Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника


Неоинституционализм — радикальная смена парадигмы




Всередине 1960-х гг. экономисты Р. Кроуз и Д. Норт предложили принципиально иное понимание механизмов формирования и измене­ния социальных институтов3. В противоположность незыблемой в то время теории структурных функционалистов они дерзнули доказать,

что социальные институты постоянно подвержены изменениям. Ме­тодологически Норт и Кроуз мыслили иначе, чем Парсонс4. Они не исходили из аналитических конструктов в рассмотрении социальных реалий, но, напротив, анализируя реальные экономические процессы, выдвигали теоретические обобщения и предлагали соответствующие концептуальные «метки»-понятия.

Принципиальные теоретические обобщения неоинституционалис-тов следующие:

а) Не только узаконенные нормы социальных (экономических в дан­
ном случае) взаимоотношений, но также и широко практикуемые не­
формальные правила являются институтами, т. е. координируют вза­
имодействия. Неформальные правила суть ограничения обычаем,
массовыми образцами поведения и теми смысловыми кодами, кото­
рые несут в себе данные поведенческие образцы5. К примеру, взятка
чиновнику в России или Китае — традиционная норма6.

б) Нетрадиционные правила устанавливаются социальными субъек­
тами (акторами на рынке) на основе рационального выбора, и если
легитимируются массовым распространением и не противоречат «си­
стеме правил» (Т. Бернс и Е. Флэм), закрепляются законом.

в) Отсюда важное следствие — инициирующие новые нормы, пра­
вила и практики социальные агенты выдвигаются на первый план. По­
нятно, что чем выше экономический, политический, социальный и сим­
волический ресурсы данных агентов, тем более вероятна возможность
навязывания новых норм относительно слаборесурсным.

г) В отличие от парсонианской парадигмы жесткой целостности социо­
культурной системы, новый подход утверждает иной принцип. Деятельность
социальных субъектов регулируется формальными и неформальными пра­
вилами в разных полях взаимодействия: экономическом, поле социальных
повседневных взаимодействий, правовом, в поле политики и социально-куль­
турном. Всюду могут существовать свои правила игры, регламентируемые
суверенными социальными институтами и принятыми практиками. Иными
словами, отвергается принцип устойчивой функциональной взаимосвязи
общественных подсистем, будь то социально-экономическая формация у
Маркса или социально-культурная система у П. Сорокина и Т. Парсонса.

Таким образом, нормой бытия социальных институтов явля­ется как раз не их стабильность, но именно изменения, реагиру­ющие на динамизм социально-экономических и иных процессов.

Неоинституционализм как особое направление разрабатывался ис­следователями в области экономической теории, поэтому в центре внимания здесь рациональность экономического поведения соответ­ственно принципу «минимизация затрат, максимизация приобретений». Общетеоретическое основание нового понимания социальных инсти­тутов следует искать в деятельностной парадигме. Маргарэт Арчер, заимствовав у Бакли сам термин, выдвинула теорию морфогенеза (про­тивопоставив его морфостазису).

Согласно теории структурации Гидденса, социальные институты, как и другие структурные элементы общества (например организа­ции), (а) бессубъектны, (б) обладают определенными ресурсами (на­пример, система образования в качестве социального института тре­бует немало материальных и людских средств) и (в) диктуют определенные нормы, правила использования и накопления институ­циональных ресурсов. Гидденс указывает на взаимосвязи между бес­субъектными институтами и собственно социальными субъектами (индивидами, их сообществами). Социальные субъекты — это, в тер­минологии Гидденса, «агенты». Но агенты — социальные субъекты первоначально социализируются в рамках тех социальных институ­тов, которые уже существуют, и лишь позже, приобретя должный личностный и статусный ресурс, своими практическими действия­ми влияют на изменения социальных институтов и иных структур, вплоть до радикальных их преобразований. Поскольку же социальные институты обладают некими необходимыми для общества собствен­ными институциональными ресурсами (М. Арчер), социальные субъекты вместе с тем могут или не вполне способны создавать правила пополнения и использования ресурсов социальных институ­тов. Пример институционального ресурса — различия в конституци­онном устройстве: либо разрешено все, что не запрещено, либо раз­решено лишь то, что разрешено.

Концепция неоинституционализма выдвигает на передний план не сами институты — структуры, а субъектов, их поддерживаю­щих или изменяющих. Это переносит фокус внимания исследова­теля с институтов как структур на процессы их формирования.

