Глава Вторая

1.

Кучер баронессы привез Агнесс в пасторат. Но остановился, не доезжая до пасторского дома.

— Ежели вы не против, мисс, так я вас тут высажу. Неохота его преподобию на глаза попадаться. Сказать по правде, грызутся они с ее милостью, как кошка с кошкой.

— А не с собакой? — уточнила девушка.

— Э нет, мисс, чего кошке с собакой-то делить? И живут они порознь, и кормятся — собака воробьем подавится, кошка говяжью кость не разгрызет. Иное дело, коли два кота встретятся, да притом оба злые, а по силе равные! Такая баталия начнется, что и волкодав на дерево запрыгнет. Вот так и пастор с ее милостью. Хотя нам-то какое дело до ихних склок? Мы люди маленькие, — кучер широко развел руками, включая в понятие «люди» двух каурых лошадок.

Агнесс не протестовала и сердечно попрощалась с кучером, хотя тот даже не предложил донести ее сундучок. Гостье не терпелось осмотреть пасторат. Кто знает, вдруг она задержится здесь надолго? На месяц, а то и два. Место гувернантки так просто не найдешь — нужно давать объявления в газетах, а после отсеивать нанимателей с двенадцатью детьми и домишком где-нибудь на Оркнейских островах.

По обе стороны гравийной дорожки, бежавшей к крыльцу, стелились лужайки — зеленый рубчатый шелк с пестрой бахромой. Пусть на клумбах росла только наперстянка, зато уж точно всех оттенков, которыми ее наделила природа — и розовая с белыми крапинками, и лиловая, покрытая мягким белым пухом, и такая прозрачно-желтая, что при взгляде на нее на языке проступал вкус меда.

Сорвав белую башенку, густо усеянную цветами, Агнесс подошла к дому, но никак не решалась постучаться. Уж слишком он казался внушительным. Прошлым летом она гостила у Ханны Гудрэм, в чеширском приходе ее отца, и с тех пор пребывала в уверенности, что пасторат выглядит именно так — унылый каменный домик в два этажа, со скрипучими полами и неистребимым запахом плесени. Вдобавок, ей пришлось делить кровать с Ханной и ее трехлетней сестренкой, которая пиналась во сне и сосала волосы Агнесс. Теснота была ужасная.

Так что к холлу, достойному лорда, а никак не сельского пастора, бедняжка была совсем не подготовлена.

Этот дом тоже был двухэтажным, но до чего же высоким! Стены из серого известняка едва виднелись из-за плюща, густого, словно вертикальная клумба. Здание казалось древним, но как-то неравномерно. Центральная часть — самая старинная, зато восточное и западное крыло явно были пристроены в конце прошлого века. И камень посветлее, и оконные рамы очерчены свежей белизной. Под коньком крыши, чуть выше высокого стрельчатого окна, виднелся герб семейства Линденов, а обе стороны окна располагались две арочные двери — дубовые, потемневшие от времени. Они окончательно сбили девушку с толку. В какую стучать? Или попробовать с черного хода? И Агнесс отправилась на задний двор.

Северный фасад не отличался пышностью, да и плющ не вился по стылому камню. Чуть поодаль виднелись хозяйственные строения — сараи, конюшня и еще какой-то домишко с трубой, по-видимому, кухня…

Тут Агнесс юркнула за каменный фонтанчик для птиц. Из конюшни выходили двое. Мальчишка-грум, рыжий и коренастый, вел белоснежную лошадь, предназначенную для джентльмена, который нетерпеливо поигрывал хлыстом. Агнесс сразу же опознала дядюшку. Черный сюртук до колен в сочетании с белым шейным платком выдавали пастора с головой.

Мистер Линден ничуть не напоминал седовласого старца, которой уже прижился в ее воображении.

На отца Ханны, низенького весельчака, загорелого после работ на церковном поле, он тоже не был похож.

До чего же он молод!

Приличия не позволяют таращиться, но Агнесс не могла удержаться.

Изможденный вид отчасти старил пастора, но в его черных волосах не было седины. Это сколько же ему лет? Точно не сорок, тогда начинается старость. Тридцать? Но разве в таком возрасте становятся ректорами? Хотя, если отец подарил ему приход…

Теперь уже и пастор заметил незнакомую девицу и, бросив что-то груму, направился к ней, но чем ближе он подходил, тем более зловещей казалась его улыбка. С такой учитель приветствует опоздавшего ученика, между делом поглаживая трость. Как же так? Они еще познакомиться не успели, а она уже чем-то его прогневала.

Не дойдя до фонтана шагов пяти, пастор поклонился с преувеличенной вежливостью.

— Надо полагать, мисс, вы из усадьбы леди Мелфорд? Извольте же передать своей госпоже, что если ей впредь будет угодно что-то мне сообщить, пусть приезжает сама, а не присылает надушенную записку.

И как дядя узнал, что она от леди Мелфорд? Тут Агнесс сама догадалась — жасмин. Все в Мелфорд-холле было пропитано этим ароматом. А на промозглом дворе, где царили запахи навоза и сена, жасмин так и бил в нос.

— Я, сэр… я только остановилась у леди Мелфорд, — пролепетала девушка. — А так… я Агнесс Тревельян!

— Агнесс? — ужаснулся дядюшка. — Тебя исключили из пансиона?

— Так я все! Ну, то есть, уже научилась всему, что мне нужно знать… Разве вы меня не ждете?

Первым совладал с чувствами пастор.

— Нет, Агнесс, я тебя не жду, — промолвил он печальным голосом человека, чрезмерно обремененного родней. — Впрочем, с такими обширными знакомствами, как у тебя в наших краях, ты, верно, и не нуждаешься в моей помощи.

От растерянности Агнесс затеребила нитяную перчатку. Вот это встреча! Напомнить о письме она не осмеливалась. И без того понятно, что дядя так зачитался Тертуллианом, что про ее корреспонденцию и думать позабыл…

Сердце пастора явно было жестче, чем у простых смертных, но все-таки не геологический экспонат. Заметив, как задрожали губы племянницы, он слегка оттаял — примерно настолько, насколько оттаял бы айсберг, коснись его солнечный луч.

— Ступай в дом, Агнесс. Там поговорим, — и мистер Линден кивком приказывал ей следовать за ним.

— Расседлать Келпи, сэр? — позвал мальчишка-грум, с интересом наблюдавший за воссоединением семьи.

— Нет. Хотя… Нет, я скоро вернусь.

Дилемма Агнесс разрешилась — они вошли в левую дверь. Несмотря на ее тяжесть и толщину, дядюшке стоило лишь дотронуться до ручки, как дверь отворилась нараспашку. Агнесс обдало прохладой. Она ступила в просторный холл с лестницей, ведущей на второй этаж, но не успела как следует осмотреться — мистер Линден шагал слишком быстро. Гостиная находилась на первом этаже, в западном крыле, и оказалась неожиданно темной: продольные перекладины разделяли окно на пять узеньких частей, сквозь которые сочился скудный свет. Серые обои тоже выглядели безрадостно, как если бы по стенам растерли пепел. Но особенно Агнесс угнетали стулья и оттоманки, не расставленные в центре комнаты, а придвинутые к стенам по моде прошлого века. До чего же неуютно! Как в подземелье.

