ГЛАВА 7. — Когда у тебя должна была быть причина, по которой ты этого не сделал, — просто сказала Поппи.

— Когда у тебя должна была быть причина, по которой ты этого не сделал, — просто сказала Поппи.

Джеймс так посмотрел на нее, что она вздрогнула.

— Я знаю тебя.

Она знала и понимала его, как никого на свете.

Джеймс отвел глаза.

— У меня не было причины, но были... смягчающие обстоятельства. Можно сказать, меня принудили. Но меня до сих пор мучают кошмары.

Джеймс казался печальным и усталым.

«Это царство одиночества, и оно полно тайн, — подумала Попп». — И Джеймс должен был хранить са­мый страшный секрет, хранить от всех, даже от нее».

— Это ужасно! — воскликнула Поппи, совершенно забыв о том, что их могут услышать. — Я хочу сказать, это ужасно: всю жизнь держать это в себе, никому не открыться, все время притворяться...

— Поппи! — Джеймс вздрогнул от охватившего его волнения. — Не надо...

— Не надо тебя жалеть? Он покачал головой.

— Раньше меня никто не понимал. Немного помолчав, он добавил:

— Как ты можешь волноваться за меня, когда с то­бой самой случилось несчастье?

— Думаю, потому что ты мне не безразличен.

— А я думаю, что по этой же причине я обращался с тобой иначе, чем с Микаэлой или Жаклин.

Поппи смотрела на безукоризненные черты его лица, на шелковистые волны каштановых волос... и у нее пе­рехватило дыхание. Скажи: «Я люблю тебя», беззвучно попросила она. «Скажи!»

Но пока их ничто не связывало. И Джеймс не подал виду, что понял ее. Он вдруг стал резким и деловитым.

— Нам лучше начать сейчас же, — сказал он, под­нялся и задернул занавески. — Дневной свет уменьшает силу вампиров.

Поппи воспользовалась паузой, чтобы подойти к музыкальному центру. Звучала как раз голландская за­стольная песня. Под эту музыку, пожалуй, смогли бы плясать нидерландские шкиперы, но ее вряд ли можно было назвать романтичной. Поппи нажала на кнопку, и пространство комнаты заполнила печальная порту­гальская мелодия.

Она задернула легкий полог кровати, и они с Джейм­сом оказались в собственном маленьком мире, сумрач­ном и уединенном.

— Я готова, — тихо сказала она, и Джеймс накло­нился к ней.

Даже в полутьме она чувствовала гипнотизирующее воздействие его глаз. Они казались окнами в другой мир, далекий и волшебный. «Мир ночных людей», — поду­мала она, и подняла подбородок, когда Джеймс заклю­чил ее в свои объятия. В этот раз она ждала прикоснове­ния его клыков, и оно показалось даже приятным. Но лучше всего было то, что их мысли снова слились в не­мой беседе. Чувство единения, целостности пронизыва­ло ее подобно звездному свету. Она снова чувствовала, как они проникают друг в друга, сливаются воедино, ра­створяются... Она чувствовала, как ее пульс бьется в нем.

Ближе, ближе... И тут она почувствовала, что ее от­талкивают.

Джеймс? Что случилось?

Ничего, ответил он, но Поппи чувствовала, что это неправда. Он пытался ослабить крепнущую между ними связь. Но почему?

Поппи, я ни к чему не хочу тебя принуждать. То, что мы чувствуем, — искусственно...

Искусственно? Это самое подлинное чувство, кото­рое она когда-либо испытывала. Оно более настоящее, чем сама реальность. Она почувствовала ярость на Джеймса и обиду за то, что он лишил ее радости.

Я не это имел в виду, ответил он, и в его мыслях было столько отчаяния. Просто ты не можешь устоять пе­ред кровной связью, и не смогла бы, даже если бы ненави­дела меня. Это нечестно...

Поппи нисколько не волновало, честно это или нет. Если не можешь сопротивляться, зачем тогда это де­лать? ликующе спросила она.

Они теснее прильнули друг к другу, и их захватила волна чистой звенящей радости.

«Кровные узы, — думала Поппи, когда Джеймс на­конец поднял голову. — Теперь не имеет значения, если он так и не скажет, что любит меня, теперь мы связаны узами, крепче которых нет». И сейчас она укрепит эту связь, принимая его кровь. «Попробуй, воспротивься этому», — подумала она... и смех Джеймса застал ее врасплох.

— Снова читаешь мои мысли?

— И не только. Ты строишь планы, и у тебя это хо­рошо получается. Ты будешь сильным телепатом.

