Многомерность повествования в романе Ч. Айтматова. Своеобразие творческой индивидуальности писателя.

Чингиз Торекулович Айтматов - замечательный современный писатель. Работая в литературе более сорока лет, он сумел ярко и правдиво отразить сложные и героические моменты нашей истории. Писатель и сейчас полон творческих планов, работает над очередным романом.

Родился Айтматов в 1928 году в далеком кишлаке Шекер в Киргизии. В 1937 году его отец, крупный партийный работник, был незаконно репрессирован. Именно тогда Айтматов получил урок чести: «На вопрос «чей ты сын?» надо, не опуская головы, прямо глядя в глаза людям, называть имя отца своего. Таков был приказ бабушки, матери отца». Давний урок чести стал принципом жизни и позже - творчества.

Писатель широко использует мифологию, даже сказку. Мифологизм Айтматова носит достаточно своеобразный характер. Современный мифологизм - это не только поэтика мифа, но и стоящее за ней мироощущение, включающее в себя сложный комплекс идейно-художественных воззрений.

Миф присутствует и в его «Белом пароходе». Вся жизнь мифа в повести реалистически соотнесена с действительностью: старый дед рассказывает внуку сказку, и внук, маленький мальчик, как это свойственно детям, поверил в ее правду. Айтматов, исподволь раскрывая нам внутренний мир своего героя, показывает, как в его богатом поэтическом воображении, постоянно творящем свои маленькие сказки (с биноклем, камнями, цветами, портфелем), может жить и «сказка» (так он называет миф) о Рогатой Матери-оленихе. Появление в местном заповеднике живых маралов поддерживает живущую в сознании мальчика легенду о спасительной Оленихе.

Второй глубинный план жизни мифа рождается за пределами повествования, уже в нашем, читательском сознании: природа - мать всего сущего на земле и человека тоже: забвение этой истины приводит к роковым последствиям, более всего чреватыми глубокими нравственными потерями, т.е. миф играет роль художественной метаморфозы для выражения этой мысли писателя.

Ч.Айтматов глубоко и верно изобразил нерасчлененное человеческое сознание, сумел войти в него. Писатель - реалист ставит перед собой задачу воссоздать своеобразный внутренний мир патриархального нивхского человека. Художник последовательно раскрывает новый для себя национальный мир, широко используя нивхский географический, этнический, фольклорный материал. Ч. Айтматов строит свой рассказ в привычном для него эпическом ключе, - снова широко используя повторы, рефрены, снова применяя технику авторского голоса в зонах героев, главным нервом по-прежнему остается поток сознания, позволяющий выявить тот тончайший психологизм, который ставит эту эпическую легенду в ряд современных произведений. И реалистические приметы не только быта (одежда, охотничье снаряжение, лодка-долбленка), но и времени, даны хоть и скупо, но точно и ясно, чтобы воссоздать определенный исторический момент из жизни нивхов.

Ч. Айтматов рассказывает быль как легенду, но мы все равно воспринимает ее как быль. Это происходит потому, что, ставя перед собой задачу создать легенду, миф, Айтматов лишает повествование присущих мифу условностей и, окуная нас в мир реальности, тем самым разрушает миф.

Само же действие произведений, поступки героев, движение сюжета лишены мифической чудесности. Ч. Айтматову же принципиально важна правда. Это - его позиция, его писательское кредо.

В романе “И дольше века длится день” существует как бы несколько пространств: Буранного полустанка, Сары-Озеков, страны, планеты, околоземного и дальнего космоса. Это как бы

одна ось координат, вторая временная: воедино связываются далекое прошлое, настоящее и почти фантастическое будущее. Каждое пространство имеет время, все они взаимосвязаны между собой.

Из этих взаимосвязей, которые возникают благодаря сложному композиционному решению, рождаются метафоры и ассоциативные образы романа, придающие глубину и выразительность художественным обобщениям писателя. В самом начале романа стрелочник Едигей разведет все три

времени; литерный уйдет в будущее на космодром Сары-Озек, сам Едигей останется в настоящем, а мысли его унесутся в прошлое. С этого момента категории времени будут существовать в разных мирах и развиваться параллельно. Соединятся, сомкнутся они лишь в финале романа в страшной картине апокалипсиса. “Небо обваливалось на голову, разверзаясь в клубах кипящего пламени и дыма... Человек, верблюд, собака — эти простейшие существа, обезумев, бежали прочь. Объятые ужасом, они бежали вместе, страшась расстаться друг с другом, они бежали по степи, безжалостно

высветляемые гигантскими огненными всполохами...”

Местом встречи времен стало древнее родовое кладбище Ана-Бейит, "возникшее на месте гибели матери, убитой рукой сына-манкурта, изуродованного средневековыми жуаньжуанями.

Новые варвары построили на родовом кладбище космодром, на котором в толще земной, в прахе предков до поры до времени таились ракеты-роботы, замкнувшие, казалось бы, разорванную связь времен по сигналу из будущего, вознеслись над миром силы зла далекого прошлого, невероятно жестокого с точки зрения настоящего. Так в романе Ч. Айтматова переплетаются образы пространства — времени, героев, мысли и чувства и рождается удивительно гармоничное единство, особенно необходимое в наш век не только из-за вторжения научно-технических свершений в область фантастики, но скорее потому, что противоречив и дисгармоничен мир, в котором мы живем.

Оригинальность мифа заключается в том, что прошлое тесно переплетается с современностью, а значит, что люди нашего времени обращаются к прошлому, а у Ч. Айтматова прошлое - миф. Поэтому у писателя проблематика современности раскрывается в мифах.

Айтматова интересуют идеи планетарного масштаба. Если в повести “Первый учитель” писатель сосредоточивался преимущественно на своеобычии киргизской любви, жизни, культуры и, как теперь выражаются, ментальности, то в романах “Плаха” и “И дольше века длится день”, он проявил себя в качестве гражданина Земного шара. Он поднимает глобальные вопросы. Писатель открыто заявил о том, что наркомания - это страшный бич. А в СССР в то время наркомании, как и секса, не было. Айтматов сам себе позволил поднять эту тему, потому что до него это никому не позволялось.

У Айтматова усложняются принципы повествования. Рассказ от автора порой совмещается посредством несобственно-прямой речи с исповедью героя, нередко переходящей во внутренний монолог. Внутренний монолог героя переходит в авторские мысли. Усиливается роль фольклорных элементов. Вслед за лирическими песнями, которые использовались в ранних повестях, автор все шире и свободнее вкрапливает в ткань произведений народные легенды.

Картины современной жизни в повести “Белый пароход” поданы на фоне киргизского предания о матери-Оленихе, и даже трудно понять, где основа, а где рисунок. К тому же олицетворение природы органично, и человек воспринимается как ее неотъемлемая часть. Природа, в свою очередь, неотделима от человека.

Творчество писателя в целом начинает восприниматься как эпическое сказание о мире и человеке в одну из самых величественных эпох - сказание, создаваемое одним из самых активных и страстных ее деятелей.

Жизнь — человеческое бытие — свобода — революция — строительство социализма — мир — будущее человечества — вот ступени, складывающиеся в единую и единственную лестницу, по

которой настоящий создатель и хозяин жизни Человек Человечества поднимается “все вперед! и— выше!”. Он, главный герой Чингиза Айтматова, лично ответствен за все, что, было, есть и будет, что может случиться с людьми, Землей, Вселенной. Он — человек дела и человек напряженной мысли — пристально рассматривает свое прошлое, чтобы не допустить просчета на трудном пути, пролагаемом всему человечеству. Он озабоченно всматривается в будущее. Таков масштаб, которым

руководствуется писатель и в подходе к современному миру, и в изображении своего героя, осмысляя их во всей их многозначности.

«Буранный полустанок» - первый роман Ч. Айтматова - явле­ние в нашей литературе знаменательное. В этом произведении нашли свое развитие те творческие находки и идеи, которые «выступали» в повестях; принесших писателю не только всесоюзную, но и мировую славу. Отличительная черта - эпопейная направленность». Три сюжет­ные линии, развивающиеся параллельно и лишь однажды пересека­ющиеся, однако их взаимосвязь осуществляется на протяжении всего повествования. Широта и пространственность изображаемого мира. Категория времени усиливает общую эпическую направленность про­изведения. Взаимозависимость настоящего, прошлого, будущего создает объемную целостность произведения. Время эпично. Эпичен характер главного героя, который оказывается втянутым в важнейшие собы­тия, происходящие в мире. Пафос романа - в утверждении гармонического синтеза человека и общества, торжества разума и мира. Существенные черты романа-эпопеи - пространственность и объем­ность времени и основных сюжетных линий, эпичность характера и конфликта, миросозерцания самого автора - наличествуют в романе в органическом единстве.

