальное самовыражение артистов, а стандартная, отрежиссированная «поэтика» провоцирования выплесков биологической энергии зрителя. В принципе, такого рода шоу – моральное насилие, потому что каковы бы ни были установки и ценности человека, он не может не реагировать, поскольку срабатывают безусловные рефлексы. Темпо-ритм и громкость музыки, стремящиеся к биологическим пределам напряжения, тоже гонят и оглушают, не дают возможности сосредоточиться на осознании происходящего. А повторяющиеся, словно на испорченном граммофоне, всклики-заклинания типа: «Нас не догонят! Нас не догонят!»; «Ты бросил меня! Ты бросил меня!»; «Будь или не будь! Будь или не будь!», «Мы вместе!» и т. п., – при смятении чувств и пустоте сознания провоцируют эхолалию: автоматическое (как при шизофрении или поражении лобных долей мозга) повторение услышанных слов; затверживание (как на ранних этапах становления языка ребенка) рече-мыслительных шаблонов; сращение рефлекторных реакций с вербальными сигналами (как лозунг или слоган). Вот почему нельзя принимать всерьез агрессивные самооправдания хитрецов от шоу-бизнеса: «Не нравится – не смотри», – или: «Не любишь – не слушай». Не допускают они на самом деле до свободного сознательного выбора: сначала жмут на безусловные рефлексы, потом – на возникшую зависимость.

Но в какой степени важно, что именно поют выпускники, с каким кличем идут на погром подростки, от чего девушки приходят в экстаз на дискотеках? Сказал же поэт: «Праздник жизни – молодости годы». И, может, это не более чем современные формы праздного времяпрепровождения? Тем-то оно и важно. Великий Бахтин подчеркивал: «Празднество (всякое) – это очень важная первичная форма человеческой культуры… Празднество всегда имело существенное и глубокое смысловое, миросозерцательное содержание… Отдых или передышка в труде сами по себе никогда не могут стать праздничными. Чтобы они стали праздничными, к ним должно присоединиться что-то из иной сферы бытия, из сферы духовно-идеологической. Они должны получить санкцию не из мира средств и необходимых условий, а из мира высших целей человеческого существования, то есть из мира идеалов. Без этого нет, и не может быть никакой праздничности» (Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса. – М., 1963. – С. 11–12). И сколько бы ни говорили хитрецы от шоу-бизнеса, что «попса» – это пустая развлекуха и безыдейщина, в ней есть, однако же, и жесткая система взглядов, и профессиональные идеологи. А особенность вот в чем. Песенный контакт на доинтеллектуальном уровне переработки информации (использование физиологически воздействующих поз, предметов и образов, экстатических криков и телодвижений, апелляция к безусловным рефлексам, блокирование нравственного чувства и т. д.) активизирует архаические пласты психики, отключает рациональность, подспудно возвращает к пралогическому строю мышления, которое было свойственно магическому мировосприятию первобытного человека и рудименты которого продолжают жить в подсознании современных людей. Но чтобы обычного человека ввести в иррациональное состояние сознания, нужен еще и прямо указующий жест признанного авторитета по принципу: «Делай как я!», – на манер первобытных жрецов, кудесников, колдунов и т. п. Шоу-бизнес очень заботится о том, чтобы широковещательно затвердить жесткую иерархию своих авторитетов: непрерывно подводит итоги хит-парадов, организует премии типа «Гремми» или «Овация», присуждает романтические звания типа «Живая легенда», и схлопатывает государственные награды и средневековые титулы пэров и рыцарей. Сама по себе рекламная звездопляска малопонятна. Фэны говорят откровеннее и точнее. В Петрозаводске по всей крыше стандартного 16-квартирного барака листами шифера выложено: «Цой – ты Бог!». Более скромных размеров лозунги типа «Б.Г. – мое божество» – можно найти в любом городе. И такие надписи надо бы понимать буквально. На западе «поп-звезду» называют: «Идол». И тут есть некоторая тонкость, которую следует учитывать особо. Для наивного первобытного фетишиста деревянный истукан или каменная баба не символ и не икона, а сам Бог, собственной персоной. Одним только своим видом идол мог привести древнего охотника в экстаз, восстанавливающий спокойствие души, зоркость глаза и твердость руки. Современный человек, даже подросток, конечно, далек от такого рода наивности. Но тем больнее ему, когда обстоятельства принуждают поступаться гордостью, изворачиваться, а то и подличать, терпеть пренебрежение, мириться с неудачами… Да еще вечный укор памяти о надеждах отца-матери и собственных ранних мечтаниях. А «поп-звезда» одним своим видом снимает любой раздрай чувств, мол: «Что вытворяю, а знаменита и богата!». Тут не банальный пример для подражания. Тут встреча с идеалом, присоединение к существу высшего порядка, вместе с которым будешь во всем прав, жизнерадостен и удачлив. Но вот в чем разница. Каменная баба нема и неподвижна. Она, если можно так выразиться, не программирует извне, а только фокусирует идущие изнутри человека импульсы. Первобытный фетишизм был, в сущности, внутренним импульсом концентрации собственных психических сил, способом самоорганизации личности. «Поп-звезда» поет и пляшет. Она агрессивно навязывает свои чувства и мысли, свой образ жизни множеству других людей. Это, если использовать терминологию В.И. Ленина, «не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но так же и коллективный организатор».

