Лирический герой поэзии Э. Межелайтиса.

Эдуардас Межелайтис проявил себя как стихотворец яркого лирического дарования. Творчество Межелайтиса питалось живительными источниками литовского фольклора, лирический герой его поэзии ощущал неразрывную связь со своим народом и близкий природой. Ранняя лирика поэта по своему пафосу и стилю близка традициям поэзии С. Нерис и С. Есенина. Его стихи - оригинальный сплав поэтической публицистики и лирической прозы. Это искренний разговор поэта о себе, о поэзии, об искусстве.

В 1956 году издал сборник лирических стихов «Мой соловей» (на литовском языке).Книга «Мой соловей» был встречена в Советской Литве как своего рода поэтический манифест. В книге «Мой соловей» особенно значитель­но прозвучали строки о верности поэта народу:

Ветры ночью шумели, и молния жгла,

Туча серая листьев касалась.

Но дубовую ветвь оторвать от ствола

Не могли они — не отрывалась.

Этот ствол — мой народ. Он меня воспитал,

С ним идти никогда не устану.

Все песни спою, что в народе слыхал,

Песчинкою легкою стану.

Символический смысл в книге «Мой соло­вей» приобрели талантливо написанные Межелайтисом строки о старой, уже столько раз воспетой в поэзии деревенской избушке. Новые жизненные горизонты, широкие дали влекут поэта, и он, словно с дорогой старенькой бабуш­кой, прощается со старой традиционной литов­ской деревней.

В стихотворении «Поэту» Меже­лайтис как бы прочерчивает траекторию поэ­тического полета:

Сокол в синее небо стремится,

Не пугают его непогоды.

Что ж ты бьешься, как малая птица?

Ведь и ты соколиной породы!

Когда типографские машины еще печата­ли сборник «Мой соловей», Межелайтис уже взошел на палубу корабля, чтобы повидать чу­жие земли. Поэт побывал во многих городах Европы, в 1957 году ездил в Индию, а позже - в Северную и Южную Америку. Весь земной шар становится для поэта знакомыми близ­ким. «Мир, казавшийся когда-то таким боль­шим, постепенно начал сжиматься, уменьшать­ся и весь уместился в моем небольшом сердце. Но теперь он волновался, стучался в стенки сердца, стремясь вырваться из него». Так родилось несколько книг поэта о современ­ности, о стоящем в центре ее человеке эпохи. Первой из этих книг был сборник стихо­творений «Чужие камни» (1957). В этой книге выявляются новые черты творческого облика Межелаитиса. Перед нами широкая панорама западного мира с его высокой цивилизацией, замечательными памят­никами культуры и резкими социально-истори­ческими контрастами. Межелайтис задумы­вается над целым рядом явлений, которые до этих пор не попадали в поле его творческого зрения. Беспокойно и драматично звучит его поэтический голос:

Я слышу грозовые выстрелы,

И вижу я зигзаг мгновенный

-То кровь, горячая и быстрая,

Струится по гигантским венам.

Поэт держит на ладони крохотную песчинку - и видит в ней все противоречия эпохи:

Песчинка на моей большой ладони,

Былинка в океане бытия

Иль капля влаги в океанском лоне,

Скажи мне, чья ты , правды не тая.

Поэт с глубоким чувствам рассматривает в Париже «кружочек света» - монету франк, на которой выбиты слова «Свобода, равенство, братство».

Созерцание великих памятников «отлетевших столетий» не может заслонить поэту живую

жизнь:

Где вы, цезари,- мира владыки?

Только мертвых развалин каменья.

А ромашке веселой и дикой

Солнце светит средь праха и тленья.

Поднимая французского мальчугана на руки, поэт вспоминает своего сына и надеется, что

Мальчуганам дружбу принесут года.

Настоявшие дома они построят

И не будут разрушать их никогда.

В книге «Чужие камни» Межелайтис очень часто вспоминает Литву, живописные берега Немана и Балтики. Родной край все еще остает­ся как бы лирическим центром переживаний поэта, его размышлений. Среди развалин ста­рого Рима, в шумных кварталах Парижа поэта неожиданно посещает грусть:

Где ты, Неман, где ты, крап родной,

Теплый пар над пахотой весной!

Но наряду с нежной любовью к Литве поэтом все сильнее овладевает чувство любви ко всему Человечеству. Понятие и ощущение родины для него, становится шире, богаче. Чело­век везде должен чувствовать себя дома, вся планета должна стать для него своей. Герой Межелайтиса воспринимает мир большим серд­цем, для которого самое страстное желание - видеть все человечество одной брат­ской семьей.

Чем больше познает поэт окружающий его мир, тем сильнее он жаждет согреть этот мир огнем своего сердца. Это стремление в полной мере проявилось в стихах, вошедших в следующий с6орник Э. Ме­желайтиса - «У подножия звезд». Ра­кета, пущенная рукой советского человека, от­крыла не только новые космические, но и новые поэтические горизонты. Вся земля теперь ста­новится подножием звезд, вся планета словно 'превращается в постамент для человека новой эры. И не случайно в этой книге, помимо ранней лирики и стихов об Иидии, основное место занял поэтический цикл «Человек».

2. Философская насыщенность поэзии Э. Межелайтиса. Тема человека в природе и обществе («Человек»).