Всё это составляет своеобразие творчества Ч.Айтматова.

26. Авторская позиция и приемы ее реализации в романах Ч. Айтматова («Плаха» или «Буранный полустанок»).

Основные действия в романе “Плаха” происходят на бескрайних просторах Маюнкумской саванны, Прииссыкулья. Главные действующие лица: Авдий Каллистратов, гонцы за анашой, оберкандаловцы и Бостон Уркунчиев. Основной художественный арсенал для решения проблемы свободы-несвободы: приёмы, раскрывающие психологию: внутренние монологи, диалоги, сны и видения; образы-символы, антитеза, сравнение, портрет.

Авдий Каллистратов - одно из важнейших звеньев в цепочке героев “маюнкумских” глав “Плахи”. Будучи сыном дьякона, он поступает в духовную семинарию и числится там “...как подающий надежды...” Однако, через два года его изгоняют за ересь. Дело в том (и это были первые шаги героя как свободной личности), что Авдий, считая, “...что традиционные религии...безнадёжно устарели...”из-за своего догматизма и закоснелости, выдвигает свою версию “...развития во времени

категории Бога в зависимости от исторического развития человечества.” Персонаж уверен, что обычный человек может общаться с Господом без посредников, то есть без священников, а этого церковь простить не могла. Чтобы “...вернуть заблудшего юношу в лоно церкви...” в семинарию приезжает епископ или, как его называли, Отец Координатор. Во время беседы с ним Авдий “...почувствовал в нём ту силу, которая в каждом человеческом деле, охраняя каноны веры, прежде всего соблюдает собственные интересы.” Тем не менее, семинарист откровенно говорит о том, что

мечтает о “...преодолении вековечной закоснелости, раскрепощение от догматизма, предоставление человеческому духу свободы в познании Бога как высшей сути собственного бытия.” Иными ловами “ дух свободы” должен управлять человеком, в том числе и его стремлением познать Бога.

Вопреки уверениям Отца Координатора, что главная причина “бунта” семинариста - свойственный молодости экстремизм, Авдий не отрекается от своих взглядов. В “проповеди” Отца

Координатора прозвучала мысль, ставшая реальностью в дальнейшей трагической жизни Каллистратова: “Тебе с такими мыслями не сносить головы потому, что и в миру не терпят тех,

кто подвергает сомнению основополагающие учения,...и ты ещё поплатишься...” Умозаключения Авдия носили неустоявшийся, дискуссионный характер, но и такой свободы мысли, официальное богословие не простило ему, изгнав из своей среды.

После исключения из духовной семинарии Авдий работает внештатным сотрудником комсомольской газеты, редакция которой была заинтересована в таком человеке, так как бывший

семинарист являлся своеобразной антирелигиозной пропагандой. Кроме того, статьи героя отличались непривычными темами, что вызывало интерес у читателей. Авдий же преследовал цель “...познакомить читателя с тем кругом мыслей, за которые собственно говоря, его и исключили

из духовной семинарии.” Сам персонаж так говорит об этом: “Меня давно терзала мысль - найти нахоженные тропы к умам и сердцам своих сверстников. Я видел своё призвание в поучении добру” В этом стремлении героя Ч. Айтматова можно сравнить с булгаковским Мастером, который своим

романом о Пилате так же выступал за самые гуманные человеческие качества, отстаивая свободу личности. Как и герой “Мастера и Маргариты” Авдий не может опубликовать свои “набатные” статьи о наркомании, так как “...вышестоящие инстанции...”, лишённые истины, а значит и свободы, не желая причинять ущерб престижу страны этой проблемой, не пропускают их в печать. “К счастью и несчастью своему, Авдий Каллистратов был свободен от бремени такого...затаённого страха...” Стремление героя говорить правду, какой бы горькой она ни была, подчёркивает наличие у него свободы.

Для того чтобы собрать подробный материал об анашистах, Авдий проникает в их среду, становится гонцом. За день до поездки в Маюнкумские степи собирать “злую штуку”, осознавая опасность и ответственность предпринимаемого, он неожиданно получает большую моральную поддержку: концерт староболгарского храмового пения. Слушая певцов, “...этот крик жизни, крик человека с вознесёнными ввысь руками, говорящий о вековечной жажде утвердить себя,... найти точку опоры в необозримых просторах вселенной...”, Авдий получает необходимую энергию, силу для выполнения своей миссии. Под влиянием пения герой невольно вспоминает рассказ “Шестеро и седьмой”, повествующий о времени гражданской войны на территории Грузии, и понимает, наконец-то, причину трагического финала, когда чекист Сандро, внедрившийся в отряд Гурама Джохадзе, после совместного пения в ночь перед расставанием убивает всех и себя. Песня, льющаяся из самого

сердца, сближает людей, одухотворяет, наполняет души ощущением свободы и Сандро, раздваиваясь в борьбе долга и совести, покарав бандитов, убивает и себя.

В данном эпизоде музыка, символизирующая чувство свободы, наполняет душу бывшего семинариста. Ч. Айтматов устами героя размышляет : “Жизнь, смерть, любовь, сострадание

и вдохновение - всё будет сказано в музыке, ибо в ней, в музыке, мы смогли достичь наивысшей свободы, за которую боролись на протяжении всей истории...”

На следующий день после концерта Авдий вместе с анашистами устремляется в Маюнкумы. По мере того, как герой знакомится с гонцами, первоначальный план просто собрать материал для статьи уступает место стремлению спасти заблудшие души. Авдий “...был одержим благородным желанием повернуть их (анашистов - В.Д.) судьбы к свету силой слова...”, не зная “...что зло противостоит добру даже тогда, когда добро хочет помочь вступившим на путь зла...”]

Кульминационным моментом в истории с анашистами является диалог между Авдием и предводителем гонцов Гришаном, в ходе которого становятся очевидным взгляды персонажей именно с точки зрения интересующей меня проблемы.

Гришан, поняв замысел Каллистратова спасти молодых ребят-наркоманов, пытается доказать неправомочность действий Авдия, их бессмысленность. Бывший семинарист слышит слова, которые похожи на то, что когда-то говорил ему Отец Координатор: “А ты, спаситель-эмиссар, подумал прежде о том, какая сила тебе противостоит?” В этих словах звучит прямая угроза, но проповедник остаётся верен себе. Авдий считает, что “...устраниться, видя злодеяние своими глазами,...равносильно тяжкому грехопадению.” Гришан утверждает, что он в большей степени, чем кто-либо дарит всем свободу в виде кайфа от наркотика, в то время как каллистратовы “...лишены даже этого самообмана.”

Однако, в самих словах предводителя анашистов кроется ответ: свобода под воздействием наркотика - самообман, значит ни гонцы, ни Гришан не обладают истинной свободой. Поэтому

анашисты набрасываются на Авдия и, жестоко избив, сбрасывают с поезда. Примечательный факт: Гришан не участвует в избиении. Он, как и библейский Понтий Пилат, умывает руки, отдав жертву на растерзание обезумевшей толпе.

