Федерико Моччиа ТРИ МЕТРА НАД НЕБОМ Я ХОЧУ ТЕБЯ 15 страница

При этих словах Клаудио понимает, какому риску он сам только что подвергся. Он снимает пиджак, он весь вспотел. Идет к спальне, чтобы хоть как-то скрыть драматическое напряжение момента.

– A-а, Раффаэлла, не волнуйся ты так! Сейчас, когда Фарини пришел к нам, мне эти сто восемьдесят евро вернутся сторицей, точно тебе говорю!

Раффаэлла идет за ним в спальню. Она хочет еще что-то сказать, но Клаудио не дает ей этого сделать. Он подходит к ней и берет за руки.

– Знаешь, а мне приятно, что после стольких лет ты меня все еще ревнуешь. Это значит, что наши чувства по-прежнему свежи.

Раффаэлла улыбается. Ей кажется, что она снова молодая, ну, во всяком случае, много моложе, чем утром, как будто те морщинки, которые она видела в зеркале, бесследно пропали. Клаудио целует ее. Медленно-медленно они начинают раздеваться, они давно так уже не делали, очень давно. И Клаудио чувствует предательское возбуждение. Раффаэлла удивлена.

– Да, мне казалось, такое уже невозможно, а сейчас меня охватывает страсть, я горю желанием.

Клаудио спускает брюки и снимает с нее юбку. Раффаэлла скользит в кровать, и он снимает с нее трусики, приподняв ее еще обутые в туфли ноги. В полутьме комнаты, где все еще гуляет эхо подозрения, где воздух накален сомнениями и изворотливыми выдумками, они начинают нежно прикасаться друг к другу в отчаянной попытке вновь обрести утраченное доверие. Потом Клаудио стягивает трусы, разводит ноги Раффаэллы и входит в жену. Он двигается вверх-вниз. Он тяжело дышит, на рубашке его проступает пот. Раффаэлла замечает это.

– Да разденься ты совсем.

– А если девочки придут?

Раффаэлла улыбается и закрывает глаза, она счастлива.

– Ты прав… как хорошо… продолжай… еще… давай.

И Клаудио продолжает, стараясь удовлетворить ее, он возбужден и вместе с тем встревожен. Как он проявит свои возможности вечером, на бильярдном столе-постели с дублером Фарини? Он предпочитает не думать об этом. Он читал статью о чувстве сомнения в своих возможностях. Напротив – нужно совсем не думать об этом. Но одно точно: с прошлой недели еще остались царапины на спине, надежно спрятанные под намокшей от пота рубашкой. Вдруг из коридора раздается голос Баби.

– Папа, мама… вы здесь?

Слегка охрипшим голосом Раффаэлла спешит откликнуться.

– Сейчас, мы идем.

И именно в этот момент Клаудио, перевозбужденный от абсурдности всей этой ситуации, кончает. Раффаэлла остается ни с чем, все оборвалось в самый прекрасный момент – на взлете. Она непроизвольно улыбается. Клаудио целует жену в губы.

– Прости меня…

И проскальзывает в ванную. Быстро ополаскивается. Теперь лицо. Да уж, вид у него – просто жуть. И тем не менее, все прошло хорошо. Теперь бы оказаться на высоте вечером, ведь план сработал… Потом он вспоминает, что думать об этом не надо. А иначе известно, что будет. Чувство сомнения в своих возможностях.

Мы с Джин садимся за столик. Невдалеке какой-то интеллектуал в очочках и с книгой на столе отхлебывает капуччино, потом продолжает читать статью из «Leggere». Еще здесь женщина лет сорока с длинными волосами, под ее стулом – дворняга. Женщина лениво курит сигарету, на лице ее грусть, – возможно по тем косякам, которых она теперь лишена.

– Неплохая обстановочка, да?

Джин заметила, куда я смотрю.

– Да, мы в нее вписываемся. Что ты будешь пить?

За плечами нарисовался официант.

– Добрый день, господа.

Ему около шестидесяти лет и он весьма элегантен.

– Мне – «АСЕ»^[44].

– А я – кока-колу и маленькую пиццу с ветчиной и моццарелой.