Отсюда — проблематика, связанная с изучением социальных субъек­тов. Одни из них обладают значительными экономическими, культурны­ми, социальными (в смысле наличия обширных или ограниченных «сетей взаимодействия» с другими деятелями) и иными статусными ресурсами (назовем их «ресурсоемкими»), другие — слаборесурсные, — не имея таких капиталов, вынуждены подчиняться устанавливаемым правилам. Иными словами, сильноресурсные социальные субъекты начинают фор­мулировать и закреплять правила социальных взаимодействий, отвечаю щие их интересам, что позволяет им же расширять поле своего экономи­ческого и политического влияния, наращивать свой капитал (экономичес­кий, политический, капитал интеракций, контроль за средствами массо­вой информации и т. п.). Как и финансовый капитал, эти субъекты вкладывают свой социальный капитал в рост путем завоевания домини­рующих позиций в обществе и расширения сетей взаимодействий с дру­гими, ныне в условиях информационных сетей. В демократических об­ществах в роли активных преобразователей социальных институтов выступают многообразные коллективные субъекты — общественные движения, партии и гражданские объединения, противоборствуя тем, кто стремится занять командные позиции в становлении новых институцио­нальных правил. Так или иначе, проблема социальных институтов пере­ходит теперь в область соотношения различных социальных сил, каждая из которых стремится навязать обществу свои правила игры либо же добивается разумного компромисса.

Возьмем два примера. В российской системе образования нынче введена плата за обучение — пополнение финансов данного социаль­ного института. Состоятельные студенты (из сильноресурсных семей) способны следовать данной норме, другие — нет. Им предстоит же­сткая конкуренция при поступлении в вуз6. Второй пример. В ныне действующим российском КЗОТ предписано, что при заключении кол­лективного (генерального) трудового соглашения между работника­ми и работодателем интересы работников представляет профсоюз, в который входит большинство занятых на предприятии, фирме. Пара­докс состоит в том, что в этот профсоюз как правило входят и наем­ные служащие хозяина-работодателя, т. е директор, его заместители и т. д. В нормальной рыночной экономике такое представляется аб­сурдом, ибо интересы работников и работодателя, мягко говоря, не совпадают. Как случилось, что Российская Дума приняла такой Ко­декс о труде? Предельно ясно — под давлением сильноресурсных депутатов, выражающих интересы бизнеса.

Том Бернс и Елена Флэм [9] из университета Уппсалы на основе тща­тельного эмпирического изучения деятельности различных предприятий и фирм предложили «теорию систем правил». Авторы выделяют собственно систему правил, каковые во многом зависят от данной культуры с ее глу­бокими традициями, далее — режимы правил, как они поддерживаются позитивными и негативными санкциями, закреплены в инструкциях и, на­конец, грамматику правил как усвоенные акторами способы действий в самых разных ситуациях. Книга заполнена десятками схем, указывающих на ситуации взаимодействия в сфере трудовых отношений и способы при­менения тех или иных правил в зависимости от ситуации, состава участву­ющих акторов, наличия или отсутствия более общего регулирующего прин-

Эта работа — отличный образец эмпирического исследования становления правил взаимодействия в организациях. Названная теория обладает высокой эвристичностью при анализе макросоциальных и глобальных институтов.

Итак, неоинституционалистский деятельностный подход представля­ется более адекватным современным социально-историческим условиям динамических и часто не ожидаемых изменений в социальных системах — в обществах, государствах, миросистеме в целом.

 

27. Социальные структуры и социальные агенты по Гидденсу, Арчер и Штомпке.

 

Согласно теории структурации Гидденса, социальные институты, как и другие структурные элементы общества (например организа­ции), (а) бессубъектны, (б) обладают определенными ресурсами (на­пример, система образования в качестве социального института тре­бует немало материальных и людских средств) и (в) диктуют определенные нормы, правила использования и накопления институ­циональных ресурсов. Гидденс указывает на взаимосвязи между бес­субъектными институтами и собственно социальными субъектами (индивидами, их сообществами). Социальные субъекты — это, в тер­минологии Гидденса, «агенты». Но агенты — социальные субъекты первоначально социализируются в рамках тех социальных институ­тов, которые уже существуют, и лишь позже, приобретя должный личностный и статусный ресурс, своими практическими действия­ми влияют на изменения социальных институтов и иных структур, вплоть до радикальных их преобразований. Поскольку же социальные институты обладают некими необходимыми для общества собствен­ными институциональными ресурсами (М. Арчер), социальные субъекты вместе с тем могут или не вполне способны создавать правила пополнения и использования ресурсов социальных институ­тов. Пример институционального ресурса — различия в конституци­онном устройстве: либо разрешено все, что не запрещено, либо раз­решено лишь то, что разрешено.

Концепция неоинституционализма выдвигает на передний план не сами институты — структуры, а субъектов, их поддерживаю­щих или изменяющих. Это переносит фокус внимания исследова­теля с институтов как структур на процессы их формирования.