Событием в творческой биографии Эдуардаса Межелайтиса и во всей советской поэзии был выход сборника стихов «Человек» (1961; Ленинская премия, 1962). Эта книжка - ликующий гимн Человеку, его Земле, и в то же время её автора тревожат судьбы всего человечества, его грядущее.

Слово человек всегда звучало гордо для потов, всегда с уважением произносилось писателями. Современное звучание этой темы удачно охарактеризовал сам Межелайтис: «Мне ничего не пришлось изобре­тать и придумывать в своей книге. Случилось так, что сама жизнь сконцентрировала все вни­мание на объекте, наиболее достойном внимания поэта – Человеке».

В свое время этого Человека основательно затмил культ одной личности. Когда этот культ был устранен, на передний план во всем своем Величии выступил Человек - великий и прос­той, во всей своей красоте. Это и стало главным мотивом моей книги. Книгу поэзии трудно комментировать. Поэт говорил, что он стремился написать программную книгу о Человеке - своего рода поэтическую деклара­цию Человека.

Величественный образ Человека не возник в творчестве Межелайтиса внезапно.

Поэт всегда с большой любовью всматри­вался во все, что его окружало: «земной» мир, с его природой, людьми труда, который всегда был бли­зок ему и понятен:

Дорого все мне, земля, в твоем мире:

Кажется, птице помог бы

Летать, дереву - ветви

Ρаскинуть пошире,

Озеру - морем бушующим стать.

Сохраняя это необходимое для каждого поэта чувство участия, интереса ко всему чело­веческому в новой своей книге Межелайтис все-таки по-иному видит мир и человека в этом мире: человек для него теперь не столько кон­кретная личность, сколько сущность бытия, сим­вол Человека ХХ века, но символ, несущий приметы эпохи и Родины. Человек Человече­ства у Межелайтиса - это человек, совершив­ший Революцию, советский человек, осознавший себя хозяином Вселенной.

Лирический ге­рой поэта - Человек Победитель, Властелин земли и Космоса:

Вот я победителем стою

У подножия тысячелетий.

Мысль моя

Преодолела горы,

Вырвалась

В 6есние просторы.

Поэтические образы этого цикла стихов Межелайтиса озарены светом философских раз­мышлений о смысле жизни человека, о его исторической судьбе, о его месте в природе и обществе. Эти раздумья важны для нас не только тем, что они выражают стремление поэта-гуманиста решить многие проблемы со­временности, но и как попытка художника со­здать образ героя, у которого «теперь в груди миллионы бьющихся сердец».

Это в самом широком смысле слова гума­нистическое мировоззрение поэзии Межелай­тиса действенно, активно, нацелено против ни­гилистического отношения к человеку, к исто­рии, это - спор с искусством безнадежности и пессимизма, борьба с антигуманистической эстетикой и философией модернизма. Как бы обращаясь к тем, кто на мировом форуме ис­кусства цинично отвергает Человека, Межелай­тис объявляет свое эстетическое кредо:

Мощь, что крушит континенты!

пенные ленты!

Вы дороги мне,

вы мне любы.

Целую вас,

губы в губы,

Славлю вас..

снова, снова!

жизнь -бурное море!

я повторяю их снова…

Бушуйте, валы океана!

Я - с вами!

Зальем зту старую землю,

Украсим волнами.

0 море, с его берегами,

с его островами,

Я - с вами!

Ты - с нами!

Поэтизируя силу человека, высоту его ду­ха, красоту его тела, Межелайтис твердо опи­рается на гуманистические традиции класси­ческого искусства. Не случайно в его сборни­ках последних лет так много стихов, воспеваю­щих бессмертные образы классического искус­ства. Любуясь красотой и благородством чело­века, поэт вспоминает и античное прошлое, и искусство народов Востока, и мировую сокро­вищницу живопси, шедевры музыки. величайшие произведения мировой лите­ратуры. Мысль поэта устремлена к сложным тайнам мироздания.

Еще никогда поэтическое восприятие мира Межелайтисом не было столь объемным, испол­ненным такого размаха, такой экспрессии мыс­ли, как в «Человеке». Это не только зрелость та­ланта, но и своего рода знамение времени.

Межелайтис писал о том, что долго думал, кто он, человек, герой его книги? Литовец? Русский? Англичанин? Негр? И пришел к выводу, что прежде всего он - Человек. Когда-нибудь все-таки человек всей планеты будет, наверно, только Человеком. И разве этого ему будет мало?

Поэт начинает свою книгу стихотворением «Лира», в котором объединяет свое поэтическое кредо: струна его поэзии, как и песня жаворон­ка, как и сосна, что, «в земле укоренясь, до не­ба доросла»,- это струна «восторгов и страда­ний», поднимающая «землю к солнцу», это крепкая нить, связующая их:

Взмахнy рукой,

Ударю по струне…

Сольются звуки труб,

Лугов и леса.

Нет лиры у меня.

Но струны нежных рук,

Простертые ко мне неудержимо,звучат

Сквозь клубы городского дыма…

Сливаются во мне

Ликующие звуки

Мелодии...

Перед нами вырастает герой цикла сти­хов - большой, прекрасный, могучий и свобод­ный человек: Подчинилась земля мне, и я

Одарил ее красотой.

Земля сотворила меня,

Я же землю пересотворил...

Это мировосприятие, пронизывающее лирику Межелайтиса, имеет глубоко философский смысл: так ощущает бытие человек, поборов­ший «отчуждение». Перед нами новый человек, в полном смысле этого слова, способный выразить человеческое отно­шение к людям, природе, труду, - ко всему окружающему его.