— У тебя есть «талон на суп»? — бросил через плечо дядюшка.

— Что? — обомлела Агнесс. Неужто и кормить ее здесь будут по талонам?

— Рекомендательное письмо, — вздохнул мистер Линден. — Когда его кому-то показываешь, то как минимум можешь рассчитывать на обед. Если, конечно, рекомендации хороши.

Агнесс поспешно выудила из кармана письмо от мадам Деверо. Послание было написано на розоватой бумаге и так приторно пахло корицей и кардамоном, что после него хотелось вытереть пальцы — вдруг липкие.

Пока пастор читал письмо, стоя у окна, Агнесс присела на стул, набитый комковатым конским волосом, и успела как следует разглядеть своего благодетеля.

Мистер Линден был высок и худощав, с осанкой благородной, пожалуй, даже чересчур. От духовного лица ждешь большего смирения. Волосы длинные — не до плеч, но щекочут скулы. Из-за макассарового масла они лежат черными шлемом, хотя концы все же вьются, сколько их не умащивай. Вот если б он постригся покороче, не пришлось бы так мучиться! Нос крупный, но изящно очерченный. Серые глаза прищурены, от чего вокруг них поползли ранние морщинки. Тонкие губы поджаты. А его впалые, как после поста, щеки Агнесс заметила еще на улице. Наряди его в рясу в капюшоном, и получится средневековый монах! Но печать усталости на челе совсем не подходит служителю церкви, в которой священникам не нужно носить власяницу, или хлестать себя бичом… Или чем там еще занимаются католики? К чему такая суровость?

Когда пастор усмехался, слева возле рта проступала складка, глубокая, как рана. А усмехался он дважды — дочитав до грамоты за рукоделие и еще в конце, где мадам писала, что сама королева не откажется от такой гувернантки. В остальном же послание его не впечатлило.

— Исключено, — сообщил мистер Линден, откладывая его на подоконник.

— Что исключено?

— Твоя работа гувернанткой. Совершенно исключено. Даже думать забудь.

— Почему же?

— А потому, любезная племянница, что гувернантка — не служанка и не госпожа, а невесть кто. Ей слишком легко попасть… в компрометирующую ситуацию. Я же слишком дорожу репутацией нашей семьи, к который ты тоже имеешь честь принадлежать — прошу, не забывай об этом стечении обстоятельств.

Агнесс любила детей и давно уже воображала, как будет учить французскому двух розовощеких близняшек. Порою в ее мечты захаживал их родитель. То был представительный вдовец, неравнодушный к бедным учительницам. Но, по небрежному взмаху чьей-то руки, и близняшки, и их отец во фраке вдруг развеялись, как туман на солнцепеке. Так же нечестно!

— И что же со мной станется? — Агнесс поерзала на стуле.

— Замуж тебя выдам, — утешил ее благодетель. — Подберу тебе супруга на свой вкус — человека трезвого образа жизни, солидного, с капиталом.

— Но у меня нет приданого! — воскликнула Агнесс так отчаянно, как если бы дядюшкин кандидат уже преклонял перед ней колено. Громко пыхтя и поблескивая лысиной.

Мистер Линден пододвинул стул и присел напротив племянницы. Сидел он так прямо, словно спинка стула была утыкана гвоздями.

— Приданое — не более чем приятный довесок, — дружелюбно пояснил он. — Главные же добродетели жены — трудолюбие и скромность. Ибо сказано в Писании: «Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов. Она встает еще ночью и раздает пищу в доме своем и урочное служанкам своим. От плодов рук своих насаждает виноградник».

— Это в Библии так написано? — ужаснулась Агнесс. Она весьма смутно представляла, как насаждать виноградник.

— В Притчах Соломона. Разве ты не читала Ветхий Завет?

— Вообще-то… вообще-то нет, сэр, — упавшим голосом ответила девушка.

Ветхий Завет не входил в круг чтения пансионерок мадам Деверо. Директриса, уже умудренная опытом, опасалась, что после ознакомления с ним девицы начнут задавать неудобные вопросы. Например, кто такие содомиты. Или чем занимался Онан в шатре нелюбимой жены.

— Зато я читала Новый Завет. И еще «Книгу общей молитвы». Она мне… много раз пригождалась!

— Незнание Священного Писания есть тяжкий грех, — не сдавался священник. — Твоя душа пребывает в опасности. Вообрази, что в следующий миг ты умрешь.

— С какой же это стати? — возмутилась Агнесс, которой претила такая мысль. — Я отлично себя чувствую.

— А ты вообрази, дитя мое. Вот умерла ты и предстала пред райскими вратами. Святой Петр спрашивает «А ну-ка, мисс Тревельян, поведайте мне, что говорится в стихе таком-то из книги Еноха». И что же ты ответишь?

— Я попрошу подсказку.

— И он прельстится твоей улыбкой и распахнет врата — так по-твоему?

— Можно хотя бы попробовать.

Пастор посмотрел на нее несколько раздраженно, но вместе с тем сочувственно, словно в ее глазах уже отражались всполохи адского пламени.

— Что ж, я готов списать твой ответ на полное незнание жизни, и обещаю не судить по нему о твоем уме. В реальном мире — это пространство за пределами твоего пансиона, — тут он даже привстал, ибо не привык проповедовать сидя, — так вот, в реальном мире, Агнесс, все не так радужно, как тебе представляется. Есть люди, с которыми нельзя договориться. Есть проступки, которым нет прощения. Есть, наконец, долг и обязательства, от которых не отшутишься. А улыбка и пара ласковых слов, в конечном счете, ничего не решают. Иногда нужно бить самому, иногда смиренно принимать наказание. Ты все поняла, дитя мое?

— Да, сэр.

— В таком случае, я тебя переубедил.

— Нет, сэр, — без колебаний ответила девушка.

Самодовольная улыбка уже шевелилась в уголках его рта, но вот губы вновь сжались в тонкую линию.

— Ах, вот оно как, — процедил пастор, поглаживая свой белый шейный платок. — Тогда поспорь со мной. Приведи аргументы.

Как же, станет она с ним спорить, смекнула Агнесс. Проще дискутировать с китайцем или с кем-то еще, чей язык она не знает. На каждое ее слово пастор приведет три цитаты из пророков.

Кроме того, где же это видано — чтобы выпускница пансиона оказалась права, а священник ошибался? Как тут вообще спорить? Ей — с ним!

— Почтение к вашему статусу и память о благодеяниях, кои вы мне оказали, сэр, не позволяют мне возражать вам, — протараторила она, склоняя голову.