Любопытно... Но сейчас Поппи отнюдь не чувство­вала себя сильной. Она была слабой, как котенок. Как увядающий цветок. Сейчас ей нужно было...

— Я знаю, — прошептал Джеймс. Поддерживая ее, он уже подносил руку к губам. Поппи жестом остановила его.

— Джеймс, сколько раз нам нужно сделать это до того, как я изменюсь?

— Я думаю, еще раз, — тихо ответил Джеймс.— В этот раз я получил много крови и хочу, чтобы ты сде-аала то же самое. В следующий раз...

«Я умру, — подумала Поппи. — Что ж, по крайней мере, я знаю, сколько мне, смертной, отпущено».

Губы Джеймса раздвинулись и обнажили длинные тонкие клыки, которыми он пронзил свое запястье. В этом его движении было что-то змеиное. По руке по­текла кровь, она была цвета сиропа в банке с консерви­рованными вишнями.

Едва Поппи склонилась к запястью Джеймса, как в дверь постучали.

Поппи и Джеймс застыли, охваченные чувством вины. Застигнутая врасплох, Полли, казалось, не спо­собна была пальцем пошевелить. В ее мозгу билась толь­ко одна мысль: Господи, сделай так, чтобы это был не Фил...

...Фил.

Просовывая голову в открытую дверь, Фил начал было:

— Поппи, ты проснулась? Мама сказала...

Вдруг он замолчал и бросился к выключателю. Свет обнажил всюдсомнату, не оставив ни одного укромного уголка.

Поппи была в ужасе. Фил смотрел на нее сквозь воз­душную ткань полога. Поппи глядела на него.

— Что здесь происходит? — раздельно произнес он, и его голос мог бы обеспечить ему главную роль в филь­ме «Десять заповедей»[3].

Поппи не успела слова сказать, как он наклонился и схватил Джеймса за руку.

— Не надо, Фил, — сказала Поппи, — не будь иди­отом.

— У нас был уговор, — прошипел Фил, — и ты его нарушил.

Теперь Джеймс так же яростно схватил Фила за руку. Казалось, они вот-вот подерутся.

О Господи, если бы она сейчас была способна нор⁵-мально соображать! Поппи чувствовала себя такой бес­помощной.

— Ты ничего не понимаешь, — сказал Джеймс, стис­нув зубы.

— Ничего не понимаю? Я захожу и застаю вас в кро­вати с задернутым пологом, и ты мне заявляешь, что я чего-то не понимаю?

Джеймс слегка встряхнул Фила за плечи, затратив минимум усилий, но голова Фила качнулась из стороны в сторону, а шея хрустнула. Поппи поняла, что сейчас Джеймс вряд ли способен рассуждать здраво. Перед глазами всплыл образ завязанной в узел металличес­кой ножки стула, и она решила, что настало время вме­шаться.

— Отпусти его, — сказала она, вставая с кровати, и бросилась к ним, чтобы успеть схватить за руку любого из них. — Хватит, мальчики! — в отчаянии прошеп­тала она. — Фил, я знаю, ты этому не поверишь, но он пытается мне помочь.

— Помочь тебе? Я так не думаю. Он накинулся на Джеймса:

— Посмотри на нее! Ты что, не видишь, что твое глу­пое притворство вредит ей? Каждый раз, когда я застаю вас вместе, она белая как полотно.

— Ты в этом ничего не понимаешь, — бросил Джеймс в лицо Филу.

У Поппи в уме занозой застряла странная фраза, ко­торую только что произнес Фил.

— Притворство? Какое притворство? — спросила она.

Поппи произнесла это тихо, но юноши перестали ссориться и смотрели на нее.

А потом все они наделали: ошибок. Позже Поппи поймет, что, если бы они тогда держали себя в руках, многое из того, что потом произошло, могло и не слу­читься. Но они дали волю чувствам.

— Мне очень жаль, Поппи, — сказал Фил, — я не хотел тебе говорить...

— Заткнись! — в ярости закричал Джеймс.

— Но я должен. Этот мерзавец, он просто разыгры­вает тебя. Он мне признался, что просто жалеет тебя. Он думает, что, если притворится, будто любит тебя, ты будешь чувствовать себя лучше. Он — самовлюбленная скотина.

— Притворится? — переспросила Поппи, опускаясь на кровать.

У нее шумело в голове, и в груди накипала невидан­ная вспышка гнева.

— Поппи, он сошел с ума! — закричал Джеймс. — Послушай!

Но Поппи не слушала его. Зато она чувствовала, как расстроен Фил, и это было гораздо убедительнее, чем ярость Джеймса. А Филипп, честный, прямодушный, надежный Филипп, почти никогда не лгал.