Человек - «как мост меж землёю и солнцем», по которому «солнце сходит на землю, а земля под­нимается к солнцу». Так стоит он, «прекрас­ный, мудрый, твердый, мускулистый, плечи­стый», бросающий на землю улыбки солнца. Но это не просто сильный человек, гигант воли и духа. Человек Межелайтиса не только 6лизок к солнцу и звез­дам. Он крепко стоит на земле, он «частица матери-земли», руки его «сопричастны любому деянью», в пределы его сердца «умещается все земное». Межелайтис лирической исповедью своего героя говорит от имени миллионов людей социалистического лагеря, что человечество от­ветственно за все, что совершается на планете, отвечает за все свои победы и поражения.

3. Жанровое и тематическое многообразие стихов сборника Э. Межелайтаса «Человек».

«Человек» был издан отдельной книгой в 1961 году на русском языке и вскоре стал известен не только во всех уголках Советского Сою­за, но и далеко за его пределами. В этом цикле поэт глубоко проник в дух времени, ярко выра­зил высокие идеалы социалистическом гуманизма, воспел Человека. В 1962 году за этот цикл стихов Межелайтис был удостоен Ленин­ской премии.

Аллегорическая анатомия человека в книге Межелайтиса превращается в анатомию века. 3а лаконичными названиями отдельных стихо­творений («Руки», «Сердце», «Глаза», «Губы», «Кровь» и Т. д.) скрываются широкие лирико‑философские размышления. Сохраняя целостность условного поэтического образа человека, поэт одновременно как 6ы расщепляет его на лирические монологи. В этих лирических моно­логах анализ сложных проблем времени носат характер конкретного разговора о вещах очень тревожных и близких сердцу каждого человека. Например, стихотворение «Голос» задумано как лирическое раздумье о трагической судьбе поэ­та в нашу эпоху, сотрясаемой войной со страшнейшим врагом человечества - фашиз­мом. Голос поэта в этом стихотворении:

Смерть и горе объявляю я врагам

И друзьям объявляю жизнь и счастье.

В жилах этого героя течет кровь Прометея, совершившего свой подвиг. Ради людей он готов на любые муки, потому что уверен, что огонь, принесенный им людям, теперь уже никто не потушит. Новый Прометей протягивает руку новому Икару нашего времени - космонавту («Икар»), который полетел к звездам не потому, что «счастья земного» ему «не успели отмерить, а потому, что ему на земле Не хватало Всего только - звезд под ногами. («Руки», «Трубы», «Частица матери-земли», «Любовь» , «Глаза» , «Губы» , «Женщина» и др.) . Могучая сила жизнеутверждения заключена для поэта в самом человеке, в совершенстве его красоты. Кровь сердца поет неумолчную песню жизни - о бессмертии народа, о могучих его руках, творящих чудо обновления природы.

В книге «Человек» звучит страстный гимн красоте женщины, «красному солнцу любимых губ» и «Мраморной белизне груди». Романти­ческими красками рисует поэт облик любимой, видит в нем олицетворение высокого нравствен­ного и эстетического идеала. Любовь к женщи­не он воспевает как высшее человеческое сча­стье, как источник полноты жизни. Эта любовь так же стихийна, свободна, могуча, как у героя античного мира и Возрождения. В женщине по­эта привлекает все то лучшее и прекрасное, что было воспета Рафаэлем, Леонардо да Винчи, Ренуаром, Дюрером...

Ты в моих помыслам такая: нагая, одним прикрытая листком античных статуй, как рыба белая стройна, ты, словно дерево ветвями, держишь в чудесных, длинных, узких пальцах плод яблони, как небольшое солнце, округлый золотой моток, как будто предлагая свить из него нить бытия. 0, сча­стье - создавать, творить!

Не только любимая, но и мать, мадонна Ра­фаля, Монна Лиза с «улыбкой золотой», ренуа­ровская возлюбленняя с телом, как «синелед­никовый снег»,- она одна и та же в разном. Любовь человека возвышает его, делает его сильным, способным подняться к звездам.

Но и любовь же не позволяет ему отрываться от земли.«Отблеск земного огня» волнует героя, «заблудившегося на Млечном Пути», и он возвращается к любимой на землю.Поэт верит в то, что человек создан для счастья, что быть счастливым - право человекана земле, а бороться за счастье - его долг:

Утром поднимаюсь с голубями.

Песня счастья над землёй несется,

Колокол лучи заколебали.

Сердце тоже вздрогнуло от солнца,

Утром им обоим неспокойно.

Счастье им вместить не удается.

Колоколу тесно в колокольне.

Сердце из груди на волю рвется.

Слышите биенье?

Чаще, чаще!‑

Буря мая колокол качает.

Сердце разрывается от счастья.

Колокол на части разрывает.

Колокол в моей груди ликует;

Торжествую - воспеваю, славлю.

Но не только теплый ветер дует ‑

задувает вьюга злая.

(«Сердце»)

Герой Межелайтиса - это человек, кото­рый «очеловечил» и весь мир. Все, что было на земле, все, что испытано человечеством, и все, что предстоит совершить человеку в будущем,- все это для него «свое», близкое, кровное.

