Зелёные яблоки

. Еще издали Женя увидела высокую, гибкую Ленькину фигуру в готическом френче, возле чугунной ограды. Он уже ждал её. Женька взглянула на часы. Без пятнадцати...

— Ну вот, Леонард, — деланно нахмурился девочка, хотя ей было очень приятно. — Опять ты пришел раньше меня. Получается, что я опоздала?

Ленька улыбнулся.

— Извини, Женевьева! Так уж получилось. Ну что, идем?

Они пошли по тропинке, ведущей в яблоневый сад.

— Ты знаешь, мне сегодня приснился странный сон, — задумчиво сказал Леонид. — Будто я просыпаюсь, и уже одиннадцать часов. Я вскакиваю, вылетаю за дверь, одеваюсь на бегу, и вижу издалека — ты стоишь на углу, ждешь меня, держишь ракетки в руке. Я только успевал добежать до угла, а тебя уже нет... Странно, да?

Женька кивнула, пораженная, но ничего не сказала.

— Кстати, — спросил Ленька, — а где ракетки?

—А вот они, — Женя показала ему черный футляр на ремне через плечо, с изображением серебряного орла.

— А-а... — Ленька даже на секунду приостановился. — В твердом кофре! Ничего себе! Можно посмотреть?

— Сейчас, пойдем — покажу. —Жене не терпелось поскорее добраться до места. Они двинулись дальше.

Место, выбранное ими для игры, находилось с южной стороны яблоневого сада (недалеко от Ленькиного дома), и служило раньше футбольным полем, пока какие-то строители не прорыли поперек него глубокую канаву — проложить какие-то трубы. Трубы так и не проложили, а канава осталась, чисто по-русски. Для футбола это поле теперь, понятно, не годилось, но зато для бадминтона была в самый раз…

Женя и Лёнька расположились на траве, в зеленой тени густой раскидистой яблони, разложили вещи, сняли свои одежды и аккуратно повесили на ветвях дерева, чтобы не запачкать.

Вообще, если честно, Женька испытывала жуткое волнение, когда Ленька разделся перед ней и остался в одних плавках — она как будто заново увидела его прекрасное, стройное тело, теперь окрашенное загаром. Он действительно заметно похудел, но от этого стал еще красивее, как ей казалось.

И еще другое — новое, незнакомое ощущение: ей было немного стыдно и, вместе с тем, очень приятно самой стоять перед ним почти полностью обнаженной, так, чтобы он видел её всю, и она чувствовала всем своим телом его взгляд...

От этого она ощущала внутри упоительно-сладостный трепет и чувствовала,
как румянец густо заливает её лицо, шею и грудь — как все светловолосые, она очень быстро краснела. Женьке было неловко, что Ленька может это заметить и удивиться, и от этого она еще больше смущалась.

И она боялась, что выражение её лица предательским образом выдаст её волнение — так, что это станет отчетливо видно со стороны, и тогда — о, позор! В общем, и смех, и слезы.

Девочка окончательно смутилась и быстро села на землю, в прохладную траву, склонившись над черным футляром, и стараясь не глядеть на Леньку. Он, как ей показалось, слишком торопливо последовал её примеру, очутившись совсем близко.

Его голое плечо коснулось Женькиного, и по телу девочки словно пробежал ток. Она ощутила чистый, солнечный запах его волос, услышал его дыхание...

На секунду юноша и девушка замерли... И Женя почувствовала, что ей стало невыносимо сладко, и почему-то вдруг очень страшно. Очень…

— Так, — сказала Женя до нелепого громко (даже сама удивилась), с трудом расстегивая туго поддающуюся молнию футляра с ракетками, — что мы имеем?

Она раскрыла футляр, где в углублениях покоились две прекрасные американские ракетки. Надо, надо немедленно переключиться.

Ленька тоже, словно по команде, живо занялся этим аристократическим спортивным инвентарем. Он осторожно извлек из футляра одну ракетку и стал разглядывать уже наощупь, пробуя на легкость, на звонкость, проводя ногтем по прозрачным струнам.