Отсюда — проблематика, связанная с изучением социальных субъек­тов. Одни из них обладают значительными экономическими, культурны­ми, социальными (в смысле наличия обширных или ограниченных «сетей взаимодействия» с другими деятелями) и иными статусными ресурсами (назовем их «ресурсоемкими»), другие — слаборесурсные, — не имея таких капиталов, вынуждены подчиняться устанавливаемым правилам. Иными словами, сильноресурсные социальные субъекты начинают фор­мулировать и закреплять правила социальных взаимодействий, отвечаю щие их интересам, что позволяет им же расширять поле своего экономи­ческого и политического влияния, наращивать свой капитал (экономичес­кий, политический, капитал интеракций, контроль за средствами массо­вой информации и т. п.). Как и финансовый капитал, эти субъекты вкладывают свой социальный капитал в рост путем завоевания домини­рующих позиций в обществе и расширения сетей взаимодействий с дру­гими, ныне в условиях информационных сетей. В демократических об­ществах в роли активных преобразователей социальных институтов выступают многообразные коллективные субъекты — общественные движения, партии и гражданские объединения, противоборствуя тем, кто стремится занять командные позиции в становлении новых институцио­нальных правил. Так или иначе, проблема социальных институтов пере­ходит теперь в область соотношения различных социальных сил, каждая из которых стремится навязать обществу свои правила игры либо же добивается разумного компромисса.

К универсальным инструментам, я уверен, можно отнести принцип INIO П. Штомпки8. Любую социокультурную общность и социальную систему, согласно этой модели, можно проанализировать, принимая во внимание четыре измерения: «I» как идеологии, системы ценностей (здесь уместны и Т. Парсонс, и М. Шелер, и, конечно, К. Маннгейм); «N» как нормативная система (десятки нормативистских концепций будут уместны); второе «I» как интеракции (преимущественно верти­кально организованные или преимущественно горизонтально-граждан­ские либо сетевые); наконец, «O» как opportunity — социальный ресурс, социальный и символический капитал групповых и индивидуальных деятелей. INIO Штомпки — инструмент, заведомо предполагающий привлечение множества теоретических концепций в анализе данных социальных процессов. Эвристичность формулы Штомпки вполне убе­дительно демонстрируют работы студентов магистратуры Центра со­циологического образования Института социологии РАН, где рассмат­риваемый инструмент великолепно работает при анализе самых разных проблем (от проблематики рисков до гендерных сюжетов) 9.

Трудно не согласиться с тем, что деятельностная парадигма в срав­нении с постмодернистской более адекватна реалиям современного мира и российским в частности. Так, советские социальные структу­ры, если использовать идею Штомпки о трех формах динамики струк­тур, оперировали по «принципу инерции», власть предпочитала не до­пускать каких-либо существенных изменений. Эпоха Л. Брежнева получила название периода стагнации. Протестующие против систе­мы, такие как академик А. Сахаров, подлежали изоляции. Период гор­бачевской перестройки можно, я думаю, отнести ко второй у Штомп-ки форме динамики структур — процессу становления по «принципу момента» или «континуальности», согласно которому начатый про­цесс изменений не прекращается, но и не отличается систематичнос­тью, допускает пропуски некоторых уровней.

СХЕМА В ОТДЕЛЬНОМ ФАЙЛЕ

28. Что означают понятия формальные и неформальные институты, соотношение между ними.

Принципиальные теоретические обобщения неоинституционалис-тов следующие:

а) Не только узаконенные нормы социальных (экономических в дан­
ном случае) взаимоотношений, но также и широко практикуемые не­
формальные правила являются институтами, т. е. координируют вза­
имодействия. Неформальные правила суть ограничения обычаем,
массовыми образцами поведения и теми смысловыми кодами, кото­
рые несут в себе данные поведенческие образцы5. К примеру, взятка
чиновнику в России или Китае — традиционная норма6.

б) Нетрадиционные правила устанавливаются социальными субъек­
тами (акторами на рынке) на основе рационального выбора, и если
легитимируются массовым распространением и не противоречат «си­
стеме правил» (Т. Бернс и Е. Флэм), закрепляются законом.

в) Отсюда важное следствие — инициирующие новые нормы, пра­
вила и практики социальные агенты выдвигаются на первый план. По­
нятно, что чем выше экономический, политический, социальный и сим­
волический ресурсы данных агентов, тем более вероятна возможность
навязывания новых норм относительно слаборесурсным.

г) В отличие от парсонианской парадигмы жесткой целостности социо­
культурной системы, новый подход утверждает иной принцип. Деятельность
социальных субъектов регулируется формальными и неформальными пра­
вилами в разных полях взаимодействия: экономическом, поле социальных
повседневных взаимодействий, правовом, в поле политики и социально-куль­
турном. Всюду могут существовать свои правила игры, регламентируемые
суверенными социальными институтами и принятыми практиками. Иными
словами, отвергается принцип устойчивой функциональной взаимосвязи
общественных подсистем, будь то социально-экономическая формация у
Маркса или социально-культурная система у П. Сорокина и Т. Парсонса.