Официант, кивнув, уходит.

– Эй, после физических нагрузок ты не очень-то заботишься о своем здоровье, а? Белая пицца и кока кола – диета атлетов!

– Кстати об атлетах, ты ведь у нас атлет на халяву, дай-ка мне свой список спортзалов на триста шестьдесят дней.

– Без проблем. Сделаю тебе ксерокс.

– И многие пользуются таким способом?

Возвращается официант.

– Пожалуйста. «АСЕ» для синьорины, а для вас – белая пицца и кока-кола.

Официант ставит заказ на стол, кладет под псевдосеребряную тарелочку счет и удаляется.

– Нет, не думаю. Во всяком случае, я надеюсь…

И мы продолжаем болтать, понемногу открываясь друг другу.

– Ты что, правда никогда не уезжала из Европы?

– Нет. Я была в Греции, Англии, Франции, один раз с двумя подругами даже в Германию ездила на Октоберфест.

– Я тоже там был.

– Когда?

– В 2002 году.

– И я тоже.

– Ни фига себе.

– Да, но самое невероятное заключается в том, что одна из моих подруг – непьющая. Ты не представляешь, что с ней случилось. Она взяла литр пива, знаешь, такие огромные кружки, которые моют в большущих баках, залпом выпила половину и после этого полчаса плясала на столе какую-то тарантеллу, а потом стала выкрикивать: «фонтан, фонтан…» и свалилась на пол, ужас!

Я смотрю на Джин. Она пьет «АСЕ». Я тоже знаю девушку, которая танцевала на столе в ресторане, где мы ужинали. Но она не танцевала на столе во время Октоберфеста… Я вспоминаю Баби – когда я сказал ей, что уезжаю с Полло, Скелло и еще парой друзей на другой машине в Мюнхен, она разозлилась как сумасшедшая. «То есть ты едешь в Мюнхен. А я?» – «Ты – нет… Мы едем мужской компанией». – «Ах так? Хотелось бы верить». А потом оказалось, что этот придурок Манетта из другой машины поехал с подругой. И когда мы вернулись, были долгие разборки с Баби, потому что, конечно, как всегда, рано или поздно, все становится известно.

– О чем ты думаешь?

Я вру:

– О той твоей подруге, которая танцевала на столе. Вам надо было ее заснять. Потом бы вы посмеялись.

– Да, мы как сумасшедшие хохотали тогда, а потом – это не так! Потом, потом… сейчас!

И она, многозначительно глядя на меня, делает очередной глоток «АСЕ». Ой-ой-ой, что же она хочет сказать? Что дело пошло не так? В общем, оно пошло. Джин хочет «сейчас». Но не сию минуту, нет, еще рано. Может, завтра? Да, завтра, не сейчас, позже…

– О чем ты думаешь? Все еще о моей подруге, что танцевала на столе? Не верю. Я вижу, ты вспомнил какую-то другую подругу, с которой познакомился на Октоберфесте и теперь вспоминаешь ваши похождения.

– Плохо видишь.

– Очень хорошо. У меня идеальное зрение.

– Нет, ты плохо знаешь нашу компанию. Ты принимаешь нас неизвестно за кого. Мы люди серьезные, спокойные, не буйные. Конечно, мы любим повеселиться, мы не привыкли в ресторанах лезть из кожи вон, чтобы соблюсти хорошие манеры. «Это делать нельзя, это тоже…» Плевать нам на это занудство.

Я оборачиваюсь, мне повезло. Только что за столик села пара. С ними английский сеттер, они модно одеты, и, что совершенно абсурдно, у обоих подмышкой одинаковая газета «II manifesto». К ним подходит официант, и они что-то заказывают.

– Вот смотри на этих двоих. Они не разговаривают друг с другом.

И правда, они делают заказ раздельно, не советуясь, не спрашивая друг друга, что он или она возьмет. Они рассеянны, не обращают внимания друг на друга, как бы просто дрейфуют рядом.