Благодаря молодому организму или какому-то чуду Авдий Каллистратов остаётся в живых. Теперь казалось бы герой одумается, поймёт всю опасность сражаться с “ветряными мельницами” безнравственности, бездуховности, несвободы. Однако этого не происходит. Авдий, едва оправившись, попадает в “бригаду” или “хунту”, как окрестили себя сами люди, Обер-Кандалова, бывшего военного “...бывшего из штрафбата...”], который отправлялся в Маюнкумы на

отстрел сайгаков для выполнения плана мясосдачи. Облава сильно подействовала на Авдия: “...он вопил и метался, точно в предчувствии конца света, - ему казалось, что всё летит в тартарары, низвергается в огненную пропасть...” Желая прекратить жестокую бойню, герой захотел обратить к Богу людей, которые приехали в саванну в расчёте заработать кровавые деньги. Авдий “...хотел остановить колоссальную машину истребления, разогнавшуюся на просторах Маюнкумской

саванны, - эту всесокрушающую механизированную силу...Хотел одолеть неодолимое...” Эта сила физически подавляет героя. Спасти он не пытается да это было почти невозможно, потому, что Обер-Кандалов противопоставил жестокую мысль: “...кто не с нами, вздёрнул, да так, чтобы сразу язык набок. Всех бы перевешал, всех кто против нас, и одной вереницей весь земной шар, как обручем, обхватил, и тогда б уж никто ни единому нашему слову не воспротивился, и все ходили бы по

струнке...” Авдий “по струнке” ходить не мог и не хотел, поэтому его распинают на саксауле. Его “...фигура чем-то напоминала большую птицу с раскинутыми крыльями...”.Упоминание о птице, свободный образ которой троекратно появляется в библейской легенде романа, позволяет

утверждать: сравнение свидетельствует о том, что Авдий погибает свободной личностью, в то время, как оберкандаловцы, лишённые всех нравственных норм, вообще человеческого подобия, несвободны.

Отец Координатор, анашисты и оберкандаловцы - современная альтернатива Авдию, Христу ХХ века. Они пытались заставить его отречься о своих убеждений, от веры, от свободы. Однако, как и две тысячи лет назад Понтий Пилат трижды слышит отказ из уст Христа, так и современные пилаты не могут сломить волю свободного человека - Авдия Каллистратова.

Последним действующим лицом “маюнкумских” глав, в приложении к которому исследуется проблема свободы-несвободы, является Бостон Уркунчиев. Сюжетная линия персонажа переплетается с линией волков. С Авдием Каллистратовым герой никогда не встречается на страницах романа, но, тем не менее, его жизнь наполнена идеями Христа ХХ века. Бостон “...аккумулирует в себе накопленные за тысячелетия народом здоровые навыки и принципы бытия и

своего пребывания на земле,...учитывая опыт человека ХХ столетия, выражает устремления к реальному гуманизму.”

Самое главное в жизни героя - семья (жена и маленький Кенджеш) и работа, “...ведь с самого детства жил трудом”. В нелёгкий труд чабана Бостон вкладывает всю свою душу, почти круглосуточно занимаясь с ягнятами. Он пытается ввести в бригаде, которой руководит, арендный подряд, считая, что каждому “...делу, кто-то в конце концов должен...быть хозяином.” Желание существенных перемен, дающих больше свободы для принятия решений, действий, подтверждает и указывает на стремление героя не только к свободе в узком, конкретном, но и в глобальном масштабе.

Однако осуществить задуманное не удаётся из-за непонимания, равнодушия, безразличия руководства совхоза, в определённых обстоятельствах оборачивающихся преступной вседозволенностью и человеконенавистничеством. Именно это явилось причиной вражды между Уркунчиевым и пьяницей Базарбаем. Именно равнодушие и непонимание во всеобщей бездуховности - главные причины смерти Ерназара, друга и единомышленника Бостона, который гибнет на пути к новым пастбищам для скота.

Бостон тяжело переживает смерть Ерназара. Хотя, если вдуматься, то вины персонажа в происшедшей трагедии нет. Не Уркунчиев, а общество, равнодушное и закоснелое, держащееся,

как и официальная церковь, на догматизме, толкает чабанов на рискованное дело. Свобода персонажа автором “Плахи” выводится из понятия “нравственность, то есть только высокоморальный, соотносящий свои поступки с совестью человек, по мнению Ч. Айтматова, может быть свободным. Все эти качества присущи Бостону Уркунчиеву. После гибели Ерназара “...ещё долгое время, годы и годы, Бостону снился один и тот же навечно впечатавшийся в его память страшный сон...”, в котором герой спускается в зловещую пропасть, где нашёл последний приют вмёрзший в лёд Ерназар. Сон, в –ходе которого чабан вновь и вновь переживает муки, является

определяющим в вопросе о нравственности, а значит и в вопросе о свободе персонажа.

Деградация человека и жестокость, усилившаяся в обращении с природой, окружающими людьми становится причиной трагедии Бостона. Дело в том, что Базарбай, разорив волчье логово, приводит зверей к жилищу Бостона. На неоднократные просьбы чабана отдать или продать волчат

Базарбай отвечал отказом. А между тем волки резали овец, не давали своим воем спокойно спать по ночам. Герой, чтобы оградить свою семью и хозяйство от такого бедствия, устраивает засаду и убивает волка-отца. Его гибель является первым звеном последующих смертей. Следующим стал его сын Кенджеш и волчица: Бостон, желая застрелить зверя, похитившего ребёнка, убивает обоих. Для героя мир блекнет, “...он исчез, его не стало, на его месте остался только бушующий огненный мрак.” С этого момента персонаж, отличавшийся от окружающих наличием нравственной чистоты и свободы, теряет её. Объяснить это можно так: убив волчицу-мать, воплощающей и олицетворяющей в себе Природу, её высшую мудрость и разум, Бостон убивает себя в своём потомстве.

Однако на пути потери свободы Бостон идёт ещё дальше, становясь таким же несвободным человеком, как и Кочкорбаев, оберкандаловцы и анашисты, учиняя самосуд над Базарбаем.

Завершая разговор о существовании или отсутствии свободы у героев “маюнкумских” глав романа можно сделать следующие выводы. Единственный герой, который обладает исключительной свободой, - Авдий Каллистратов. Персонаж, боровшийся за спасение “заблудших душ” анашистов и

оберкандаловцев, проповедующий добро, нравственную чистоту и свободу, погибает не изменив своей вере в человека, не отрёкшись от убеждений свободной личности. Анашисты и оберкандаловцы, лишённые нравственных принципов, преследуя только одну цель в жизни - обогащение, лишены свободы. При этом анашисты, считая дурман наркотика освобождением от

всех запретов, усугубляют свою несвободу.

Бостон Уркунчиев, будучи неординарной, изначально свободной личностью, вследствие преступления человеческих норм, пойдя на поводу у таких, как Кочкорбаев, Отец Координатор, анашисты и оберкандаловцы, теряет свободу, ставит крест на своей жизни свободной личности и жизни своего рода.

27. Углубление социального анализа действительности в повести Ч. Айтматова «Прощай, Гульсары».

Писатель из Киргизии ныне достойно представляет и свой народ, и всю постсоветскую литературу за рубежом. О достижениях, о взаимодействующих литературах, судят по достижениям таких писателей, как Ч. Айтматов.

После окончания шести классов Айтматов был секретарем сельсовета, налоговым агентом, учетчиком, выполнял и другие работы в колхозе. После окончания Джамбульского зоотехникума поступил в Киргизский сельхозинститут. Именно в это время в республиканской печати начинают появляться короткие заметки, очерки, корреспонденции, написанные будущим писателем. Ведет Айтматов в студенческие годы и филологические изыскания, о чем свидетельствуют статьи «Переводы, далекие от оригинала», «О терминологии киргизского языка». В этой работе ему помогает одинаково свободное владение как родным, так и русским языком. Отработав три года по специальности в опытном животноводческом хозяйстве, Айтматов поступает на двухгодичные высшие литературные курсы в Москве. Первые шаги на писательском поприще Айтматов делает в пятидесятые годы. В 1958 году вышла на русском языке его первая книга «Лицом к лицу». Перевод с киргизского осуществлял А. Дроздов. Эта небольшая по объему, но яркая по содержанию повесть рассказывает о драматическом периоде нашей истории -- Великой Отечественной войне. Она докатилась слезами боли и потерь до далекого киргизского аила. Обожгла Сеиде, главную героиню повести, страшным и позорным словом: «дезертир».

После учебы в Москве Айтматов работает в республиканской печати, а затем -- в течение пяти лет -- собственным корреспондентом газеты «Правда» в Киргизии.

В 60-е годы писателем написаны повести «Верблюжий глаз», «Первый учитель», «Тополек в красной косынке», «Материнское поле». Они рассказывают о трудном становлении Киргизии, о преодолении косности и предрассудков, о победе человеческого духа.

В 70-е годы Айтматов продолжает работать в жанре повести. Появляются «Ранние журавли», рассказывающие о трудном военном времени, когда подростки, минуя юность, шагнули сразу во взрослую жизнь. Это во многом автобиографическая повесть. Айтматов тоже из этого поколения. «Белый пароход» - трагическая повесть о детстве, разрушенном жестокостью взрослых. Это одна из лучших повестей автора, написанная в 1970 году.