Вот он чувственно взмахнул ракеткой, издавшей мелодичный свист (и мы оба, вроде бы, вздохнули с облегчением). Женька тем временем медленно сняла золотую нить с голубой коробки.

Воланы ребята разглядывали уже вместе, потому что эту коробку Женя еще дома не открывала, а на даче у неё были другие, да она и не играла там. Эти, новые, воланы имели каучуковые головки с тоненьким серебряным ободком у основания и белоснежное оперение.

— Надо же... настоящие перья. — Ленька восторженно, совсем по-детски, дотронулся до кончиков нежных перышек кончиками сильных, но не менее нежных пальцев. — Такими воланами, наверное, играют короли?

«Ну почему я не перышко? — подумала девочка с тоской. — Какой он милый, какой нежный. Он никогда не обидит меня, не опозорит, не посмеется надо мной. Он настоящий друг. Может быть, я зря испугалась, пусть бы все шло, как шло...»

Она засмеялась.

— Нет, такими воланами играют юные принцы и принцессы. Короли в основном сидят за компьютером в накуренном кабинете и пьют пиво. Но без них ничего этого бы не было.

— Понятное дело, — Ленька тоже улыбнулся. — Ну что, начнем?

Женька посмотрела вокруг, прикидывая, где лучше встать.

Женька и Леонид вышли из-под сени деревьев, немного прошли по зеленой пушистой траве и остановились на нужном расстоянии друг от друга. Ленька стоял перед Женевьевой, размахивая ракеткой.

Солнце светило на него спереди, ярко освещая его, бросая на плечо косую тень от волос, отсвечивающих красным, и все вокруг было залито солнцем. Листья яблонь трепетали на ветру, трава приятно холодила босые ноги. Девочка подбросил в воздух волан, взмахнула ракеткой...

Вы играли когда-нибудь в том состоянии, когда ты смертельно влюблен, когда внутри у тебя все горит, когда волнение и трепет достигли такого градуса, что уже не знают, как излиться наружу; когда от переполнивших тебя чувств уже начинает кружиться голова, и ты ходишь, как пьяный? Если да, то вы поймете Женевьеву…

Ребята остановились достаточно далеко друг от друга, чтобы бить нужно было сильнее. То, как они играли – это было совсем не похоже на обычный нежный, медленный бадминтон.

Каждый удар сопровождался таким свистом ракетки, что, казалось, не выдержит сам воздух. Волан при столкновении со струнами, издавал такой стук, что, случись кто-нибудь рядом, они бы удивились — что это за снаряд, по которому мы так самозабвенно лупили (словно это он был во всем виноват), скача и издавая страстные вопли. Красивая игра.

— На! — Женя в бешеном прыжке посылает волан Леньке.

Свист, стук... Ленька взмывает вверх и одновременно делает скачок в сторону — весь золотой, залитый солнцем, отбрасывая со лба волосы, он изящным и, вместе с тем, сильным взмахом ракетки отдает — и теперь Женькина очередь...

Перед началом игры они отметили палками на земле две линии, обозначающие дистанцию; переступить их было нельзя, но, поскольку воланы (в действительности один, размноженный частотой ударов) не всегда летели строго по прямой — приходилось все время скакать из стороны в сторону, чтобы точно отбить очередной снаряд.

Иногда ребята останавливались на минуту, перевести дух, затем начинали снова. Играло все тело — от кисти руки, сжимавшей рукоять ракеты, сквозь плечо, сквозь позвоночник — до самых пальцев ног, едва-едва поддерживающих совсем условную связь с землей.

Все вокруг Женевьевы кружилось, все летело, зеленый шум деревьев, шорох травы под ногами, ослепительное солнце в зените небесной сферы, а в центре всей этой мелькающей круговерти — тонкая фигура Леньки с разметавшимися по воздуху волосами.

Он перемещался легкими скачками то вправо, то влево, этот волшебный мальчик, с необыкновенной легкостью и силой, в прыжке, отражая Женькин очередной удар. Рядом с ней он казался ей всегда большим и сильным, а на самом деле — просто высокий мальчишка...