Существует, впрочем, дежурное оправдание для такого рода экспансии: «Поп-звезда» не профессиональный идеолог, а бизнесмен-торговец. Песни у нее такие, каких просит масса. Это фантазии зала, а не хиты эстрады полны агрессии и пошлости». Подобные тирады нескончаемы. И это самая хитрая хитрость хитрецов от шоу-бизнеса.

Реальная ситуация. Рок-фестиваль «Нашествие – 2000» на ипподроме в Раменском. На эстраде один из гигантов советского еще рока. Перед ним колышутся тысячи. Маяковский сказал бы: «Лес флагов, рук трава». Гигант благодушествует: «Так что же вам спеть дальше?» «О-сень! – скандируют в разных концах ипподрома, – О-сень!» Гигант недовольно морщится: «Угораздило же меня написать одну народную песню!», – снова бронзовеет и запевает совсем другой хит, тщательно проговаривая новые ключевые слова: «Жизнь всегда любуется великолепной смертью»… Ответный вопль аудитории по началу жидковат. Везде есть те, про кого самиздатовский рок-журнал «Урлайт» еще в 1980 году писал: «Московская панкота, которой что бы ни слушать, лишь бы поорать». Их не так уже много. Но их запальные голоса заводят толпу. И вот уже почти все снова колышется и качается, гудит и пританцовывает в честь «великолепной смерти».

Привнесение образа «великолепной смерти» на празднество музыки и молодости, бесспорно, странность, но совсем не случайность. Таков закон развития поэтики массовых шоу. Было время, когда главной темой массового искусства стал протест против всех и всяческих сексуальных табу, а главной приманкой – эротика. Но когда сексуальная революция победила «в мировом масштабе», заработал эффект привыкания, и хотя эротика продолжает привлекать многих, шок от нее, что называется, уже не тот. В поисках шокирующих образов авангардные шоу-мены принялись дерзко нарушать запреты последнего из человеческих табу, и центровым течением массовой культуры стало живописание смертных мук, погребальных ритуалов, трупного разложения, моргов и суицида. Американский антрополог Г. Горер, первым исследовавший этот феномен массовой культуры, определил его как «новую патологию» и назвал «порнографией смерти». (См.: Gorer G. The pornography of death // Identity and anixiety. – Glencoe, 1960). Российский рокопопс (рок + попса) пошел, разумеется, своим путем, но в русле всемирной тенденции.

Молодой естествоиспытатель Марина Стамбровская занималась сравнением ценностных ориентиров советского рока и современного рокопопса. Ее интересовала динамика исходной для человеческой личности парной категории: жизнь-смерть. Ретроспективный анализ содержания песен она дополняла мониторинговыми наблюдениями, рекламную дискографию и провайдерскую раскрутку сопоставляла с бесхитростными кликами поклонников на интернетсайтах поп-звезд. Получилось вот что (Выводы приводится по: Стамбровская М. Ценностные ориентиры хитов шоу-бизнеса: Дипломная работа. – М.: МГУ, 2001):

«Наутилус Помпилиус» (1983–1995) Стиль – русский рок. … Не приемлет существующий миропорядок и требует, чтобы он был переделан, ведь «//Страна умирает как древний ящер // С новым вирусом в клетках» («Стриптиз»)… Жизнь это то, что вырывает нас из смерти… Лирический герой ищет спасение в вечных ценностях: «//Ты снимаешь вечернее платье, // Стоя лицом к стене, // И я вижу свежие шрамы // На гладкой как бархат спине. // Мне хочется плакать от боли // Или забыться во сне – // Где твои крылья, // Которые так нравились мне? // Где твои крылья, которые нравились мне? (3 раза)…// Я вижу – ты боишься открытых окон // И верхних этажей. // И если завтра начнется пожар, // И все здание будет в огне, // Мы погибнем без этих крыльев, // Которые нравились мне. // Где твои крылья, которые нравились мне? (3 раза)» («Крылья»)

«Алиса» (1983–1994) Стиль – пост-панк-металл-блюз. «…Не хочет ждать переустройства мира, он сейчас уже хочет жить так, как хочется… «//Я буду делать только то, что я хочу. // Учи – не учи, // Мне как об стенку горох – // Кричи – не кричи! // Я – оторванный ломоть. // Меня исправит лишь могила, Так дай, пока не сдох, // Орать мне во всю силу: // Рок-н-ролл! Рок-н-ролл» («Плохой рок-н-ролл») …Жизнь чревата смертью, но именно на грани жизни и смерти, именно в риске нахождения на этой грани автор и видит наслаждение. «//Чую гибель! Больно вольно дышится! // Чую гибель! Весело живем! // Чую гибель! Кровушкой распишемся! // Чую гибель! Хорошо поем!» («Чую гибель»)…Явно звучит тема расплаты за вольную жизнь. «//Когда тебе вдруг станет ясно, что без дозы невозможен контакт, // Когда твои друзья один за другим станут под криминал, // Когда твою муть растворит кислота, а сущность съедят грибы, // Тогда поймешь, что в этой жизни ты успел в самый раз // Умереть молодым!» («Умереть молодым»)