Начиная с повести “Прощай, Гульсары!”, при воинствующе утверждающем пафосе его творчества, оно потрясает острым драматизмом взятых жизненных коллизий, ошеломляющими

поворотами в судьбах героев, порой трагических судьбах в самом возвышенном значении этих слов, когда и сама гибель служит возвышению человека.

Повесть «Прощай, Тульсары!» рассказывает не толь­ко о некоторых важных общественных проблемах 40-50-х годов, об ошибках и перегибах в тот период. Многие тогдашние ошибки преодолены, перегибы ис­правлены, но литература имеет более глубокие задачи, Нежели указание на отдельные, пусть даже существен­ны е, ошибки и недостатки социальной жизни.

При в анализе социальных связей героя повести «Прощай, Гульсары!» не следует забывать об исторически конкретной, географически точно обозначенной обстановке, в которой действует Танабай Бакасов. Художественная убедительность повести в том и состоит, что писатель силою таланта сумел по­казать судьбу своего современника, высвечивая в ней существенные социальные взаимо­связи мира и человека, сумел придать повести о драматической судьбе одной личности общечеловеческое звучание.

Развитие характера Тана6ая Бакасова идет по концентрическим кругам постепенно расширяющегося по­знания жизни. Ефрейтор Бакасов многого не узнал бы, если бы остался работать молотобойцем в аильской кузнице. Это было в первые послевоенные годы, когда все советские люди жили «воздухом победы, как хле­бом». Уже и тогда в голове нетерпеливого Танабая мелькала мысль о том, как быстрее и лучше наладить жизни односельчан. Вся повесть, по сути, стала подведением итогов; она и начинается-то с тех трудных последних вопросов, которые обычно один раз в жизни, в какой-то критический момент, возникают перед человеком: о смысле жизни, о достоинстве человека, о бегущем времени. Эти две темы положил писатель в основу художествен­ного построения: жизнь человека и жизнь иноходца.

С первых страниц повести очерчены эти два характе­ра - колхозника Танабая Бакасова и знаменитого коня Гульсары. И все действие развивается как история неугомонного человека, бьющегося об острые углы жизни, че­ловека, устоявшего перед тяготами времени. Одновременно с этим развертывается трагическая история прославленного иноходца Гульсары, терпеливо сносящего все удары судьбы, ровным шагом про­шедшего жизненную дорогу от победителя конных ска­чек до убогого, загнанного старого коня, протянувшего ноли на степной мерзлой дороге холодной февральской ночью.

Сопоставление этих двух судеб неизбежно для пи­сателя; сопоставлением их начинается и кончается повесть; оно проходит щемящим рефреном через все гла­вы - старый человек и старый конь. Сопоставление ведется по принципу подобия и по принципу несхожести. Аналогия в таком случае была бы суха, мертва, плоска. Такой идейно-композиционный прием понадобился художнику для того, чтобы подчеркнуть духовную одержимость человека, не смирившегося со своей судь­бой, продолжающего бороться за то дело, которому он отдал все силы и лучшие годы жизни. Автор с каждым рефреном подчеркивает стремление старого чабана осмыслить свое прошлое, разобраться в прожитых годах.

И постепенно нарастает упрямое желание Танабая утвердить свою правоту, свою позицию коммуниста. Старик с возмущением вспоминает вздорные слова сво­ей невестки: «Ишь ты, зачем было вступать в партию, если всю жизнь в пастухах да в табунщиках проходил, к старости выгнали...»

Тогда, в разговоре с невесткой и сыном, Танабай еще не сумел найти нужных слов о себе, о своей судь­бе. И по дороге дамой он все не маг забыть обиды. Понадобились бессонная ночь у костра в стылой февральской тьме, рядом с издыхающим ино­ходцем, чтобы мысленно заново прожить всю жизнь, вспомнить и путь своего любимого коня, чтобы в конце концов твердо сказать себе: «Нужен я еще, нужным буду...»

Финал в общем-то оптимистичен, но какую бездну человеческих страданий, силу духа, неутолимое стрем­ление к идеалу раскрывает писатель в жизнеописа­нии киргизского табунщика и чабана Танабая Гакасо­ва, ободравшего в кровь бока и сердце в борьбе за свои принципы.

И в повести на жгучую современную тему, повести о киргизском колхознике, открывается холодящая глу­бина и неисчерпаемость вечных вопросов человеческой жизни.

Путь познания Танабаем своего бытия, своего вре­мени разделен писателем на два этапа. Первый охватывает период, когда Танабай работал табунщиком, выращивал и холил Гульсары. Он заканчивается драматическим потрясением героя, связанным с насильным изгнанием иноходца от его табуна, оскоплением Гульсары. Второй этап социального самосознания Танабая - его работа чабаном, тяжкая зима в худых Овечьих кошарах, столкновение с районным прокуро­ром Селизбаевым, исключение из партии.

В первой половине повести Танабай живет вдали от артели, гоняет по пастбищам табун лошадей, в кото­ром он сразу заприметил необычного иноходца. Эта часть повести окрашена в мажорные, светлые тона, правда, уже здесь, работая табунщиком, Танабай увидел, в каком состоянии находится артельное хозяйство. Суровая зима и бескормица доводили Танабая порой до отчаяния. Айтматов замечает: «Лошади не помнили об этом, помнил об этом человек». Но наступала весна, принося с собой тепло, радость и корм лошадям. В эти первые годы, с табуном, Тана­6ай наслаждался своей силой, молодостью, он чувствовал, как подрастал иноходец, как «из мохнатого кургузого полуторалетки он превращался в стройногокрепкого жеребчика». Ело характер и темперамент вос­хищали Танабая. Одна лишь страсть владела пока ино­ходцем - страсть к бегу. Он носился среди своих сверстников желтой кометой, «гоняла его без устали какая-то непостижимая сила». И даже когда Танабай объездил молодого коня, приучил еrо к седлу, Гульсары «почти не чувствовал никакого стеснения от него. Легко и радостно ему стало носить на себе всадника». Это важная деталь в жизнеощущении иноходца и Танабая: им обоим было «легко и радостно»; они вы­зывали восхищение людей, которые, видя, как стреми­тельно и ровно бежит по дороге конь, ахали: «Поставь

на него ведро с водой - и ни капельки не выплеснется!» А старый табунщик Торгой сказал Танабаю: «Спасибо, хорошо -выездил. Теперь увидишь, как поднимет­ся звезда твоего иноходца!»

Для Танабая те годы были, пожалуй, лучшими за все послевоенное время. «Серый конь старости ждал его еще за перевалом, хотя и близким...» Он испытывал счастье и мужественное воз6уждение, когда красовался в седле на своем иноходце. Он узнал истинную любовь к женщине и заворачивал к ней каждый раз, проезжая мимо ее двора. В то время Танабай и Гулысары испытали вместе упоительное чувство победы на киргизских националь­ных скачках - аламан-байге. Как и предсказывал ста­рый табунщик Торгой, «высоко поднялась звезда ино­ходца». Уже все в округе знали знаменитого Гульсары. Пятая глава повести, описывающая победу иноходца на большой аламан-байге, рисует высшую точку живо­го единства человека и коня. Это одна из лучших стра­ниц айтматовской прозы, где полнота ощущения жиз­ни пронизана страстным драматизмом борьбы. После скачек Гульсары и Танабай под восторженные крики объезжают, и это заслуженное признание. И все, что произойдет с иноходцем и Танабаем после их совместного торжества, будет оценено в повести с точки зрения гармоничной, истинной жизни.

А дальнейшие драматические события уже предчувствуются в первой половине повествования. В эти лучшие годы своей жизни, радуясь подрастающему иноходцу, Танабай часто задавал тревожные вопросы себе и своему другу, председателю колхоза Чоро Саяко­ву - о делах в артельном хозяйстве, о положении кол­хозников. Избранный членам ревизионной комиссии, Танабай часто задумывался о происходящем вокруг него. Как иноходцем владела «страсть к бегу», так Тана‑

бая часто охватывало нетерпение. Друг Чоро нередко говаривал ему: «Хочешь знать, Танабай, почему тебе не везет? От нетерпения. Ей-богу. Все тебе скорее да скорее. Революцию мировую подавай немедленно! Да что революция, обыкновенная дорога, подъем из Алек­сандровки и то тебе невмоготу... А что выигрываешь? Ничего. Все равно сидишь там, наверху, дожидаешься других».

