В отрядах

В селе Собычин, у Петра Петровича Вершигоры, мы оставались до утра 5 января нового, 1944 года. Тут и праздник встречали.

Соединение Вершигоры первым из партизанских соединений уходило в дальний рейд. Затем должны были двинуться М. И. Наумов, С. А. Олексенко, А. З. Одуха, С. Ф. Маликов, Н. И. Мельник, A. M. Грабчак, И. Ф. Федоров, В. М. Яремчук, В. П. Чепига и другие прославленные партизанские командиры. Им предстояло взять под контроль железнодорожные коммуникации Станиславской, Львовской, Тернопольской, Черновицкой, Волынской, Ровенской и Дрогобычской областей. Для противника эти коммуникации имели первостепенное значение: на Юго–западном направлении, в группе немецко–фашистской армии «Юг» и «А», находилось более половины пехотных дивизий, сражавшихся на советско–германском фронте.

В Украинском штабе партизанского движения не сомневались, что наши отряды и соединения нанесут по железным дорогам противника на территории западных областей Украины удар, не уступающий по силе удару прошлого лета…

Штаб Вершигоры дислоцировался в Собычине, а другие части были разбросаны по округе. И Вершигора, и его помощники в последние дни декабря и первые дни января надолго покидали «главную квартиру», проверяя обеспеченность батальонов всем необходимым для предстоящего марша, их вооружение, состояние боевой техники, выучку бойцов и командиров.

В освобожденных партизанами населенных пунктах Олевского, Ракитянского и других районах ковпаковцы провели огромную работу по мобилизации населения в Советскую Армию. По призыву ковпаковцев в Собычин повалили толпы призывников с котомками. Напряженно работала партизанская призывная комиссия, производилось медицинское обследование призывников, из них формировались отделения, взводы, роты и батальоны. Они проходили строевую и даже огневую подготовку, занимались с ними и по тактике. Подготовленную пятитысячную колонну пополнения направили в Овруч. Вся эта мобилизация и подготовка пополнения производилась ковпаковцами буквально под носом у оккупантов, скованных действиями партизан на вражеских коммуникациях.

В Собычине встретился я с Платоном Воронько. Бывший командир диверсионной группы командовал пятым батальоном соединения. Служебный рост был налицо, подчиненные (это и невооруженным глазом мы видели!) уважали своего командира, да и сам Воронько держался уверенно. Воронько полагал, что новая должность не помеха для диверсионного призвания.

Мы разговорились о карпатском рейде. Воронько потерял в нем четырех людей. Одной из первых погибла задорная, золотокосая Лира Никольская. При минометном обстреле.

Вспомнив товарищей, Платон отошел к оконцу, надолго замолчал…

Провожали ковпаковцев в рейд ранним утром 5 января. Штабная колонна — кавалеристы головного дозора, боевое охранение, повозки со штабным имуществом, рота охраны, артиллеристы и минометчики — проходила мимо избы, где еще вчера размещался штаб. Над крыльцом уже не бился на зимнем ветру красный флаг. Местные жители стояли вдоль улицы, иные шагали обочь колонны. Партизаны весело перекликались с провожающими. Вершигора вскочил в седло, поскакал догонять своих.

Вовремя успел уйти Вершигора, и не зря спешил. Каждый день- приносил новые известия об успехах партизан и Красной Армии. Вал наступления катился по пятам движущихся на запад партизанских соединений. Были освобождены Коростень и Олевск, настал черед городов и сел на Случи и Горыни.

Из Киева, от Строкача, пришел приказ обследовать результаты действий партизанских отрядов на железной дороге Коростень — Сарны. Мы приступили к обследованию: объезжали дорогу, опрашивали местных жителей, железнодорожников.

Приехав 10 января в Олевск, узнал уж и не помню от кого, что соединение Вершигоры три дня назад пыталось с ходу форсировать Случь, застать врасплох и истребить вражеский гарнизон города Столина, но потерпело неудачу, вынуждено было отойти и форсировать Случь севернее.

— Вы, кажется, хорошо знали комбата Воронько? — спросили меня, — В бою за Столин его ранило.

— В каком он госпитале?

— Кажется, отвезли в Собычин.

— Да какой же там госпиталь?!

Минут через двадцать мы с Володиным и Валуйкиным уже катили в Собычин. По той самой дороге, которую еще не так давно прочно блокировали ковпаковцы.

Платона Воронько разыскали в одной из собычинских изб. Военфельдшер расположившейся тут тыловой части делала ему перевязку. Открытая рана кровоточила. Губы у Воронько были бледные, глаза усталые–усталые.

— Вы? Здравствуйте, — сказал он. — Вот, не повезло… В самом начале…

— Лежите спокойно. Все будет хорошо… Выйдя с военфельдшером в сени, я шепотом спросил, выдержит ли Воронько перевозку.

— Рана нехорошая, еще бы миллиметр–другой, и конец, — сказала военфельдшер. — Но везти можно. А кто вы?

Служебное удостоверение успокоило девушку. Я попросил еще несколько часов позаботиться о поэте–диверсанте, лично взорвавшем четыре эшелона, три вражеских танка, пять автомашин и одиннадцать мостов.

— Мне нужно связаться с железнодорожниками, товарищ военфельдшер, организовать немедленную эвакуацию Воронько в Киев.

— Все сделаю, товарищ полковник! Все!

Она неотлучно просидела возле постели Платона до моего возвращения. Воронько со всеми предосторожностями перенесли в сани, доставили в Олевск и оттуда первым же составом повезли в Киев.

Обидно было, что соединение Вершигоры лишилось такого замечательного диверсанта. Очень обидно!