– Смотри, официант уходит, а они принялись читать, причем у обоих «Il manifesto», ну и ну… Не то чтобы я имел что-то против этой газеты… Точнее, я имею, но это здесь не при чем. – Просто они даже не заметили, что купили одну и ту же газету. Хуже не придумать. Полный отстой…

Официант быстро возвращается – они оба взяли только по чашке кофе.

– А сейчас мужчина заплатит – только потому, что так положено.

Мужчина встает со стула, переносит вес тела на правую ногу – портмоне у него в левом кармане – засовывает руку в карман и расплачивается. Женщина продолжает пить кофе, даже не взглянув на него. У них рассеянный и скучающий вид. Интересно, как бы здесь восприняли моих друзей? Блин! Они устраивают дебоши, блюют, дерутся, не платят или громко орут, требуя один евро с каждого посетителя, но в любом случае, они живут, а не прозябают, черт побери.

Джин улыбается.

– Да, да, ты прав, по крайней мере, сейчас.

Все, хватит, с меня достаточно. Во всяком случае, на данный момент.

– Да расслабься ты, Стэп, тем более что сейчас тебя ждет важное дело.

– Не понял.

– Тебе надо решить проблему с этим господином.

Я оборачиваюсь, за мной стоит улыбающийся официант.

– Позвольте.

Я не успел ответить, как он наклоняется и берет счет из-под псевдосеребряной тарелочки. Он подошел совсем тихо, я даже не слышал. Странно, мне это несвойственно. Вот до чего расслабился с этой Джин. Это хорошо или плохо?

– Одиннадцать евро, синьор.

Я встаю точно в такую же позу, как хмурый тип из той апатичной пары: вынимаю портмоне из кармана и открываю. И улыбаюсь.

– Так даже лучше.

– Что такое?

– Что мы не похожи на этих унылых зануд.

– Не поняла, – Джин смотрит на меня удивленно. – Объясни нормально!

– Все очень просто. Заплатить придется тебе, у меня нет денег.

– Я бы предпочла без экстрима. То есть, я бы согласилась, чтобы мы оказались похожими на этих двоих. То есть, чтобы заплатил ты.

Джин, такая элегантная и красивая, безупречно одетая и накрашенная, строит мне рожицу. Не сильно смешную. И улыбается официанту, как бы извиняясь за ожидание. Она открывает сумочку. Достает кошелек, открывает его, и улыбка сходит с ее лица.

– Мы совсем не похожи на этих двоих. У меня тоже нет денег, – и добавляет, глядя на официанта: – Да, я переоделась, потому что иду на ужин с родителями и дядей, и, поскольку мне там платить не придется, о деньгах я не подумала.

– Плохо.

Официант меняет тон, выражение лица тоже меняется. Вся его любезность бесследно исчезает. Возможно, ему, взрослому человеку, кажется, что молодые просто смеются над ним.

– Мне это совсем неинтересно.

Я беру ситуацию в свои руки.

– Слушайте, я провожу девушку к машине, сниму деньги в банкомате и вернусь заплатить.

– Да, сейчас… меня зовут Джо Кондор! Вы думаете, я такой дурак? Давайте деньги или я позову полицию.

Я улыбаюсь Джин.

– Извини.

Встаю и беру официанта под руку: сначала мягко, потом сжимаю так, что он начинает возмущаться:

– Что ты хочешь, прекрати.

Сжимаю сильнее и отвожу его в сторону.

– Хорошо, шеф. Мы неправы, но не надо нам читать нравоучения. Мы не собираемся воровать у вас одиннадцать евро. Ясно?

– Но я…

Я сжимаю ему руку еще сильнее, на этот раз-очень решительно. Он морщится от боли, и я отпускаю его.

– Я прошу вас войти в мое положение. Я первый раз пришел с этой девушкой…

Может быть, он тронут, а может, его убедили какие-то личные воспоминания больше, чем мое признание. Он кивает.

– Хорошо, занесете деньги потом.

Мы возвращаемся к столу. Я улыбаюсь Джин.

– Мы договорились.

Джин встает и смотрит на официанта, она искренне расстроена.

– Мне, правда, очень жаль.

– О, не беспокойтесь. Такое бывает.