— Премного благодарен. Однако почтения к моему статусу недостаточно, чтобы ты приняла мои слова на веру. Так ведь? А риторике, как я погляжу, барышень не учат. Поспорить со мной ты тоже не можешь. Превосходно! Я рад, что под моей крышей поселилась упрямица, которая не умеет ни думать, ни подчиняться.

Слова прозвучали, как стук судейского молотка.

— Посмотрим, чему же ты научились в своем пансионе. Придется тебя проэкзаменовать.

— Прямо сейчас? — встрепенулась Агнесс, поникшая в ожидании приговора. — А по какому предмету? Если по географии, то можно я повторю колонии…

— По домоводству, дитя мое. По тому единственному, что пригодится тебе в жизни.

Он взял с каминной полки колокольчик, и в гостиную немедля ворвалась горничная. То ли пастор так вышколил слуг, что те появлялись до звонка, то ли юная особа давно уже стояла под дверью, приложив ухо к замочной скважине.

— Сьюзен, позови миссис Крэгмор, Дженни и Диггори, — приказал пастор.

Не успела Агнесс и глазом моргнуть, как весь штат был в сборе. Версия с дверью подтвердилась. Значит, слуги уже осведомлены, какого низкого мнения хозяин о своей племяннице. Гостья покраснела так густо и жарко, что вот-вот и вспыхнут кончики волос.

Между тем пастор обратился к пожилой особе в темно-зеленом платье и белом воздушном чепце.

— Миссис Крэгмор, будьте так добры передать связку ключей моей племяннице. Сегодня мисс Агнесс будет за экономку.

Не утруждая себя книксеном, дородная старуха протянула ей связку ключей всех размеров и оттенков ржавчины. Любой взломщик восхитился бы таким набором.

— Твоя задача, Агнесс, проследить за уборкой дома. Изволь отдать распоряжения слугам. Покуда ты им не прикажешь, сами они пальцем не пошевелят. Надеюсь, я выражаюсь недвусмысленно? Никто из вас пылинки не смеет смахнуть без прямого приказа мисс Агнесс!

— Да, сэр, — отвечали слуги в разнобой, а одна из горничных хихикнула, прикрывая рот кромкой передника.

— К концу дня ты должна привести в порядок каждую комнату. За исключением моего кабинета, разумеется.

— А его — завтра?

— А его — никогда. Это единственная комната, где ноги твоей быть не должно. Если я тебе понадоблюсь, постучишься и подождешь ответа.

— Хорошо, сэр.

— Если ты там побываешь, я об этом все равно узнаю, — не успокаивался пастор. — Как — неважно, но узнаю. Даже думать об этом не смей.

— Хорошо, сэр.

«Не ходи в мой кабинет! Да не больно-то мне и хочется», — дулась Агнесс, поднимаясь на второй этаж вслед за Диггори. Что у него там, пещера Али-бабы? Да ее туда силком не затащишь. Много она ли она потеряет, если не увидит собрание сочинений Тертуллиана?

— Ух, тяже-елый! — кряхтел парнишка, волоча ее багаж, и косился на гостью — ценит ли она его старания? Веснушчатое лицо Диггори понравилось Агнесс, хотя его портил красный полумесяц на лбу — лошадь копытом приложила.

— Чего у вас в сундуке, а, мисс? Небось, всякие умные книжки? — уважительно спросил Диггори, когда они вошли в спальню.

— В основном там раковины.

— Раковины? Из-под устриц, что ль?

— Ну причем же тут устрицы? Это другие ракушки, декоративные. Я буду делать из них цветы, — Агнесс похлопала по крышке сундучка.

— Цветы-ы? Так коли вам цветов не хватает, у нас всякие есть! И ромашки, и васильки, и наперстянка еще эта — куда не плюнь, повсюду прет. Девчонки вам мигом нарвут, только прикажите. А то чего ж вам с ракушками маяться!

Агнесс вздохнула, как проповедница, которой предстоит объяснить африканскому дикарю, зачем нужны жилет и брюки.

— Это мое хобби, самое подходящее хобби для леди. Я умею делать цветы из бумаги, шелка, перьев и берлинской шерсти. Мадам Деверо говорит, что руки всегда должны быть при деле.

— Моя нэн тоже так говорит, — опечалился конопатый парнишка. — Только она все больше про уборку навоза.

Нэн — это бабушка, догадалась Агнесс. К йоркширскому диалекту ей привыкать и привыкать. Отослав Диггори, который чесал в затылке, переваривая услышанное, она принялась рыться в сундуке. Осмотреть спальню времени не было. Окно, кровать с балдахином, туалетный столик — и на том спасибо. Ах, ну где же эта книга? Надо ее побыстрее найти. Еще оставался шанс доказать дядюшке, что она не такая пустышка, как он думает.

Нужная вещь, как всегда, отыскалась на самом дне, под слоями льна и шелка, мешочков с бисером и альбомов для аппликации. Вот она — «Компендиум хороших манер и домоводства». Пухлый томик вручали каждой выпускнице, как новобранцу — ружье. С этой книгой можно покорить весь мир — или хотя бы не опозориться в обществе.

Так, где же про повседневную работу? «Правила оставления визиток». Не то. «Французские соусы». Тоже не то! Ага, вот оно! «Домашняя прислуга». Рассчитывая на место гувернантки, Агнесс была уверена, что единственной служанкой у нее в подчинении будет нянька для черной работы. А тут сразу столько слуг! Чем же их занять? Ведь, согласно «Компендиуму», ничто так не растлевает прислугу, как праздность. К счастью, на советы по обращению со слугами справочник не скупился. Агнесс пролистнула страницу про жалованье («Деньги на пиво слугам лучше не давать, это приводит к падению нравов») и погрузилась в изучение домашних обязанностей.

Пять минут спустя она вернулась в гостиную, где ее дожидались обе горничные. В их внешности проскальзывало что-то средиземноморское — смоляные кудряшки, черные глаза, густой загар. Не иначе как сказывалось влияние римлян, некогда превративших Йоркшир в свою провинцию.

— Мы готовы, мисс, — сказала Сьюзен, старшая девушка.

— Тогда соберите… эм… ночную керамику и прополощите ее горячей водой с содой.

Служанки задумались над ее словами.

— Ночные горшки, мисс? — уточнила младшая, толстушка Дженни.

— Ну да.

— Слушаюсь, мисс. А потом?

— А в столовой вы убрали? Поменяли скатерть?

— Хозяин… завтракает у себя, мы ему поднос в кабинет приносим, — смущенно проговорила Сьюзен, словно извиняясь за его нелюдимые привычки. — Но мы могли бы…

— Шшш, не подсказывай, — пихнула ее в бок сестра. Она так и подпрыгивала от возбуждения. Еще бы, экзаменовать настоящую леди!

— В таком случае, проветрите все спальни и взбейте перины, — повелела Агнесс. — На это у вас уйдет от силы полчаса. Я проверю, все ли в порядке на кухне, а после дам вам новое задание.