Он и теперь не лгал. Значит, лгал Джеймс.

У нее в груди словно что-то взорвалось.

— Ты... — прошептала она, с ненавистью глядя на Джеймса, — ты...

Поппи не могла придумать для него самого страш­ного оскорбления, которого он был достоин. Ее никогда не унижали и не предавали так, как сегодня. Она ду­мала, что знала Джеймса. Она ему верила, как себе. Тем страшнее было его предательство.

— Так что же, все было притворством? Да?

Внутренний, голос останавливал ее, призывал успо­коиться и подумать. Он говорил ей, что она сейчас не­способна принимать решения, а ошибка может стоить ей жизни. Но она была не в состоянии прислушиваться к своему внутреннему голосу. Ярость подгоняла ее, затмевала разум, не давала подумать, есть ли у нее основа­ния для гнева.

—'Ты просто жалел меня, да? — прошептала она, и ярость и горе, которые она подавляла эти полтора дня, вдруг выплеснулись наружу.

Ее пронзила боль, и все померкло вокруг, все. Оста­лось лишь исступленное, страстное желание причинить Джеймсу боль, такую же сильную боль,

Джеймс тяжело дышал и говорил быстро:

— Поппи! Поэтому я и не хотел, чтобы Фил знал...

— Неудивительно, — взвилась Поппи, — неуди­вительно, что ты так и не сказал, что любишь меня, — она продолжала, уже не обращая внимания на Фила. — Как я могла тебе верить? Помимо всего прочего, ты ни разу меня не поцеловал. Мне не нужна твоя жа­лость.

— Что значит «помимо всего прочего»? Что это зна­чит?— взревел Фил.— Я убью тебя, Расмуссен!

Он вырвался из рук Джеймса и с новой силой на­бросился на него. Джеймс уклонился, так что первый удар лишь слегка задел его волосы. Фил снова бро­сился на Джеймса, и тот, извернувшись, схватил его сзади в замок.

Поппи услышала, как в холле раздались быстрые шаги.

— Что здесь происходит?

Миссис Хилгард в растерянности остановилась на пороге спальни.

В ту же минуту у нее за спиной вырос Клифф.

— Что случилось? Почему вы кричите? — его подбо­родок на исхудавшем за последние дни лице выделялся еще сильнее, чем обычно.

— Это ты подвергаешь ее опасности, — прошептал Джеймс на ухо Филу, — смертельной опасности, прямо сейчас.

Он был разъярен и выглядел диким. Нечеловечески страшным.

— Отпусти моего брата! — закричала Поппи. Ее гла­за наполнились слезами.

— О боже, дорогая, — едва могла вымолвить миссис Хилгард. Она бросилась к дочери и обняла ее. — Маль­чики, немедленно уходите отсюда.

Дикая ярость исчезла с лица Джеймса, и его хватка ослабла.

— Послушай, извини меня, но я должен остаться. Поппи...

Филипп локтем ударил его в живот. Вероятно, Джеймсу не было так больно, как было бы больно смертному, но Поппи увидела, что ярость промельк­нула на его лице, как только он смог разогнуться. Он поднял Фила и бросил в сторону платяного шкафа. Миссис Хилгард закричала, Клифф бросился к ним и встал между ними.

— Ну хватит! — прорычал он. Обернувшись к Филу, он спросил:

— С тобой все в порядке? Затем он обратился к Джеймсу:

— Что тут случилось?

Фил потирал голову, медленно приходя в себя. Джеймс молчал. Поппи не могла произнести ни слова.

— Ладно, все это не имеет значения, — подыто­жил Клифф. — Похоже, все мы сегодня выбиты из колеи. Но тебе, Джеймс, все же лучше сейчас пойти домой.

Джеймс посмотрел на Поппи.

Поппи, дрожа, как от сильной боли, повернулась к нему спиной. Она бросилась в материнские объятия, не сказав ни слова.

— Я вернусь, — тихо сказал Джеймс.

Его слова должны были означать рбещание, но в них чувствовалась затаенная угроза.

— В ближайшее время — нет. — Голос Клиффа про­звучал, как воинский приказ.

Глядя через мамино плечо, Поппи увидела кровь на светлых волосах брата.

— Думаю, всем нам нужно время, чтобы остыть, — подытожил Клифф. — Ну же, Джеймс, пошевели­вайся.

Он вывел Джеймса из комнаты. Поппи дрожала л всхлипывала, она старалась не обращать внимания на приступ головокружения и все усиливающееся бормо­тание разных голосов в своей голове. Из музыкального центра доносилась дикая, бьющая по барабанным пере­понкам английская музыка.