«Мумий Тролль» (1996–2000) Стиль – бритпоп. Лирический герой «МТ» не строит никаких надежд, он наплевал на мифы и легенды социума и живет своей жизнью. «// Может все нечестно так, // Но только вот, наверно, интересней.» («Девочка») «//Как бы тебе повезло, // Моей невесте // Завтра мы идем // Тратить все свои… // Все твои деньги // Вместе.» (Невеста?»)…Испытывает тошноту от всего в жизни. Но настоящей боли он не знает. Его жизнь теряет ценность, теряет смысл. «//Тонешь, тонешь, не потонешь // Ты сломаешься однажды // Может, выпьешь, яды слижешь дважды. // Знаешь, мне уже не важно // Все не так уж важно…» («Дельфины»); «//Вот не кончалась бы ты бы // На дне чуть-чуть лимонада // И ты меня не знаешь // И я тебя не знаешь // И значит, так надо» («Так надо») … «Мумий Тролль» мертв, он покойник в отпуске, но при этом сам не осознает того. Жизнь для него – «//Время в цехе по разделке нас» («Так страшно»).

«Земфира» (1997–2000) Стиль – бритпоп, поп-рок. В песнях «Земфиры», смерть представлена как конечный пункт назначения…соблазн «суицида без боли» «//Светло. Потому несмело // Я разбегусь из окна. // Я верю, не будет больно. // Я помню, как это делать» («Не пошлое») И если «Мумий Тролль» мертв, этакий «живой труп», но сам того не понимает, то «Земфира», еще жива, но осознает, что вернуться уже не может. Даей и незачем возвращаться «//Ей радио-эфир приветы передал, // Заказанные ею самою же себе…// Кого-то ждет вокзал, // Кого-то ждут домой, – // Ее никто не ждет, // Не хочет ее тела…// А девушка созрела (4 раза)» («Девушка») … И апофеозом любви становится смерть без боли «//Хочешь я убью тебя? // Только оставлю фотки твои. // После куплю за франки очки. // Видеть никто не будет глаза. // Больно не будет, обещаю… // Если не можешь богом быть ты, буду я. // Убей, но обещай мне – // Больно не будет, постарайся» («Синоптик») А в ряду проявлений любви и заботы оказывается бытовое убийство. «//Хочешь море с парусами? // Хочешь музык новых самых? // Хочешь, я убью соседей, // Что мешают спать?» («Хочешь?»)

«…Привожу мнения поклонников «Мумия Тролля» и «Земфиры» об этих исполнителях, взятые с официальных сайтов групп. Один поклонник задается вопросом: «Какой будет Земфира через 30 лет?» И на этот счет приходят различные мнения. Но судьба поэта – это его личное дело. Что было бы, если б начали «спасать» Пушкина, Лермонтова, Есенина и других? На ум приходит другой вопрос. Что будет с этими поклонниками через 30 лет, и будут ли они вообще? (Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, конечно)… Но при наблюдаемой тенденции постепенного вырождения, отмирания бытийных ценностей самые страшные последствия оказываются вполне возможными».

Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. В рокопопсе повальное увлечение. Один поет: «Я убью тебя, лодочник!». Другая жеманничает перед интервьюером: «У меня есть вальс «Сон в канун Нового года», который я еще в школе написала. Песня о суициде…Я, конечно, не маньяк, не хочу никого убивать, но если бы имела пистолет, все равно в кого-нибудь когда-нибудь выстрелила. Мне кажется, любой человек на это способен» (См.: Полупанов В. Хочешь, я убью соседей? // Аргументы и факты, 10.01.01). О третьей услужливо задается сакраментальным вопросом пресса: «Пугачева купила в Израиле место на кладбище?» (Комсомольская правда, 15–22.06.01) Четвертый заканчивает песню словами: «Ничего нет прекраснее смерти»… В общем, это уже и не рокопопс даже, а гроб с музыкой и подтанцовкой в качестве похоронной команды. И не понять, чего тут больше: пылкой искренности или холодного расчета?

Не следует забывать, что погребальные ритуалы во все времена были сильным средством, как выразился бы М.М. Бахтин, «присоединить что-то из иной сферы бытия, из сферы духовно-идеологической… получить санкцию не из мира средств и необходимых условий, а из мира высших целей человеческого существования, то есть из мира идеалов». Сильное средство. Но не единственное. И его всегда уравновешивало природное благоговение перед жизнью. Первобытные заклания коней на кургане вождя, вопли древнеегипетских плакальщиц, поединки берсерков у могилы конунга – превращали тризну в празднество символического преодоления смерти и продолжения бытия. Ведь и сейчас поминки нередко заканчиваются игрой в бутылочку с поцелуями. А для рокопопса мотивы смерти, гибели, убийства или суицида – последняя и единственная, в сущности, связь со сферой высших ценностей и категорий существования. Но это ловушка. Потому что если все остальные высшие символы лишены духовности: любовь – беспардонный секс, дружба – признак гомосексуализма, самоутверждение – немотивированное насилие, – то природное благоговение перед жизнью изничтожается, как нелепый анахронизм. И остается один соблазн: «Больно не будет, обещаю».

– Так что же, совсем уж и нет у рокопоса шедевруальных достижений? – может спросить человек, много слышавший о поп-звездах, но мало слушавший их песни.

Шедевры есть. Их не может не быть.

Вот самое точное в советской литературе отображение душевного состояния молодого человека в период «застоя», и самый правильный прогноз развития общества, сделанный за много лет до начала «перестройки»:

«Полный штиль. Как тряпки паруса.

И вода, как мертвая, не дышит.

Я молю, чтоб каплю ветра мне послали небеса.

