ПУТЬ ТОЛСТОГО 6 страница

когда он сказал своей жене:

— Я передумал, Нехлюдов не женится на Катюше, — жена обрадовалась — конечно, не женится.

Но она не знала, что Воскресение перешло от дворянина к проститутке; причем она не замечает того, что Катюша воскресает в широком ореоле людей, которые любили ее без вознаграждения.

Несчастье было оправдано.

Несчастье было как бы исправлено.

Получалась новая правда.

На великом суде «Воскресения», где не было священников, где никто не клялся, что он не будет врать, на великом суде горе было оправдано, а выводил людей из горя не поэт и даже не писатель, выводила правда.

В это время Катюша Маслова уже отказала Нехлюдову.

Он не сразу понял это, но женщина, та женщина на каторге, Марья Павловна, сказала, что если бы она ушла с ним, это было бы падение хуже, чем она пережила в домах терпимости.

Катюша Маслова стала несговорчивой.

Она стала гордой.

А Нехлюдов в это время бывал в домах людей своего круга, они принимали его, потому что видели, этот чудак не только благороден, но и родовит, и богат.

Ему прощалось его чудачество, его посещения вагонов для политических заключенных.

Симонсон любовно отнесся к Катюше Масловой. Не как к искуплению.

Он воскресил любовь, в которую поверили все.

Неисчислимая широта романа стала понятной.

Но чтобы снять ореол с Нехлюдова, рядом с ним был показан другой виновный.

Какой-то мужик Тарас, в семье которого нужна была новая работница, женился на очень молодой женщине. Она не могла еще полюбить. Любовь Тараса казалась девочке оскорбительной.

Она его, девочка, отравила.

Дело попало в суд.

Жизнь с Тарасом продолжалась.

Она влюбилась в него.

Я забыл сказать, травила она его медленно.

Это трагедия настоящая, которую не знал и не мог придумать великий Данте.

Тарас мог защитить женщину от арестантов, силой, упираясь широкой грудью.

Он пошел с ней на каторгу.

Его подвиг делает несколько чудаческий подвиг Нехлюдова тенью или полутенью.

На Кавказе у Толстого в «Хаджи-Мурате» чеченец говорит: веревка должна быть длинная, речь должна быть короткой.

Надо мне укорачивать свою речь.

Катюша Маслова отказала Нехлюдову.

Он поехал назад, его перевозили через реку обратно, в страну, где у него есть поместье, дом и рубашки с золотыми запонками и оставленная им невеста, хорошо к нему относящаяся.

Между ним и Катюшей Масловой проходит серьезный сибирский ледоход, идут льдины с дальних гор к дальнему океану, непобедимая линия.

Подвиг не дан тебе, Нехлюдов, и не ты воскреснешь. Веревка должна быть длинная, речь должна быть короткая.

В великой Японии жил когда-то, и учился, и изучил их язык давний мой друг и давно умерший лингвист Евгений Поливанов.

Он прожил странную жизнь. Он был учеником великого Бодуэна де Куртенэ. Сам был великим лингвистом.

После его смерти вышло только две его книги. Но то, что он написал, останется — в камне, врезанным каменными буквами, их можно даже потрогать.

И он рассказывал мне, что в Японии, конечно, много видов любви:

— та любовь — своеобразная,

— та, где есть и игра,

— та, где лотом надоедает,

— такая любовь, как у нас, —

— вероятно, другая.

И мы любим не той любовью, которой любили люди Гомера.

Кто-то сделал оперу, там была ария, ее пел мне Поливанов: Ра-ра-а-а… О, милая Катюша, солнце зайдет…

И эта песня дошла до далеких берегов Японии — ее пели рыбаки.

Среди книг многокнижной Японии и среди слов многоразличных наименований в жизни японцев появилось русское слово — «любовь».

И пояснение — это чувство, которое испытывает Катюша Маслова к Нехлюдову.

Вот я и кончил говорить про Катюшу Маслову и ее Воскресение.

…Вспомним Маяковского.

Он умер. Умер совсем молодым.

