Неужели ты совсем не боишься меня? — негромко спросил Том. — Я ведь преследовал тебя из города в город, я вёл себя как маньяк, одержимый идеей.

— Нет. — Твёрдо ответил Билл, и Томаш почувствовал на своих руках горячую влагу. — Я никому не нужен, Том. Я дорожу только своими зверями, потому что они любят и дорожат мною. Мой дедушка умер давно, и после него не осталось совершенно ничего. Когда-то он подарил мне амулет в форме черепашки, сулящий удачу, но я его потерял, а вместе с ней и радость. Ни одному человеку ещё не удавалось так глубоко проникнуть в мою душу… кроме тебя. Те прекрасные слова, что ты писал мне, я не забуду никогда. А ещё… разве я сам не сошёл с ума? Ведь ты только что ударил моего бывшего парня ножом, а я так просто нахожусь с тобой в одной комнате. Я прогнал всех, чтобы просто поговорить с собой. В каждом городе я искал тебя на улицах, потому что я чувствовал, что ты где-то рядом и так же ищешь меня, но боишься подойти. В баре Варшавы позади меня сидел ты, и я намеренно оставил своё кольцо, я волновался и постоянно теребил его, а тот чёртов бармен флиртовал со мной. Идиот…

Что? — поражённый сказанным Биллом, Том даже отпрянул от него немного и сел на стоящий рядом стул.

Всё это время я видел тебя, Томаш, и ждал. — Спина Билла сгорбилась, и он взял в руки рамку с гербарием. — Ждал, когда ты сделаешь свой последний шаг. Ты дарил мне цветы с каплями крови, ты стал моей тенью и мыслями, ты был в том тренажёрном зале, и я специально разговаривал с тем мужланом, чтобы заставить тебя подойти, и не важно, что в итоге он раздробил себе ногу. Каждое моё выступление было сделано для тебя, Том. Для меня зал был совершенно пуст. И только ты. Больше никого. Всё, что я делал, было подарено только тебе.

— Не может быть… этого не может быть… так… ты…

Томаш, тогда, в семнадцать лет ты не дал мне возможности сказать: я люблю тебя с самого первого взгляда, потому что ты, даже не догадываясь о своих действиях, помогал мне жить. Я всегда был закрытым, а ты дарил солнце моему миру, дарил его бескорыстно. Мне — мальчику-одиночке с фолиантом Толкиена в руках.

Развернув Билла лицом к себе, Том впился в разбитые ударом губы, не смея больше терпеть этой пытки, не сдерживая океана своих эмоций, потому что все плотины прорвало и теперь, когда он знал о том, что его любовь имела мощное отражение в его мечте, в его осязаемой мечте с глазами цвета одиночества, которое он должен искоренить из карамельных глаз. Поцелуй был полон физической боли, и они оба стонали от неё, но не смели разрывать губ, смешивая поцелуй с кровью, сжимая друг друга до белых пятен на коже. Том отпрянул на пару секунд, заглядывая в переполненные непролитыми слезами глаза, не веря, что видит их настолько близко, и коснулся истерзанных губ трепетным поцелуем, точно заживляя их своей любовью с долей незримого безумства, исцеляя душевные раны такого же несчастного человека, коим являлся сам. Жизнь без родителей — хуже всего, что можно только представить.