Агнесс выскользнула с черного хода и отправилась на кухню, досадуя, что она находится так далеко от дома. Стало быть, чай всегда будет противно-тепловатым, а суп — с пленкой застывшего жира. По крайней мере, зимой. Хотя сама она, конечно же, такое безобразие не застанет, потому что до зимы тут не задержится.

Отворив дверь, Агнесс сощурилась, привыкая к полутьме, но в первый миг ей показалось, что от очага метнулась какая-то тень и словно бы вверх… Кошка? Под потолком висели окорока, зашитые в холщовые мешки, и, уж непонятно зачем, заплесневелая булочка на веревке, но больше ничего. Никаких посторонних животных.

Впрочем, кошка в кухне все же имелась, черная, но с белым пятнышком на морде и белым же кончиком хвоста. Казалось, она макнула хвост в сметану, а потом попыталась его облизать. Кошка развалилась на коленях миссис Крэгмор, которая, оказывается, служила не только экономкой, но и кухаркой. Откинувшись в кресле, старуха напевала вполголоса:

— Мой милый мне дороже всех властителей земных. Его не променяю я ни на кого из них. Летит на скакуне лихом, не ведая преград. Подковы блещут серебром и золотом горят.

При виде барышни она попыталась встать, упершись в подлокотник, но Агнесс замахала на нее. Зачем утруждаться? Недаром же старушка положила ноги на деревянную скамеечку. Сползшие чулки открывали ее опухшие, изрытые темными венами лодыжки.

— Даже не знаю, чем вам тут заняться, мисс, — проворковала экономка, довольная таким обращением. — Стряпать ужин я давно начала.

Несмотря на середину мая, не самое жаркое время года, в кухне было душно от непрестанно горящего огня. Свое кресло миссис Крэгмор отодвинула в дальний угол, между буфетом и узеньким оконцем. Отсюда она приглядывала за бараньей ногой на вертеле. Под вертелом стоял поддон с тестом, куда, шипя, падали янтарные капли жира.

— По четвергам у нас баранина и йоркширский пудинг, а к ним пюре из репы и тушеный сельдерей. На десерт — пирог из ревеня. Или вам о завтрашнем ужине угодно распорядиться?

— А что у вас по пятницам?

— Рыба на пару, молодая картошка, салат и пирог из остатков мяса.

— Хорошо, можете все это приготовить, — милостиво разрешила Агнесс. — Не хочется менять ваш распорядок.

— А десерт на усмотрение хозяйки, — осклабилась старуха. — Что она любит?

Агнесс любила шоколад, но решила не выдавать свои экстравагантные вкусы, раз уж попала в глушь. Здесь предел сладости это, наверное, печеное яблоко.

— Рулет с яблочным джемом.

— Его и состряпаю.

— Ну, я побежала, — попятилась она. — Еще столько дел! Надо привести в порядок гостиную.

— Да чего ж вам самой ручки-то утруждать? — вздохнула старуха, как будто слегка разочарованно.

— Мне надо очень стараться. Вдруг дядюшка простит меня?

— Да за что это?

— За то, что я оказалась не такой, как он ожидал, — пояснила Агнесс. — Хотя он так истратился на мое обучение.

Миссис Крэгмор фыркнула одновременно с кошкой.

— Так это его беда, мисс, а уж никак не ваша. Разве вы могли залезть к нему в голову да разглядеть, чего он там ожидает?

«Он такой со всеми?» едва не спросила Агнесс. Как бы ни подмывало ее осудить дядюшку, она прикусила язык, ведь леди не пристало судачить с прислугой.

— Вот, миссис Крэгмор. И заранее спасибо за рулет, — кивнула Агнесс и поспешила прочь.

— Сыграй с ним, — донеслось ей вслед.

Но когда девушка обернулась, экономка опять баюкала кошку своей странной колыбельной.

С кем — с ним? И во что сыграть?

В любом случае, это был глупый совет. Агнесс начинало казаться, что для нее уже закончились игры, что они покинули ее жизнь, как стайка ребятишек покидает церковь, громко хохоча и подпрыгивая, чтобы размять затекшие от стояния на коленях ноги. А она осталась там. Навсегда.

2.

— Что, так быстро?

— Да, мисс.

— Спальню хозяина тоже привели в порядок?

— Конечно, мисс.

— А его кабинет?

Горничные воззрились на нее так, словно Агнесс предложила ограбить Букингемский дворец.

— Туда же нельзя.

— Как, и вам тоже?

— Хозяин никого не пускает.

Это новость отчасти успокоила Агнесс. По крайней мере, она не единственная персона нон-грата в его покоях.

— А теперь протрите всюду пыль и подметите полы, — скомандовала она, входя во вкус. Так приятно, когда кто-то ловит каждое твое слово! — Пусть Диггори поможет вымыть окна. Но перед тем, как приступить к работе, не забудьте рассыпать по коврам спитую заварку, иначе пыль осядет на шторах. Уборка без чая — это потеря времени и погибель дому, — со значением процитировала она. Чем-чем, а внушительными фразами «Компендиум» был богат.

Девушки еще раз поклонились, зашелестев накрахмаленными фартуками. Сьюзен явно радовалась успехам молодой хозяйки, зато Дженни, напротив, была чуточку разочарована. Уж слишком легко та сдала экзамен. Ни разу не срезалась!

— И будьте добры не заходить в гостиную, — сказала Агнесс уже им в спину. — Я подготовлю камин к летнему сезону.

— Так я ж его подготовила, — опешила Дженни. — Вчерась еще. И сажу вымела, и решетку надраила, ажно полыхает, и всю копоть выскребла. Уже стоит готовенький!

— А я подготовлю его иначе. Ну пожалуйста, — взмолилась Агнесс, видя, что уязвленная горничная не спешит уходить. — Просто не ходите в гостиную, покуда я вас не позову. Это будет сюрприз.

— Как вам угодно, мисс, — ответила смирная Сьюзен, исподволь толкая сестру, которая все еще кипятилась.

Конечно, хозяйка имеет право проверить, как вычищен камин. Да пусть хоть платком по стенкам пройдется, все равно ни пятнышка не увидит. Но перемывать его вслед за горничной — такую степень недоверия Дженни никак не могла снести.

Как выяснилось чуть позже, девушка сердилась понапрасну. Мисс Агнесс и не думала ничего мыть. Нет, обелить свое имя в глазах дяди она собиралась иначе.

«Во время весенней уборки ни одна честолюбивая домохозяйка не оставит без внимания камин», — утверждала полезная книга. — «Хотя очаг, в котором еще несколько месяцев не будет теплиться огонь, производит удручающее впечатление, даже его можно превратить в оазис, в настоящую зеленую рощицу, куда слетятся танцевать маленькие феи». Описание звучало заманчиво, да и сам прожект казался несложным. Понадобится кисея, десяток цветочных горшков и зеркало. Большое зеркало.

