Глава 1.4. Языковые контакты. Пиджины

I. Важность учета языковых контактов для сравнительно-исторического языкознания.— II. Процесс смены языка.— III. Контактное влияние в условиях двуязычия.— IV. Пиджины и креольские языки.

I. Общность элементов в разных языках может быть обусловлена — если отвлечься от случайных совпадений — либо языковыми контактами, либо общим происхождением. При доказательстве языкового родства очень важным является умение разграничивать черты, унаследованные от общего языка-предка, и сходства, полученные контактным путем (последние иногда обозначают словом "сродство", нем. Affinit{a:}t — этот термин был введен в 1859 Г.А. Поттом). Иными словами, необходимо отличать языковую семью от языкового союза, который представляет собой особый тип ареальной общности языков, не связанных (или, точнее, не обязательно связанных) генетическим родством, но обладающих "определенным количеством сходных структурных и материальных признаков" [ЛЭС 1990, 617].

Последствия языковых контактов могут быть самыми разнообразными — от проникновения незначительного количества заимствований до радикальнейшей грамматической перестройки и даже исчезновения одних языков и появления других. Для того, чтобы понять, какое влияние оказывают контакты на наблюдаемую картину языкового родства, необходимо подробно рассмотреть ситуации, возникающие в ходе контактов.

II. Рассмотрим, как в процессе контактирования двух языков происходит смена языка в языковом сообществе (иногда называемая также "языковым сдвигом", см., например, [Вахтин 2001]). С социолингвистической точки зрения в этом процессе можно выделить несколько этапов, причем в обществе могут быть члены, находящиеся на разных этапах (ср. [Беликов 1998, 12]):

Таблица 1.4.1.

И — исконный язык данного этноса, Н — новый язык, оказывающий влияние на И; родной язык — тот, который выучивается в детстве, тот, на материале которого человек учится говорить на языке вообще, основной язык — тот, на котором в большей степени осуществляется общение, дополнительный — тот, который функционирует лишь в немногих случаях общения.

(1). Ситуация до иноязычного влияния: во всех ситуациях общения функционирует только один язык, он же является родным.

(2). Начальный этап влияния: некоторые сферы общения захватывает "новый" язык, но родным и основным по-прежнему остается исконный язык.

(3). Основным становится язык Н.

(4). Язык Н становится родным языком данного сообщества (пока еще — наряду с языком И).

(5). Язык И уже практически не употребляется в повседневном общении, но еще остались те люди, которые помнят его, выучив в детстве.

(6). Язык И вымер.

Это — идеальная схема перехода с одного языка на другой. В реальности "процесс смены языка может ... приостанавливаться и идти вспять" [Беликов 1998, 13], например, если носители языка предпримут специальные усилия по его сохранению (или возрождению) или если влияние "нового" языка внезапно прекратится. Но при этом результаты будут различны в зависимости от того, какой это был этап:

(1). Разумеется, ничего не произойдет, поскольку никакого влияния еще нет.

(2). В язык И проникнет некоторое количество заимствований из языка Н — во-первых, заимствуются слова для тех понятий, которых не было в языке И (названия одежды, утвари, элементов социального устройства носителей языка Н), а во-вторых, некоторые слова языка И могут замениться словами языка Н — это будет лексика из тех сфер, которые обслуживались языком Н (если носители языка И забудут — от долгого неупотребления — как соответствующие вещи назывались на их родном языке). Такое влияние языка Н на язык И называется суперстратным.

При суперстратном влиянии заимствуется культурная лексика (разумеется, это не означает, что в таком случае вся культурная лексика языка И будет заимствованной – значительные пласты культурной лексики, которыми язык И располагал до знакомства с языком Н, скорее всего, сохранятся). Для базисной лексики вероятность не встречаться нигде за пределами сфер, обслуживавшихся языком Н (и забыться от долгого неупотребления), низка.