Но Танабай нетерпелив, горяч, вспыльчив. Он ви­дел, что положение в колхозе аховое, «колхоз весь в долгах сидел, счета в банке были арестованы». Неред­ко спорил Танабай со своими товарищами в колхозной конторе, допытывался, «как же это получается и когда же, наконец, начнется такая жизнь, чтобы и государст­ву было что дать и чтобы люди не даром работали». «Нет, не должно быть так, товарищи, что-то тут не в порядке, какая-то тут 6олышая загвоздка у нас,- гово­рил Танабай.- Не верю, что так должно быть. Или мы разучились работать или вы неправильно руководите нами».

И до войны Танабай был активным коммунистом, а пройдя фронт, познав счастье победы над фашизмом, он вырос духовно и нравственно. Так чувствовали себя все его односельчане. Недаром председатель Чоро, ду­мая о том, «как сделать, чтобы хозяйство поднять, на­род накормить и чтобы планы все выполнять», замеча­ет главный процесс в духовном развитии своих сооте­чественников: «И люди уже не те, жить хотят лучше...»

Танабай пока еще не может сказать, в чем дело; он только сомневается, правильно ли работают колхозные и районные руководители. Он чувствует тревогу и лич­ную ответственность за судьбу общего дела. Для тревоги и беспо­койства у него были свои «особые» причины». Они очень важны и для понимания главного героя повести, и для уяснения социального звучания всего произведе­ния. Артельные дела в упадке. Танабай видел, что кол­хозники «теперь посмеиваются над ним втихую и, за­видев его, вызывающе глядят в лицо: ну как, мол, де­ла-то? Может, опять раскулачивать возьмешься? Только с нас теперь спрос невелик. Где сядешь, там и сле­зешь».

Таковы социальные истоки личной драмы старого табунщика, которая перерастает в драму миллионов честных крестьян, поверивших в социалистическую кооперацию деревни и мучительно переживающих зиг­заги и срывы коллективного земледелия.

А если посмотреть с точки зрения личности, то лег­ко убедиться, что неудачи и трудности восстановления послевоенного хозяйства стали личным и проблема­ми сотен тысяч крестьян, таких, как Танабай, горячо преданных идеалам социализма. Тем более резким бу­дет выглядеть разрыв между возросшим сознанием лю­дей и тяжёлыми обстоятельствами. Так выглядит экспозиция драмы Танабая Бакасова. Самые тяжелые акты этой драмы еще впереди. Мно­гое он оценивает пока что косвенно, исходя из положе­ния иноходца. Так и нового председателя он встречает, исходя из его отношения к Гульсары. И когда от нового председателя приходит письмен­ное распоряжение (весьма характерно, что подпись под распоряжением неразборчива) поместить иноходца в колхозую конюшню, Танабай чувствует надвигающуюся беду. Гульсары уводят из табуна, но он упрямо убегает опять в табун, появляясь перед Танабаем с обрывками веревки на шее. И вот од­нажды иноходец приковылял с коваными железными кандалами –бревном на ногах. Танабай не выдер­жал такого обращения с любимым конем, он освободил его от кандалов и, передавая Гульсары конюхам, при­грозил новому председателю «размозжить голову ки­шеном ».

В девятой главе происходит событие, которое кла­дет конец прежней свободной жизни Гульсары: ино­ходца выхолащивают. Оскопить такого племенного жере6ца, как Гульсары, означало намного обеднить и ослабить генетическую ветвь колхозного коневодства, но председатель колхоза Алданов думал не о хозяйствен­ных интересах, а о своем внешнем престиже: ему хо­телось покрасоваться верхом на знаменитом иноходце. И раньше, до этой ужасной операции, отношения коня с председателем складывались скверно: Гульсары не выносил сивушного запаха, исходившего часто от но­вого председателя. Говорили, что «человек он крутой, в 6ольших начальниках ходил. На первом же собра­нии предупредил, что будет строго наказывать неради­вых, а за невыполнение минимума пригрозил судом...» Но появляется председатель впервые в сцене оскопле­ния коня. Алданов «стоит важно, расставив толстые короткие ноги в широченных галифе... Одной рукой под­боченился, другой крутит пуговицу на кителе». Эта сцена - одна из самых поразительных по мас­терству, по точному психологическому рисунку. Силь­ные, здоровые люди совершают жестокую, не обосно­ванную никакими хозяйственными соображениями, операцию оскопления благородного, талантливого коня. Операция совершается светлым солнечным днем, под звуки ребячьей песни во время игры и особенно контрастирует с мрачными замыслами людей, решивших усмирить непокорного коня. Когда его по­валили на землю, связали намертво арканами и прида­вили коленями, тогда-то председатель Алданов под­скочил, уже нe опасаясь иноходца, ,«присел на корточ­ки в изголовье, обдал вчерашним сивушным запахом и заулыбался В откровенной ненависти и торжестве, точ­но 6ы лежал перед ним не конь, а человек, враг его лю­тый». Человек все сидел перед ним на корточках, смот­рел и чело-то ожидал: «И вдруг острая боль взорвала свет в глазах» иноходца, «вспыхнуло ярко-красное пла­мя, и сразу стало темно, черным-черно...»

Конечно, это убийство Гульсары. Не случайно под­халимствующий Ибрагим, участвовавший в оскоплении коня, говорил, потирая руки: «Теперь он никуда бегать не будет. Все - набегался». А для такого коня не бе­гать — значит не жить. Неразумная операция, проделанная с Гульсары, на­толкнула Танабая на новые грустные размыгшления о председателе Алданове и колхозных делах. Он гово­рил жене: «Нет, все же сдается мне, что наш новый председатель—плохой человек. Чует сердце». Размышление начинается с непосредственного, близ­кого Танабаю повода—отношения к иноходцу. После ужина, кружа вокруг табуна по степи, Танабай пытает­ся отвлечься от мрачных раздумий: «Может, и вправду нельзя судить так о человеке? Глупо, конечно. Оттого, наверно, что старею, что гоняю круглый год табун, ни­чего не вижу и не знаю». Однако никуда не деться Танабаю от сомнений, от тревожных раздумий. Он вспоминал, «как начинали они когда-то колхоз, как обещали народу счастливую жизнь... Что же, зажили поначалу неплохо. Еще лучше зажили бы, если -бы не эта проклятая .война». И только ли в войне дело? Ведь прошло немало лет после войны, а мы «все латаем хозяйство, как старую юрту. В месте прикроешь — в другом лезет прореха. Отчего?»

Табунщик приближается к самому серьезному моменту своих размышлений, он еще робеет перед смут­ными догадками, он псе порывается начистоту погово­рить со своим другом Чоро: «Если я путаю, пусть ска­жет, а если нет? Что же тогда?»

Мысль упрямая, неотвязная мучает сердце и ум Та­набая; он уверен только в одном: «Так не должно быть»,— а как должно быть, он не решается сразу ока­зать, он пока ещё ссылается на районных и областных руководителей: «Там люди мудрые...». Танабай вспоми­нает, как в 30-е годы приезжали уполномоченные из района, сразу же шли к колхозникам, разъясняли, со­ветовали. «А теперь приедет, накричит на председателя в конторе, а с сельсоветом так и вовсе не разговаривает. На партсобрании выступит, так все больше о междуна­родном положении, а положение в колхозе вроде не та­кое уж и важное дело. работайте, давайте план, и все...»

Танабай будто чувствует на себе взгляды людей, ко­торые «того и гляди спросят: «Ну-ка, вот ты, партийный человек, колхоз начинали — больше всех глотку драл, растолкуй нам, как все это получается? Что им ска­жешь?» Что мог сказать, что мог ответить им неуго­монный табунщик, если ему самому, его партийной со­вести, не все было ясно? Например, «отчего колхоз будто не свой, как тогда, а вроде чужой? Тогда собра­ние что постановило - закон. Знали, что закон приня­ли сами и его надо выполнять. А теперь собрание - одни пустые разговоры. Никому нет цела до тебя. Колхозом вроде не сами колхозники управляют, а кто-то со стороны. Кру­тят, вертят хозяйство то так, то эдак, а толку ника­кого».