Но сколько раз он воскресал, воскресал в своих стихах, переживая сотни омоложений в старом мире. Он шел по дорожкам зоологического сада и думал, что женщина, которую он любил, придет, они опять встретятся, даже если он не позовет ее.

Маяковский мечтал о воскресении.

У Маяковского столько оказывалось стихов, что он чистил карманы, сжигал черновики.

Это он делал неправильно.

Пушкин сохранял отрывки черновиков, как бы зная, что зерна почти бессмертны; они, во всяком случае, крепче нас.

Правда, существует другой конец «Воскресения»; он условен, как старый обычай креститься, проходя мимо церкви.

Евангелический конец.

«Воскресение» в начале и в конце обставлено евангельскими цитатами. Цитаты как бы упаковывают все описания; как бы предсказывают воскресение как религиозное воскресение.

Чехов, он понимал литературу, он говорил, что, приведя вместо конца цитаты из Евангелия, Толстой должен был бы предварительно убедиться в единственной мысли — мысли о полной достоверности Евангелия.

С горем скажем, так кончается и «Преступление и наказание», тем заслонив истинную скорбь преступления, — у Достоевского.

Раскольников попадает в тюрьму. И, имея спутницей Соню, бывшую проститутку, похожую в чем-то или возможностью одинаковости своей жизни и жизни Катюши Масловой, вместе с ней читает Евангелие, и Достоевский обещает нам книгу об этом.

Но эта книга, как и книга о жизни Нехлюдова, не написана.

Та книга, если бы она была написана, разочаровала.

Но надо не забывать Черткова.

У Толстого был план.

Нехлюдов в какой-то мере ученик Черткова, между тем в Нехлюдове сходство с Чертковым главным образом в том, что и у него есть скелет, без которого существа не могут передвигаться.

В растерянности, в конце, в попытке создать конец, Толстой думал: Нехлюдов, как Чертков, будет печатать в Англии, он английский язык знает, заниматься хозяйством, заниматься землей и хозяйством на основе учения Генри Джорджа.

А Катюша будет заниматься огородом.

Это как бы набросок для наброска.

Какое открытие сделал Толстой в «Анне Карениной»?

То, что женщина, как и мужчина, имеет право желать; он не скрывает этого во всей своей великой книге.

Она может желать, может любить и из любви может оставить того, кого любит, уйти в никуда от него с учеником великого фантаста Федорова, и тогда она будет Катюша Маслова.

Женщина с долгим вдохновением, которую не воскресил Толстой, потому что она не умерла; она всегда была беременна любовью.

Великий человек был человеком своего времени; он слушал литературные советы Черткова, к счастью редко их исполняя.

В понимании старой литературы мужчина воскрешал женщину. Мужчина дарил ей «мир», свою жизнь, но в другом окружении.

Толстой иначе рассказал об этом мире и о том, кому принадлежит право подарка.

Что же я хочу сказать недлинным анализом «Воскресения»?

Я хочу назвать пример нравственного перелома в искусстве, смену представлений, которая выражается во многих отклонениях.

Человечество как бы ощупью ищет нового нравственного пути.

…Эта любовь, это чувство, которое Катюша испытывает к Нехлюдову…

Мне хочется сказать, что понятие любви, конечно, не создано литературой, но оно осознано литературой.

Араб Меджнун, безумец, шел за девушкой, которую он любил.

Шел тогда, когда в мире осталась для него только собака на той улице, где жила любимая женщина, и это был самый великий спутник.

Он был одним из первых бескорыстных любовников. Крачковский писал об этом. Искал в разных местах арабской культуры предшественника Меджнуна, но не нашел.

Не нашел потому, что начиналось новое построение нравственности.

Но безумец Меджнун равен по безумию Ромео с его гордым словом, что все философии мира не заменят Джульетту.

Теперь я снова возвращусь к новеллам Боккаччо. По-новому посмотрим на новеллу четвертого дня. В новелле муж, узнав, что у его жены есть любовник, убивает его, вырывает его сердце.

Жарит и велит подать жене приготовленное как кушанье, на обычном блюде.

Когда жена съела сердце любимого, муж спросил, как понравилось кушанье.