Я улыбаюсь официанту. Он смотрит на меня. Думаю, пытается определить, вернусь я или нет.

– Возвращайтесь не слишком поздно, пожалуйста.

– Не волнуйтесь.

И мы уходим, мило улыбаясь и оставляя официанту призрачную надежду.

Я сижу позади Стэпа. Мы едем на мотоцикле. Его мотоцикле. Мои мысли разлетаются по ветру. Подумать только. Во что ты влипла, Джин? Это невероятно. Вы первый раз, точнее, во второй, идете в ресторан. В первый раз он и его друзья сбежали из… как там он назывался? «Полковника». Сегодня, когда у него появилась редкая возможность сводить меня куда-нибудь, меня, единственную и неповторимую Джин, что он вытворяет? Он оказывается без денег. Не хватало только, чтобы он там подрался. Маразм. Мой дядя Ардизио сказал бы: «Будь осторожна, Джиневра, это тебе не Князь земли^[45]». Представляю даже, каким голосом он это сказал бы – очень низким, хриплым, произнося вместо «т» – «д» и растягивая «о»: «Будь осдорооожна, королева». Вот что сказал бы дядя Ардизио. «– Это какой-до князь свиней… Даже цведочка не бодарил моей королеве, закрой глаза и бобыдайся бодумать… Осдорожнее, осдорожнее… королева…»

Я трясу головой, но Стэп заметил, и я делаю вид, что смотрю в другую сторону. Он следит за мной в зеркальце. Наклоняется назад, чтобы я его услышала.

– Что такое? Я снова произвел на тебя плохое впечатление?

– О чем ты?

– Это первый наш выход, я без денег, чуть не заставил заплатить тебя, даже хуже: нас чуть не арестовали. Я знаю, что ты думаешь…

Стэп улыбается и переходит на фальцет, как бы подражая мне:

– Ну вот, я так и знала, он просто негодяй, – он продолжает нудеть дурным голосом. Я не реагирую. – Подумать только, с кем я связалась. Ах, если бы родители узнали…

Стэп улыбается. Ох, он угадал мои мысли. Однако, какой же он симпатичный. Пытаюсь сохранить серьезность, но не могу сдержаться.

* * *

– Угадал, да? Да не стесняйся. Скажи правду.

– Я думала о своем дяде… Он бы назвал тебя князем свиней!

– Меня? – я стараюсь подыграть. – Надо бы известить подданных.

Я останавливаюсь. Джин слезает с мотоцикла: мы рядом с ее машиной. Она улыбается; она действительно очень элегантна. Так она и стоит: ноги чуть расставлены, волосы упали на лицо. Она копается в сумочке, пытаясь найти ключи. Сумочка маленькая, и все же там, похоже, целая свалка. Джин шарит, перебирает вещи, перекладывает их с места на место. Я смотрю на нее, стоящую под аркой из известнякового туфа, в самом начале виа Венето – блеск молодости и красоты, в обрамлении античной арки.

– Вот они! Сама не знаю, каким образом они всегда оказываются на самом дне!

Она вынимает из сумочки ключи, на брелоке – черная овечка.

– Это подарок Эле, овечка, бе-е! Классная, правда? Но это опасная овечка.

– Почему?

– Потому что она бьет задней ногой всех волков, которые к ней приближаются.

– Не волнуйся, я ее практически уже съел.

– Кретин… Ну, ладно, спасибо за аперитив, он был, как это сказать… уникален. Хочешь, я привезу тебе что-нибудь вкусное с ужина?

– Слушай, такое может случиться с каждым, согласна?

– Да, но почему-то это случается только с тобой, – произнеся эту милую фразу, она поворачивается и идет к машине. – Заедь к этому официанту. Он ждет тебя. Нельзя лишать людей надежды.

И, рванув с места, Джин уезжает. Мне так и хочется крикнуть ей вдогонку: «Эй, красавица! Ты должна мне еще двадцать евро за бензин…» – но я стыжусь самой этой мысли.

– А вот и Джин!