Здесь уже начинается сфера нравственных проблем.

Перед тем, как отправиться на новое кочевье, он все ломал голову над сложными вопросами, пытаясь по­нять, «в чем тут загвоздка». В конце одиннадцатой главы Танабай гонит свой та­бун через большой луг, мимо аила, и при виде дома любимой Бюбюжан, куда он заезжал обычно на своем иноходце, у табунщика заныло сердце: «Не было те­перь для него ни той женщины, ни иноходца Гульсары. Ушло , все в прошлое, прошумела та пара, как стая се­рых гусей по весне...»

Тут второй раз возникает в повествовании прекрас­ная киргизская песня о белой Верблюдице, потерявшей черноглазого верблюжонка. Первый раз эту печальную песню пела Танабаю его жена Дасайдар, когда увели от них иноходца и поставили в конюшню. Слушая тогда древнюю музыку кочевников, Танабай думал о своей юности, снова ви­дел в постаревшей жене «смуглую девчонку с косица­ми, падающими на плечи», вспоминал себя, «молодого-молодого», и свою былую близость с той девчонкой, которую полю6ил за ее песни, за ее игру на темир-ко­музе... Позже, в последних главах, в этот ритм грустной, задумчивой мелодии вплетутся самые печальные, тра­гические ноты жизни иноходца и его хозяина. И вот волшебство народного искусства: все мрачное и тяже­лое, случившееся с Танабаем и Гульсары, находит в древней киргизской песне своеобразный эмоциональ­ный выход, катарсис, открывая перед читателем веко­вечную глубину человеческого страдания, помогая правильно воспринять драматические сцены повести. И система «человек и социальная среда», которую ис­следует писатель, логично дополняется более общими категориями - «человек и среда» , «человек и мир», При этом социальные ориентиры художественного ис­следования отнюдь не растворяются, не отменяются; они выстраиваются в более сложной перспективе - временной и духовной.

Так выглядит первый этап социального прозрения Танабая Бакасова. Затем Танабаю пришлось более пря­мо и непосредственно взглянуть на мир. И, переходяко второй половине жизнеописания «старого человека и старого коня», читатель чувствует, как на первый план выдвигается тема социального созревания человека, которого ждут немалые жизненные испытания.

Следующий этап духовной эволюции героя повести начинается строго, деловито: «Осенью того года судьба Танабая Бакасова неожиданно повернулась». Табунщик стал чабаном. Конечно, «с овцами скучновато бу­дет». Но - партийное поручение, долг коммуниста, для Танабая в этих словах вся жизнь. Да и парторг Чоро честно говорит своему старому другу: «Неволю тебя, Танабай».

Перед тем, как отправить своего героя на самое тяжкое испытание, писатель рисует некоторые обод­ряющие черты колхозной жизни: артель получила но­вую машину, разрабатываются серьезные планы подъё­ма животноводства, В частности, овцеводства. Танабая радует, что дела в колхозе немного наладятся, что он едет на совещание животноводов в районный центр, где должен выступить и принять на себя высокое обяза­тельство. Правда, овец и кошар он еще не видел, своих помощников и подшефных молодых чабанов тоже. Но он чувствует, что надвигаются какие-то перемены. Работа чабана в киргизском колхозе - одна из самых тяжелых. Поэтому, отправляясь к своим отарам, Танабай не ожидал легких успехов.

Перед тем, как отправить своего героя в горы, к овечьим отарам, писатель снова показал близкого его друга, парторга Чоро, и иноходца Гульсары. Горькие возникают предчувствия при новой встрече с ними. Старый друг, парторг Чоро уговорил Танабая вы­ступить на совещании животноводов, взять на себя необоснованные обязательства и не посоветовал говорить «ничего другого», того, что накипело на душе. Со сты­дом вспоминая свое выступление, Танабай удивлялся, что это Чоро осторожный такой стал. Чувствовал Тана­бай: что-то в Чоро «сдвинулось, переиначилось как-то... ловчить научился, кажется...» А Гульсары? Танабай не видел его в беге. Повество­ватель показывает иноходца на пути Чоро из райцент­ра в родной аил, и первые фразы об иноходце на­стораживают, потом поражают: конь печатал копыта по вечерней дороге, как заведенная машина. Из всего прежнего осталась у него лишь одна страсть к бегу. Все другое давно уже умерло в нем. Умертвили, чтобы знал он только сед­ло и дорогу». Отныне Гульсары больше не будет волноваться, своевольничать, стремиться осуществить свои порывы, желания. Никаких порывов, желаний у него теперь не будет. Живой, необыкновенный конь в нем умертвлен.

В голову чабана лезли неотвязные вопросы: «Зачем все это?.. Зачем мы разводим овец, если уберечь их не можем? Кто виноват в этом? Кто?» Дорого стоила чабану первая весна в маточной ота‑

ре. Танабай поседели постарел на много лет. И в бессонные ночи, когда Танабай задыхался от обидных и горьких своих дум, «поднималась в душе его темная, страшная злоба. Поднималась, застилая глаза черным мраком ненависти ко всему, что твори­лось здесь, к этой гиблой кошаре, к овцам, к себе, к жизни своей, ко всему тому, ради чего бился он тут, как рыба о лед».

Последнее состояние - отупение, равнодушие - может быть, самое страшное для Танабая. Не случайно писатель излагает 6иаграфию своего героя именно в этой главе, в которой показаны крайние степени отри­цания Танабаем сложившихся в колхозе порядков. Биография Танабая, его характер даны также в со­поставлении с характером его старшего брата Кулубая. Когда-то в юности оба они работали у одного хозяина, а тот их надул, ничего не заплатил. Танабай тогда откры­то пригрозил хозяину: «Я тебе это припомню, когда вы­расту». А Кулубай ничего не сказал, он был умнее и опытнее. Он хотел сам «стать хозяином, скотом обза­вестись, землю заиметь». Он говорил тогда Танабаю: «Буду хозяином -никогда не обижу работника». А когда началась коллективизация, Танабай всей душой воспринял идеи артельного хозяйствования. На заседании сельсовета обсуждались списки од­носельчан, подлежащих раскулачиванию. И, дойдя до имени Танабаева брата - Кулубая, сельсоветчики за­спорили. Чоро усомнился: нужно ли раскулачивать Ку­лубая? Ведь он сам из бедняков. Враждебной агитацией не занимался.Молодой, решительный Танабай рубил в те годы сплеча. «Ты вечно сомневаешься,- обрушился он на Чоро,- боишься, как 6ы что не так. Раз есть в списке,- значит, кулак! И никакой по­щады! Ради советской власти я отца родного не пожа­лею».

Этот поступок Танабая осудили многие односельча­не. Повествователь тоже не одобряет его. Трудолюбие и старательность Кулубая, его готовность отдать колхо­зу все свое домашнее хозяйство были известны аильчанам. Отшатнулись тогда от Танабая люди, и при голосо­вании его кандидатуры стали воздерживаться: «Так мало-помалу и выбыл он из актива». Недаром после воспоминаний Танабая о стычке его с братом Кулубаем писатель снова возвращает своего героя к горьким думам о том, что же случилось с кол­хозом и почему довели артельное хозяйство до упадка. «А может, ошиблись, не туда пошли, не той дорогой? -думал Танабай, но тут же останавливал себя: - Нет, не должно быть так, не должно! Дорога была верная. А что же тогда? Заплутали? Сбились? Когда и как это случилось?» Не выполнил своих обзательств Танабай. Большие потери были в отаре. В связи с делом Танабая Бакасова, чабана колхоза «Белые камни» собирается бюро райкома партии. Чин­гиз Айтматов пишет психологически развернутые порт­реты людей, которые должны разбирать дело Тана­бая. Среди них - секретарь райкома комсомола Керимбеков, порывистый, непо­средственный, честный человек, горячо выступивший в защиту чабана потребовавший наказать Сегизбае­ва за оскорбление Танабая. Одним-двумя штрихами по­казан председатель колхоза Алданов, отомстивший Та­набаю за старую угрозу «размозжить ему голову ки­шеном» за иноходца. С болью в сердце повествователь описывает поведение на бюро парторга Чоро Саякова: он подтвердил фактическую точность докладной записки прокурора и хотел еще что-то объяснить, защитить Танабая, но секретарь прервал выступление Чоро, и тот замолчал. Танабая исключили из рядов партии. Когда он слу­шал обвинения в свой адрес, и ужасался. Пройдя всю войну, они «не подо­зревал, что сердце может кричать таким криком, ка­ким оно кричало сейчас». Докладная Сегизбаева оказалась куда страшнее его самого. Против нее не бросишься с вилами в руках».