 

29. Проблема институциональных матриц.

Постсоветская институциональная реальность в России, если рассмат­ривать ее с позиции классиков, — драматическая аномия. С позиций нео-институционалистов — это норма переходного периода, по существу ра­дикальной смены основополагающих общественных институтов.

Здесь нельзя не задуматься о концепции институциональных матриц. Идея институциональных матриц была высказана Карлом Поланьи, ко­торый предлагал рассматривать экономику как встроенный в контекст всей совокупности культурных традиций и общественных отношений ин­ститут. Эта мысль была развита Дугласом Нортом. Последний писал: «Традиция в этнических сообществах определяет не только непрерыв­ность, преемственность социальных институтов, но и границы инноваций, являясь главным критерием их законности и допустимых в данном об­ществе вариантов социальной активности»7. Опираясь на эту идею, ра­боты О.Э. Бессоновой, А. Ахиезера и других авторов, новосибирский со­циолог С. Кирдина предприняла попытку построить теорию институциональных матриц «Х» — восточного типа и «Y» — западного. «Матрицы, — пишет Кирдина, — это устойчивая сложившаяся система базовых институтов8, регулирующих взаимосвязанное функционирова­ние основных общественных сфер — экономической, политической и иде­ологической». Их различия иллюстрирует схема 2 [3. С. 59, 64–65].

Иерархическое устройство унитарного типа заведомо обречено на иерархизацию властных отношений: сверху поступают некие указания-распоряжения, снизу — жалобы и обращения к высшему начальству. Раз­даточная экономика9 и сегодня имеет место в России, где регионы-доно­ры направляют средства не прямо в бюджет регионов-реципиентов (как, например, во Франции), а путем перераспределения центром.

Схема 2. Типы институциональных матриц

Х-матрица______________________Y-матрица

Редистрибутивная экономика Опосредованное центром движение ценностей и услуг, прав на их производство и распределение Рыночная экономика Не опосредованное центром и не требующее его согласия движение товаров и услуг
Унитарное политическое устройство Федеративное политическое устройство
Коммунитарная идеология Доминирование «Мы» над «Я» Субсидиарная идеология Доминирование «Я» над «Мы»

Концепция институциональных матриц вполне совпадает с аналогич­ной социокультурной концепцией В. Федотовой, согласно которой Рос­сия — это «другая Европа»10. Россия, можно сказать, балансирует меж­ду Евразией и Азиопой11. Принципиальное отличие — традиционное отсутствие гражданских структур — не зависимых от государства и чиновничества объединений граждан. Западно-Европейские и Амери­канские матричные структуры устроены иначе — по принципу «волч­ка», или гироскопа. Здесь доминируют гражданские объединения, прин­цип Общественного Договора между гражданами и центральной властью, каковая пребывает в состоянии принуждения к открытой публичной по­литике. Итальянский марксист Антонио Грамши, находясь в тюрьме, писал после Февральской и Октябрьской революций в России, что на Западе при ослаблении государства устойчивость общества обеспечивают выходящие на поверхность гражданские структуры. В России, если там слабеет государство, рушится все12.

Между тем утверждения С. Кирдиной о крайней консерватив­ности институциональных (я бы добавил – и национально – мен­тальных) матриц вызывают бурные споры прежде всего в среде экономистов, но также социологов и других обществоведов. Обра­тимся к дискуссии о будущем России в миросистеме под углом зрения теории институциональных матриц.

Феномен экономической колеи. Концепция институциональных матриц ассоциируется с предложенной в конце 1970-х гг. экономичес­кой теорией path dependency — зависимости экономики стран от ра нее пройденного пути. Американский экономист Т. Мэдисон составил таблицу различных показателей состояния экономики европейских и стран других континентов, в основном используя архивы колониаль­ных держав Великобритании и Португалии. «Таблицы Мэдисона», как их назвали, вызвали потрясение. Оказалось, что за 150 лет подавляю­щее большинство стран не изменило своего положения в ряду эконо­мических лидеров, идущих следом за ними и вплоть до экономически наиболее отстающих. А. Аузан13 назвал этот феномен «экономичес­кой колеёй». По подсчетам Л.А. Фридмана14, среднедушевой доход на одного россиянина в наиболее благополучном 1913 г. и спустя сто­летие радикальных преобразований в 2004 г. остался в сравнении с аналогичным показателем в США таким же, а именно — около 25 % от американского. Среднедушевой доход в Китае как был, так и оста­ется сегодня вдвое ниже показателя по России (около 12 % от США)15.