Агнесс закусила губу и приступила к работе…

Из замочной скважины открывался ограниченный вид на гостиную, и прислуга пасторского домика, включая величавую экономку, целый час изнывала у двери, дожидаясь заветного «Входите!»

Мисс Тревельян стояла в центре комнаты, сияя усталой, но безмерно довольной улыбкой Микеланджело, который только что закончил потолок Сикстинской капеллы. А за ее спиной…

— Ой, божечки! — выдохнула Дженни, и сестра машинально дернула ее за косу — нечего поминать имя Божье всуе. Впрочем, Сьюзен тоже была потрясена увиденным. Что уж говорить о Диггори, который так и застыл с распахнутым ртом.

Только миссис Крэгмор сохранялась невозмутимость.

— А зеркало зачем? — полюбопытствовала она, разглядывая творение барышниных рук.

Действительно, к задней стенке камина было прислонено зеркало, которое переместилось сюда из комнаты мисс Агнесс. Перед зеркалом высился сугроб из разорванной на волокна кисеи (для общего блага гостья пожертвовала занавеской), весь усыпанный розоватыми лепестками шиповника. Почетный караул вокруг камина несли горшки с геранью.

— Для к-красоты, — выдавила Агнесс, чувствую, что допустила где-то промашку. — Так в книге написано.

— Раз в книге, может, оно и правда так надо, — экономка зыркнула на подчиненных. — Только, поди, в Лондоне аль в Йорке. У нас-то тут все попроще будет. Так что давайте-ка, мисс, мы к приходу хозяина все уберем…

— В том нет нужды, миссис Крэгмор.

От дядюшкиной способности подкрадываться беззвучно Агнесс стало не по себе, а его вежливый поклон заставил ее содрогнуться. Наверное, с такой мрачной вежливостью вельможи кланялись Марии Стюарт, когда вели ее на эшафот.

— Я восхищен трудолюбием моей племянницы! — радовался мистер Линден. — Главное, направить сей неукротимый поток в нужное русло. Ну что, попробуем?

…Простыня казалась заснеженной равниной, и не было ей ни конца, ни края, и сколько ее не подрубай, кажется, что она все расширяется, пока не заполнит собой всю спальню. Последние стежки Агнесс сделала почти наугад. За окном смеркалось, дядюшка же строго-настрого запретил ей зажигать свечи, дабы воспитать в ней бережливость.

Неужели так будет каждый день? Штопать, а не вышивать, выводить пятна с ткани вместо того, чтобы стоять за мольбертом… Как невыносимо скучно! Вот бы объяснить это мистер Линдену, но… под его насмешливым взглядом она чувствовала себя такой маленькой и глупой девчонкой, что впору большой палец пососать. От мраморной статуи в парке дождешься больше сочувствия.

Значит, он прав? И мир таков, каким он его представляет? Но зачем же тогда…

В глазах защипало, словно бы вокруг и вправду мела метель, Агнесс откинулась на спинку кресла, и всю ночь перед ней мелькали лица новых знакомцев.

…Вот мистер Линден читает письмо и усмехается всякий раз, когда ее хвалят. Давешний мальчишка сжимает кулаки, стараясь как следует рассвирепеть, чтобы скрыть растерянность. Безумица тянет к ней руки с обломанными ногтями. «Найди, найди, найди» молят ее глаза. «Что найти?» кричит Агнесс «Что найти?». Женщина распахивает рот, окаймленный грязью, но Агнесс так боится услышать ее вой, что сразу просыпается…

Лужица солнечного света растеклась по дощатому полу и впиталась в кромку простыни, в которую Агнесс завернулась вместо одеяла. Сколько же сейчас времени?

Но сколько бы его ни было, она все равно опоздала…

3.

— … на целых пятнадцать минут. Это непростительно. Просто из рук вон.

При ее появлении мистер Линден встал и даже отодвинул ей стул, хотя Агнесс предпочла бы, чтобы он не отрывался от своей тарелки с тостами и холодной бараниной. Но прошмыгнуть мимо него незаметно — задача из разряда невозможных. Наверняка он услышал даже ее возню в спальне и звон уроненного тазика для умывания, а затем отрепетировал самое грозное выражение лица, глядя на свое отражение в серебряном чайнике…

И ведь надо же так попасться! В том самый день, когда он соблаговолил спуститься к завтраку!

А ведь если бы не суровость, дядюшку можно было бы назвать красивым. А так он, пожалуй, из тех людей, которым дай волю и они повычеркивают из календаря все праздники, а оставят только посты. Из тех, что выдумали белоснежные парики, потому что их собственные волосы не спешат седеть.

Лавиния была права.

— Хотите чаю, дядюшка? — встрепенулась Агнесс, памятуя об утренней женской обязанности.

— Благодарю, дитя мое, но чай уже холоден, как воды Леты. Горячим он был ровно пятнадцать минут назад.

Мистер Линден пододвинул молочник и собственноручно налил себе молока, тем самым показав Агнесс ее ненужность и даже избыточность за этим столом.

— Завтра я спущусь пораньше. Обещаю!

— Похвальное стремление. Со временем ты привыкнешь к правилам этого дома, на первых же порах я тебе помогу.

— А… как?

— За малейшее упущение ты будешь строго наказана, Агнесс. Так проще запомнить, — обронил дядя, неспешно размазывая масло по тосту.

Полагая, что пансионерки еще настрадаются или в замужестве, или в чужих людях, мадам Деверо применяла самые щадящие воспитательные методы. Высшей карой, грозившей лентяйке или болтушке, было лишение десерта — пирожка с патокой. Если проступок был совсем уже скверный, с отягчающими обстоятельствами, вроде пропуска воскресной службы ради прогулки в парке, на шее виновницы оказывалась табличка с надписью «Зря я так поступила». Но девочки шептались, будто в других школах учениц ставят на колени по субботам, а в придачу еще и секут!

— Меня нельзя наказывать! Я же леди!

— Пока что нет, — мистер Линден был всецело поглощен своим тостом. — Чтобы тебя сочли леди, нужно вести и себя, как леди — быть аккуратной и пунктуальной, строго следовать этикету. Только так ты сможешь снискать уважение окружающих.

— А вот леди Мелфорд дела нет до этикета. Она сама мне так сказала, — пробормотала девушка, разглядывая одинокую чаинку на дне чашки.

— Прежде чем подражать кому-то, посмотри, нет ли герба на его карете, — наставил ее мистер Линден. — Леди Мелфорд — аристократка, вдова барона. Ее положение настолько выше твоего, что она может позволить себе… милые причуды. Кроме того, разве я не запретил тебе вообще заводить речь о леди Мелфорд?

— Нет, вроде бы.

— Досадная промашка с моей стороны! Агнесс, я запрещаю тебе заводить речь о леди Мелфорд. Она тебе не ровня.

— И между тем, она была ко мне очень добра, — заметила Агнесс, едва не ввернув «Не то, что некоторые». — И совсем не задавалась. Мы так мило беседовали.

— О чем вы… — начал пастор, но опять насупился. — Неважно. За каждое упоминание леди Мелфорд ты выучишь наизусть по одному стиху из книги пророка Иезикииля. Мне начинать счет?

«Леди Мелфорд, леди Мелфорд, леди Мелфорд! Лавиния, Лавиния, Лавиния! Да она в тысячу раз добрее и снисходительнее вас!» — прокричала Агнесс.

Про себя.

Никаких иных звуков, кроме стука вилок о фарфоровые тарелки, до конца завтрака не слышалось.

После злополучной трапезы Агнесс сменила утреннее платье на привычный наряд для прогулок и, едва успев причесаться, поспешила в гостиную, где ее уже дожидался хозяин с экономкой. Не без огорчения девушка отметила, что из камина убрали все милые декорации и теперь он зиял пустотой. Может, занавеску для него сшить? И украсить ее аппликацией? Но это, наверное, слишком по-мирскому. В доме священника должно царить благонравное уныние.

Агнесс едва не запрыгала от радости, узнав, что наконец-то сможет вырваться из этого узилища, пусть и не налегке — ей сразу вручили корзину с хлебом для бедняков. Сначала ей предстояло навестить некоего мистера Хэмиша, за чью душу так опасался пастор, и прочитать ему вслух брошюрку «Демон из бутылки. Наставления для рабочего класса», напечатанную Обществом Трезвости. Затем следовало разнести хлеб многочисленным адресатам, а заодно напомнить Саре Крэбтри, что после ее родов уже миновало 14 дней, так что ей надлежит пройти обряд очищения.

Про такой обряд Агнесс слышала впервые, но, как оказалось, в провинции он пользовался спросом. По словам миссис Крэгмор, до церковного благословения молодая мать могла стать жертвой фейри. Тем только дай волю, вмиг уволокут бедняжку в свои подземные чертоги и заставят кормить грудью своих малышей. А вот если она преклонит колени в церкви и прочтет особую молитву, никакие фейри ей не страшны. Разве что сама к ним запросится…

При упоминании фей пастор болезненно поморщился, из чего Агнесс заключила, что народные поверья ему тоже претят. Хорошо, что она так и не обмолвилась о своем даре. Дядя заставил бы ее затвердить весь Ветхий Завет в наказание за испорченность!

Чем раньше она станет леди, тем скорее он оставит ее в покое, смекнула Агнесс. Ради этого она готова облагодетельствовать хоть всех бедняков Йоркшира, включая трущобы Лидса. Девушка хотела пуститься наутек, но от зоркого пастора не укрылся главный недочет ее туалета.

— А где же твоя шляпа?

Пришлось признаться, что капор она забыла еще в пансионе. Конечно, не в ее возрасте ходить с непокрытой головой, но из той шляпки и так лезла солома…

— Давай уж сразу укоротим тебе платье до колен и косички заплетем. Зачем мелочиться? А то люди, чего доброго, сочтут тебя взрослой. Нехорошо их так обманывать, — начал было пастор с участливой улыбкой, но, заметив неодобрение миссис Крэгмор, махнул рукой. — Завтра пойдем в лавку миссис Бегг и выберем что-нибудь подходящее.

Предложение звучало, как угроза, а уж при слове «подходящее» перед глазами Агнесс возникли такие фасоны, что даже строгие квакерши содрогнутся от омерзения. К счастью, на этом аудиенция закончилась, и Агнесс поспешила творить добро.

4.

Отослав и экономку, которая многозначительно ухмыльнулась напоследок, мистер Линден облокотился о каминную решетку и зарылся пальцами в волосы, слипшиеся от макассарового масла.

Уже второй день его сводила с ума одна мысль. Точнее, одно ощущение. Его источником была девчонка.

Такая чужая.

Еще тогда, на конюшне, прежде чем явилась ему щуплая фигурка в клетчатом платье, он почувствовал запах жасмина. А как шагнул во двор, то чуть не вскрикнул от того смятения, которое, верно, чувствует крестьянка, когда отвернется всего-то на пару минут, а в колыбельке вместо пухлого малыша уже лежит большеголовый уродец и сучит ножками-палочками.

Подменыш. И суть у него другая, чужая.

Ну да что с нее взять? Пустенькая фарфоровая кукла, исковерканная системой женского образования. Права была Мэри Уоллстонкрафт, при всем своем беспутстве, а права — неправильно мы учим дочерей Евы.

Девчонку следовало отдать в пансион построже, где ее научили бы штопать чулки, а не мастерить безделушки. Одно оправдание — в те дни, когда она нежданно-негаданно свалилась ему на голову, ему было недосуг сравнивать пансионы. И смотрел он исключительно на статистику смертности, а в заведении мадам Деверо она была как раз невысока.

Что ж, любой джентльмен со сложившимися привычками почувствует раздражение, когда в его личное пространство вторгнется девочка-подросток, чьи интересы не простираются дальше крема от веснушек. И чьи манеры ему придется отшлифовать, прежде чем спровадить ее замуж. Как раз усталое раздражение и было бы закономерной реакцией на такое положение вещей.

Но его чувство было иного сорта.

Радость.

Он уже забыл, когда в последний раз спускался в столовую. Или вообще ощущал вкус еды. И особенно молока. А ведь он с детства любил молоко, гораздо больше пива, которое в их старомодном помещичьем доме подавали даже за завтраком. Как-то раз миссис Крэгмор, тогда еще няня Элспет, намекнула, чем могут быть вызваны его странные вкусовые пристрастия, и тогда это казалось ему ужасно забавным.

Пока не стало просто ужасным. Как и все остальные его… особенности.

А ведь он в кровь истер пальцы, разбирая по камню дворец памяти, выжег его дотла, слышал, как в треске потолочных балок и звоне стекла тонет смех, и беззлобное поддразнивание, и даже признания в любви. Лишь изредка среди закоптелых руин скользили два призрака и звали его по имени. «Джейми! Джейми!» — шептали они. — «Что же ты наделал? Неужели стало лучше?» Доза лауданума заглушала их голоса.

Нет, ничего не осталось. Только работа.

К счастью, со служением Богу работа приходского священника связана лишь косвенно. Всего лишь череда обязанностей. Следить за тем, чтобы стены в церкви белили вовремя. Неукоснительно соблюдать обряды. Содержать пасторат в идеальном порядке. Не отлынивать от сборов десятины, как бы это ни возмущало прихожан. В конце концов, священник требует десятину не столько для себя, сколько для своего преемника, которому рано или поздно передаст приход. А кому сгодится приход, где все погрязли в долгах?

Только работа. Должна ли она приносить удовольствие? Нет, как и любой другой труд, поскольку с самого начала он ниспослан человеку в наказание.

Но дальше лгать себе не имело смысла — мистер Линден упивался воспитанием племянницы.

Это было противоестественно.

Уж не относится ли он к числу тех мужчин, которых французы именуют sadique? Он всегда замечал за собой некоторую жестокость, но направить ее на женщину — прежде он о таком и подумать не мог!