В небесах меня никто не слышит…

Мой корабль – творенье тонких рук.

Мой маршрут – сплошная неудача.

Но лишь только дунет ветер – все изменится вокруг.

И глупец, кто думает иначе.

На любой вопрос готов ответ.

Жизнь всегда была послушна сильным.

Но никто не верит в то, что на свете ветра нет,

Даже если ветер запретить

Полный штиль. Как тряпки паруса.

Мир устал, уснул в ленивой дури.

Я молю, чтоб каплю ветра мне послали небеса…

Пусть сильнее грянет буря!»

«Машина времени», 1978

А вот высшее достижение уже российского искусства. На фоне фантомных болей (зуб уже вырвали, а он все ноет) всяческих «мэтров» и мародерской поэтики постмодернизма, трагедия в чистоте жанра, прямоте взгляда и катарсисе перед лицом отчаяния.

«Я сняла наушники, слушала ветер

В открытые двери пустой маршрутки.

Ветер рассказал мне о страшном секрете –

Нам остаются последние сутки.

А у тебя СПИД – и значит, мы умрем.

У тебя СПИД – и значит, мы умрем.

У тебя…

И значит, мы…

Будем глотать в больнице лекарства,

Не думать про завтра, не включать телевизор,

На карте искать тридесятое царство,

А вдруг повезет, и достанутся визы.

Но у тебя СПИД – и значит, мы умрем.

У тебя СПИД – и значит, мы умрем.

А у тебя СПИД…

И значит, мы…

Не рассчитались с долгами светиле.

«До скорого, мама! Ключи у соседки».

Я дула на веки, пока не остыли,

И плакали ивы, и ставили метки… А-а!

Не видел ленивый в газете заметки, что…

А у тебя СПИД – и мы далеко.

Но у тебя СПИД – и мы далеко.

Но у тебя…

И значит мы… х-э-э-й!

«Земфира», 1998

Оба шедевра приводятся полностью по той простой причине, что их сейчас и не прочтешь в широкой печати, и не услышишь на телевидении или по радио. Первый не исполнялся даже в юбилей «Машины времени». Второй не звучит даже в профилактической рекламе борьбы с «чумой ХХ века». И это симптоматично. Массовая культура внешне представляется свободным потоком спонтанного творчества и стихийной зрелищности, где у каждого равные возможности и полная свобода выбора. Но шоу-бизнес знает: на самом деле, живет и воздействует только то, что раскручивается, а что не раскручено, то все равно, как и не существует. Станет ли шоу-бизнес раскручивать песни, которые своей философичностью отрезвляют подростковый пофигизм или своим трагизмом остужают пыл гиперсексуальности? Вопрос, как говорится, риторический. Оба шедевра, цвет современной культуры, все равно, как и не существуют.

Когда пресловутый Агитпроп лишал людей свободы выбора, что им читать и что им слушать, все знали, где свобода цензуры «Главлита» и капризы чиновных политиков, а где добро, истина и красота: рукописи не горели, песни Окуджавы и Высоцкого перелетали с магнитофона на магнитофон, а Самиздат пересилил, в конце концов, коммунистическую доктрину. Но (если уж сравнивать) подменив свободу выбора свободой раскрутки, шоу-бизнес забурел покруче Агитпропа, реклама действует пожестче цензуры «Главлита», а личного влияния, к примеру, у Аллы Пугачевой побольше, чем у Министра культуры СССР Е. А. Фурцевой. И что характерно, официального искусства больше нет, а добро, истина и красота все равно, как и не существуют… Общественность в прострации ума и воли…

Реальная ситуация. В телепрограмме «Суд идет!» при информационном обеспечении «Общей газеты» обсуждается протест телезрителей по поводу рокопопсового хита, в котором используется «ненормативная лексика». Присяжные (а среди них были люди и сведущие, и добропорядочные) единогласно (!) выносят вердикт, который стоит привести буквально:

« – Оказывает ли песня вредное воздействие на молодежь?

– Да!

– Нужно ли запретить ее исполнение?

– Нет!» (РТР, 12.08.01)

В сущности, это – акт жертвоприношения детей. Почему же такое прощается? Скажут, потому что в шоу-бизнесе навариваются настолько большие деньги, что к ним начинают с благоговением относиться не только те, кто загребает, но и те, кто платит. Скажут, потому что рокопопс цинично продвигают политиканы, чтобы улавливать молодежный электорат, симулируя собственную молодость и здоровье. И то, и другое – правда. Жестокая, как пресловутая коробка из-под ксерокса, набитая долларами, которая как бы неизвестно откуда взялась и неизвестно куда делась в ходе кампании «Голосуй, а то проиграешь!» (1996), и проносили-то которую не кто-нибудь, а политтехнолог Евстафьев (правая рука А.Б. Чубайса) и шоу-продюсер Лисовский (владелец дискотек, рекламных агентств, и издательств). Но могли ли алчность и властолюбие использовать рокопопс так откровенно, если бы не чувствовали, что общественность в глубине души парализована? Людям претят, конечно, фокусы рокеров (типа того, что на сцене ломают гитары, прыгают в зал на головы зрителей и т. п.), им омерзительны девиантные нравы поп-звезд (типа того, что «двое гитаристов из знаменитого «Rolling Stones» насчитали за два года 287 и 130 подруг «группи» на каждого) (Стрелец М. Таланты и поклонники или язва желудка предпочитает тяжелый рок // Южные горизонты. – М., 15–25.08.01), но они боятся хоть словом повредить андаграунду, потому что только от бунтующей молодежи ждут справедливости и преображения. Это похоже на то, как в средневековье овладела умами невообразимая идея: «Если тяжеловооруженные рыцари не могут отвоевать Иерусалим у неверных, значит, для святой цели нужны безгрешные души, значит в крестовый поход нужно … послать детей». Не стоило бы нам питать еще и эту иллюзию, потому что наш новый «крестовый поход детей» уже был.