Экономисты нашли, что решающая причина этого удивительного фе­номена — высокая устойчивость социальных институтов. «Становит­ся все сложнее определить, где кончается экономика и начинается со­циология, социальная антропология и политическая наука», — заметил один из них. И дальше: «Экономисты обнаруживают, что они стали пи­сать о таких явлениях, как связь между идеологией и предпринима­тельской активностью, между уровнем грамотности и психологически­ми ориентациями на развитие, о влиянии сельской, общинной организации на экономическое развитие и т. п.»16. Дуглас Норт посчитал, что инсти­туциональные правила в области экономики в два раза сильнее корре­лируют с порядковым местом страны на мировой шкале сравнительно­го экономического потенциала 90–100 стран, чем собственно экономические показатели национального дохода, темпов роста, уровня инфляции, собираемости налогов и открытости внешней торговли17.

В таблицах Мэдисона есть лишь два исключения — Великобрита­ния и Япония (вместе с дальневосточными «тиграми»). Великобрита­ния полтораста лет тому назад лидировала вместе с Португалией в мировой экономике. Обе были мощными колониальными державами. С утверждением конституционной монархии Британия резко пошла вверх, Португалия, в которой традиционная монархия просуществова­ла до 1930-х гг., нынче замыкает список западноевропейских стран

ЕС по своим экономическим показателям. Япония и «тигры» были принуждены США в роли оккупанта после падения фашизма к утвер­ждению социальных институтов западной «матрицы»18.

Александр Аузан предпринял попытку рассмотреть варианты выхо­да из «колеи» для России. Все они представляются на сегодня малове­роятными. В сущности, если полагать, что «исторический случай» спо­собен сыграть судьбоносную роль в развитии страны, то единственным механизмом, дающим шанс на проведение соответствующих реформ является демократическое правление. Георгий Сатаров метко назвал это институционализацией случая. Предложенные обществу отвечаю­щие интересам большинства и согласующиеся с ресурсами страны но­вые идеи имеют вероятность быть реализованными в силу того, что сторонники этих идей могут занять ключевые посты в государственной власти. В глубоко аналитической книге Евгений Ясин [10] страстно по­лемизирует со Светланой Кирдиной и, не отрицая идею институцио­нальных матриц, оптимистически видит будущее демократии в России. Он называет это проектом «модем» — модернизацией демократии снизу, не сверху, как всегда было в российской истории. Становление такой демократии представляется автору возможным в предстоящие 30–40 лет благодаря выходу на авансцену общественной жизни новых поколе­ний элит и граждански активных людей, которые будут вынуждены осоз­нать необходимость не усеченной демократической системы, но доми­нирования гражданских структур, интересы которых институционально закреплены общественным договором с государством.

В последние годы появились работы, в которых авторы формули­руют теоретические основания решения проблемы институциональ­ной колеи. О. Бессонова предложила, как она пишет, интегрально-ин­ституциональную парадигму цивилизационного развития19. Она полагает теорию институциональных матриц устаревшей. В предла­гаемой иной парадигме выделены три уровня социальной реальности, соответственно, уровни конфигурации институтов и структур реаль­ности. Уровни социальной реальности, по Бессоновой, — это глобаль­ная цивилизацонная матрица (включает био-, ноо, техно- и этно-сфе-ры), в которой может быть два институциональных архетипа, а именно рынок и раздаток. Эволюция приводит к синтезу этих институтов на уровне локальных цивилизационных матриц (принципиальное отличие от концепции институциональных матриц С. Кирдиной). Опираясь на предложенную парадигму, Бессонова прогнозирует будущее России

как «великую трансформацию» в сторону гармоничного совмещения раздаточных и рыночных механизмов в экономике, перехода от моно-к демократическому государству.

Близкую по существу концепцию разрабатывает экономист Арка­дий Мартынов20. Он опирается на системную теорию и подчеркивает, что «отличительным признаком социальной системы в сравнении с тех­нологической системой выступает наличие механизма рефлексивного саморегулирования». Автор считает возможным конвергентный путь развития миросистемы, находит подтверждение своего прогноза в ре­альных конвергентных процессах, которые, он считает, имеют место в странах Восточной Азии: Тайване, Малайзии, в несколько меньшей мере в Республике Корея, Сингапуре. А.Мартынов полагает возможным развитие Китая по «третьему пути», не социалистическому и не капи­талистическому, но конвергентному. Автор считает необходимым от­каз Россия от импорта глобализационной модели «в ее неолиберальном и неоконсервативном вариантах» и избрание стратегии «третьего пути». Третий путь и есть то, о чем пишет О. Бессонова — равноправное по­ложение институтов государственного регулирования (раздаточного у Бессоновой) и рыночного саморегулирования.

Резюме о состоянии дискуссии. На мой взгляд, оно пока таково, что теоретически проблема остается спорной, а под углом зрения на­блюдаемых тенденций и в России и в миросистеме перспектива не слишком оптимична.