Они играли с такой страстью, что казалось: еще немного, и они просто набросятся друг на друга, отшвырнув ракетки, и схватятся врукопашную, катаясь по траве, держа за волосы, кусая в шею, в плечи, в губы, заключив друг друга в объятия — не на жизнь, а насмерть…

Часа два Женевьева и Леонард провели в яростной игре, причем сломался один волан: он упал на землю, когда Женя промахнулась, принимая Ленькину подачу. Их руки, хоть они и не замечали усталости из-за избытка адреналина в крови, били уже не так точно.

Наконец Женька взмахнула ракеткой и опустила ее — у них это означало «конец игры». Ленька подошел к ней, обмахиваясь ракеткой, как веером. Юноша был босой, в одних плавках, тело его было влажным и блестело на солнце, что Леньке очень шло, щеки раскраснелись, волосы перепутались. Женевьева нахмурилась и отвернулась — какой он был красивый сейчас, хоть повеситься…

— Знаешь, — сказала она Лёньке заплетающимся языком, тяжело дыша, — хватит на сегодня, я уже не могу. У меня сейчас сердце, наверное, выскочит — вон как бьется.

Леонид приложил свою ладонь к груди девочки. Сердце у неё действительно билось, как у испуганной птицы — не только от усталости...

— Да, Женевьева, хватит, ты устала, — сказал Леонард убежденно, — иначе бы не промахнулась, я-то уж вижу, как ты играешь. — Он отбросил со лба волосы, обмахнулся ракеткой. — Я и сам уже устал. Пошли, отдохнем...

Вконец обессиленные игрой, «утомлённые солнцем», как в кино, Женя и Ленька доплелись до яблони, где были их вещи, и в изнеможении упали на горячую траву.

Тень заметно передвинулась, пока они играли, и теперь здесь был просто пляж. Они лежали молча, не в силах произнести ни слова, только ощущая блаженную, ультрафиолетовую усталость во всем теле.

Девочка закрыла глаза. Весь мир исчез. Сейчас, кроме их двоих, никого и ничего под этим солнцем, в этом саду не было. (Это в действительности было так).

Женевьева ощущала Леньку сквозь воздух, на расстоянии нескольких сантиметров. Так лежали они вне пространства, вне времени. Это было как бы продолжением их безумного бадминтона.

Женя приоткрыла один глаз. Ленька лежал на спине, закинув руки за голову, согнув в коленях ноги. Глаза его были закрыты, волосы закрывали пол-лица.

Она осторожно коснулась его локтя. Он улыбнулся сонной улыбкой, приподнял ресницы, потом повернулся набок, лицом к ней.

Женя медленно протянула руку к его руке — сильной, мускулистой руке с тонким запястьем и узкими длинными пальцами, задумчиво перебирающими какую-то травинку; протянула руку, задержала, медленно опустила, сорвала зеленый стебелек, стала задумчиво грызть...

— Здорово поиграли, — сказала она.

Ленька кивнул.

— Как тебе ракетки?

— Ну еще бы, спрашиваешь... Королевские...

— Давай, они у нас будут, вроде как общие... – предложила Женевьева. - Все равно мы будем вместе играть...

Ленька кивнул:

— Давай...

Они говорили какую-то ерунду, ленивыми голосами, не задумываясь над смыслом слов.

— Давай, — продолжала девочка, — твоя будет, которая в футляре лежит сверху, а моя — та, которая снизу...

Он опять кивнул.

Они взглянули друг на друга и расхохотались…

Усталость постепенно проходила. Женя и Ленька продолжали нежиться на траве, под лучами солнца. Не хотелось никуда идти. Время текло незаметно.

— Пить очень хочется, — сказал Ленька. – Конечно, такая жара – и почти в сентябре! Надо было что-то взять. Я не сообразил…

«А вы, мальчишки, никогда ничего не соображаете», - с нежностью подумала Женька, и сказала вслух:

— У меня в сумке есть апельсины...

— Здорово.

Они достали из сумки пару апельсинов, принялись очищать. В воздухе сразу так хорошо запахло...

Женька украдкой смотрела, как Леонид поднес к губам очищенный целый апельсин, не разделяя его на дольки, осторожно надкусил его, медленно глотая оранжевый сок... Несколько капель покатилось по белому боку апельсина. Ленька поймал их языком, облизнул мокрые губы... Поднял на неё глаза.