В 1993–1996 гг. Психологическая служба газеты «Российские вести» анализировала процесс смены поколений в ходе перестройки. Некоторые выводы весьма характерны: «Идеология застоя была психологически обречена, потому что действительно талантливая и нравственная молодежь не хотела иметь с ней ничего общего… Рок-движение 70–80-х гг. …– неопознанный крестовый поход детей… Рок-музыка нейтрализовала эстетическое воздействие охранительного искусства. Рок-движение стало одним из сильнейших факторов, сформировавших в молодежной среде что-то вроде идиосинкразии ко всей системе официальных ценностей. Как и в средние века, крестовый поход детей дезавуировал самое идею крестовых походов. Другое дело, что идиосинкразия – это все-таки болезнь. И сейчас рок-движение напоминает не азартные ватаги крестоносцев, а огромный полевой лазарет после отчаянной и плохо подготовленной атаки. Хорошо, если десятая часть сможет без невосполнимых духовных потерь возвратиться из зоны культурно-нравственного нигилизма. И, как в средние века, самые благополучные – вожаки. Глядя на рок-кумиров, думаешь, что почти у всех почти все в порядке. Но сочтем ли когда-нибудь тех, кто стал наркоманом или прямо из подростковой «качалки» перешел в тюрьму, кто покончил самоубийством или просто впал в прострацию, к семнадцати годам исчерпав свой жизненный потенциал? Посмотрим на вещи прямым взором: тут не на что уповать и уже некого воспитывать. Здесь осталось место только для милосердия. Но если бы это и было ПОКОЛЕНИЕ, заглохла б, как сказал поэт, нива жизни. К счастью, никакие крестовые походы не могут соблазнить всех детей поголовно». (Психологическое обозрение «Поколение – это кто?» // Российские вести, 19.04.96) теперь, шесть лет спустя, очевидно, что выводы эти справедливы и даже могут быть заострены.

Во-первых, нужно чтить память погибших детских душ, потому что для дела свободы и демократии они значат больше, чем Горбачев, Ельцин, Гайдар, Чубайс и все олигархи вместе взятые.

Во-вторых, пора понять, что слава погибших не наследуется. У нынешнего рокопопса нет замечательного прошлого, а есть только стыдное настоящее.

В-третьих, следует в полной ясности видеть, как вместе с разрушением социально-нравственных предрассудков уходит и бунтующее поколение, а духовное возрождение может начаться только с того, что на авансцену выйдет уже другая молодежь, которой не коснулся опыт разрушения табу.

В-четвертых, и это самое оптимистичное, всегда, в любую эпоху и в любом поколении есть такие дети, подростки, молодые люди, которые не подвержены эйфории массового негативизма и не нуждаются в искусственном подогреве сексуальности. Это похоже на те нестандартные механизмы биологической мутации, которыми жизнь страхуется от повальных болезней и пороков и благодаря которым какой-то процент людей не заражается в эпидемию чумы, какой-то процент – не подвластен алкоголизму, кто-то – вообще не испытывает кайфа от наркотиков, а есть, как выяснили медицинские исследования, и такие, чья иммунная система не поддается СПИДу. Однако сложность социально-психологических процессов в том и состоит, что защитные механизмы здесь должны быть коллективными. И возникает вопрос прямой, неотступный и глубоко личный: А в состоянии ли молодые люди одни, сами по себе, укротить психологическую стихию переходного возраста, да еще под массированным давлением изощренного шоу-бизнеса?

Мальчишки и девчонки, которые всем хитам предпочли песню про «сеть стоматологии», вызывают восхищение. Какая великолепная ирония! Какая высокая брезгливость! И если бы о них можно было сказать: ПОКОЛЕНИЕ, – то дальше не о чем было бы беспокоиться. И проблема не в том, что их мало. Их, таких, как раз, очень много по городам и весям России. Гораздо больше, чем разных, там, «фэнов», «фанов», «пацанов» или «группи». Но это основание не для упований, а для заботы. Чтобы такие мальчишки и девчонки могли проявить свой талант, благородство и волю к жизни, нужно, чтобы взрослые проявляли интерес именно к таким человеческим качествам. Стыдно вспоминать, но важно осмыслить, почему Президент (!) России, добиваясь переизбрания по сценарию кампании «Голосуй сердцем!» (1996), с гордостью говорил перед телекамерами про своего внука: «Настоящий пацан!». За границей прямо противоположные приоритеты. Там скупают «русские мозги» и отбрыкиваются от пацанов «русской мафии». Похоже, наша «властная элита» готова всячески поддерживать рокопопсовый шоу-бизнес еще и потому, что подсознательно страшится интеллектуально продвинутой и духовно независимой молодежи. Впрочем, есть уже и другая социальная группа неподдающихся шоу-бизнесу.