— Очень вкусно, — сказала она. Тогда муж открывает тайну. Женщина стояла у башенного окна. Не обернувшись, она сказала мужу: — Да не допустит господь, чтобы я что-нибудь ела после этой чудесной пищи. — И выбросилась из окна.

Это попытка сменить свое место на карте нравственности.

Человечество ощупью ищет нового нравственного пути.

15. «ХОЛСТОМЕР»

Говорящие лошади были уже у Гомера.

Так что это длинная история, история Холстомера.

Великая книга Джонатана Свифта «Путешествия… Лемюэля Гулливера» основана на резком и точном описании смены людей, которых видит путешественник.

Он видит лилипутов и передает им нравы и пожелания англичан времени Свифта, и эти пожелания становятся ничтожными.

Он видит великанов, которым рассказывает о государственных планах английской знати, и те с презрением и негодованием относятся к самой мысли о войне с огнестрельным оружием.

Он видит лошадей.

У коней есть своя нравственность, своя жизнь, без собственности и лицемерия.

Эта великая книга все же ограничена временем, злобами дня.

Холстомер, конечно, принадлежит и наследует идеи коней Свифта.

Тут мы скажем, что сам Свифт говорит о том, что слово этого государства — «гуигнгнм» — означает лошадь, а по своей этимологии означает «совершенство природы».

Но Холстомер шире по своему значению всех героев Свифта, в том числе героев лошадиного государства.

Но вспомним о людях; Граф Вронский первоначально имел другую фамилию в романе «Анна Каренина» и иначе выглядел.

Он был казачьим офицером, молодым и крепким, отличием его было то, что он носил серьгу в левом ухе. Очевидно, по казачьему обычаю. Это попытка только показать окружение Вронского, человека ее круга, но несколько иного, из казачества.

Потом Вронский появляется около поезда, пришедшего из Петербурга в Москву, молодой, красивый, знатный офицер.

Вронский красив, богат.

Богатство его молодо. Корни богатства, может быть, связаны с той женщиной, которую мы видим в виде сухощавой, сгорбленной, очень хорошо воспитанной старухи.

К ней сын относится с полной условной вежливостью. Он почти не знал семьи.

Воспитывался в Пажеском корпусе. Потом в аристократическом полку, где его любили.

У него был свой точный план, как надо жить.

Обманывать мужчин нельзя.

Женщин можно.

Долги надо платить.

Но портному можно заплатить не сразу.

Л.Н. сам заплатил портному, который шил ему костюм для поездки на Кавказ, не менее чем через десять лет.

Для Вронского то, что есть, то и правильно.

У Вронского есть друг Серпуховской.

Генерал, который занял высокое военное положение.

Он покровительствует Вронскому и старается спасти его от Анны Карениной.

Он должен любить и обязательно иметь великосветскую связь; с этим согласна старая мать Вронского.

Но не должен осложнять свою жизнь.

Вронский в развитии, такой, каким мы его видим, — а мы его видим как друга, как любовника Анны Карениной, — умеет торговать, умеет не уступить, умеет выдержать цену на продаваемый хлеб.

Весь мир для него расчерчен.

Он знает свое место.

Хорошее место в шахматной игре. И знает, какое движение на доске условной жизни он может делать.

Вронский хорошо ездит на лошади; можно сказать, многое связывает его с лошадью.

Серпуховской другой человек, он уже ушел на войну, крупную военную работу, и хотя он очень дружен с Вронским и, может быть, дорожит этой дружбой, но он человек иной и большей связанности с жизнью.

Он предлагает Вронскому карьеру.

Серпуховской и дружба с ним — это то, чем пожертвовал Вронский, когда дал огласку своему роману с женой очень крупного сановника того времени.

Я оставляю фамилию Вронского.

В поздней редакции повести Толстого «Холстомер» Серпуховской, вернее, его фамилия, появляется в другом виде.

Серпуховской воскрешается в другом возрасте. Он человек лет сорока, толстый, плешивый, с большими усами и бакенбардами.

Он раньше, вероятно, был красив.

Теперь он опустился физически и морально.

Итак, фамилия Серпуховского, крупного молодого военного того времени, тоже любителя лошадей, старшего по положению приятеля Вронского, воскресает в «Холстомере».