С одной стороны, похоже, что концепция институциональных мат­риц «работает». Т.И. Заславская пишет: «...попадая в российскую сре­ду, формально-правовые нормы либерального типа меняются до неуз­наваемости. Дело обстоит так, как если бы они подвергались мутации и в результате становились бы неспособными выполнять свое предназ­начение — служить общезначимым правилам игры»21. Нельзя не фик­сировать как исторический факт, что и петровские, и столыпинские, и советские, и нынешние реформы имели прозападный вектор, но полити­ка, ради этого используемая, оставалась и остается государственно-принудительной22. Укрепление вертикали власти, президентские выбо­ры 2008 г., когда действующий Президент фактически назначил своего преемника и далее стал главой правительства и главой партии подавля­ющего большинства в Государственной Думе — все это свидетель­ства доминанты российской институциональной матрицы23.

С другой стороны, имеются оптимистические аргументы Рональ­да Инглехарта в пользу возможного «взрывного» развития демокра­тии в России. Инглехарт совместно с Христианом Вельцелем произ­вел тщательнейшие статистические выкладки на основе данных World Values Survey 1991–1991 г. с охватом 60 наций и пришел к таким выво­дам: во-первых, вопреки принятому ранее заключению обществове­дов имеет место установленная Липсетом в 1993 г. закономерность зависимости развития демократии от модернизации в сфере экономи­ки24 и, во-вторых (что особенно важно в приложении к проблематике социальных институтов), отсутствие западного культурного на­следия (протестантизм) не препятствует демократизации, равно как и предшествующий «опыт авторитаризма»25.

Не означает ли полученный этими авторами результат, что концеп­ция path dependence в неэкономических полях — в сфере политики и культуры — неприменима? Авторы путем различных приемов стати­стического анализа, включая регрессионные модели, показывают, что важнейшая детерминанта развития демократических институтов — “либеральные устремления» граждан, их притязания на свободу лич­ности для самореализации и самоорганизации.

Каков вывод? Я полагаю, что единственно верный таков: каждый, счи­тающий себя причастным к процессам прогрессивных социальных транс­формаций должен делать свое дело, исследователи — исследовать и со­здавать обоснованные теоретические концепции, отслеживать изменения в массовом сознании, информировать общество о результатах своих изыс­каний, студенты — не оставаться в стороне от общественной жизни, за­щищать свою гражданскую социальную позицию. Без наших усилий ис­тория не совершается.

 

30. Как можно представить перспективу реформации России в мир-системе с учетом отличия ее институциональной матрицы от Западных?

Постсоветская институциональная реальность в России, если рассмат­ривать ее с позиции классиков, — драматическая аномия. С позиций нео-институционалистов — это норма переходного периода, по существу ра­дикальной смены основополагающих общественных институтов.

Здесь нельзя не задуматься о концепции институциональных матриц. Идея институциональных матриц была высказана Карлом Поланьи, ко­торый предлагал рассматривать экономику как встроенный в контекст всей совокупности культурных традиций и общественных отношений ин­ститут. Эта мысль была развита Дугласом Нортом. Последний писал: «Традиция в этнических сообществах определяет не только непрерыв­ность, преемственность социальных институтов, но и границы инноваций, являясь главным критерием их законности и допустимых в данном об­ществе вариантов социальной активности»7. Опираясь на эту идею, ра­боты О.Э. Бессоновой, А. Ахиезера и других авторов, новосибирский со­циолог С. Кирдина предприняла попытку построить теорию институциональных матриц «Х» — восточного типа и «Y» — западного. «Матрицы, — пишет Кирдина, — это устойчивая сложившаяся система базовых институтов8, регулирующих взаимосвязанное функционирова­ние основных общественных сфер — экономической, политической и иде­ологической». Их различия иллюстрирует схема 2 [3. С. 59, 64–65].

Иерархическое устройство унитарного типа заведомо обречено на иерархизацию властных отношений: сверху поступают некие указания-распоряжения, снизу — жалобы и обращения к высшему начальству. Раз­даточная экономика9 и сегодня имеет место в России, где регионы-доно­ры направляют средства не прямо в бюджет регионов-реципиентов (как, например, во Франции), а путем перераспределения центром.

Схема 2. Типы институциональных матриц

Х-матрица______________________Y-матрица

Редистрибутивная экономика Опосредованное центром движение ценностей и услуг, прав на их производство и распределение Рыночная экономика Не опосредованное центром и не требующее его согласия движение товаров и услуг
Унитарное политическое устройство Федеративное политическое устройство
Коммунитарная идеология Доминирование «Мы» над «Я» Субсидиарная идеология Доминирование «Я» над «Мы»

Концепция институциональных матриц вполне совпадает с аналогич­ной социокультурной концепцией В. Федотовой, согласно которой Рос­сия — это «другая Европа»10. Россия, можно сказать, балансирует меж­ду Евразией и Азиопой11. Принципиальное отличие — традиционное отсутствие гражданских структур — не зависимых от государства и чиновничества объединений граждан. Западно-Европейские и Амери­канские матричные структуры устроены иначе — по принципу «волч­ка», или гироскопа. Здесь доминируют гражданские объединения, прин­цип Общественного Договора между гражданами и центральной властью, каковая пребывает в состоянии принуждения к открытой публичной по­литике. Итальянский марксист Антонио Грамши, находясь в тюрьме, писал после Февральской и Октябрьской революций в России, что на Западе при ослаблении государства устойчивость общества обеспечивают выходящие на поверхность гражданские структуры. В России, если там слабеет государство, рушится все12.