Реальная ситуация. Ординарный шоу-мен с претенциозным прозвищем «Князь Серебряный» решил снять натурный клип ночью на сельском кладбище. А дело было на Северном Кавказе. Переоделся он в блестящий костюм и принялся танцевать в отблесках костра. Как вдруг из двух подъехавших автомобилей выскочили молодые люди и стали стрелять в воздух. Потом положили всех на землю, аппаратуру поломали, а солиста, директора и других, как они орали, сатанистов, побили. «В милицейских кулуарах, – пишет «Комсомольская правда», – высказывают мнение, что «Князь Серебряный» еще легко отделался – такой творческий «шабаш» в глухом районе мог бы закончиться трагически» (Кафтан Л. В Сочи избили Пенкина, приняв его за сатаниста // Комсомольская правда, 19.09.01).

Это, разумеется, нельзя одобрить. Но понять нужно. В самом деле, а как уважающим своих предков людям реагировать на публичное кощунство, оскорбляющее народную нравственность? Может кое-кто держит россиян за быдло, которое стерпит любые надругательства? Почему же дикое святотатство не было предотвращено цивилизованными методами? Да захоти «Князь Серебряный» потанцевать на могиле пусть даже собственного дедушки, это все равно было бы нарушением Закона об осквернении кладбищ. А может прав перестраховочный газетный заголовок, прошедший по совсем другому поводу, но теперь звучащий как опасливое предупреждение: «От народа явно ждут самосуда»? (Вечерняя Москва, 14.10.99)

Очень бы этого не хотелось. Мало ли что там может всплыть из древних пластов народной нравственности. А нынешним подросткам жить среди людей XXI века. Жить, и не поддаться давлению. Жить, и передать свои гены здоровыми. И для того им надо знать, что они – смертны, но что в мире много бессмертного. Говорить с подростками о смерти просто необходимо. Отрочество, вообще, самый философский возраст человека. Но прав гениальный Киплинг: «Смерть – странный товарищ для постоянного общения». Тем более, что при этом даже выдающиеся мыслители льстят и себе, и молодежи, возводя юношескую инстинктивность в перл создания: «Только потому, что есть отчаявшиеся, – можно еще сохранять надежду» (Г. Маркузе); «Студенческий бунт – огонь Прометея» (Ж.-П. Сартр); «Занимайся любовью, а не воюй» (Безымянный идеолог хиппи)… Такого рода высокие словеса можно обнаружить и в цитатниках хунвэйбинов, и в обоснованиях практики коллективного пользования наркотиками, и в рекламе рок-фестивалей, и в раскрутке хитов рокопопса, и в наставлениях для шахидов… И тут важно только одно: не покупаться на них, не пускать в оборот, ведь и спички – тоже необходимая вещь, но их приходится беречь от несмышленых детей и безумных пироманов.

Нетрудно представить, какой шоу-протест вызовет сама эта мысль о самозащите. Сюжет известный. Ревнители рокопопса, чуть что, начинают возмущаться, что нарушают их свободу творчества, затем плачутся, что им-де вводят цензуру, потом ужасаются, что возвернулся-таки «тридцать седьмой год», и переходят к намекам, что уже приготовлены, мол, и камеры для солистов и лагеря для подтанцовки. И что самое странное, все критики сразу смущенно замолкают, словно страшась «сыпать соль на раны». А почему, между прочим, не разобраться до конца? Спокойно и честно, чтобы мухи – отдельно, а котлеты – отдельно.

Прежде всего, следовало бы отделить собственно рокопопс от шоу-бизнеса. Потому как ровным счетом никакого отношения к «свободе творчества» шоу-бизнес иметь не должен. Тут другая высшая духовная ценность – «свобода торговли». Любая свобода не лучше и не хуже других. Но в каждой свои правила игры. И свои формы контроля за соблюдением этих правил. То, что делается сегодня в российском шоу-бизнесе: раскручивание определенного типа произведений; агрессивная реклама, нарушающая и «Закон о рекламе и рекламной деятельности», и «Международный кодекс рекламной деятельности», и «Свод правил и обычаев делового оборота рекламы на территории Российской федерации»; массовое распространение произведений, которыми следует торговать в специально лицензируемых заведениях (типа секс-шопов, оружейных магазинов и т. п.); организация в подростковой аудитории зрелищ, демонстрирующих сцены эротики и насилия, и т. п., – нужно рассматривать в Антимонопольном комитете, в Торговой палате, в Союзе промышленников, а главное, в судебных инстанциях по экономическим преступлениям. И оценивать исключительно в рублях, а не политических заклинаниях и моральных поучениях. Непривычно, конечно. Да и хлопотно. Но без этого российский шоу-бизнес срабатывает, как нео-совковый вариант Агитпропа, наложивший цензорскую лапу на самый массовый канал духовного воздействия. Если вдуматься, массовые зрелища – это самое могучее средство нивелирования вкусов, развлечений и удовольствий, утрамбовывающее, словно фантастический асфальтовый каток. А, как подметил тонкий аналитик массовой культуры Х. Ортега-и-Гасет: « Немногие вещи характеризуют эпоху столь же хорошо, как сумма ее удовольствий». Только не надо демонизировать шоу-бизнес, заводить идеологическую кампанию или еще что в этом роде. Это не сфера творческого производства, а аппарат коммерческого распространения. Необходимо и достаточно довести его до экономической прозрачности. И тогда станет ясно, что над многими беспросветными ныне проблемами массовой культуры и думать-то нечего, а стоит только посмеяться. К примеру, над пресловутой проблемой «политической цензуры».