Женя опустила глаза. Задумчиво положила в рот дольку своего апельсина, стала медленно сосать, проглотила, подняла взгляд на Леньку. Он смотрел на неё. Девочка улыбнулась. Он тоже улыбнулся и опустил глаза...

Стояла полная тишина. То есть, конечно, пели птицы, стрекотали кузнечики, шумела листва деревьев; где-то слышался шум городского транспорта — но вокруг не было ни души... Женя и Лёнька были совершенно одни в саду…

Ленька доел апельсин, отбросил шкурки в траву и повернулся на живот, блаженно вытянувшись, опустив голову на руки и закрыв глаза.
На очень загорелой, почти шоколадной спине юноши отпечатались следы травинок.

Скользя взглядом от его острых лопаток вниз, вдоль позвоночника, Женя заметила на его пояснице, над плавками, и ниже плавок, на бедрах, узкие красноватые полосы, не сразу заметные на загорелом теле — следы не то от ремня, не то от розог.

Внутри у девочки пробежал холодок волнения и любопытства — и она почему-то сразу влюбилась в Леньку еще больше.

— Извини, Леонард, а можно я спрошу? — спросила Женька напрямик, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно. – Там у тебя на спине такие полоски. Это что … тебя – высекли?

Ленька приоткрыл один глаз и улыбнулся. Женя увидела, как он краснеет.

— А что, очень заметно? — спросил он.

— Да как сказать... на спине и внизу, на бедрах... а под плавками — не видно.

— Меня вчера выпороли, — просто сказал Ленька, — Да. Ну и что?

- Неужели отец?! За что так строго?!

- Нет, что ты, это не отец, - он махнул рукой. – Так, вообще…

Женя повернулась к нему, подперев голову локтем, и впилась в него изучающим взглядом. На губах её играла хитрая улыбка. Она старалась говорить чуть насмешливо, чтобы скрыть волнение и смущение.

- А я знаю, кто это сделал, - сказала она. - Фея воспитания, да? «Воспитательница духа и, особенно, тела», блин? Воспитательница прекрасных юношей??? В чёрной кожаной фуражке. Ах, ах…

- Откуда ты знаешь?! – Лёнька посмотрел на неё ошеломлённо, и тут же засмеялся: - Ах, ну ты же заходила на мою страницу. Я, дурак, не удалил старые комментарии под фоткой…

- Ой, перестань - старые! Я сидела в ту ночь у компьютера и видела… случайно, разумеется, как вы с ней переписывались… А потом вы исчезли со страницы, и перешли на почту, или в аську, и там дальше общались, всё понятно. И что, она тебя к себе пригласила, эта старая, гадкая фея, а ты вот так прямо сам к ней пошёл, и сам дался?

Лицо у юноши стало серьёзным, даже торжественным, и он произнёс:

- Эта женщина сказала, что если я не в силах перенести даже малую боль, значит, во мне нет истинного мужества, и значит, я жалкий, слабый и трусливый мальчишка. Конечно же, я возразил, и сказал, что это вовсе не так!!!
А она мне говорит, что если я хочу это доказать, я должен явиться к ней… для испытания своей смелости и силы воли. Я же не мог отказаться! После этого я бы не смог жить, и мне бы не было покоя на этом свете…

Женя спросила с ехидным любопытством:

— И как же она тебя выпорола? — И поспешно добавила: — Не хочешь, не говори!

— Нет, ну почему? — Ленька засмеялся. — Тебе могу сказать…

Он старался говорить небрежно, но чувствовалось, что он все-таки немножко смущается.

— Ну… в общем… мы договорились и встретились с ней. Это оказалась такая маленькая, худая женщина в чёрной кожаной одежде, вроде готической, и тоже с такими украшениями, как у нас с тобой. Ну, и, она мне ещё раз объяснила, что если я не в силах перенести даже малую боль, значит, во мне нет истинного мужества, и для меня пришло время испытать себя, - он запнулся, облизнул губы и продолжал: — И поэтому меня обязательно нужно выпороть. Такие испытания мальчики проходили в древней Спарте. Мне, конечно, было жутко стыдно, но я понимал, что она права: может, мне это и пойдет на пользу... — Он рассмеялся.