Между тем утверждения С. Кирдиной о крайней консерватив­ности институциональных (я бы добавил – и национально – мен­тальных) матриц вызывают бурные споры прежде всего в среде экономистов, но также социологов и других обществоведов. Обра­тимся к дискуссии о будущем России в миросистеме под углом зрения теории институциональных матриц.

Феномен экономической колеи. Концепция институциональных матриц ассоциируется с предложенной в конце 1970-х гг. экономичес­кой теорией path dependency — зависимости экономики стран от ра нее пройденного пути. Американский экономист Т. Мэдисон составил таблицу различных показателей состояния экономики европейских и стран других континентов, в основном используя архивы колониаль­ных держав Великобритании и Португалии. «Таблицы Мэдисона», как их назвали, вызвали потрясение. Оказалось, что за 150 лет подавляю­щее большинство стран не изменило своего положения в ряду эконо­мических лидеров, идущих следом за ними и вплоть до экономически наиболее отстающих. А. Аузан13 назвал этот феномен «экономичес­кой колеёй». По подсчетам Л.А. Фридмана14, среднедушевой доход на одного россиянина в наиболее благополучном 1913 г. и спустя сто­летие радикальных преобразований в 2004 г. остался в сравнении с аналогичным показателем в США таким же, а именно — около 25 % от американского. Среднедушевой доход в Китае как был, так и оста­ется сегодня вдвое ниже показателя по России (около 12 % от США)15.

Экономисты нашли, что решающая причина этого удивительного фе­номена — высокая устойчивость социальных институтов. «Становит­ся все сложнее определить, где кончается экономика и начинается со­циология, социальная антропология и политическая наука», — заметил один из них. И дальше: «Экономисты обнаруживают, что они стали пи­сать о таких явлениях, как связь между идеологией и предпринима­тельской активностью, между уровнем грамотности и психологически­ми ориентациями на развитие, о влиянии сельской, общинной организации на экономическое развитие и т. п.»16. Дуглас Норт посчитал, что инсти­туциональные правила в области экономики в два раза сильнее корре­лируют с порядковым местом страны на мировой шкале сравнительно­го экономического потенциала 90–100 стран, чем собственно экономические показатели национального дохода, темпов роста, уровня инфляции, собираемости налогов и открытости внешней торговли17.

В таблицах Мэдисона есть лишь два исключения — Великобрита­ния и Япония (вместе с дальневосточными «тиграми»). Великобрита­ния полтораста лет тому назад лидировала вместе с Португалией в мировой экономике. Обе были мощными колониальными державами. С утверждением конституционной монархии Британия резко пошла вверх, Португалия, в которой традиционная монархия просуществова­ла до 1930-х гг., нынче замыкает список западноевропейских стран

ЕС по своим экономическим показателям. Япония и «тигры» были принуждены США в роли оккупанта после падения фашизма к утвер­ждению социальных институтов западной «матрицы»18.

Александр Аузан предпринял попытку рассмотреть варианты выхо­да из «колеи» для России. Все они представляются на сегодня малове­роятными. В сущности, если полагать, что «исторический случай» спо­собен сыграть судьбоносную роль в развитии страны, то единственным механизмом, дающим шанс на проведение соответствующих реформ является демократическое правление. Георгий Сатаров метко назвал это институционализацией случая. Предложенные обществу отвечаю­щие интересам большинства и согласующиеся с ресурсами страны но­вые идеи имеют вероятность быть реализованными в силу того, что сторонники этих идей могут занять ключевые посты в государственной власти. В глубоко аналитической книге Евгений Ясин [10] страстно по­лемизирует со Светланой Кирдиной и, не отрицая идею институцио­нальных матриц, оптимистически видит будущее демократии в России. Он называет это проектом «модем» — модернизацией демократии снизу, не сверху, как всегда было в российской истории. Становление такой демократии представляется автору возможным в предстоящие 30–40 лет благодаря выходу на авансцену общественной жизни новых поколе­ний элит и граждански активных людей, которые будут вынуждены осоз­нать необходимость не усеченной демократической системы, но доми­нирования гражданских структур, интересы которых институционально закреплены общественным договором с государством.