Внутри непрозрачного шоу-бизнеса с неизбежностью возникает и цензура (предвзятость, сговор, самонадеянность), и коррупция (раскрутка за деньги, взятки за выход в эфир, поборы с артистов). Но страшилки о внешней цензуре – анахронизм. Может, кто из деятелей и мечтает самоуправствовать, да, как говорится, бодливой корове бог рог не дает. Государство не в состоянии эффективно контролировать массовую культуру. И глупо было бы к этому стремиться. Коммунисты пытались ввести абсолютную цензуру, но тем только стерилизовали свою собственную эстраду. А продуктивными шоу-жанрами стали политический анекдот, авторская песня, самиздат в философии и самострок в одежде. Конец – всем известен. И кто заводит речь о «введении цензуры», либо держит власть за людей недалеких и вздорных, либо тщится выдать за «призрак коммунизма» идею общественного контроля, которая, действительно, уже «бродит по Европе», материализуясь в разного рода «неправительственные комиссии», «гражданские инициативы», «некоммерческие организации». И здесь разговор может стать, наконец, предметным.

Очевидно, что только пристальное внимание негосударственных и некоммерческих организаций способно высветить дегенеративные тенденции в массовой культуре и общественной нравственности, напрямую не вмешиваясь ни в свободу творчества, ни в личное времяпрепровождение. А если одной только общественной укоризны окажется недостаточно, для того чтобы нейтрализовать постыдные соблазны, дикие выходки или цензурные эксцессы, то уже суд может, найдя достаточные основания, перевести конкретные прецеденты в юридическую плоскость. Всерьез с этим трудно спорить. Но у хитрецов от шоу-бизнеса наготове «убойный вопрос»: «А кто будет решать: что пропускать, а что запрещать, что порнография, а что безобидная эротика, что свобода выражения, а что оскорбление нравственности?».

Но кто-то же решает все это сегодня. И решает, как видно, отвратительно. Говорить, что все это стихийный беспредел артистических натур, все равно как утверждать, будто у бешеных денег шоу-бизнеса нет хозяина. Так, кто же эти люди, продвигающие порнографию смерти? Какое у них образование? Каковы их гражданские заслуги и моральные предпочтения? Кто санкционировал их цензорские привилегии? Чепуха какая-то получается. Чтобы торговать колбасой, надо иметь медицинский сертификат от фтизиатра, венеролога и т. д. А чтобы торговать духовным продуктом, похоже, достаточно завести клевретов в массовых коммуникациях, которые будут широковещательно долдонить, мол, кто угодно имеет право публично сказать и показать, что только захочет, где захочет и кому захочет. Когда-то М.Е. Салтыков-Щедрин сформулировал кредо некоего типа политиков: «Чтоб нам, мерзавцам, жить было вольготно и повадно, а прочим всем, чтобы ни дна и ни покрышки». Самое грустное, что такие аллюзии вызывает вопрос нужный, на который, действительно, важно иметь ответ. Если, конечно, задавать его без глума, а отвечать на него без шапкозакидательства. И заранее, а не задним числом.

Отрицательный опыт – тоже опыт. История российского шоу-бизнеса тоже учит. По крайней мере, тому, кого не следует приглашать в эксперты по вопросам массового искусства.

Владельцы дискотек, издательств и студий, продюсеры, диск-жокеи и прочие шоу-мены живут по принципу свободы торговли. И не нужно ставить их в ложное положение, принуждая лично апробировать свой товар. Было бы даже негуманно, ставить порядочных людей в ситуацию, когда приходится идти против либо своих моральных принципов, либо собственного денежного интереса.

Нет нужды обращаться и к работникам инфраструктуры шоу-бизнеса: критикам, обозревателям, журналистам. Они живут в сфере свободы слова, которая ничем не ограничена, и могут широковещательно высказать любые суждения. И с ними вынуждены считаться все. Но проблема в том, экспертны ли эти суждения или несут в себе апломб и запальчивость богемных нравов около музыкально-литературной среды? Реальная ситуация: «Да что говорить о зрителях, – жалуется корреспондент газеты «Московский комсомолец», – когда даже у культурных людей нет чувства такта и шалят нервишки. Речь идет об уважаемом мною до 28 сентября Артемии Троицком, который в присутствии многочисленных свидетелей и работающей видеокамеры фирмы «Сорек-видео» пытался спровоцировать драку с корреспондентом «МК», автором этих строк. Вместо «здрасьте» и попытки выяснить, что же было на самом деле с Фестивалем свободы, им организуемым, грязные ругательства и рукоприкладство. Когда нет аргументов, в ход идут кулаки. И это со стороны человека занимающего ответственный пост на Российском телевидении. Но вместо статьи – применение физической силы. Стыдно и глупо…» (Шавырин Д. По милицейским сводкам – в книгу Гиннеса // Московский комсомолец, 01.10.91). Эта среда порождает причудливые метаморфозы личности. (См., напр.: интервью Светланы Сорокиной в комсомольская правде «Женьку Киселева мы дразним порнозвездой». Принимать здешние мнения о феноменах массовой культуры за солидную экспертизу, по меньшей мере, наивно.