Этот новый взгляд на мир поэт увидел в глазах первого космонавта, который принес на землю живой отблеск увиденного космического небосвода. Как далек этот взгляд от туск­лых, измученных и поникших глаз кресть­ян, изображенных на картине Репина! «Какой огромный скачок сделал человек от взгляда, запечатленного Репиным, до светлого сияния глаз космонавта!..»

Еще никогда человек не обладал такой мо­гущественной властью над природой и еще ни­когда так не чувствовал бесконечного ее богат­ства и величия, как в наше время. Но когда в руках человека такая власть, как важно, чтобы эти руки были руками доброго великана, готово­го победить все злые силы и направить все вет­ры и бури на пользу людям. Поэт верит в это, и именно здесь скрыт источник глy6окого гума­низма, глубокого человеколюбия цикла «Чело­век». Эти чувства вдохновили Межелайтиса на поиски нового художественного воплощения темы «Человек» - темы, кажущейся на первый взгляд абстрактной и не новой в поэзии.

Поэт рисует гиперболический Человек нашей планеты, возникающий на страницах книги Ме­желайтиса,- это образ поэтически-условный, символический, нарисованный романтическими красками. Величественный, стоит он, упирается ногами в земной пар и касается самого солнца.

Это - как бы суровая биография современ­ного поэта, биография человека нашего вре­мени. Трагический опыт века -вот один из горьких источников гуманистического пафоса Межелайтиса. Ощущением трагического контраста между величием достижений человеческого ра­зума, разума человека космической эры, и ужа­сами античеловеческих преступлений нашего века пронизана атмосфера книги. Особенно тре­вожно и взволнованно эта драматическая тема звучит в стихотворении «Пепел», написанном под впечатлением посещения Освенцима - од­ного из самых страшных фашистских лагерей смерти.

Боль, которой еще мое сердце не знало,

Превратилась в колючий, соленый комок

И, хан пуля, в гортани навеки застряла,

Чтоб дышать я не мог и забыть я

Не мог. Я тяжелый, невидящий взгляд поднимаю

И от неба его не могу отвести,

Всем своим существом к человеку взываю,

Человеческий пепел сжимая в горсти.

Эти строки звучат как голос всего челове­чества, проклинающего убийства и злодеяния фашизма. Гуманизм героя глубок и жизнен. Он орга­ничен и естествен для Человека Революции, который презирает смерть и безгранично верит в светлое будущее земли.

Что мне смерть?

Перец ней властители бледнеют,

Но вовек не умирает в жизнь влюбленный.

Мне сегодня суждено уйти из жизни.

Но иду я с поколением счастливым.

И когда весенним ливнем радость брызнет,

Утолят мои страданья этот ливень.

4. Проблема своеобразия творческого метода Э. Межелайтиса («Человек»). Публицистический

пафос.

Книга «Человек» - не философский трак­тат. Однако в ней не прекращается спор с идеалистической философией, с идеалистическим пониманием человека и мироздания, на которое опираются многие современные модернистские направления в поэзии. Межелайтис поэтизиру­ет саму природу человека, высокую, духовную и одновременно земную, материальную:

Я расту из полевых цветов.

Из дождей и северного ветра.

Я — вода, погода, пламя, ветка

И движенье белых облаков.

Из снежинки я, из стебелька,

Из тяжелой ягоды осенней,

Из речного желтого песка,

Из зеленой поросли озимой.

Композиционная и ритмическая структура стихов Межелайтиса определяется лирическим потоком, который в книге «Человек» зачастую льется, как непринужденная поэтическая импро­визация, не всегда умещается в рамках четы­рехстрочных строф. Рядом со стихами, написан­ными по всем правилам классического стихо­сложения, здесь много свободных стихов, часто в довольно сложных ритмических сочетаниях. В отдельных стихотворениях, например, «Жен­щина», свободные стихи перемежаются с чис­той прозой, в которой едва ощущаются ритми­ческие колебания. В «Человеке» так же, как в других появившихся за последние годы книгах стихов, поэт избегает твердо устоявшихся, застывших поэтических форм. Он хочет, чтобы мысль и чувство (которые у Межелайти­са чаще всего эпически спокойны) текли естественно, свободно. Идя по этому пути, Межелайтис, может быть, и не всегда достигает совершенства (под­час поэтическая импровизация приводит его к многословию и растянутости).

Романтически-интеллектуальная книга «Человек» возродила и усилила в литовской поэзии метафорическое мышление, в развитии которого большую роль сыграло народно-поэтическое творчество. Межелайтис соединил поэтическую ал­легорию со смелой гиперболой, в его поэзии многообразие современной действительности часто звучит музыкой человеческой мечты.

Выросшая на глубоко национальной почве лирика Межелайтиса тесно связана с прогрес­сивной культурой всего мира. Для поэтического восприятия мира Меже­лайтисом характерна страсть познания и преоб­разования планеты. Лирический герой поэта отчасти похож на взрослеющего юношу, кота рый постоянно ощущает радость первооткрыва­ния. С каждым днем он поднимается к верши­нам жизни и все более широкие горизонты открываются перед его глазами. Это ощуще­ние молодости мира, разбуженного великими открытиями века; потрясенного поле­тами в космос; это состояние человека труда, вышедшего на огромную арену истории.

Познание и открытие сопровождаются не одной только радостью, но и глубоко тревож­ным чувством ответственности. Поэт как бы укладывает на ладони весь земной шар и раз­мышляет. Но размышляет не Гамлет, нет, о судьбе мира думает новый герой, который ве­рит в силу познания и гуманизм.