(3-4) Эти этапы характеризуются тем, что "манера выражаться" корректируется, главным образом, языком Н (язык И дети слышат слишком редко), все больше слов языка И забывается от долгого неупотребления (поскольку про большинство вещей обычно говорят на языке Н) и заменяется словами языка Н, — такой замене начинает подвергаться в конце концов и базисная лексика (поскольку для носителей языка существенна не ее базисность, а то, как они привыкли называть данные объекты, а привыкли они в этой ситуации называть их на языке Н).

Вернуться к изначальному языку И после такого сильного влияния уже невозможно: слишком глубоким изменениям подверглась не только лексика, но также фонетика и грамматика. Если такая попытка все же будет предпринята, получившийся язык И{1} будет родственным, но не тождественным языку И, и те носители языка И, которые не испытали влияния языка Н (возможно, они испытали влияние некоторого другого языка или вообще не испытали никакого влияния), их уже не поймут. Таким образом, из языка И возникнут два языка — И{1} и И{2}. В дальнейшем различия между этими языками (И{2} и И{1}) могут (при отсутствии общения) углубляться (в разных направлениях пойдут фонетические изменения, разные лексемы подвергнутся замене — не только вследствие заимствований, но и вследствие разных сдвигов в значениях, различий в употребительности).

(5) Исконный язык еще сохраняется в памяти, но на нем уже практически не говорят.

В действие вступают факторы престижа: из двух языков выбирается тот, который выгоднее. И родители начинают говорить со своими детьми не на своем этническом языке, а на том, который выгоднее. Так, например, айны в Японии говорят с детьми по-японски, так как айном быть плохо: на работу скорее возьмут японца, чем айна, радио, телевидение, литература, университетские курсы, наконец, инструкции к бытовым предметам — по-японски. На долю айнского языка остается лишь внутрисемейное общение, но и это необязательно (в итоге сейчас айнский язык, по-видимому, уже можно считать мертвым [Алпатов 1997a, 126]).

При попытке вернуться "к истокам" (если язык И не был хорошо описан, а лишь сохраняется в памяти — настолько, насколько еще сохраняется) получается идиом, почти тождественный языку Н, но с добавлением очень немногих элементов языка И — тех, которые еще не забыты.

Если язык И был хорошо описан или известен по письменным памятникам, его можно восстановить. Так, например, усилиями Э. Бен‑Иегуды и его сподвижников в XIX‑XX вв. был возрожден в качестве живого разговорного языка древнееврейский язык — иврит (см. [Ben‑Yehudhah 1908-1940]). Но и в этом случае полностью восстановить грамматику не удалось, синтаксис, например, претерпел сильные изменения под влиянием европейских языков, существенно преобразованной оказалась и фонетическая система.

Поскольку основу получившегося идиома составляют элементы языка Н, то элементы языка И могут быть квалифицированы лишь как заимствования.

Так, например, язык атолла Ниуафооу в Полинезии, находившийся на протяжении нескольких столетий под влиянием заметно родственного ему тонганского, к началу ХХ века перешел фактически на положение его диалекта, сохранив лишь некоторые малочисленные элементы в базисной (!) лексике и в наименее подверженных влиянию частях грамматики, указывающие на то, что исконно язык Ниуафооу относился к другой группе полинезийских языков, и от тонганского его отделяет более двух тысяч лет независимого развития (см. [Беликов 1989, 49]). В то же время исконно близкородственный идиому атолла Ниуафооу идиом соседних островов Уоллис (восточный увеа), выпавший из орбиты тонганского влияния в XVIII в., остался самостоятельным языком. В случаях, сходных с историей идиома Ниуафооу, говорят о субстратном влиянии языка И на язык Н или о неполной ассимиляции языка И языком Н. В другом случае — с восточным увеа — можно говорить о сильном суперстратном влиянии языка Н (в данном случае — тонга).

(6). Все бывшие носители языка И перешли на язык Н. Таких ситуаций в истории много. Возможно, примерно так обстояло дело с болгарским языком — тюрки-булгары выучили славянский язык и перешли на него, но оказалось, что получившийся идиом несколько отличается от того языка, на котором говорили этнические славяне. В дальнейшем различия между булгарским славянским диалектом и другими углублялись, и впоследствии болгарский стал отдельным славянским языком. Еще один возможный случай — долганский язык: эвенки (эвенкийский язык — один из тунгусо-маньчжурских), некоторые нганасаны (нганасанский язык — один из самодийских) и некоторые переселившиеся на север русские (так называемые "затундр{е:}нные крестьяне") перешли на якутский (один из тюркских языков), но их якутский язык оказался нетождественным стандартному якутскому. Таким образом, возникший идиом стал отдельным диалектом якутского (или даже отдельным языком) — долганским.

Если же бывшие носители языка И очень хорошо овладели языком Н, произойдет не дивергенция, а просто увеличение числа носителей языка Н. Так, кереки перешли на чукотский язык и теперь в языковом отношении не отличаются от чукчей.

Иногда этнос, фактически перейдя на язык Н, тем не менее сохраняет за ним название языка И. Н.Б. Вахтин приводит в пример кадьякских эскимосов, "которые называют себя алеутами и считают, что говорят по-алеутски", а также (со ссылкой на М. Митун) одну из групп индейцев Северной Америки, которая "говорит на каюга (Cayuga), а называет себя сенека (Seneca)" [Вахтин 2001, 289]. Такие случаи, конечно же, следует квалифицировать не как смену языком И генетической принадлежности, а как сдвиг значения слова, значившего ранее "язык И".

III. Существует и другой вариант развития событий: после этапа (2) наступает этап (3'), характеризующийся приблизительным равенством языков И и Н:

Таблица 1.4.2.

Это — ситуация двуязычия (или "билингвизма"): появляются смешанные селения и даже смешанные семьи носителей языков И и Н; как следствие — все владеют с детства (= как родными) обоими языками.

В итоге при очередной реинтерпретации языковой системы следующим поколением носителей система одного языка может оказать влияние на систему другого (поскольку редко кому удается думать в нескольких грамматических системах одновременно — ошибки делают даже те, кто изучает чужой язык специально и знает, что грамматика там отличается от той, которая представлена в его родном языке). Как и при обычном развитии языка, реинтерпретации подвергается прежде всего "манера выражаться", т. е. те элементы языка И, которые собственно языком "не считаются": фонетика — с точки зрения носителей языка это "манера речи", элемент, подверженный влиянию моды, факторов престижа и т. п., — синтаксис, — особенно в тех языках, где порядок слов свободный и перемена мест компонентов высказывания в большинстве случаев не приводит к искажению смысла, — семантика (как лексическая, так и грамматическая), а также небазисная лексика (при очень интенсивном контакте влияние может коснуться и базисной лексики — но самой нестойкой ее части). Причина этого следующая: поскольку носители языка И не считают эти компоненты языкового устройства языком, они не замечают, как их фонетика, грамматика и т. д. начинают корректироваться носителями языка Н.

При длительных языковых контактах от одного языка к другому могут распространяться произносительные привычки, так что изначально похожие звуки этих языков становятся еще более похожими (например, одинакового — фонетически — ряда становится гласный a, не противопоставленный по ряду фонологически; одинаково располагается язык при произнесении зубных согласных и т. п.). Как пишет Г. Берецки [Bereczki 1988, с. 314-350], "произносительные привычки могут распространяться от доминирующего языка к социально подчиненному". Он же отмечает, что результаты такого влияния нерегулярны: так, результаты редукции верхних гласных, происшедшей в марийском языке под влиянием чувашского и татарского, несколько различаются в разных марийских диалектах. В вепсском языке, длительное время контактирующем с русским, большинство звуков произносится так же, как в русском языке; но есть и отличия: вепсское h произносится иначе, чем русское х, вепсское {c^}, в отличие от русского ч, произносится твердо. Cближаются на этой стадии и фонологические системы языков И и Н: так, в вепсском языке под влиянием русского возникла оппозиция по твердости-мягкости, появилась фонема f, система гласных имеет тенденцию к сближению с русской.

Система языка, испытывающего влияние, играет роль фильтра: одни изменения пропускает, другие — нет: так, система греческого языка пропустила звонкие смычные, но не пропускает мягкие согласные; система древнерусского языка в свое время пропустила ф (и таким образом пара в‑ф включилась в оппозицию по звонкости/глухости), но не пропускала, например, межзубных согласных.

При доминировании языка Н происходит реинтерпретация грамматики языка И (т. е. частичный переход на грамматику языка Н). Например, в вепсском языке (по крайней мере, в некоторых говорах) сократилось число глагольных наклонений — исчез потенциалис, плохо переводимый на русский язык (то же произошло в ижорском языке — потенциалис сохранился только в фольклорных текстах); для каждого русского предлога сформировалась эквивалентная конструкция с той же сферой употребления (например, вепсский падеж комитатив был осознан как эквивалент русской конструкции с предлогом с, в результате чего фразы типа Иван поссорился с Петром, Иван расстался с Петром переводятся на вепсский язык с помощью комитатива — получается нечто вроде "Иван расстался вместе с Петром").

При сильном преобладании языка Н возможен даже полный переход на его грамматику. Так, например, в языке английских цыган практически вся грамматика — английская, ср. предложение на этом языке:

Never kin a pong dishler, nor lel a romni by momelidood

`Никогда не покупай носового платка и не выбирай жену при лунном свете' [Беликов 1989, 52], — ср. англ. Never buy a handkerchief and never pick a wife by moonlight.

Сохранять такую ситуацию, по-видимому, достаточно трудно, но можно: английские цыгане, вероятно, специально следят за тем, чтобы их "язык" не смешивался с английским (заметим, кстати, что "манера выражаться" на этом "языке" их не волнует) и выполнял функции тайного языка. Та же ситуация, видимо, имеет место с языком ма'а (называемым также "внутренним мбугу") в Танзании: лексика в основном кушитская, в грамматике же прослеживаются бантуские черты именной и глагольной морфологии, в частности, система именной классификации (см. [Goodman 1971], [Tucker, Bryan 1974]).

При таких контактах появляется очень много лексических заимствований, так как забытое слово одного языка с легкостью восполняется словом другого: например, если вепс забудет слово poikhez, он может вместо него употребить русское слово с тем же значением — поперек, а если забудет русское слово липа, может всерьез утверждать, что вепсское слово nin' так и переводится на русский — нинь. Ст{о/}ит, впрочем, заметить, что забыты могут быть лишь редко употребляемые, не очень нужные слова.

Бывают случаи, когда заимствованное слово проникает в базисную лексику, а исконное при этом вытесняется в соседнюю семантическую область: например, слово `дорога' (из стословного списка!) в вепсском языке заменилось на русское заимствование dorog, а исконное t'e приобрело значение `путь' (стало более абстрактным).

Заимствованы могут быть и некорневые морфемы. Так, например, во многие языки проник русский суффикс ‑ник, ср. англ. beatnik (`битник', представитель Beat Generation — `усталого поколения'), do‑goodnik (`человек, делающий добро'), ивр. kibucnik (`житель кибуца, израильского сельского поселения особого типа'), nudnik (`занудный человек'), вепсск. kalanik (`рыбак', от kala `рыба'), mecnik (`охотник', от mec `лес'), sadanik (`сторублевка', от sada `сто', ср. просторечное стольник). В Арнемленде (Австралия) во многие языки (в том числе не являющиеся близкими родственниками) проникли контактным путем показатель аблатива ‑wala и негативный показатель ‑{?}may{?} [Dixon 1997, 21]. В языках Европы широко распространились греческие суффиксы ‑изм и ‑ист, латинские ‑атор, ‑ци(я), ‑ир(овать) и др. В латыни при склонении греческих слов использовался так называемый Accusativus graecus, т. е. в качестве аккузатива употреблялась соответствующая греческая форма, например, Leucono{e_} (женское имя) — аккуз. Leuconoen. В английском языке многие латинские заимствования имеют латинские формы множественного числа, например, alumnus `бывший питомец, бывший студент, выпускник (колледжа или университета)' — мн. ч. alumni.

Однако в целом можно заметить, что словообразовательные показатели заимствуются легче, чем словоизменительные, а аффиксы чисто синтаксических падежей — труднее, чем показатели со значениями типа `вместе с Х', `без Х', `около Х' и т. п. Р. Диксон пишет, что, по-видимому, не подвержены заимствованию при контактах супплетивные формы, морфологические нерегулярности и полные парадигмы ([Dixon 1997, 22]).

Ключевую роль на этой стадии играет степень близости языков И и Н, а именно, наличие между ними заметного родства (см. выше, Гл. 1.1). При заметном родстве большая (или даже б{о/}льшая) часть выражений на одном из языков попадает в зону "потенциальной понятности" другого языка.

Если заметного родства между языками И и Н нет, то корректировке со стороны языка Н подвергается главным образом "манера выражаться" (возможность языка Н влиять на эту сторону языка И связана с тем, что манере выражаться можно учиться у любого, кто говорит на языке — независимо от того, на каком именно, — в отличие от собственно "языка", которому можно научиться лишь у тех, кто владеет именно этим "языком"), если же языки И и Н являются заметно родственными, то корректировке со стороны языка Н подвергается и "язык" И, поскольку "при таком сходстве в условиях двуязычия трудно сохранить полное владение двумя системами, не смешивая их" [Алпатов 1997b, 111].

В этом случае в язык И из языка Н может (незаметно для носителей!) проникать даже базисная лексика (и грамматические морфемы), ср. приведенный выше пример языкового развития на атолле Ниуафооу.

При заметном родстве и длительном контакте идиомов, ни один из которых не является более престижным, может сформироваться некоторая "промежуточная система", койне, которое вберет в себя элементы обоих языков, хотя, разумеется, не в равной мере (трудно смешать языки или диалекты точно 50% на 50%!). Такой контактный диалект нередко становится прообразом литературного языка [Беликов 1998, 11], поэтому при сравнении литературных языков компаративисты нередко сталкиваются с нарушениями регулярности фонетических соответствий — в тех словах, которые были заимствованы из другого диалекта (ср. выше, Гл. 1.3).

Если же носители контактирующих языков осознают их различие и стремятся его сохранить, то формируются правила отличения одного языка от другого (например, в украинском языке звук, соответствующий русскому смычному г, произносится фрикативно, так что для перехода с одного языка на другой надо изменить, в частности, способ произношения г). Последнее приводит к практике "пофонемного пересчета" (ср. у В. Пизани: "допуская в свой языковой акт посторонний элемент, говорящее лицо вносит в него, иногда даже не замечая этого, то, что лучше подходит и приспособлено с точки зрения формы и содержания к используемой им системе, особенно когда существуют известные соответствия, облегчающие это приспособление" [Пизани 2001, 57]). Например, название польского политического движения, звучащего по-польски примерно как [сол'идарнощч], мы произносим по-русски как [сал'идарнаС'Т'], автоматически "пересчитывая" польское [щч] на русское [с'т']. Точно так же слово, содержащее в египетском арабском g (независимо от того, исконное это слово или заимствованное), ливанские арабы "услышат" (и впоследствии будут произносить) с {z^}, а багдадские — с {z3^} (примеры принадлежат А.Б. Долгопольскому).

Практика "пофонемного пересчета" распространяется, как можно видеть из приведенных примеров, не только на исконную, но и на заимствованную лексику.

Подобный пересчет может осуществляться и между сравнительно далекими языками: так, литовцы до сих пор при заимствовании из русского автоматически заменяют а на o: генерал > generolas, думать > d{u_}moti `шевелить мозгами (пренебр.)'. Последний пример демонстрирует частичный фонемный пересчет, который происходит, если не все межъязыковые различия можно "пересчитать" автоматически. В этом примере а было заменено на o, но у сохранилось без изменения, хотя по правилам славянское у должно соответствовать литовским дифтонгам (ср. ухо — ausis), а литовское долгое u — славянскому ы (ср. d{u_}mas — дым). Весьма вероятно, что некоторые случаи отклонений от регулярных фонетических соответствий обязаны своим существованием подобным контактным процессам.

IV. Еще одним следствием языковых контактов может быть образование "пиджина".

Пиджин — идиом, стихийно возникающий в условиях межэтнических контактов. В России более прочих известен кяхтинский — русско-китайский — пиджин: это тот самый язык, на котором фраза Я тебя не понимаю выглядит приблизительно как Моя твоя понимай нету. Слово "пиджин", как считается, происходит от искаженного business — англ. business English превратилось в произношении китайцев в пиджин инглиш. "Пиджин инглиш" — система коммуникации, которую стихийно создали английские и китайские купцы, чтобы договариваться между собой при торговле.

В возникновении пиджина существенную роль играет так называемый язык для иностранца (англ. foreigner talk) — то, как люди говорят с иностранцами, языка которых они не знают, своего рода упрощенный регистр языка.

"... В языке для иностранца сохраняется ядро лексической и грамматической системы стандартного языка"; отличительной особенностью его является "более медленный темп речи, избегание сложных морфологических форм и синтаксических конструкций, использование перифрастических способов обозначения сложных номинационных единиц" [Беликов 1998, 10] (Отметим, что язык для иностранца, как и тот регистр, который используется для общения с детьми, "не предназначены для обучения языку, их задача — добиться понимания от адресата. Для обоих регистров характерна ситуативная привязанность, они в первую очередь предназначены для обсуждения событий, совмещенных по месту и времени с фактом речи", [там же].). "При значительном упрощении начинают нарушаться нормы родного языка" [там же] (можно, например, использовать форму понимай для всех лиц, чисел, времен и наклонений). При наличии ситуативной привязки эта система вполне обеспечивает понимание. Если такие ситуации общения будут повторяться достаточно часто, иностранец выучит некоторые слова (возможно, искаженные) и начнет вставлять их в свою речь. Так возникает пиджин — из foreigner talk своего языка и обрывков плохо выученного чужого. Он будет иметь следующие характеристики:

1. Фонетика: у каждого народа своя.

2. Морфология: упрощена, аффиксы отсутствуют, грамматические категории выражаются лексически (например, в таймырском — русско-нганасанском — пиджине, так называемой "говорке", двойственное число выражалось словом оба).

3. Синтаксис: нестабилен, сложные конструкции отсутствуют.

4. Лексика: нестабильна — каждый стремится вставить в свою речь как можно больше иностранных слов.

Пиджинизация имеет общие черты с отмиранием языка: и в том, и в другом случае происходит "замена обязательных правил на переменные, переход "полистилизма" обычных языков в "моностилизм", т. е. утрату функциональных стилей языка" ([Вахтин 2001, 199] со ссылкой на В. Дресслера).

Стабилизация правил на всех уровнях языка происходит, когда пиджин начинают учить как систему. Это возможно в случае, если либо появляется третий этнос, для которого не является родным ни один из языков, на основе которых создавался пиджин, либо рождаются дети, для которых этот пиджин становится единственным родным языком (этот процесс называется креолизацией пиджина — пиджин превращается в "креольский язык", или "креол"): они привносят в изучаемый идиом некоторую систему, а поскольку в пиджине изначально системы нет, их никто не поправляет, и постепенно созданная ими система завоевывает господствующее положение. После этого бывший пиджин начинает функционировать так же, как любой нормальный язык.

Языки, участвующие в создании пиджина (и, соответственно, креольского языка), обычно неравноправны. Один из них, занимающий господствующее положение (как, например, английский, испанский или французский по отношению к языкам негров-рабов в Америке и Океании), выступает в роли языка-лексификатора — т. е. б{о/}льшая часть лексики формирующегося креольского языка имеет английское (испанское, французское) происхождение. Другой язык (или несколько языков), принимающий участие в образовании пиджина, является субстратом: из него пиджин черпает, помимо определенного количества заимствованных лексем, то, что, с точки зрения носителей, считается не языком, а "манерой выражаться" (см. Гл. 1.2). Так, например, в гаитянском креольском языке (на французской основе) отсутствуют имеющиеся во французском переднеязычные огубленные гласные {u:}, {o:} и {oe} — в ходе формирования пиджина они либо изменили задний ряд на передний, либо подверглись делабиализации: pe < франц. peur `страх', toti < франц. tortue `черепаха'; в сарамаккане (Суринам) европейское kw было переинтерпретировано как двухфокусный лабиовелярный согласный kp: kpei < голл. kwijlen `слюни'; во многих контактных языках Атлантики под влиянием субстратных африканских языков возникли тоновые противопоставления [Беликов 1998, 30-31]. Система грамматических категорий пиджина (и, соответственно, креола) может быть полностью или частично заимствована из субстратного языка (например, в гаитянском креоле грамматическая система более сходна с эве — тем африканским языком, который был родным для большинства гаитянских рабов, — чем с французским, послужившим для этого креола основным источником лексики). Под влиянием субстратного языка может изменяться значение слов, происходящих из языка-лексификатора: например, в ток-писине — креольском языке Новой Гвинеи на английской основе — слово brata (< англ. brother `брат') означает `сиблинг одного с говорящим пола', а слово susa (< англ. sister `сестра') — `сиблинг другого пола, нежели говорящий'.

При генеалогическом изучении пиджинов и креольских языков складывается совершенно особая ситуация, поскольку они возникают как бы "с чистого листа" и не связаны ни с одним из языков непрерывной лингвистической преемственностью: не существует такого языка, из которого пиджин получился бы обычным для языков способом — путем передачи из поколения в поколение. Языковой коллектив меняет свой язык на новый очень быстро, и от этого нового языка требуется лишь, чтобы высказывания на нем для носителей языка-лексификатора входили хотя бы в зону потенциально понятного (см. Гл. 1.2). Таким образом возникает идиом, заметно родственный языку-лексификатору, но отстоящий от него настолько далеко, насколько позволяет необходимость добиваться хотя бы частичного взаимопонимания.

Во многих работах утверждается, что пиджины, в отличие от прочих языков, имеют двойную генетическую принадлежность, относясь как к семье языка-лексификатора, так и к семье языка-субстрата (см. [Беликов 1998, 32] с литературой). Однако нам такое решение представляется неоправданным: заимствования (на разных уровнях языка) могут происходить при любых контактах, и попытки определить, какого их количества уже достаточно для признания двойной (тройной, четверной и т. д. — по числу интенсивных контактов?) генетической принадлежности, как кажется, не могут иметь успеха. Поэтому при определении родственных связей пиджинов и креольских языков мы исходим из принципов, изложенных выше (см. Гл. 1.1) и обеспечивающих одинаковый подход ко всем языкам без исключения.

В соответствии с лексическими критериями пиджины продолжают относиться к той же группе, к которой относится язык-лексификатор, однако дают существенное снижение по сравнению с ожидаемыми процентами совпадений. Рассмотрим случай с ток-писином. Этот пиджин, сохранив б{о/}льшую часть английской лексики, заменил слова: burn `жечь' на kukim ( < cook `варить' + him `его'), feather `перо' на gras bilong pisin (букв. `трава птицы'), hair `волосы' на gras bilong het (букв. `трава головы'), I `я' на mi (< me `меня'), knee `колено' на skru bilong lek (букв. `шуруп ноги'), lie `лежать' на slip (< sleep `спать'), root `корень' на rop (< rope `веревка'), say `сказать' на spik (< speak `говорить'), see `видеть' на lukim (< look `смотреть' + him `его'), warm `теплый' на hat(pela) (< hot `горячий'), we `мы' на yumi (< you `ты/вы' + me `я').

Как видно, практически моментально в пиджине происходит массовая замена лексики, которая в обычном случае заняла бы несколько сот лет. При попытке построения генеалогического древа германских языков совместно с ток-писином последний выделяется в отдельную ветвь, удревняющую общегерманское единство на 700-800 лет (средний процент совпадений со всеми германскими языками, кроме английского, — около 60%). При этом он сохраняет специфическую близость с английским языком (81% совпадений), хотя и не образует с ним отдельной подгруппы (к английскому языку ближе оказывается голландский — 84% совпадений). Таким образом, при незнании реальной ситуации близость английского и токписина выглядит как результат интенсивных вторичных контактов "заметно родственных" языков.

Ситуация, однако, несколько меняется в случае с языком бислама — другим креолизованным потомком того же языка, к которому восходит ток-писин. В данном случае при креолизации существенная часть английской лексики восстанавливается: вместо kukim имеем bonim (< burn him), для значения `перо' наряду с gras blong pijin вводится feta (< feather), для значения `волосы' вводится hea (< hair; хотя gras сохраняется в значении `волосы на теле'), вместо skru bilong lek восстанавливается ni (< knee); наряду со slip для значения `лежать' восстанавливается ledaon (< lie down `ложиться'), вместо rop для значения `корень' используется rus (< roots `корни'). Можно сказать, что креолизация языка бислама представляла собой развитие, соответствующее вышеприведенной схеме (Табл. 1.4.1) при заметном родстве языков И и Н. Бислама, таким образом, оказывается еще более близким к английскому языку и образует с ним особую подгруппу, так что потомки одного и того же пиджина бичламара — ток-писин и бислама — занимают на древе германской группы разное положение по отношению к своему лексификатору — английскому языку. И все равно датировка этой подгруппы оказывается существенно удревнена — 89% совпадений, что соответствует X‑XI веку.

Следовательно, пиджины и креольские языки могут искажать результаты сравнительно-исторических исследований: в случае, например, вымирания языка-лексификатора датировка семьи, содержащей креольский язык, может оказаться несколько удревненной. Если же креольский язык постепенно сближался с языком-лексификатором, но, так и не слившись с ним, по каким-то причинам снова начал отдаляться, датировка дивергенции этих языков может оказаться умоложенной, а пара креол-лексификатор не может быть объединена ни с каким другим языком по методу "ближайших соседей" (см. Гл. 2.2), однако в остальном генеалогическое древо семьи, содержащей креольский язык, в этом случае уже выглядит практически нормальным.

Весьма вероятно, что именно такой путь развития — с постепенным дрейфом в сторону языка-лексификатора — наиболее характерен для пиджинов. Возможно, именно этим объясняется тот факт, что на сегодня известны лишь пиджины, образовавшиеся несколько веков назад, сведения же о более древних пиджинах отсутствуют. Следует также помнить, что для возникновения пиджинов нужны весьма специфические условия — достаточно длительное межэтническое взаимодействие при весьма ограниченных коммуникативных задачах [Беликов, Крысин 2001, 119], не менее специфичны и условия, при которых пиджин превращается в язык, внешне неотличимый от языков, появившихся "обычным" способом. По-видимому, в доисторические эпохи подобные ситуации возникали гораздо реже, хотя у нас нет достаточных оснований предполагать, что их не было вообще.

Библиография

О языковых контактах см., в частности, [ЯК 1972], [Вайнрайх 1979].

О социолингвистических аспектах языкового сдвига можно прочесть, например, в работах [Sasse 1992] и [Вахтин 2001]

Описание двух наиболее нетривиальных контактных языков см. [Goodman 1971], [Tucker, Bryan 1974] (язык ма'а), [Головко 1997] (язык медновских алеутов). Обсуждение проблем генетической принадлежности этих языков см. в [Greenberg 1999].

Анализ различий между языковой семьей и языковым союзом (на материале индоевропейской языковой семьи и балканского языкового союза) можно найти в работе [Макаев 1977, 67-85]. К характеристике евразийского языкового союза см. [Якобсон 1971].

Пиджинам и креольским языкам посвящена книга [Беликов 1998], там же можно найти дальнейшую литературу по данной проблематике. См. также [Дьячков 1987], [PCL 1977].