— А дальше? — у девочки даже перехватило дыхание.

Ленька совсем смутился, покраснел, но продолжал:

— Дальше... она отвела меня в свою квартиру. Там стояла такая специальная длинная скамья, на которой она всегда всех наказывала, и велела мне готовиться к порке. Ну, я разделся…

- Вау… И ты был у неё дома, с ней наедине, и совсем-совсем голый???...

- Да, конечно, как полагается. Как в Спарте, - произнёс он с достоинством. – На мне остались только моё колье и браслеты. Я снял одежду, все, что на мне было: куртку, брюки и трусики — и так, совсем голый, вытянулся перед ним на скамье — знаешь, как неудобно!

- Да уж не тебе-то! Бесстыдник, – сконфуженно хмыкнула Женька.

- Фея достала несколько хороших гибких прутьев, ну, то есть розги, - продолжал Лёнька. - Они у неё всегда имеются для воспитания таких ребят, как я.
Выбрала розгу подлиннее, получше, какая была, хлестнула меня несколько раз, для начала, и объяснила, что именно в этом возрасте я должен сознательно учиться смелости и терпению. Еще добавила несколько раз, посильнее, чтобы прочувствовал, и говорит: если уж решился, то надо быть мужественным до конца. Еще всыпала — у меня даже дух захватило, но я смолчал. Ну, и, в общем, выпорола меня как следует. Всего я получил пятьдесят ударов розгой, и все вытерпел молча. Я доказал себе, ей и всему миру, что имею мужество и силу воли, — закончил Ленька с достоинством.

— Очень больно было? — спросила Женька сочувственно.

— Конечно, больно, а ты как думаешь? Вот, смотри… — Он поднял с земли какой-то прутик и стегнул легонько Женю по спине: и то вышло немножко больно, она даже тихонько вскрикнула и зажмурился. — Вот... а она меня в полную силу, — заключил Ленька.

Женя жутко разволновалась. Ей одновременно было немножко смешно, и очень жалко забавного, бесхитростного Лёньку, что ему было больно, и она ревновала, и в то же время она им восхищалась. Она спросила, глядя на Лёньку критически, даже уничижительно:

- А потом эта долбанная фея ещё что-нибудь с тобой делала?! Ну, там… что-нибудь приятное…в поощрительном порядке, блин… за то, что ты «всё мужественно вытерпел»???

- Ну что ты, как ты могла подумать! – смутился юноша. – Она же фея ВОСПИТАНИЯ!!! Разве она могла себе позволить!

Женя закатила глаза к небу и усмехнулась, энергично кивая головой…

...Женя и Лёнька немножко полежали молча. Девочка была взволнована его рассказом, живо представляя себе мальчика обнажённым, на скамье, под розгами, при каждом ударе оставляющими на его теле ярко-красные полосы, представила, как он послушно и как мужественно молча переносит испытание — и она вдруг почувствовала, словно немножко виновата перед ним.

— Мне тоже, наверное, следовало бы всыпать хорошенько, для воспитания, — сказала она, сладко потягиваясь на траве. — Ленька, ведь вообще-то, если идёт речь о воспитании тела и духа – неважно, юноша ты или девушка. Мы ведь вместе этим занимаемся.
Даже получается, что меня важнее было высечь — у меня ведь этого самого мужества от природы меньше, чем у тебя, значит, воспитывать меня надо больше. Это же логично. Меня надо было первую!

— Ну что ты, — Ленька искренне удивился. — Кто же посмеет прикоснуться к тебе, к твоему телу? Ты же это... наследница, и все такое...

Он это сказал совсем не насмешливо, а, наоборот, серьезно и даже с нежностью, так, что Женевьеве еще больше стало неловко перед ним.

— А твой отец уж точно никогда тебя не тронет. Ты, получается, вроде как сделана из золота... — он улыбнулся, взглянув на Женьку.

— Все равно нечестно, — сказала она. — Но мы это ещё исправим...