Я машу им рукой издалека. Странная компания – все разного роста, и одеты по-разному. На моем брате-джинсы и майка «Nike», на маме-темное платье в цветочек, поверх которого – голубой жакет. Отец – в безупречном пиджаке с галстуком, а мой дядя Ардизио – в оранжевом пиджаке и черном галстуке в белый горошек… Уму непостижимо, где он нашел такую одежду. Телевизионные костюмеры, даже сам Феллини, наверное, были бы очарованы им. Седые и непослушные волосы взъерошены, они обрамляют его смешное лицо с круглыми очками, похожими на восклицательный знак в конце фразы: «Ну мой дядя и типчик!».

– Привет!

Мы все радостно целуемся, очень нежно, а мама, как всегда, целует меня, положив мне руку на щеку, как будто хочет таким образом запечатлеть на ней всю свою любовь, как будто простого поцелуя недостаточно. А мой дядя, как обычно, чрезмерен в своих эмоциях: он целует меня, зажав мой подбородок указательным и большим пальцем, – я мотаю головой направо-налево.

– Вот она, моя королева.

Он отпускает меня. Мне немного больно и я провожу рукой по подбородку. Дядя бросает на меня недоброжелательный взгляд. Очень быстрый. Потому что через секунду он уже улыбается, а я улыбаюсь ему. Таков уж мой дядя.

– Итак? – подобным образом начинаются все наши встречи. – Кто выбрал это место?

Я робко поднимаю руку.

– Я, дядя… – и жду приговора.

Дядя смотрит на меня, немного вопросительно, на лице – легкое сомнение, губы чуть дрожат. Молчание затянулось. Я начинаю волноваться.

– Молодец, здесь хорошо, молодец, доченька. Правда, хорошо. Серьезно. Когда-то и мы ужинали среди произведений искусства…

Я с облегчением вздыхаю: уффф.

Ужин начинается, я хочу выпить за дядю, хотя я и не его «доченька». Я надеялась, что ему понравится ужинать с нами в художественном кафе. Дядя Ардизио заводит один из своих рассказов.

– Помню, когда я летал над лагерем, где стояли мои солдаты… – Его голос становится хриплым, даже узнать трудно, такова сила дядиной тоски по прошлому. – Я кричал: «учитесь, читайте». Но они слишком много думали о смерти. И тогда я сделал круг на моем двухмоторном самолете, а затем спустился, чтобы донести информацию и приземлился на траву недалеко от них. Дрын-дрын-дрын, я прилетел на этом подпрыгивающем самолете, этом чуде авации…

Лука, который любит точность во всем, даже когда это не требуется, поправляет его:

– Авиации, дядя, авиации, с «и».

– А я что сказал? Авации?

Лука, улыбаясь, качает головой. Слава Богу, на этот раз Лука не настаивает.

К столу подходит молодой официант, у него короткие волосы и невинный взгляд. Он везет тележку с чистыми бокалами и бутылкой, помещенной в ведерко со льдом. Это «Moët», отличное шампанское. Этого только не хватало – платить придется нам.

– Простите, но… Это не для нас. Мы не заказывали…

Мама смотрит на меня взволнованно. Молодой официант улыбается.

– Нет, синьора, эту бутылку вам присл…

– Спасибо за «синьору», но это рановато…

– Если позволите, я закончу. Вам ее прислал вон тот синьор.

Официант, на этот раз с серьезным лицом, указывает на столики, стоящие вдали, почти в конце ресторана. В окружении деревьев, виднеющихся за окнами, сидит он, Стэп. Он встает из-за столика и отвешивает легкий поклон. Глазам своим не верю: он ехал за мной до самого кафе. Ясно: он хотел убедиться, что я действительно ужинаю со своей семьей. Это мысль Джин-мстительницы. Джин-Сильвы. Но Джин такого не любит! Часть меня возмущена. Может быть, он просто хотел извиниться за аперитив, все-таки ты тоже была не на высоте. Эта мысль принадлежит Джин-умнице. На этот раз, сама не знаю почему, мне больше симпатична Джин-Серена.

– Эта записка – для вас, синьора.