Книга Межелайтиса «Человек» - книга мыслей. А мысль требует абст­рактных формул выражения. И авторский образ Человека не только символичен, он вместе с теми конкретен; ибо воплощает в себе реальные черты современников и самого поэта. Состоящая из ряда стихотворений, книга в страстной, эмоциональной форме точно и образно воссоздает современную эпоху. Поэт успешно решает сложную задачу - соединить философичность мышления с конкретно-эмоциональной образностью. Поэтизируя человека, Межелайтис выделя­ет и возвышает прежде всего его чувство кол­лективизма, его тесную связь со всем человече­ством. Величественный и прекрасный, человек Межелайтиса ничего не имеет общего с сегод­няшней модернистской литературой запада, превозносящей некоего сверхчеловека, гордо не­сущего муку одиночества. Во многих стихотво­рениях Межелаитиса лирический герой говорит о себе, как о малой капле в великом океане че­ловечества («Капля», «Океан», «Музыка» , «Сердце», «Руки»). Это чувство связи человека со всеми людьми является одним из источников силы нового современного человека:

Нелегка правда трудная капли: я точу берега, разбиваюсь о камни.

Каждый вдох подчиняю заветам: выполняю свой долг - пребывать человеком. («Капля»)

Тесная связь героя со всеми тружениками земли и одновременно безмерное чувство свободы , - пожалуй, главные черты опоэтизиро­ванного Межелайтисом современника. Это ощущение полной, безграничной свободы и несвязанности и вместе с тем острое чувство своей личной ответственности за все происходящее в мире дает автору совершенно иной ракурс поэтического видения, новое ощущение красоты человека и жизни. Словно бесстрашный кино­оператор, вступивший на космический корабль, он свободно удаляется от земли и из далекой перспективы любуется планетой.

Я стою под звездным небом, надо - мною свод ночной,

золотинки звездных яблок нависают надо мной".

Я украдкой представляю, что огромный шар земной

Круглым яблоком свисает, нависает надо мной,

Словно с ветки - надо мной.

(«Яблоко»)

Человек жаждет большой, радостной люб­ви, которая бы «красоту земли повторила». Поэт прославляет любовь, отвергая робкую скованность, ханжескую стыдливость в отношениях мужчины и женщины, защищая право человека на полное земное счастье:

Я за грех, когда семя, взрасти успев,

красит тело, как землю,- щедро!

И не нравится мне, когда весь посев

одному достается ветру.

Воспеваемый Межелайтисом герой выра­стает перед нами как условный поэтический об­раз, как символ человечества. Среда, в которой он действует, и сфера его духовных интере­сов - весь мир, весь человеческий опыт. Перед поэтом стояла непростая задача - раскрыть внутренний мир этого героя, передать всю слож­ность его взаимоотношений со средой в лири­ческой исповеди.

Но в звездных просторах космоса поэт тоскует по «соленым поцелуям» любимой женщины, припоминает, как пахнет соль и хлеб. Из космических далей, открывших людям новую, еще никем не виденную красоту нашей планеты, поэтический объектив Межелайтиса неожиданно нацеливается на маленькую точ­ку - на губы человека, истомившиеся в жажде счастья, улыбающиеся «радужной аркой»:

Эти губы не в силах

жить без сладости ягод,

и соли морской,

небес темно-синих,

беседы мужской.

Губы ждут папирос,

Губы жаждут и меда и чаю.

на каждый проклятый вопрос

немедленно отвечаю.

(«Губы»)

5. Романтический бунт Лиончины и его последствия (роман М. Слуцкиса «Поездка в горы и обратно»).

Сестра Алоизаса Губертавичюса Гертруда хотела самого лучшего для своего младшего брата. Он должен был стать искуплением ее вольных или невольных ошибок, оправданием усилий, наградой за многолетнее самоотречение. Завтрашнюю славу Алоизаса героиня Слуцкиса воспринимала как венец самых смелых своих мечтаний.

Выросший в атмосфере неусыпной опеки, Алоизас Губертавичюс той же опекой и сформирован. Его индивидуальное “я” стиснуто в гранитных берегах долга и регламентаций. Внутренне он давно проникся ощущением своей исключительности. Оно сквозит и в менторской интонации, и в педантической требовательности к другим, и в нескрываемой брезгливости ко всему, что отвлекает от письменного стола, от академических занятий.

Алоизас Губертавичюс ревностно охраняет от презренной прозы быта свой кабинет, свой интеллектуальный мир. Дабы не опроститься, не угодить в тенета обыденности. Уж кто-кто, а он не имел права увязать в мелочах. Возвышенная гармония духа, благословенная “чистота просторов эстетики” были несовместимы с ними. Даже хождения по больницам или участие в похоронах выглядели непростительной саморастратой.

Подобно скульптору, Гертруда создавала свой шедевр, решительно отсекая все лишнее, мешающее восхищаться совершенством творения. Создавала не для кого-нибудь — для самой себя.