От такого волнующего разговора – про наказание розгами - усталость ребят как рукой сняло. Наоборот, Женя ощущала прилив новой энергии. И Лёнька вскочил на ноги, деловито поправляя плавки, потянулся, закидывая руки за голову, пробежался, сделал два раза «колесо». Женя вскочила вслед за ним.

— Хорошо бы сейчас выкупаться, — сказала она мечтательно.

— Точно, — отозвался Ленька. — Пошли купаться на бензоколонку!

— Пошли!

Женя прекрасно поняла его слова. Лёнька хоть и был настоящий гот, но купаться он ей предлагал, конечно, не в бензине и не в машинном масле!

Бензоколонка находилась на другой стороне яблоневого сада. Там была такая штука, Женька не знала, как она правильно называется, но из нее наполняют поливальные машины. Ещё с детства всем местным ребятам (особенно таким отчаянным, как Лёнька) не раз случалось летом плескаться под ее ледяными струями.

Юноша и девушка надежно спрятали свои вещи и одежду в кустах, среди ветвей, и как были, босые, в одних плавках и купальнике, пошли сквозной тропинкой в зеленом сумраке тесно смыкающихся ветвей, гнущихся под тяжестью зеленых еще яблок, словно они были Адам и Ева в раю.

— Интересно, их уже можно есть? — подумал вслух Ленька.

«Собственно, почему нет? — подумала Женевьева, — конечно, можно, хотя им еще далеко до созревания. Как и нам самим, наверное».

Ленька между тем сказал:

— Знаешь, я всегда думал: кто вообще определяет, какие плоды предназначены для еды, а какие — нет? А если нам больше нравятся не совсем зрелые плоды? Зеленые иногда намного лучше красных, как-то свежее... Так нет, нельзя, не принято, будут ругаться. А кто-нибудь обязательно соберет и съест... А другие просто упадут и сгниют...

Так, болтая, он протянул руку, сорвал яблоко у себя над головой и с хрустом откусил кусочек.

— Знаешь, как вкусно! Попробуй!

«И мы станем, как боги», — подумала девочка, беря «запретное» яблоко из его руки.

У яблока был такой терпкий, вяжущий, очень юный и, вместе с тем, немножко грустный вкус. И сразу захотелось еще. Ленька тем временем сорвал несколько штук, Женя последовала его примеру — благо, в саду не было видно никого, кроме них… даже змея-искусителя, как ни странно! Так, грызя зеленые яблоки, они пересекли яблоневый сад, и вышли к бензоколонке.

Эта самая штука, куда ребята пришли купаться, стояла несколько поодаль от бензозаправочной станции. Она была, по счастью включена, и густая струя воды с шумом хлестала по мокрым камням, стекая в канаву по грязному алюминиевому водостоку.

Все вокруг было забрызгано водой и сверкало всеми цветами радуги (возможно, из-за примеси разлившегося машинного масла). Женя первая с криком восторга и ужаса кинулась под эту ледяную струю, разбрасывая во все стороны тучи брызг. Ленька бросился вслед за ней.

Ледяная вода, как огонь, обжигала их разгоряченные тела. Они кружились, то, отскакивая, то, снова бросаясь под этот душ, брызгая друг на друга, шлепая босыми ногами по холодным, ребристым мокрым камням, серым и розовым.

Водители машин со смехом глядели на них, слушая их восторженные вопли.

Наплескавшись вдоволь, Лёнька и Женя выбрались на сухое место. Вода стекала с них ручьями, по всему телу, с намокших волос.

— Простудитесь, черти, — крикнул пожилой заправщик.

Ленька махнул рукой в ответ:

— Ничего, не простудимся! Мы сейчас обсохнем. Наоборот, теперь хорошо: солнце голову не напечет.

Они, не спеша, обсыхая на ходу, двинулись в обратный пусть через яблоневый сад — за своей одеждой и своими вещами…

Сняв мокрые плавки и купальник, Женевьева и Леонард надели свои готические костюмы прямо на голое тело (так приятно и легко, а Женькино кружевное чёрное платье ещё и почти просвечивало), и привели себя в порядок. Ленька подхватил сумку и ракетки.

Пора было возвращаться к городской жизни. И ребята уже чувствовали, что проголодались…