Официант протягивает мне записку, и я снова думаю, что мой выбор правильный. Разворачиваю ее немного смущенно, пряча глаза от всех – папы, мамы, Луки, дяди Ардизио. Краснею, даже не успев прочесть. Ну и ну. Надо же, именно сейчас… Читаю. «Как классно смотреть на тебя издалека… но вблизи ты лучше… Увидимся сегодня вечером? P.S. Не волнуйся, я нашел банкомат и заплатил официанту за наш аперитив». Сворачиваю записку и улыбаюсь, совсем забыв, что глаза мои опущены. Дядя Ардизио, папа, мама, Лука, – все хотят знать, что там написано, что это за бутылка. И, само собой разумеется, дядя Ардизио волнуется больше всех.

– Так, королева… Чем мы обязаны за эту бутылку?

– Да… это парень, я ему помогла… он не мог… он не знал… короче, он готовится к экзамену.

– Ардизио, да какая разница? – мама спасает меня угловым ударом. – У нас есть бутылка, выпьем и все тут!

– Вот именно…

Я смотрю на Стэпа и улыбаюсь ему. Он смотрит на меня издалека, он снова сел. Но что это он делает? Почему не уходит? Он был очень мил, ну а дальше что? Уходи, Стэп, чего ты ждешь?

– Извините…

Официант смотрит на меня с улыбкой, он так и не открыл бутылку.

– Да?

– Синьор сказал мне, что вы должны ответить.

– Что?

– На записку.

Все снова смотрят на меня, еще внимательнее, чем раньше.

– Скажите ему – да, – и смотрю на них. – Да, он хотел узнать, записала ли я его на экзамен.

У моих родственников вырывается вздох облегчения. У всех, кроме мамы: она внимательно смотрит на меня, но я отвожу взгляд. Я смотрю на официанта, который вынимает другую записку.

– В таком случае, я должен вручить вам вот это.

– Еще что-то?

На этот раз все на меня набрасываются с вопросами.

– Ну, теперь-то ты скажешь нам, что там написано?

– Что за игры, что за казаки-разбойники?

Я снова краснею И разворачиваю записку. «Итак, в восемь я у твоего дома. Буду ждать тебя, не опаздывай, никаких историй… P.S. Возьми с собой деньги, на всякий случай». Улыбаюсь. Официант наконец-то открыл бутылку и быстро разливает шампанское по бокалам. Потом поворачивается, чтобы уйти.

– Послушайте, извините…

– Да?

Он смотрит выжидательно.

– А если бы я ответила «нет», вы бы дали мне вторую записку?

Официант улыбается и мотает головой.

– Нет, в этом случае я должен был забрать бутылку обратно.

Раффаэлла сталкивается с Баби в гостиной.

– Привет, Баби, ну что такое… в чем дело?

– Ничего особенного, я просто хотела показать тебе кое-что, мама. Что это с тобой? Ты вся покраснела… – Баби смотрит на мать с тревогой. – Вы что, поссорились?

– Нет, совсем наоборот.

Раффаэлла улыбается. Но Баби не обращает внимания на ее слова и показывает журнал.

– Вот, помнишь, я тебе говорила. Как тебе эти цветы на столах? Красивые, правда? Или тебе больше нравятся вот эти, они выглядят натуральнее: красиво, да? Эти лучше, правда?

– Нам именно сейчас это нужно решить?

– Ты спешишь куда-то?

– Да, к Флавиям.

– Мама, нам надо наконец уже что-то выбрать. А тебя, похоже, это совсем не волнует.

– Завтра мы все решим, Баби, а сейчас я опаздываю.

Раффаэлла идет в ванную и принимается за макияж. В этот момент домой возвращается и Даниела.

– Мама, мне надо поговорить с тобой.

– Я опа-а-а-аздываю…

– Но это очень важно!

– Завтра! Все решим завтра!

Мимо проходит Клаудио. Он тоже спешит. Даниела пытается его остановить.

– Папа, можешь задержаться на минутку? Мне надо рассказать тебе кое-что, это очень важно.

– Я тороплюсь на ужин к Фарини. Мама в курсе. Извини, это по работе и потом, там еще будет бильярд…

Клаудио по ходу целует Даниелу. Раффаэлла догоняет его в дверях.