В сценах заседания бюро райкома, последующей поездки Танабая в райком и обком писатель показывает, что историю творят живые люди со своими ха­рактерами, страстями, достоинствами и слабостями. Тысяча случайных обстоятельств повлияли на решение вопроса о Танабае, о его судьбе.

В конце повести, когда Танабай похоронил Чоро Саякова, когда уже не осталось надежды на пересмотр несправедливого решения райкома об исключении из партии, звучит древний киргизский плач по великому охотнику Карагулу, который бездумно уничтожил все то, «что явилась жить и умножаться»: «Перебил он в горах вокруг всю дичь. Маток беременных не жалел, малых детенышей не жалел. Истребил он стадо Серой Козы, первоматери козьего рода». И даже поднял руку на старого Серого Козла и первоматерь Серую Козу. И был проклят ею: коза завела его в неприступные скалы, откуда не было выхода, и с плачем сказала ве­ликому охотнику Карагулу: «Отсаода тебе не уйти вовек, и никто тебя не сможет спасти. Пусть твой отец поплачет над тобой, как плачу я по убитым детям своим, по исчезнувшему роду своему». Многозначен смысл плача по великому охотнику Карагулу. Когда Танабая исключили из партии, он «стал не уверен в себе, виновным чувствовал себя перед всеми. Оробел как-то». И вот что замечательно: как отнесся народ к Танабаю в те дни. В одной фразе - «никто ему не ко­лол глаза» -писатель дал почувствовать безмерное великодушие народа к своим сынам, которые могут ошибаться, но и сознавать свои ошибки.

28. Утверждение нравственных идеалов в повести Ч. Айтматова «Материнское поле».

Чингиз Айтматов пытается проникнуть в сокровенные тайны жизни, он не обходит острейших вопросов, порожденных двадцатым столетием.

“Материнское поле” стало произведением, близким к реализму, она знаменовала переход

писателя к самому суровому реализму, достигшему своей зрелости в повестях “Прощай,Гульсары!” (1966), “Белый пароход” (1970), “Ранние журавли” (1975), в романе “Буранный полустанок” (1980).

Движение истории, требующей от отдельного чело­века духовной стойкости и беспримерной выносливости, как в «Первом учителе», продолжала занимать писате­ля в «Материнском поле», одном самых трагических произведений Чингиза Айтматова.

Повесть начинается и заканчивается словами о внуке Жанболоте. И это не просто композиционный приём для обрамления монолога Толгонай. Если свпомнить, что Алиман, мать Жанболота, также проходит через всю повесть и является наряду с Толгонай героиней «Материнского поля», тогда писательский замысел становится яснее. Судьба женщин-матерей – Толгогай, Алман – вот что интересует писателя.

Сначала на осеннем опустевшем поле появляется одинокая фигура старой, совсем седой женщины с по­сошком. «В белом свежевыстиранном платье, в темном стеганом бешмете, повязанная белым платком, она мед­ленно идет по тропе среди жнивья». Женщина останав­ливается и «долго смотрит вокруг потускневшими, ста­рыми глазами». Своим одиночеством, затаенной, невысказанной болью старая Толгонай, героиня повести «Материнское поле», вызывает поначалу чувство жалости и сострада­ния. А когда мы узнаем, что ей нужно, очень нужно рассказать какую-то чрезвычайно важную историю из ее жизни, не поведав которой Толгонай не может спокойно умереть, возникает острая психологическая ситуация, и читатель предчувствует, что эта старая кир­гизская женщина таит в своем сердце правду, которой ей необходимо поделиться с людьми.

Ситуация крайняя, весьма драматическая: перед лицом смерти человек вспоминает обычно о том, что нельзя уносить с собой в могилу. Этот напряженный драматизм сразу приковывает наше внимание к старой Толгонай. Тем более поле, с которым она разговаривает, тоже утверждает, что «человек должен узнать правду», даже если ему всего двенадцать лет. Толгонай опасается только, как сумеет воспринять суровую правду маль­чишка, «что подумает он, как посмотрит на былое, дой­дет ли разумом и сердцем до правды», не повернется ли он после этой правды спиной к жизни.

Мы еще не знаем, о каком мальчике идет речь, кем он доводится старой Толгонай, знаем только, что она одинока и живет с ней один этот мальчик, доверчивый и бесхитростный, и ему-то старая Толгонай должна «от­крыть глаза на самого себя».

Писатель исследовать судьбу одной киргизской женщины, Толгонай Суванкуловой, на протя­жении полувека - от двадцатых годов до наших дней. Повесть построена как монолог старой акенщины, вспо­минающей наедине с матерью-землей долгую, трудную жизнь.

Начинает Толгонай со своего детства, когда босоногой, косматой девчушкой стерегла посевы,

Картины счастливой юности предстают в воспоминаниях старой Толгонай преображенными.

Айтматов удерживает описание счастливых минут на грани романтического и реалистического восприятия. Вот описание ласки Суванкула: «Натруженной, тяже­лой, как чугун, рукой Суванкул тихо гладил мое лицо, лоб, волосы, и даже через его ладонь я слышала, как буйно и радостно колотилось его сердце».

Писатель не описывает подробностей предвоенной жизни Толгонай, мы не видим, как вырастают три ее сына. Айтматов рисует только сцену приезда первого трактора на колхозное поле, самозабвенный коллективный труд на земле, появление в семье Суванкуловых прекрасной девушки Алиман, ставшей женой старшего сына - Касыма. Автору важно передать счастливую атмосферу довоенной социалистической деревни, в которой осуществились мечты сельских тружеников. На­кануне войны, вечером, Толгонай возвращалась с му­жем с работы, думала о растущих сыновьях, о летящих годах и, глянув на небо, увидела Дорогу Соломщика, Млечный Путь, «в груди что-то дрогнуло»; ей вспомни­лось: «и та первая ночь, и наша любовь, и молодость, и тот могучий хлебороб, о котором я грезила. Значит, все сбылось,- радостно думает женщина,- все, о чем мы мечтали! Да, земля и вода стали нашими, мы пахали, сеяли, молотили свой хлеб - значит, исполнилось то, о чем мы думали в первую ночь».

Война обрушивает на простую киргизскую женщину удар за ударом: уходят на фронт три ее сына и муж. Автор изображает лишь отдельные эпизоды тяжкой военной жизни героини, но это те самые моменты, когда страдания с новой силой наваливались на Толгонай и душа ее вбирала новые боль и муку. Среди таких эпизодов - мимолетная встреча Толгонай и Алиман с Маселбеком, который в составе воин­ского эшелона промчался мимо станции, успев только крикнуть им на коду два слова и бросить матери свою шапку. Бешено мчавшийся эшелон и на один короткий миг лицо молодого Маселбека: «Ветер растрепал ему волосы, полы шинели бились, как крылья, а на лице и в глазах -- радость, и горе, и сожаление, и прощение!» Это одна из самых волнующих сцен повести: мать, бе­гущая за железным эшелоном, мать, обнимающая в слезах и стенаниях холодный, стальной рельс; «все дальше и дальцте уходил перестук колес, потом и он стих». После этой встречи Толгонай вернулась в родной аил «желтая, с запавшими, измученными глазами, как после долгой болезни». Внешние изменения в лице старой женщины писатель отмечает очень скупо, одной‑двумя фразами,- в разговаре Толгонай с матерью-землей или с невесткой. Горестно отмечено, как се­дина побила голову Толгонай, как уходила, стиснув зубы. Но она и не предполагала, ка­кие испытания ее ждали в будущем: смерть трех сы­новей и мужа, голод аильских детей и женщин, отчаянная попытка собрать по голодающим семьям последние килограммы семян и, вопреки всем предписаниям кол­хозного устава и требованиям военного времени, засеять сверх плана небольшой участок залежи, чтобы облег­чить страдания аильчан.