Возводя вокруг своего кумира неприступные стены, Гертруда и ставшая его женой Лионгина не спасали, а губили его. Оберегали не от презренной суеты, но от самой жизни. Хлопотной, порой хаотической, вздорной, мешавшей “реять в недосягаемых высотах” теории, но все же не выхолощенной, а настоящей. Ведь эти восхитительные высоты безмолвны, пустынны. В их разреженной атмосфере нет места гомонящей житейской ярмарке, но нет места и любви. Брезгливо отшатнувшись от неупорядоченных фактов, от “потных человеческих тел”, Алоизас обескровил и обесцветил свое творчество. Не потому ли отточенные строки, выходящие из-под пера мужа, поражали Лионгину бесстрастной академичностью: “Он не скрывал своего пренебрежения к тому, что не есть искусство или мысли о нем, и в первую очередь к жизни простого человека”.

Воцарившийся общественный штиль, сиречь застой, был просто-напросто затишьем перед грозой. Опостылевшая официальная риторика не по дням, а по часам превращалась в бессодержательную, фальшивую оболочку. То, что эвфемистически именовалось с трибун отдельными недостатками, недоработками, упущениями, исподволь формировало двойную мораль. Одну - для службы, для активов и партсобраний, другую — для практического обихода. Одну - парадную, чинную, другую — закулисную, изнаночную, зато прагматичную, по-хозяйски использующую то, что якобы безоговорочно осуждалось, — систему блата, протекций, знакомств, взяток, валютных приманок. В этом смысле поразительна метаморфоза главной героини “Поездки в горы и обратно”. Разочаровавшись в своём мужн Алоизасе, устав от его менторства, апломба и педантизма, от роли заложницы его необыкновенного предназначения, она круто, но уже по собственному почину меняет судьбу. И не чуть-чуть, а самым радикальным образом. Откуда что взялось! Уже не затюканная машинистка, не серая конторская мышка, но излучающая энергию мать-начальница, предводительница, командирша, играючи манипулирующая расхристанной артистической богемой, оказавшейся во вверенном ее попечению вильнюсском Гастрольбюро.

Пустившись в автономное плавание, Лионгина без сантиментов выбрасывает за борт психологический балласт, доставшийся ей от супруга, — всю эту скованность, застенчивость, манеру держаться на втором плане. Она решительно выходит из тени, чтобы жить не по чужому, а по своему сценарию, чтобы в полный голос заявить о себе и не дожидаться манны небесной, а добиваться ее. Трепет перед Алоизасом, перед чиновными кабинетами остался позади — теперь она сама хозяйка положения. И все ей по плечу — любая заграница, любой дефицит, любая блажь.

Это человек словно из перестроечного времени. Уж очень легко вообразить себе Лионгину не в обшарпанных коридорах почившего в бозе Гастрольбюро, а в щегольских интерьерах современного офиса. Просто вылитая бизнес-леди, деловая женщина пореформенного образца. Коммерческий нюх, умение с завидной точностью просчитать конъюнктуру, сопоставить возможные выгоды и риски. Вплоть до безразличия к моральным издержкам, входящим в накладные расходы предприимчивости. Это еще не рынок, но его преддверие, психологическая подготовка, выдвижение на стартовые позиции.

6. Роль сюжетной линии Яунюса Валюса в романе М. Слуцкиса «Лестница в небо».

Старый хуторянин Индрюнас прячет своего сына Юргиса с одной стороны от «лесных братьев», с другой — от пришедших к власти коммунистов. Молодой человек не выдерживает и кончает жизнь самоубийством. Роман известного литовского писателя М.Слуцкиса "Лестница в небо" рассказывают о сложном послевоенном времени в прибалтийской деревне, о борьбе с врагами Советской власти. Это движение от абстракций к реальности стало камертоном новой литовской прозы. Расставаясь с канонизированными классовыми схемами, она пробивалась к противоречивой, болезненной, однако же целительной правде. И ее молодые мятущиеся герои выступали провозвестниками сдвигов в самом сознании общества.Динамика “Лестницы в небо” — это непрерывное чередование контрастов.Жажда раскрепощения — и повальная подозрительность. Декларации о якобы наступившей свободе — и расплата за неосторожно брошенное слово. Комсомольский задор против лесных братьев, но и страх перед наводившими порядок народными защитниками. Не просто сумятица, а бросающая из огня да в полымя расстыковка чувств.

Слуцкис ставит своего героя, восторженного, экзальтированного, нацеленного на воспевание победившего строя Яунюса Валюса в такое положение, когда все его поступки вступают в разлад с привычной логикой и здравым смыслом, когда он действует вопреки тому, как намеревался и обязан был действовать.
Преломляется в сознании двух молодых героев: студентов Валюса и Индрюнайте, вступающих в жизнь с разным богажём духовного опыта. Валюс – романтик, живёт будущим, сын погибшего фронтовика, чистая анкета – вносит уверенность в успех, максималист – жизнь ему лишь радостные сюрпризы – считает он.
Образ лестницы в небо – проходящая через всё произведение метафора – она символизирует и чистолюбивую мечту Валюса, и романтический порыв и вызов приземлённости обыденному. Образ лестницы в небо вынесенный в эпиграф задаёт роману полимичность. Способность или неспособность видель и подняться по лестнице, определяет не столько кругозор героя, сколько духовный и душевный потенциал.
Из письма Слуцкиса: “Каждое поколение, а значит, и мое, делает одну и ту же ошибку: мы держимся своего опыта и недооцениваем запросов молодежи”.

Вся проза писателя настроена на сверку эпических часов истории с индивидуальными наручными или карманными часиками отдельного человека. Этот бег времени не знает статики — лишь безостановочное движение, то видимые, то подспудные переходы из одного состояния в другое. Любая успокоенность чревата искажением перспективы, подменой конфликтной динамики пусть удобными, но омертвевшими, обрекающими на слепоту догмами.