«Холстомер» — это трудная, очень долго писавшаяся вещь.

Она писалась в 1861–1863 годах.

И потом, воскреснув вновь, появилась на письменном столе Толстого в 1885 году.

Рукопись эта имела свою семейную историю в доме Толстого.

Л.Н. отказался от собственности на произведения, написанные в эпоху его литературного расцвета, еще до появления того, что стало называться толстовством.

«Холстомер», введенный в литературу в 1861 году, принадлежал, в смысле получения гонорара, Софье Андреевне.

«Холстомер» 1885 года принадлежал всем.

Книга, вышедшая из круга конюшни, из истории лошади.

Повесть, сатирическая повесть свифтовского типа, повесть о людском невежестве.

Холстомер породистый конь самой высшей марки, но он как бы незаконнорожденный.

Его пестрая шкура очень нравится лошадям, как отмечает Толстой, но она непристойна, она разрушает генеалогию.

По шкуре он дворняга.

Холстомер по-своему видит мир, по-своему много испытал, стал добрым.

В дом, в конюшню, в которой стоит постаревший Холстомер, приезжает постаревший Серпуховской.

Все прожито скверно.

То, что прожито, то, что ушло, на взгляд Серпуховского, который прожил 2 миллиона и остался должен 120 тысяч.

Проживший человек — это он, он сам, человек, по-своему не окончивший рассказ.

Мерин Холстомер стал смешным.

Когда он вернулся к стаду, то его окружили красивые, величавые и сытые фигуры.

И он заржал.

А мерины не ржут. Они не призывают кобыл. Было и жалко, и совестно, а главное — смешно глядеть на него.

Но Холстомер сохранил свою силу, свой бег. Серпуховской же потерял и свою красоту и силу, растратил все — руками, для других дел неумелыми.

Его загнали в одной любовной истории, в чужом доме, куда приехал разбитый Холстомер, бывшая слава коневодства России.

Мы знаем уже, что лошади его не сразу узнали. Потом они его приняли за рассказ о лошадином горе.

Хозяин показывал гостю лошадей среднего качества на приеме других коней. Его конюший Нестер сидел на пегом, ожидающем приказания.

Проходя, гость хлопнул большой жирной рукой по крупу пегого.

Пегий узнал своего хозяина, бывшего хозяина Серпуховского. Он заржал — слабым, старческим ржанием.

Дальше заболел Холстомер.

Его повели.

Он хотел напиться, ему не дали.

Две собаки смотрели на него не как на лошадиную знаменитость.

Они ждали мяса.

Люди точили нож.

Потом он почувствовал — что-то сделали с его горлом.

Полилась кровь.

Ему становилось все лучше и лучше.

Тело его разрубили.

Волчица нашла это мясо.

Волчица принесла куски мяса своим годовалым волчатам.

Волчица подошла к самому маленькому.

Волчата сидели полукрутом.

Они радостно выли.

Волчица подошла к самому маленькому и, опустив хвост, опустив морду, сделала несколько судорожных движений и выхаркнула большой кусок конины.

Волчата бросились к мясу.

Но волчица грозно двинулась.

Мальчик-волчонок взял мясо и унес.

Серпуховской не скоро умер.

Шел по свету, неся свое евшее и пившее тело.

Но когда он, всем тягостный, умер, то его одели в хороший мундир.

Начистили сапоги и положили его в новый гроб с кисточками на углах.

Этот гроб поставили в другой, свинцовый.

Так мертвые хоронят мертвых.

Но так все подробно описано, как трудно было бы, вероятно, описать воевавшему на поле войны сельское кладбище.

Трудно было писать об этом Льву Толстому.

Толстой рассказывал о здоровом суровом табуне и об одной лошади.

Грустно рассказывал о людях Холстомер Толстого.

Про него говорили «моя лошадь».

А он удивлялся, как он может быть чей-нибудь, когда он свой.

Толстой рассказал грустную историю Ясной Поляны.

Пишет освобожденный Толстой.

Есть люди, которые называют землю своей, а никогда по ней не проходили.

Я был трижды несчастен, говорит Холстомер.

Я был пегим.