В течение следующих двух дней Джеймс звонил во­семь раз.

На первый звонок Поппи ответила. Телефон зазво­нил около полуночи, и она автоматически подняла труб­ку, еще в полусне.

— Поппи, не вешай трубку, — сказал Джеймс. Поппи бросила трубку. Спустя мгновение телефон

зазвонил снова.

— Поппи, если ты не хочешь умереть, выслушай меня.

— Это шантаж. Ты псих, — сказала Поппи, стиски­вая телефонную трубку.

Язык у нее еле ворочался, голова была тяжелой и бо­лела.

—Поппи, это правда. Поппи, послушай. Сегодня ты получила мало крови. Из-за меня ты ослабела, а взамен не получила ничего. Это тебя убьет.

Поппи слушала Джеймса, но смысл слов усколь­зал от нее. Она поняла, что пропускает их мимо ушей, что проваливается в какой-то мягкий, вязкий туман и не способна рассуждать здраво.

— Мне все равно.

— Тебе это не может быть все равно, и если бы ты была сейчас в состоянии думать, ты бы так не сказала.

Сейчас у тебя в голове полная неразбериха. Ты слиш­ком плохо владеешь собой, слишком неразумна, чтобы признаться в этом.

Все это подозрительно походило на то, что и сама Поппи поняла спустя некоторое время после сканда­ла. Она поняла, что была похожа на Марицу Шаф-фер, которая выпила шесть бутылок пива на новогод­ней вечеринке у Джана Неджара. Она вела себя как полная дура и не могла остановиться.

— Я только одно хочу понять, — сказала она нако­нец, — правда ли то, что ты сказал Филу?

На другом конце провода раздался громкий вздох.

— Да, я действительно сказал это Филу, но это не­правда, я просто хотел отделаться от него.

У Поппи вновь сдали нервы.

— Почему я должна верить человеку, который всю жизнь лгал?! — крикнула она и, повесив трубку, разры­далась.

Весь следующий день она провела в полном и без­думном отрицании. Ей все казалось ложью: и ссора с Джеймсом, и его беспокойство, и даже ее болезнь. Осо­бенно ее болезнь. Поппи ее игнорировала, она просто принимала лекарства, не утруждая себя мыслями о том, зачем они ей нужны.

Поппи умудрялась не обращать внимания на раз­говоры мамы с Филом о том, как быстро она угасает, как бедная Поппи бледнеет, слабеет, как ухудшается ее состояние. И только она одна знала о том, что спо­собна слышать разговоры, происходящие в холле, тай явственно, как будто говорят в ее спальне. Все ее чувства обострились, несмотря на то, что сознание оста­валось затуманенным. Глядя на себя в зеркало, она поражалась собственной бледности. Ее кожа казалась восковой, а глаза смотрели яростно и словно горели зеленым огнем.

Джеймс звонил еще шесть раз, но миссис Хилгард отвечала, что Поппи не может подойти к телефону.

Ремонтируя поврежденный шкаф в спальне Поппи, Клифф удивлялся:

— Кто бы мог подумать, что этот парень такой силь­ный?

Джеймс отключил мобильный телефон и ударил ку­лаком по приборной доске машины. Дело было в чет­верг, день клонился к вечеру. «Я люблю тебя», — вот что он должен был сказать Поппи. Теперь слишком поздно, она не захочет с ним разговаривать. Почему же он этого не сказал? Теперь все его оправдания каза­лись смешными. Он не воспользовался невинностью Поппи и чувством благодарности, которое она к нему испытывала... Что ж, браво! Он всего лишь прокусил ей вены и разбил сердце.

Он всего лишь приговорил ее к смерти!

Однако теперь не время думать об этом. Сейчас он должен поучаствовать в маскараде. Джеймс резко сдер­нул с себя ветровку, подходя к изящному дому в дере­венском стиле. Он повернул ключ в замке и вошел мол­ча, ему не надо было оповещать о своем приходе: мать чувствовала его приближение.

При входе в дом воображение поражали сводчатые, как в церкви, потолки и голые — по последней моде — стены. Удивляла лишь одна странная деталь: путь сол­нечным лучам повсюду преграждали элегантные, выпол­ненные на заказ драпировки. Из-за этого пространство казалось свободным, но немного сумрачным, похожим на пещеру,

— Джеймс! — воскликнула миссис Расмуссен, выхо­дя навстречу сыну из левого крыла виллы.