7. «Поездка в горы и обратно» М. Слуцкиса- роман эмоционально-нравственных перевоплощений. Смысл заглавия романа.

Повествовательная фабула романа “Поездка в горы и обратно” насыщена подробностями быта, кипением сиюминутных страстей, превратностями любовных смут, служебных интриг. Этот натиск закабаляющей, перемалывающей романтические порывы рутины в природе вещей, но он-то и таит в себе предвещающую завтрашние потрясения инерцию. И потому для нравственной позиции прозаика одинаково значимы и способность личности сохранить свой собственный голос, свою идентичность, свою верность предназначению и ее же чуткость к ритмам обновления, готовность к преодолению стереотипа. Долг перед собой предполагает не меньшую ответственность перед окружающими, особенно перед людьми идущего на смену поколения. Недаром фирменный слуцкисовский императив гласит: человек, творящий жизнь, творит ее не только для себя. Роман “Поездка в горы и обратно” стал попыткой воплощения этой философской, исследовательской установки, зоркой разведкой меняющихся под диктовку современности стимулов человеческой самореализации.

Сестра Алоизаса Губертавичюса Гертруда хотела самого лучшего для своего младшего брата. Он должен был стать искуплением ее вольных или невольных ошибок, оправданием усилий, наградой за многолетнее самоотречение. Завтрашнюю славу Алоизаса героиня Слуцкиса воспринимала как венец самых смелых своих мечтаний. Этому мальчику по ее чертежу была с детства запроектирована роль знаменитости. Он призван был возродить достоинство давно обедневшего, омужичившегося дворянского рода Губертавичюсов, вывести его из глухого прозябания. Алоизас обязан был ежедневно, ежечасно помнить, что он не такой, как все, что его “ждет неповторимая, а может, и необычайная судьба, что перед ним неизвестно какая, но великая роль”. Свою честолюбивую программу Гертруда претворяла в явь, не считаясь ни с чем. Она оберегала своего любимца от любого сквозняка, от травмы, порчи или дурного глаза. Смирившаяся с тем, что отец и младший брат Таутвидас угасают от туберкулеза, она бдительно следила, чтобы ни одна палочка Коха не пристала к ее избраннику. И не чахоточным, а ему подкладывала за трапезой лучшие куски. Какие бы драмы ни разыгрывались под крышей дома или окрест него, они не должны были задеть наследного принца своим черным крылом.

Принципы Гертруды не отягощены какой-либо сентиментальностью. Устремленные к заветной стратегической цели, они бестрепетно отбрасывают все обременительное, отодвигающее результат. “Необходимость — не подлость”, — так спустя годы отчеканит героиня. Не столько цинизм, сколько одержимость жрицы. Фанатическое служение идее. Слепое, не различающее добра и зла, вдохновляемое не истиной, но фетишем. Выросший в атмосфере неусыпной опеки, Алоизас Губертавичюс той же опекой и сформирован. Его индивидуальное “я” стиснуто в гранитных берегах долга и регламентаций. Внутренне он давно проникся ощущением своей исключительности. Оно сквозит и в менторской интонации, и в педантической требовательности к другим, и в нескрываемой брезгливости ко всему, что отвлекает от письменного стола, от академических занятий.

Алоизас Губертавичюс ревностно охраняет от презренной прозы быта свой кабинет, свой интеллектуальный мир. Дабы не опроститься, не угодить в тенета обыденности. Уж кто-кто, а он не имел права увязать в мелочах. Возвышенная гармония духа, благословенная “чистота просторов эстетики” были несовместимы с ними. Даже хождения по больницам или участие в похоронах выглядели непростительной саморастратой.

Подобно скульптору, Гертруда создавала свой шедевр, решительно отсекая все лишнее, мешающее восхищаться совершенством творения. Создавала не для кого-нибудь — для самой себя. А брат? Он был только подходящим материалом. Не целью, но средством.Эта изначальная уязвимость намерения существенна. Она в истоке всех прочих искажений, уводящих прочь от подлинности. Вместе с интонацией своей опекунши герой романа “Поездка в горы и обратно” перенял и ее повадки. От него точно так же, как от сестрицы, веяло холодом, чопорностью и высокомерием. Он мог вызывать уважение, почтительность, даже зависть к своей учености, но только не симпатию, не дружеское расположение.

Возводя вокруг своего кумира неприступные стены, Гертруда и ставшая его женой Лионгина не спасали, а губили его. Оберегали не от презренной суеты, но от самой жизни. Хлопотной, порой хаотической, вздорной, мешавшей “реять в недосягаемых высотах” теории, но все же не выхолощенной, а настоящей. Ведь эти восхитительные высоты безмолвны, пустынны. В их разреженной атмосфере нет места гомонящей житейской ярмарке, но нет места и любви. Брезгливо отшатнувшись от неупорядоченных фактов, от “потных человеческих тел”, Алоизас обескровил и обесцветил свое творчество. Не потому ли отточенные строки, выходящие из-под пера мужа, поражали Лионгину бесстрастной академичностью: “Он не скрывал своего пренебрежения к тому, что не есть искусство или мысли о нем, и в первую очередь к жизни простого человека”.