В последние годы появились работы, в которых авторы формули­руют теоретические основания решения проблемы институциональ­ной колеи. О. Бессонова предложила, как она пишет, интегрально-ин­ституциональную парадигму цивилизационного развития19. Она полагает теорию институциональных матриц устаревшей. В предла­гаемой иной парадигме выделены три уровня социальной реальности, соответственно, уровни конфигурации институтов и структур реаль­ности. Уровни социальной реальности, по Бессоновой, — это глобаль­ная цивилизацонная матрица (включает био-, ноо, техно- и этно-сфе-ры), в которой может быть два институциональных архетипа, а именно рынок и раздаток. Эволюция приводит к синтезу этих институтов на уровне локальных цивилизационных матриц (принципиальное отличие от концепции институциональных матриц С. Кирдиной). Опираясь на предложенную парадигму, Бессонова прогнозирует будущее России

как «великую трансформацию» в сторону гармоничного совмещения раздаточных и рыночных механизмов в экономике, перехода от моно-к демократическому государству.

Близкую по существу концепцию разрабатывает экономист Арка­дий Мартынов20. Он опирается на системную теорию и подчеркивает, что «отличительным признаком социальной системы в сравнении с тех­нологической системой выступает наличие механизма рефлексивного саморегулирования». Автор считает возможным конвергентный путь развития миросистемы, находит подтверждение своего прогноза в ре­альных конвергентных процессах, которые, он считает, имеют место в странах Восточной Азии: Тайване, Малайзии, в несколько меньшей мере в Республике Корея, Сингапуре. А.Мартынов полагает возможным развитие Китая по «третьему пути», не социалистическому и не капи­талистическому, но конвергентному. Автор считает необходимым от­каз Россия от импорта глобализационной модели «в ее неолиберальном и неоконсервативном вариантах» и избрание стратегии «третьего пути». Третий путь и есть то, о чем пишет О. Бессонова — равноправное по­ложение институтов государственного регулирования (раздаточного у Бессоновой) и рыночного саморегулирования.

Резюме о состоянии дискуссии. На мой взгляд, оно пока таково, что теоретически проблема остается спорной, а под углом зрения на­блюдаемых тенденций и в России и в миросистеме перспектива не слишком оптимична.

С одной стороны, похоже, что концепция институциональных мат­риц «работает». Т.И. Заславская пишет: «...попадая в российскую сре­ду, формально-правовые нормы либерального типа меняются до неуз­наваемости. Дело обстоит так, как если бы они подвергались мутации и в результате становились бы неспособными выполнять свое предназ­начение — служить общезначимым правилам игры»21. Нельзя не фик­сировать как исторический факт, что и петровские, и столыпинские, и советские, и нынешние реформы имели прозападный вектор, но полити­ка, ради этого используемая, оставалась и остается государственно-принудительной22. Укрепление вертикали власти, президентские выбо­ры 2008 г., когда действующий Президент фактически назначил своего преемника и далее стал главой правительства и главой партии подавля­ющего большинства в Государственной Думе — все это свидетель­ства доминанты российской институциональной матрицы23.

С другой стороны, имеются оптимистические аргументы Рональ­да Инглехарта в пользу возможного «взрывного» развития демокра­тии в России. Инглехарт совместно с Христианом Вельцелем произ­вел тщательнейшие статистические выкладки на основе данных World Values Survey 1991–1991 г. с охватом 60 наций и пришел к таким выво­дам: во-первых, вопреки принятому ранее заключению обществове­дов имеет место установленная Липсетом в 1993 г. закономерность зависимости развития демократии от модернизации в сфере экономи­ки24 и, во-вторых (что особенно важно в приложении к проблематике социальных институтов), отсутствие западного культурного на­следия (протестантизм) не препятствует демократизации, равно как и предшествующий «опыт авторитаризма»25.

Не означает ли полученный этими авторами результат, что концеп­ция path dependence в неэкономических полях — в сфере политики и культуры — неприменима? Авторы путем различных приемов стати­стического анализа, включая регрессионные модели, показывают, что важнейшая детерминанта развития демократических институтов — “либеральные устремления» граждан, их притязания на свободу лич­ности для самореализации и самоорганизации.

Каков вывод? Я полагаю, что единственно верный таков: каждый, счи­тающий себя причастным к процессам прогрессивных социальных транс­формаций должен делать свое дело, исследователи — исследовать и со­здавать обоснованные теоретические концепции, отслеживать изменения в массовом сознании, информировать общество о результатах своих изыс­каний, студенты — не оставаться в стороне от общественной жизни, за­щищать свою гражданскую социальную позицию. Без наших усилий ис­тория не совершается.

 


Поделиться:

Дата добавления: 2015-04-21; просмотров: 72; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав





lektsii.com - Лекции.Ком - 2014-2024 год. (0.008 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав
Главная страница Случайная страница Контакты