Или это тоже часть его… природы? Опять вылезло что-то новенькое?

Сколько раз он молил Господа о том, чтобы тот опустошил его и вдохнул в него новую суть. Сделал таким, как все. И он готов был поклясться, что получилось! Сколько лет он брел по дороге праведности, заросшей терниями, и не помышлял о той, другой…

Вот и сейчас преподобный Джеймс Линден испытал неодолимое желание открыть молитвенник.

Уже в дверях пастор бросил взгляд на камин и нахмурился — кажется, он недвусмысленно велел убрать оттуда все художества мисс Агнесс, все бантики-рюшечки-фиалки. С какой же стати там торчит цветок… Но, присмотревшись, мистер Линден обреченно вздохнул. Даже тернии лучше, чем это.

Алая наперстянка.

Она проросла сквозь трещину в каменной плите.

5.

До места назначения Агнесс добиралась дольше, чем рассчитывала. «Да с борозды с четыре будет», — сказала миссис Крэгмор. Но Агнесс видела борозду только на грядке с клубникой и весьма смутно представляла ее истинную протяженность. Оказалось, четыре борозды это около полумили. Агнесс несла тяжелую корзину то в правой руке, то в левой, и под конец пути чувствовала, что руки еще держатся на месте лишь благодаря рукавам.

Деревня встретила Агнесс оглушительным скрежетом — точили косы для грядущего сенокоса и огромные ножницы для стрижки овец, — и если бы не уроки вокала, Агнесс вряд ли смогла бы перекричать эту какофонию и выяснить наконец, где же ей искать мистера Хэмиша. Он проживал почти что у берега речушки, в одном из тех приземистых коттеджей, где под одной крышей приютились жилые помещения и амбар, и где с сеном обращаются куда почтительнее, чем с людьми. По крайней мере, такой вывод сделала Агнесс, когда рыжая девица в выцветшем голубоватом платье привела ее в общую комнату, такую тесную, что она едва ли была больше спальни Агнесс. А от запаха горелого навоза, которым тут топили, Агнесс едва не стошнило.

Прислонившись к столбу у открытого очага, дремал заплывший жиром старик. Услышав шаги, непривычно легкие, он приоткрыл воспаленный глаз, но не заинтересовался гостьей и вновь захрапел.

— Да вставайте, папаша! К вам родня мистера Линдена пришла, — затормошила его невестка.

— Н-да? — сонно пробормотал крестьянин. — Надо маслобойку из дома вынести.

— Сколько бывал у нас мистер Линден, а никогда после него масло не пропадало.

— Так все потому, что мы масло вовремя прятали. Может, и она по ентой части, охочая до масла. Убери от греха подальше.

Девица развернулась, продемонстрировав темное пятно пота во всю спину, Агнесс же едва не выронила корзину из онемевших пальцев. Обвинение было таким нелепым, что его даже не оспоришь! Но прежде, чем она успела хоть что-то пролепетать в свое оправдание, старик указал ей на деревянный короб.

— Садись, дочка, и доставай, что там тебе велено читать. Все равно мне деваться некуда, уж три года как ноги отнялись. Давай, вынимай душу.

Перекричать отчаянное блеяние овец, которых начали стричь в амбаре, было не так уж просто, но Агнесс постаралась читать внятно и даже выделять интонацией самые красочные места, как-то описания семейных драм алкоголиков, позволивших вину стать «сначала их прихлебателем, затем их владыкой и, в конце концов, их погибелью». Видно было, что к таким текстам Хэмиш притерпелся. Он мерно клевал носом, на котором красных прожилок было не меньше, чем на куске мрамора, а на все риторические вопросы утвердительно похрапывал. Но когда речь зашла о постепенном разрушении желудка, причем с подробностями на три страницы, старый пропойца не выдержал:

— Дочка, а дочка? Бросай уже эту нудятину, мочи нет ее слушать! Лучше песню спой. Вон какой у тебя голосок нежный.

Настоящую леди не купишь лестью, подумала Агнесс и предложила спеть гимн. Например, «Небесный Иерусалим».

— Вот уж чего не надо, того не надо. Гимнов я в воскресенье наслушаюсь. Спой-ка мне про сэра Патрика Спенса или Барбару Аллен.

— Я совсем не знаю народные баллады, — огорчилась Агнесс. — Зато я могу спеть французский романс.

— Спасибо на добром слове! Мало мы французов под Ватерлоо били, чтоб теперича ихние песни поганые звучали в английском доме. Нет, балладу хочу! — заартачился старик и, сально подмигнув, сам затянул песню про какого-то парня, который попросил девицу напоить его коня в ее колодце. Но чем больше конь пил, тем слабее становился, а как напился вдоволь, так и вовсе голову повесил.

— Как тебе, а, дочка?

Агнесс заметила, что у коня должна быть очень длинная шея, чтобы дотянуться до самого дна колодца. Это получается уже не конь, а жирафа.

— Длинная? — расхохотался старик, изрыгнув облачко прокисшего пива. — Вот уж верно так верно!

Пообещав, что к следующей встрече пополнит свой репертуар, Агнесс выскочила во двор. Там она обогнула бескрайнюю лужу с белесыми островками поросят и поспешила к остальным беднякам. К счастью, они оказались куда покладистее Хэмиша. А бедная миссис Крэбтри так разволновалась при упоминании обряда, что долго не отпускала Агнесс и все расспрашивала, не слыхала ли барышня о каких-то конкретных планах фейри. Вдруг они чего задумали. Агнесс даже посочувствовала дядюшке — это ж надо, наставлять такую суеверную паству!

К полудню ее корзина полегчала, и настала пора возвращаться домой… точнее, в пасторат. Слово «домой» было слишком щедрым эпитетом для места, где обитал злой мистер Линден. Но за рекой темнел лес, а она уже забыла, когда в последний раз гуляла в лесу. Или вообще гуляла. Не вышагивала по дорожкам парка, спрягая вслух французские глаголы, а просто шла или того лучше — бродила. Без направления, без цели, не боясь опоздать.

Пробежавшись по шаткому мостику, она нырнула в зеленую прохладу, сырую, пропитанную запахами черники и прелых листьев. Все здесь звенело и трепетало, и даже поросшая упругим мхом земля казалась боком огромного спящего зверя, который ворочался, когда его щекотала кромка ее платья. Скользя по мху, Агнесс подобралась к речке и зачерпнула воды, но ойкнула от неожиданности, а потом рассмеялась — из-под ее пальцев метнулся тритон и застыл у другого берега, покачиваясь в легком течении. Вот бы остаться здесь насовсем! Вот бы закричать и упасть навзничь в заросли папоротника, но обладательнице двух платьев не позволительна такая роскошь — попробуй потом сведи пятна от травы. Нет, придется ей брести в дом со стылыми стенами, где живет священник с инеем на сердце. Но еще хотя бы пять минут!

Справедливо полагая, что язык леди все равно никто не увидит, Агнесс принялась за чернику, и каждая ягода взрывалась во рту, как частица полуночи. За черникой пришла пора папоротников, из которых выйдет отличный гербарий. Пять минут плавно перетекли в полчаса, а затем и в полтора. Старик Время все тряс песочные часы, предвкушая, какой разнос устроит мистер Линден своей запозднившейся племяннице. Ей бы и вправду пришлось несладко, если бы, в который раз нагнувшись за ягодой, она не почувствовала. Точнее, не Почувствовала. Большие пальцы у нее не зачесались — в конце концов, ведьмой Агнесс не была, — но майские жуки как будто гудели тише, крик кукушки оборвался на полуноте, струйки света, стекавшие с дубовых листьев, истончились…

…Агнесс выпрямилась и развернулась прыжком…

Еще одна промашка! Случись такое в третий раз, и правы окажутся те, кто считает что способности медиума притупляются с возрастом.

Опять человек!

Сначала она увидела паутину, усеянную капельками росы, но за провисшими нитями, вдалеке, Агнесс разглядела давешнего обидчика.

При свете дня он казался менее грозным и даже как будто симпатичным, — чуть ниже ростом, чем мистер Линден, зато более мускулистый, — но смуглая кожа и чересчур широкие скулы намекали на некую дикость. Точнее, неодомашненность. Снять бы с него зеленую камвольную куртку и льняную рубаху, вымазать грудь синей краской из вайды — получился бы настоящий кельт.

Парнишка буравил ее тяжелым взглядом. Для враждебности у него имелись все основания — с пояса свисала обмякшая тушка зайца и пара куропаток. Глупо рассчитывать, что браконьер станет с тобой раскланиваться.

И преступник, по-видимому, прочел ее мысли.

— Ну, чего уставилась? В одиночку меня все равно не скрутишь, — то ли ухмыльнулся, то ли оскалился он. — Давай, беги за подмогой.

— Я никому не скажу, — пропищала Агнесс те самые слова, которые, как правило, становятся последними при встрече с настоящим преступником.

— А мне плевать, разболтаешь ты или нет. Все равно я прав.

— Между прочим, браконьерство не лучше воровства.

— Угу, как же! Тут столько дичи, ни один лорд в одиночку не слопает.

Робин Гуд тоже промышлял браконьерством, рассудила мисс Тревельян. И ему не нужно было кормить больную мать…

— Знаешь, а ведь это, наверное, наш лес. Вернее, моих родственников, но я тоже имею к нему какое-то отношение. И я… я разрешаю тебе здесь охотиться, — милостиво предложила она. — Можешь унести домой эту дичь.

Оскал юноши не исчез, но стал каким-то смущенным.

— Ну… тогда спасибо. Нет, правда! Иначе б мы с голоду околели, не святым же духом питаться.

— Между прочим, когда пророк Илия бродил в пустыне, — припомнила Агнесс цитату из брошюрки, — вороны приносили ему хлеб и мясо поутру, и хлеб и мясо по вечеру…

— … а соседи еще долго удивлялись, куда сэндвичи пропадают.

Представив озабоченные лица крестьян, не досчитавшихся хлеба и мяса, Агнесс не выдержала и прыснула.

И тут же боязливо оглянулась, ожидая, что за спиной возникнет черно-белая фигура и обрушит на нее кару за зубоскальство. Но дядюшки рядом не было. А юноша подошел поближе. Двигался он неуклюже, то ли от смущения, то ли из-за подростковой угловатости, ведь на вид он казался сверстником Агнесс. Не укрылось от нее и то, что в толстых кожаных перчатках ему трудно сгибать пальцы.

Зачем ему вообще перчатки? На джентльмена все равно не тянет.

— Я Роберт, но ты зови меня Ронан, — представился юноша. — Меня так матушка называет, потому что я родился первого июня, в день Святого Ронана Ирландского.

— Впервые про него слышу. А чем же он знаменит?

— В основном тем, что превращался в волка и кусал девиц.

— Сомневаюсь, что это правда, — дипломатично заметила Агнесс.

— Именно так было написано в обвинительных документах. Потом, конечно, выяснилось, что его оклеветала крестьянка, которая сама же и уморила свою дочь, — хмыкнул Ронан. — Меня всегда это бесило.

— Что крестьянка уморила дочь?

— Да нет, что мой покровитель ни в кого не оборачивался. А мне бы хотелось. Стать волком и загрызть… кого-нибудь.

Заметив, что он опять насупился, девушка поспешно заговорила:

— Я Агнесс, но мне больше нравится «Нест». Так звали одну валлийскую принцессу.

— Точно, я про нее читал! — просиял Ронан. — Она прославилась своей красотой…

— … а также тем, что ее супруг сбежал из осажденного замка через отхожее место! — рассмеялась Агнесс.

Они помолчали, вслушиваясь в несмолкаемые крики кукушки, пророчившей кому-то бессмертие.

— Ты еще придешь, Нест? — спросил Ронан с тем бесстрастием, которое обычно выдает слишком жгучий интерес.

— Обязательно. Я приду в понедельник и захвачу еды для твоей матушки, — заявила она несмотря на его бормотание о том, что им всего хватает.

Общение с незнакомым мужчиной, а уж тем более затянувшееся, противоречило всем правилам хорошего тона. Но чем дольше они переминались с ноги на ногу, тем сильнее Агнесс одолевало нелепое и совсем уж неподобающее девице желание. Она даже загадала, что если это получится, то все станет хорошо. Ну, каким-то образом. Просто иначе она к нему прикоснуться не может. Кто она такая, чтобы погладить его по плечу или расчесать темные космы, в которых запутались травинки? Слова же его вряд утешат. Что-то с ним произошло такое, что слова ему помогут, как мятный леденец чахоточному. Иначе его глаза были бы просто черные, без жесткого блеска траурного гагата. Иначе во время разговора он не косился бы по сторонам, ожидая, что вот-вот придется бежать — или кидаться в атаку.

Это единственный способ.

Пусть снимет дурацкие перчатки.

— Пожмем на прощание руки, сэр? — начала она издалека.

— С удовольствием, мисс, — ухмыльнулся Ронан и приподнял воображаемую шляпу, а затем осторожно потряс узкую ладошку.

Кожа перчатки была шершавой, как медвежья ступня.

— Сегодня день нежаркий, — заметила Агнесс.

— Ну, прохладный. А что с того?

— В такую погоду у джентльмена нет оправдания, чтобы не снять перчатку перед рукопожатием.

В тот же миг Ронан выдернул руку и зачем-то убрал ее за спину.

— За исключением тех случаев, когда он заботится о нервах дамы. Счастливо оставаться, мисс! — выкрикнул он, бросаясь напролом через кусты лещины.

— Я приду в понедельник! — прокричала Агнесс вслед.

— Это само собой, раз пообещала! — ответил Ронан.