Ее черные волосы отливали лаковым блеском, а прелестную фигуру скорее подчеркивал, нежели скрывал, расшитый серебряными и золотыми нитями палантин. Холодные серые глаза миссис Расмуссен, обрамленные густыми ресницами, поразительно на­поминали глаза сына. Она едва коснулась губами его щеки.

— Я получил твое послание, — сказал Джеймс. — Чего ты хочешь?

—Я бы повременила с ответом, пока не вернется с работы твой отец...

— Мам, извини, но я спешу, у меня много дел, я се­годня еще не питался...

— Это заметно, — ответила миссис Расмуссен. Несколько мгновений она не отрываясь смотрела на

сына. Наконец она вздохнула и, кивнув в сторону гос­тиной, сказала;

— Давай, по крайней мере, сядем... Ты очень взвол­нован, правда? Особенно в последние дни.

Джеймс расположился на малиновой кушетке. Он должен показать, на что способен. Если ему удастся ута­ить от матери правду, не дать ей проникнуть в свои мыс­ли, он свободен.

— Я думаю, папа рассказал тебе о причине, — ото­звался он.

— Да, малышка Поппи, Очень грустно, не правда ли?

Тень, которую отбрасывал единственный торшер в форме дерева, была насыщенного красного цвета; руби­новый отсвет скрывал половину лица миссис Расмуссен.

— Сначала я очень расстроился, но сейчас мне го­раздо лучше,— ответил Джеймс.

Он старался, чтобы голос его звучал невыразитель­но, и сосредоточился на контроле за своими мыслями. Мать не должна прочесть ни одной из них. Он чувство­вал, как мать легонько пробует коснуться края его под­сознания. Будто насекомое, ощупывающее все вокруг длинными усиками, или змея, пробующая воздух чер­ным раздвоенным язычком.

— Странно, — наконец произнесла миссис Расмус­сен, — мне казалось, она тебе нравится.

— Нравилась... Но в конце концов, они ведь не на­стоящие люди, правда? — Он подумал мгновение и до­бавил: — Это похоже на смерть домашнего зверька. Думаю, мне нужно найти ей замену.

Сейчас главное — сохранять расслабленными мыш­цы. Джеймс чувствовал, как изучающие его мысли «уси­ки» внезапно сузили круг поиска и очень тщательно об­следуют его ауру, пытаясь найти брешь в линии оборо­ны. Он с большим трудом вызвал в воображении образ Микаэлы Васкез. Он старался представить ее в различ­ных соблазнительных позах.

Удалось! Мать успокоилась и с улыбкой изящно от­кинулась на спинку кресла.

— Я рада, что ты так правильно относишься к слу­чившемуся, но если ты почувствуешь, что тебе необхо­димо с кем-то проконсультироваться... твой отец знает несколько очень хороших психотерапевтов...

Она имела в виду психотерапевтов-вампиров, кото­рые должны вбить ему в голову, что смертные созданы только для того, чтобы питаться их кровью.

— Я знаю, ты не хочешь неприятностей, так же как и я, — добавила миссис Расмуссен. — Это неминуемо отразится на всей семье, ты же знаешь.

—Конечно, — произнес Джеймс и вздрогнул. — Мне надо идти. Передай папе привет, хорошо? Он едва коснулся губами ее щеки.

— Да, кстати, — сказала миссис Расмуссен, когда Джеймс уже направлялся к выходу, — твой кузен Эш[4] все-таки приедет на следующей неделе. Полагаю, он за­хочет поселиться у тебя. Уверена: тебе там обязательно нужен приятель.

«Только через мой труп», — подумал Джеймс. Он совсем забыл об этой опасности. Визит Эша совсем не­кстати. Но сейчас не время для споров. Джеймс вышел из дома, чувствуя себя жонглером, у которого в руках оказалось слишком много шаров.

Вернувшись к машине, он снова взял мобильный телефон, затем отбросил его, так и не набрав номер. Из этого разговора ничего хорошего не выйдет. Нужно переменить стратегию.

Время полумер прошло. Нужно сильное средство, которое принесет успех там, где это более всего необхо­димо. Джеймс немного подумал и поехал к Макдоннел Драйв. Припарковав машину в квартале от дома, где жила Поппи, он стал ждать. Он приготовился провести здесь всю ночь, если понадобится, но в этом не было необходимости. На закате дверь гаража распахнулась, и на улицу выехал фольксваген. За рулем сидел белоку­рый красавец.

«Привет, Фил! Рад тебя видеть!» — поприветствовал его про себя Джеймс.

Фольксваген на большой скорости удалялся, и Джеймс последовал за ним.