Из письма Слуцкиса: “…горы остаются. Хотя мои герои в течение своей жизни их уничтожают. Остаются хотя бы в идее автора, в “идее жизни”, Какими бы враждебными ни были обстоятельства, как бы мы ни пытались оправдывать поведение людей, отказавшихся от своего призвания, — не взирая ни на что, в жизни есть высоты. Иногда они заявляют о себе чистой идеей, иногда проявлением мира чувств, а иногда и деятельностью, за которую борется новое поколение. В жизни всегда есть горы”. Возможно, смысл названия и заключён в этих словах: мечталось о славе, о поднятии в горы, но пришлось вернуться обратно – ни к чему.

Проникновение в глубину человеческой психологии стал первый роман «Лестница в небо» 1964г. В романе писатель обратился к послевоенной обстановке в Республике. Действительность 1948г. Преломляется в сознании двух молодых героев: студентов Валюса и Индрюнайте, вступающих в жизнь с разным богажём духовного опыта. Валюс – романтик, живёт будущим, сын погибшего фронтовика, чистая анкета – вносит уверенность в успех, максималист – жизнь ему лишь радостные сюрпризы – считает он.

Образ лестницы в небо – проходящая через всё произведение метафора – она символизирует и чистолюбивую мечту Валюса, и романтический порыв и вызов приземлённости обыденному. Образ лестницы в небо вынесенный в эпиграф задаёт роману полимичность. Способность или неспособность видель и подняться по лестнице, определяет не столько кругозор героя, сколько духовный и душевный потенциал.
Хутор Индрюнасов – композиционное ядро романа, здесь сходятся основные сюжетные линии. В контексте семейство Индрюнасов – микромодель послевоенного образа, средоточие противоречивых тенденций. Отец Рамуне – Пятрюс – крепкий середняк, с презрением относится и к кулакам и к бедноте. Психологическая растерянность Пятрюся – следствие утраты жизненных ориентиров, он привык доверять тому, что материально; крушение материальных основ делает его мрачным, озлобленным и недоверчивым к людям.

Символ – глина, вязкая земля, не отпускает Пятрюса, его жену и их детей. Рамуне отстаивает в романе право не только чувствовать землю, но и голубое небо над головой. Втянутая в водоворот привычной жизни, Рамуне настойчиво противится, стремится сохранить суверенитет внутреннего мира, личности, право человека на духовный рост. Рамуне восстаёт в романе не против отца, а против того, «что стоит за ним»: против страха перед неизвестным, заставлявшим из-за погони за благополучием приносить в жертву близким. Жертвой этой стал брат Рамуне Юргис – он совершит самоубийство (отец прячет его от советов, чтобы сохранить рабочие руки).

Лирическое начало – достояние прозы эпического; союз этики с лирикой – прекрасная возможность социального, исторического и психологического исследования. Внутренние монологи выявляют героев изнутри, внутреннее «Я» героев эмоционально окрашивает героев, создаёт экспрессивность стиля. Подтекстовый слой романа образуют с теми, которые самым приземлённым символическим образом говорят о: а) биографии чемодана Рамуне; б) тема лестницы в небо; в) матрос.

Роман написан в свободноц ассоциативной манере, между тем он имеет строгую организацию и сюжетный рисунок. Особенность размышлять даётся только Рамуне и Валюсу, а Пятрюсу – автор не даёт возможности роста духовного.

9. Поиски социальных и нравственных ориентиров героями романа М. Слуцкиса «Лестница в небо».

Проникновение в глубину человеческой психологии стал первый роман «Лестница в небо» 1964г. В романе писатель обратился к послевоенной обстановке в Республике. Действительность 1948г. Преломляется в сознании двух молодых героев: студентов Валюса и Индрюнайте, вступающих в жизнь с разным богажём духовного опыта. Валюс – романтик, живёт будущим, сын погибшего фронтовика, чистая анкета – вносит уверенность в успех, максималист – жизнь ему лишь радостные сюрпризы – считает он.
Образ лестницы в небо – проходящая через всё произведение метафора – она символизирует и чистолюбивую мечту Валюса, и романтический порыв и вызов приземлённости обыденному. Образ лестницы в небо вынесенный в эпиграф задаёт роману полимичность. Способность или неспособность видель и подняться по лестнице, определяет не столько кругозор героя, сколько духовный и душевный потенциал.
Хутор Индрюнасов – композиционное ядро романа, здесь сходятся основные сюжетные линии. В контексте семейство Индрюнасов – микромодель послевоенного образа, средоточие противоречивых тенденций. Отец Рамуне – Пятрюс – крепкий середняк, с презрением относится и к кулакам и к бедноте. Психологическая растерянность Пятрюся – следствие утраты жизненных ориентиров, он привык доверять тому, что материально; крушение материальных основ делает его мрачным, озлобленным и недоверчивым к людям.

Символ – глина, вязкая земля, не отпускает Пятрюса, его жену и их детей. Рамуне отстаивает в романе право не только чувствовать землю, но и голубое небо над головой. Втянутая в водоворот привычной жизни, Рамуне настойчиво противится, стремится сохранить суверенитет внутреннего мира, личности, право человека на духовный рост. Рамуне восстаёт в романе не против отца, а против того, «что стоит за ним»: против страха перед неизвестным, заставлявшим из-за погони за благополучием приносить в жертву близким. Жертвой этой стал брат Рамуне Юргис – он совершит самоубийство (отец прячет его от советов, чтобы сохранить рабочие руки).