Наконец, было бы неосмотрительно доверять экспертные решения высоким чинам исполнительной власти. Нельзя требовать, чтобы человек судил об эстетике, как Маяковский, «становясь на горло собственной песне». А личный вкус, к примеру, члена правительства, будучи высказан публично, становится самоорганизующейся директивой вполне официального свойства. Реальная ситуация. На государственном (!) телеканале «Культура» (!) в программе «Культурная революция» прошло ночное ток-шоу с обсуждением роли «ненормативной лексики» в современном общении. Говорили кто что. Но общее мнение склонялось к соблюдению приличий, пока проводивший дискуссию Министр культуры РФ не высказался в том смысле, что мат – это органическая часть русского языка и соответствующее словоупотребление вполне правомерно. Реакция общественности была довольно-таки острой и, мягко говоря, неоднозначной. Однако одиозное ток-шоу было вскорости повторено уже в прайм-тайм. И реакция оказалась более податливой, хотя и с оттенком иронии. Так что новая директива Министра, с позволения сказать, культуры будет, видимо, весьма эффективной. Как все-таки хорошо, что по Конституции исполнительная власть отделена от законодательной.

И хорошо, что законодательная власть может принимать решения только большинством голосов. Если бы принимались всерьез речения о культуре какого-нибудь Жириновского, Шандыбина или Юшенкова, российская духовность раздробилась бы в злобящиеся друг на друга куски до полной турбулентности.

Приходится с грустью констатировать, что готовых экспертов в стране либо нет, либо совсем мало. Но зато много людей потребляющих рокопопс. И значит, можно найти достаточно объективных, понимающих и щепетильных людей, которым можно доверить определять, что порнография, а что безобидная эротика, что свобода выражения, а что вздорное своеволие и т. п. Следует привлечь к экспертизе людей массовых интеллектуальных профессий: школьных психологов и вообще учителей, врачей и медсестер, научных сотрудников и заводских инженеров, менеджеров и предпринимателей среднего бизнеса, домохозяек с высшим образованием и т. д., – которые, собственно, и определяют тонус общественной нравственности и уровень спроса на популярное искусство. Разброс мнений будет, разумеется, невообразимым. Но их можно интегрировать в содержательно однозначные и юридически доказательные обобщения, с помощью современных методов научной проработки массового материала, включая специальные контент-аналитические приемы, матрицы психотехнического анализа рекламы, имиджмейкерские техники, модельные фокус-группы и т. п.

Не стоит строить иллюзий. Во-первых, штат аналитиков будет формироваться медленно. Но сформируется, если не требовать («Вынь да положь!») готовеньких, и чтоб без страха и упрека, а подбирать испытуемых, проявляющих устойчивый интерес и способности, и отбраковывать тех, кто сам не знает, чего ему хочется, или податлив к нажиму со стороны. Во-вторых, научный аппарат содержательно однозначной и юридически доказательной экспертизы сложится не сразу. Но сложится, если не замахиваться («Сейчас и навсегда!») на изречение абсолютных истин, а находить адекватные решения. В-третьих, адепты рокопопса и клевреты шоу-бизнеса будут демагогировать изо всех сил. Но останутся без аргументов, если не распалять («Запретить, однозначно!») политическую страсть, а, демонстрируя полный иммунитет к «порнографии смерти», проявлять гуманность к жаждущим свободы творчества и строгую лояльность в деле защиты общественной нравственности. Примерно как в анекдоте, которому можно придать символическое значение уже потому, что записан он все в той же московской школе № 1158:

«Два пьяных мужика забрели ночью на кладбище. Видят – между могил сторож ходит. Спрятались за памятником и решили его напугать. Выскакивают и кричат: «У-у-у!!!»

Сторож – ноль внимания.

Мужикам все надоело, решили уйти. Только подходят к калитке, а сторож их сзади лопатой:

– Гулять – гуляйте, а за территорию – ни-ни!»

Цит. по: Пронина Е.И., Пронина Е.Е. Рокопопс: порнография смерти // Государственная служба. – 2002. – № 5.

Содержание

Программа. 3

Литература. 7

Дайджест ключевых научных исследований по основным разделам курса. 8

Парадигмы мышления и формы творчества. 8

Фрэзер Дж. Золотая ветвь. 8

Магическое мышление и мифологический текст. 10

Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. 10

Рационалистическое мышление и убеждающий текст. 15

Эббингауз Г. Смена душевных образований. 15

Позитивистское мышление и прагматический текст. 18

Уотсон Дж. Б. Бихевиоризм. 18

Драйв-мышление и гедонистический текст. 19

Фрейд З. Я и Оно. 19

Гуманистическое мышление и смысловыявляющий текст. 24

Маслоу А. Самоактуализация. 24

Франкл В. Поиск смысла жизни и логотерапия. 28

Net-мышление и сетевой текст. 35

Пронина Е.Е. «Живой текст»: четыре стилевых признака net-мышления 35

Опыт конкретного психологического исследования в журналистике. 41

Пронин Е.И., Пронина Е.Е. Коммуникативная открытость и информационная безопасность: пределы и гарантии. 41

Психологическая служба редакции. 47

Психологическая служба «РВ». Месть и лесть. 47

Пронин Е.И., Пронина Е.Е Рокопопс: порнография смерти. 53

* «Не для того вы были созданы, чтобы жить подобно животным, а для того, чтобы следовать по пути познания и добродетели» (Данте).