– Клаудио, подожди, выйдем вместе.

Даниела стоит посреди коридора, глядя, как ее родители уходят из дома. Потом подходит к комнате Баби. Но дверь закрыта. Даниела стучит.

– Заходите, кто там?

– Привет… извини, мне надо кое-что тебе рассказать. Ты можешь поговорить со мной?

– Слушай, мне пора убегать. Мама уехала, а нам надо было решить кучу вопросов. Извини, но сейчас неподходящий момент. Я иду к Эсмеральде, может быть, она подскажет мне что-нибудь дельное. Если будет что-то срочное, позвони мне на трубку.

И Баби тоже исчезает со сцены. Даниела, оставшись одна, подходит к домашнему телефону и набирает номер.

– Алло, Джули… привет… что ты сейчас делаешь? А, понятно… слушай, извини меня, можно к тебе сейчас заехать? Мне нужно что-то тебе сказать, да, это важно. Да, обещаю тебе, это займет буквально две минуты. Слушай, я просто не знаю, что мне делать. Обещаю, мы успеем до фильма. Хорошо, спасибо.

Даниела вешает трубку, быстро закрывает дверь квартиры и бегом спускается по лестнице. Открывает входную дверь и выходит на улицу. В этот момент из-за изгороди раздается голос:

– Дани!

Это Альфредо.

– О Боже, ты меня испугал… блин, так можно и заикой стать. А что ты там прячешься?

– Извини меня, я видел, что Баби только что вышла.

Даниела замечает, что Альфредо бледен, заметно осунулся и сильно нервничает.

– Я не знаю… я только хотел поговорить немного с тобой, ты ведь ее сестра.

Даниела смотрит на него. О Боже, как банный лист пристал к Баби.

– Нет, извини, Альфредо, я ведь ничего не знаю… тебе надо говорить только с ней.

– Да, прости… ты права.

Даниела бежит в гараж за «Веспой». Она надеется успеть к Джулии до начала фильма. Потом думает об Альфредо. Может, стоило поговорить с ним? Он врач, он даст какой-нибудь совет… Бедняжка, до чего дошел. Ясно, что страсть к Баби может разрушить кого угодно. Теперь он конченый человек, с неустойчивой психикой, больной. И у нее не остается сомнений в правильности своего решения: Альфредо – последний человек, которому она могла бы открыть, что она беременна.

Я спокоен, безмятежен и элегантен как никогда. По крайней мере, мне так кажется. Смотрю в зеркальце и сам себя не узнаю. Волосы еще влажные после душа, синий пиджак, белая рубашка, бежевые льняные брюки и телефон в кармане. Я с телефоном. Все еще не могу поверить. Меня всегда и везде можно найти, значит, я уже не свободен. По какому-то волшебству, нежданно-негаданно, телефон звонит. Надо же, именно сейчас! – открываю его: интересно, что у Джин за проблема? Если это она, то мне на все плевать, поеду к ней… Или вообще украду ее, к черту. Мои мысли скачут как блохи.

– Да?

– Стэп, хорошо, что ты взял трубку…

Это Паоло – как я о нем не подумал?

– Что случилось?

– Стэп, случилась ужасная вещь, у меня украли машину.

– Черт… я подумал, что-то с мамой или отцом…

– Нет, с ними все в порядке. Я только что спустился, а ее нет, моей «Ауди 4». Бляха, как им удалось? На земле нет никаких осколков, значит, стекло не разбивали. Но гараж был открыт, хотя нет никаких следов взлома. Да как они это сделали?

– Знаешь, Па, какие сейчас у воров технические прибамбасы? Они открывают гараж дистанционно, и никаких следов не оставляют. У них есть частотный регулятор – подбирают нужную частоту и готово – гараж открыт.

– Да ты что, я и не знал. Вот засранцы!

Мне нравится, что мой брат так разъярен, в нем появилась естественность, наконец-то он разгорячился. Жаль, что из-за такой ерунды… из-за машины. Подумаешь…

– И сперли именно сейчас. Чертова тачка…

Ну вот, еще и чертова тачка.