Я был мерином.

И люди вообразили обо мне, что я принадлежу не богу, не себе, как это свойственно живому, а что я принадлежу конюшему.

Так совершал суд над своей собственностью, над старыми надеждами Толстой, который уже не был своим.

Он был великим.

Он был славой страны.

Но он не был своим.

За ним наблюдали.

Его ограничивали.

И то, что он писал, продавали.

Последнее убийство Холстомера было то, что спорную рукопись — чья она — он зашил в спинку мягкого кресла.

Он хотел, чтобы каждый человек был сам собой и своим.

Анна не своя.

Она Каренина.

Потом Анна Вронского.

Если бы все устроилось, то она была бы Анна Вронская, и все равно бы ее окружали люди, которые не свои, сами не свои.

В поисках себя, себя в себе, люди совершают, проявляют ненужную энергию, топчут свою жизнь, иногда ржут слабым голосом, чтобы кто-то откликнулся.

Я истоптал сейчас несколько полей славы старой литературы.

Вы шли за мной.

Что я вам могу пожелать?

Молодости не надо.

У вас будут молодые люди.

Я хочу, чтобы вы были своими.

Пути от дома к лавке, от дома к храму, от дома к старшему человеку этого селения, все эти пути истоптаны.

Но великие пути литературы и энергии заблуждения святы.

И этот путь для себя, для самого себя и для того, чтобы человек, как говорится, не эксплуатировал человека, чтобы они были своими.

Я не испестрил книгу цитатами из многих книг.

Прекрасными и разноцветными цитатами.

У цитат обветриваются края.

Вырезанная из лабиринта сцеплений художественного произведения цитата может умереть.

Толстой не боялся изобразить смерть.

Смерть коня.

Волки, поедающие мясо убитого старого животного.

Это больше, священнее, чем священные войны.

Толстой не боялся смерти сильного.

Лошади письменности не знают.

Историю свою Холстомер рассказал устно, при полном внимании аудитории. Они верили ему.

Толстой думал, что хоть конь может говорить правду.

Коня надо заставить говорить правду.

Из всех зол человечества Холстомер со спокойной иронией говорил об одном — о собственности.

Холстомер избежал того арзамасского ужаса, который поразил Толстого-собственника, когда он искал выгодных покупок для расширения его собственности для себя и для своих детей.

Конечно, мысли должны иметь точное и ясное сцепление.

Это для мыслей так же важно, как сцепление вагонов для поезда.

Говорящие лошади известны в сказке.

И они говорили обыкновенно доброе.

В сказке говорится: было три брата — два хороших, один дурак.

Но дуростью тут называется своеобычность и отношение как к долгу к своей жизни.

К своей любви.

Дураки, только они всего добиваются в сказках.

Так что они должны быть предметом тщательного изучения умными.

Характер появляется у героев, которые всем жертвуют.

У чудаков, которые не боятся отличаться от других.

Героев, которые не слушают предостережения лошадей.

Как у Гомера.

Говорящие звери не новость в искусстве.

Даже есть целый том индусских рассказов, в которых действуют животные, представляющие разные должности человека, разные его социальные оценки. Причем, читая, забываешь, что они не люди.

Там животные переносят огонь с места на место.

Мир животных знал человека, которого любопытство к колдовству перевело в положение осла.

Это золотой осел Апулея.

У Сервантеса собаки представляют существа, которые презирают мир богатства.

В мире деклассированных они представляют испанский народ со спокойным уважением.

Собаки-реалисты, снимающие романтический налет.

Собаки у Гоголя, в «Записках сумасшедшего».

Они обнаруживают своим поведением, что женщина, в которую влюбляется Поприщин, любит другого и презирает его. Они говорят, что у него на голове вместо волос сено.

Мир Свифта — это мир коней, к которым приходит эмигрант из человеческого мира, путешественник по различным странам, в которых он был и великаном, и карликом; даже летал.

Этот мир нереален, потому что лошади как бы могут работать руками; это как бы не додумано фантастом, который во всем сохраняет отношение большого и маленького.

Но самое великое из существ, которые печалятся о бедах человечества, это Холстомер.

Холстомер — лошадь, безвинно кастрированная.

Лошадь величайших кровей, величайших качеств, — она объединяет всех лошадей и очень хорошо себя ведет как учитель лошадей.

Шкура пегого рысака знаменитых кровей содержит несколько черт жизни гениального дворянина среди дворян-обывателей.

Люди не бог весть какой знатности не хотят с ним разделить стол.

Мир коней лучше.

Кони сперва презирают старого мерина.

Но потом узнают его и слушают его как учителя жизни.

Сам Толстой мечтал когда-то вывести новую породу лошадей. Он хотел это сделать в приволжских степях, желая подарить Башкирии новую породу лошадей.

Холстомер в мире литературы поставлен в положение короля Лира.

Он король, но он потерял все.

Печально можно сказать, что он потерял конскую семью.

Но зато он знает семью людей. И он учит людей не верить людям в хорошем платье.

Людям «ком-иль-фо».

В костюме от хорошего портного.

Холстомер очеловечен так, что не задается вопрос, а как он мог действовать руками или как он мог разговаривать.

Он был другом конюха, которого секли, а конюх плакал, обняв Холстомера; и Холстомер лошадь, которая знает, что человеческие слезы солоны.

Холстомер был в высшем обществе.

Теперь он презираемый коняга, годный только для конюшего. Он в беге обгоняет всех рысаков, он присутствует при жизни и приключениях богатой молодежи, и он видит людей богатых и презрительно рассказывает о том, что человек называет собственностью.

Холстомер — длинный разговор.

Это длинная проповедь о том, что собственность не только кража, но собственность понятие, в котором не заключено удовлетворение желаний человека.

Он может не иметь ничего хорошего, хоть он и богатый. Холстомер, рассказывая свою историю, переходит к мыслям, которые как будто прочтены в книгах Фурье, Прудона, в тех книгах, которые читал и писал Герцен. Которые читал Толстой и хотел найти другой путь. Зная, что запрещенный Герцен не прочитан. Герцен, по мнению Толстого, — сорок процентов всей русской литературы.

Сам Толстой не помещался в русскую литературу. Он оказался много шире.

«Холстомером» гордится Толстой.

Если стремится знаменитый человек получить памятник, то это построение иронично к самому понятию посмертной славы.

Холстомер нужен и по смерти.

Когда его убили и разрубили на куски, то волчица похитила куски и накормила ими детей, и это нас привлекает.

А человек, фамилию которого я опять забыл, похоронен в нарядном мундире, а этот мундир соответствует шкуре лошади, по которой узнают его породу.

Его приносят в какое-то место, где раскапывают кости других ненужных людей, и именно туда зарывают бывшего богача и аристократа, вместе с кисточками на углах его гроба.

В «Холстомере» Толстой прощается с дворянскими представлениями о породе, о положении, о костюмах.

«Холстомер» — я сейчас скажу другую вещь — и «Дьявол» самые печальные вещи постаревшего человека.

Человек, в смысле отдельный человек из человеческого общества, он несчастен.

Жене читать, что она оскопила своего мужа, очень неприятно. Она не его хотя. Есть такое слово на юге России.

А он не имеет права любить.

Если у него есть любовь, то миллионы его раздавливают при помощи паровоза, или они охаивают любовь, за то, что предмет любви социально неполноценен, вернее, не ровен любящему.

Их жизнь, их стремление в этом, а не в том, чтобы быть счастливыми.

И это точка зрения Толстого. Он живет в этом мире.

У него похитили жизнь любви — как у Анны Карениной.

У самого Толстого неважная лошадь, и каждое лето он ездит по лесу; его упрекают, что он имеет лошадь, он отказывается от нее, ее расковывают, он возвращает ее, не в силах отказаться.

Лошадь похоронена, по решению бывших учеников Льва Николаевича, в ногах Толстого.

Это был старый богатырский обычай, лошадь остается при хозяине.

Толстой создал один из самых больших яблоневых садов в Европе.

Был страшный холод. Яблони все замерзли.

Он посадил антоновку. Это порода дочеловеческая, корневая.

Деревья стояли черные, это была черная смерть.

Их срубили. Некоторые оставили; год, два, десять они стояли черные.

И вдруг зацвели.

Сейчас они хорошо себя чувствуют.

Я рассказал вам образ человеческой культуры.

Она оживает, рассказывая о воскрешении.

Самое жизненное в Толстом — это то, что он выше того, что мы называем человеческой культурой.

Не художественные достижения, а его умение.

* * *

Но дело не просто.

И я не могу так оставить «Холстомера».

Свифтовский текст о государстве лошадей замешан на презрении к людям.

«Холстомер» написан на попытке презрения.

Оно не удалось.

Лошади Толстого жалеют людей.

Холстомер, как объясняется в тексте у Толстого, это размашистый бег рысака орловской, русской породы.

Этот аристократ — изгой, но он самых высоких кровей и возможностей.

Но лошади на ответ Холстомера, что он, Холстомер, производитель нового лошадинства, говорят, что он не может этого сделать. Он мерин.

В который раз скажу, что когда братья Левины ссорились, спорили о наследстве, брат Левина говорил Левину: твой план трудовой коммуны хорош, но ты пропустил самый главный вопрос (вопрос о собственности), — Холстомер будет говорить то же, что и брат-нигилист; не сказано о жизни главное — вопрос о собственности.

Толстой это понимал.

Он купил землю и записал: вот, купил землю, а соловьи поют по-прежнему и не знают, что они теперь мои, а не казенные.

Холстомер говорил, что счастье людей не в том, что считают за счастье лошади, а в том, чтобы как можно больше вещей назвать своими.

Холстомер говорил о необходимости изменения психологии.

Этой темы не было у Свифта.

И в то же время здесь вопрос о половой жизни, потому что «мерин» — это, по мнению людей, неприличное состояние.

Но это состояние рождает нечто иное.

Постепенно история родовитой особи, которая прославляет породу, превращается в рассказ о том, что же видела эта лошадь среди людей.

Эта лошадь была даже занята этой путаной жизнью с кутежами, и Холстомер возил зря тревожащихся людей, которые думали, что это моя любовница, мое имение, а потом он понял, когда он стал трудовой лошадью, на конюшне, где его плохо седлали; ему было больно, хотя, как замечает Толстой, это доставляло ему особое удовольствие — боль от неправильной жизни.

Толстой, который не только жил неправильно, но и знал об этом, испытывал особое Холстомерово удовольствие — боль.

Холстомер — это книга о неудачах романтического социализма, основанного на том, что «жаль».

Причем Холстомер тут противопоставлен тому, что Гоголь называл «сивый мерин».

Очевидно, в разговорной речи «сивый мерин» был руганью.

Вот это другая страна сивого мерина.

Толстой оправдывает сивого мерина, он в круговороте людской глупости не имеет торжественных похорон, и тело его съедено волками. Причем семейство волков взято почти идиллически.

Торжественный полукруг волчат не отнимает кусок у маленького.

А лошадь, на которой скакал Вронский, была из тех лошадей, которые не говррят только потому, что их рот не предназначен для разговора.

Холстомер — это как бы предсмертное видение Толстого: ничего нельзя сделать — одному.

Семья, обычная семья Толстого, совершала обычное дело — раздел имущества, которое делится между братьями. Но раздел ничего не изменил, ничего не дал хорошего.

Здесь этот раздел мяса сивого мерина противопоставляется и этому разделу, и смерти Серпуховского — обычному человеческому погребению гробов с кисточками.

Лошадь Толстого была похоронена у ног человека, которого она любила.

Это сделал Ферапонтов, ученик Толстого, и в длинном интересном тексте Федина рассказывается о том, что дети интересовались именно этим погребением; они считали его справедливым.

Чехов в рассказе «Тоска» говорит об извозчике-неудачнике, который может с трудом заработать на корм своей единственной лошади.

Он не может найти человека, который бы понял его тоску.

И он рассказывает ее своей лошади, извозчичьей полуголодной кляче.

Он обстоятельно рассказывает ей о своем горе, и на этой человеко-лошадинской истории дело переходит к Чехову.

16. «ХАДЖИ-МУРАТ»

Повторяю, последовательность можно начинать с любого места.