Картины военного, полуголодного аила в «Материнском поле» относятся к лучшим страницам советской многонациональной прозы, посвященным самоотверженному труду женщин, стариков и подростков в трудное время. Толгонай ходила просить по дворам по горсти семян, чтобы засеять лишний кусочек земли для своих земляков. Насобирала 2 мешка. А их украл с дружками дезертир… Как смотреть в глаза людям? Трудно представить более тяжкие испытания, кото­рые писатель предлагает своим героям В «Материнском поле».

Народный взгляд на происходящие трагические события выражен прежде всего в символическом диа­логе Толгонай с матерью-землей, с материнским полем, диалоге, который, по существу, ведет повествование, эмоционально подготовляя читателя к предстоящему изложению воспоминаний, иногда упреждая события. Диалогом с матерью-землей начинается и заканчивает­ся повесть. Земля умеет понимающе молчать, с болью наблю­дая, как меняется и стареет Толгонай. После того, как она лишь на мгновение увидела среднего сына Масел-бека в грохочущем воинском эшелоне, летящем мимо станции, мимо Толгонай и Алиман, земля замечает: «Молчаливой ты стала тогда, суровой. Молча приходи­ла сюда и уходила, стиснув зубы. Но мне-то понятно было, по глазам видела, с каждым разом трудней и трудней становилось тебе». Материнское поле страдает от людских войн, оно хо­чет, чтобы люди мирно трудились, превращая нашу планету в прекрасное жилище для человека. Вместе с людьми материнское поле в повести Ч. Айт­матова ликовало в День Победы, но земля очень точно определяет сложный эмоциональный тонус пережива­ний тех дней: «Я всегда помню тот день, когда вы, люди, встречали солдат с фронта, ноя до сих пор не могу сказать Толгонай, чего было больше -- радости или горя». Это было действительно душераздирающее зрели‑

ще: толпа киргизских женщин, детей, стариков и инвалидов стояла на окраине аила и с замиранием сердца и ждала возвращения солдат после победы. «Каждый молча думал о своем, опустив голову. Люди ждали ре­шения судьбы. Каждый спрашивал себя: кто вернется, кто нет? Кто дождется, а кто нет? От этого зависела жизнь и дальнейшая судьба». А на дороге показался всего лишь один солдат с ши­нелью и вещевым мешком, перекинутым через плечо. «Он приближался, но никто из нас не двинулся с места. На лицах людей застыло недоумение. Мы все еще жда­ли какого-то чуда. Мы не верили своим глазам, потому что мы ожидали не одного, а многих».

В самые тяжкие годы «народ не разбрелся, остался народом»,— вспоминала Толгонай. «Тогдашние женщи­ны — теперь старухи, дети — давно отцы и матери се­мейств, верно, они и забыли уже о тек днях, а я всякий раз, как увижу их, вспоминаю, какими они были тогда. Встают они перед глазами такими, какими были,— го­лые и голодные. Как они работали тогда, как ждали победы, как плакали и как мужались. По киргизскому обычаю не принято сразу приносить человеку печальную весть; аксакалы решают, в какой момент будет более тактичным сообщить о беде, и по­степенно готовят человека к ней. В этой заботе народа, сказывается старый родовой инстинкт самосохранения, обретший форму всенародного сочувствие, сострадания, которое в какой-то мере облегчает ду­шевную боль и несчастье пострадавшего. Чингиз Айт­матов дважды описывает сцены всеобщего горя- при сообщении о гибели Суванкула и Касыма и при получе­нии последнего письма Маселбека. В первом случае в поле к Толгонай приезжает аксакал и везет ее аил, помогая ей словом, помогая спешиться у родного Двора, где собралась уже толпа односельчан. Толгонай охваче­на страшным предчувствием, «уже мертвая», медленно идет к дому. К ней молча, быстро подошли женщины, взяли ее за руки и сказали о страшной вести.

Народ не только сочувствует, он активно вмеши­вается в события, сохраняя при этом достоинство и здравый смысл. Уже после войны, когда судили дезер­тира Дженшенкула за бегство с фронта, за украденную вдовью пшеницу. Утром следующего дня жены дезертира уже не было в аиле. Оказывается, ночью пришли односельчане к жене Дженшенкула, погрузили все ее добро на брички и сказали: «Езжай куда хочешь. Тебе у нас в аиле нет места». В этих суровых простых словах -народное осуждение дезертира и его жены, глубокое понимание горя Толгонай и Алиман.

Под пером талантливого художника малень­кая седая женщина с потускневшими глазами прео6­ражается в символическое олицетворение героического, терпеливого, мудрого народа, а еще точнее - наших со­ветских женщин, вынесших на своих плечах бремя войны. Внешне она остается прежней Толгонай, молча­ливой, седой, с посошком в руках, одиноко стоящей в поле, думающей о своей жизни, но духовное наполнение образа к концу повести удивительно: старая Толгонай вызывает восхищение, преклонение. Таково обаяяие эпического характера. Оно возникает естественно, органично и вполне соответствует замыслу писателя. Четырнадцатилетним подростком в годы войны он видел вокруг себя немало таких, как Толгонай и Алиман, прекрасных, героических женщин, взваливших на себя непомерную тяжесть труда.

В эпическом повествовании киргизского прозаика обыч­но господствует объективная нео6ходимость, «царит судьба», как выражались немецкие философы в прош­лом веке. Вот эта объектив­ная необходимость совершающихся событии, определяемая историческим бытием народа, господствует в таких произведениях Айтматова, как «Первый учитель» и «Материнское поле».

Долго сомневается мудрая, ста­рая Толгонай, сумеет ли она полно и правильно расска­зать внуку Жанболоту о его матери, о ее трагической судьбе.

Повесть «Материнское поле» - это не только ода героиче­ским хлеборобам военной поры, иначе гово­ря - раскрытием самоотверженного характера Толгонай. Замысел писателя сложнее: параллельно судьбе Толгонай на протяжении всей повести автор исследует историю Алиман,

которая тоже является судьбой матери, судьбой изломанной, изуродованной жестокими последствиями войны.

Старая Толгонай, оставшаяся без мужа и трех сыно­вей, все-таки выдержала, устояла в труднейшие военные и послевоенные годы; сказалась духовная и нрав­ственная стойкость, выработанная ею за десятилетия совместной жизни с настоящим коммунистом Суван­кулом.

Молодая, не закаленная в жизненной борьбе красавица Алимам внутренне сломалась, и ее смерть,- слу­чайная, конечно,- стала суровым напоминанием о холодном большом мире, в котором бушевала война, разметав и покалечив людей, надолго оставив свои же­стокие следы в биографиях и людских душах.

Трагическое дыхание войны исследует художник в «Материнском поле». Ведь война не только убивала идущих в атаку солдат, морила голодом детей и стари­ков. Требовалось много душевной стойкости; чтобы сохранить в себе лучшие человеческие цённости. Толгонай сумела. Алиман отупила и не выдержала. Речь идет не о моральном падении женщины. Чин­гиз Айтматов показывает развитие души нежной, лю­бящей, благородной. Именно своеобразие такого харак‑

тера Алимам обусловило глубину страданий молодой женщины, в неполных двадцать лет оставшейся вдовой. Толгонай не раз замечает, что сильная, единственная любовь Алиман к погибшему Касыму заслонила для нее весь мир, и она уже не могла даже думать о том, чтобы полюбить кого-то другого.

Народный здравый смысл выражен в этой драмати­ческой ситуации весьма отчетливо. «Конечно, со вре­менем затянулись бы раны в душе Алиман,- размыш­ляет героиня повести.- Свет не без людей, нашла бы, может быть, человека, которого и полюбила бы даже. И жизнь вернулась бы с новыми надеждами. Другие солдатки так и поступили» . Так выглядел бы обычный житейский вариант. Айтатов заинтересовался глубоким, психологически более сложным случаем. Писатель уходит от среднестатисти­ческого явления, избирая более индивидуальный исход, и в нем раскрывает общие нравственные про­цессы, еще раз подтверждая художественную диалек­тику взаимосвязи индивидуального и типического.

Айтматов не анализирует внутреннего состояния мо­лодой женщины, он показывает Алиман в основном со стороны, глазами Толгонай, и через ее восприятие мы можем догадываться о бурях, бушевавших в душе Алиман. В таких случаях писатель мастерски использует психологическую выразительность внешнего жеста. Напомним для примера только один случай с цветами, в

котором