– Почему – чертова тачка?

– На прошлой неделе я выплатил последний взнос. Могли бы чуть раньше ее угнать, тогда бы у меня хоть деньги сохранились.

Блин! Ну что же он все деньги считает? Коммерсант до мозга костей.

– Ладно, Па, что собираешься делать?

– Я надеялся…

– Что это я ее спер?

– Нет, ты что, шутишь? Да и запасные ключи на месте.

– И все-таки – на какую-то долю секунды ты допускал такое?

– Нет, почему, то есть…

– Да-да, если ты проверил запасные ключи, хоть на минуту, но ты так подумал. Только я мог их взять.

Он молчит, потом признается:

– Ну да, на минуту я так подумал. Но я был бы рад. То есть, короче, было бы лучше, если бы это был ты.

Мой брат.

– Па, не болтай, «было бы лучше»…

– А что?

Ну вот, он меня спрашивает, «а что?» А я-то дурак, хотел, чтобы он понял.

– Ничего, Па, проехали.

– Так вот, я хотел узнать, Стэп, только ты не обижайся, хорошо?

– О чем ты?

– Ну, ты ведь всех тут знаешь в этих кругах. В общем, если тебе не трудно… может, ты узнаешь, кто ее увел.

– Э-э, за это деньги берут, знаешь? Не хочешь же ты, чтобы я подрался с этими людьми из-за какой-то тачки.

– Из-за какой-то… Из-за «Ауди 4»!

– Вот именно, из-за «Ауди 4».

– Нет, конечно, не хочу… я тут подумал… я готов выложить четыре тысячи триста евро…

– Почему именно столько?

– Я посчитал, что со страховкой и всем прочим…

Мой брат. Великий коммерсант. Самый великий.

– Хорошо, Па, попробую.

– Спасибо, Стэп, я знал, что могу рассчитывать на тебя.

Мой брат может рассчитывать на меня. Вот это круто. Два поворота, и я стою у ее дома. Иду к домофону, и тут вспоминаю, что у нее есть мобильник. Даю два гудка и нажимаю отбой – такой знак. Поймет ли она? Пытаясь решить этот вопрос, жду минуту. Рано или поздно она выйдет. Рано или поздно. Женщин долго приходится ждать. Может, лучше позвонить в домофон? Еще минута прошла. Кладу себе еще одну на ожидание. Закуриваю сигарету. Выбросив окурок, иду к домофону. На улице никого нет. Оглядываюсь по сторонам. Несколько машин проезжают вдалеке. Одна останавливается, потому что водитель встречный строит из себя важную птицу и не уступает дорогу на узкой улице. Но потом они разъезжаются, и все успокаивается, переваренное чревом большого города. Черт, что за мысли? Лучше прикинуть, куда ее сегодня повести. Я успел подумать обо всем, кроме этого. Куда я ее поведу? Вот о чем надо было думать. Мне в голову приходит одна мысль, потом другая, но, взвесив их, я остаюсь неудовлетворенным. Я беспокоюсь – что это за мысли мне приходят? Чтобы я-то и не знал, куда повести ее ужинать? Не слишком ли я волнуюсь по этому поводу?

Если ты собираешься пойти куда-нибудь со своей девушкой, рассчитывая провести приятный вечерок, как бы ты ни готовился, ты можешь сильно облажаться. Здесь нужна импровизация, случайность – это точно. И вдруг мне приходит прекрасная идея. Черт, до чего же мне нравится моя идея. Еще шаг – и я жму кнопку домофона. Но тут открывается парадная. Раздается шум, слышится щелчок замка. Слабый свет падает на арку, кажется, оранжевого цвета. Он освещает листья на деревьях двора, далекие ступеньки, припаркованные мотоциклы. И тут появляется пожилая синьора. Она идет медленно, слегка согбенная под тяжестью прожитых лет, на лице – улыбка. И сразу следом – Джин. Она пропустила синьору и придерживает ворота, позволяя той выйти, говорит ей что-то, а та кивает в ответ. Джин любезна, красива, и улыбается. Синьора проходит мимо меня и, хотя мы не знакомы, она роняет: