Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника


Глава 1.6. Этимология




I. Понятие этимологии.— II. Доказательство производности слова.— III. Искусственно созданные слова, кальки, языковые ошибки.— IV. Альтернативные этимологии.— V. Этимологизация устойчивых словосочетаний.— VI. Этимологизация исконных слов.

I. Слово этимология (от греч. {e/tymon} `истина' и {lo/gos} `понятие, учение') употребляется в двух значениях: так называется, во-первых, раздел лингвистики, изучающий происхождение слов, а во-вторых, любая гипотеза о происхождении того или иного конкретного слова (в этом случае говорят об этимологии слова). В этом последнем понимании различаются ближняя этимология — выявление затемнившихся с течением времени словообразовательных связей некоторого слова с другими словами того же языка — и дальняя этимология — выявление связей слова за пределами рассматриваемого языка.

Слова любого естественного языка могут быть — в соответствии с их происхождением — разделены на следующие группы:

1) исконные слова, т. е. слова, унаследованные от языка-предка (наиболее многочисленная группа; отметим, однако, что при таком понимании исконности, например, слово, заимствованное одновременно в латынь и в древнеармянский, для любого современного языка-потомка латыни будет считаться исконным, а для современного армянского — нет: действительно, в истории языка, называемого "армянским", можно найти такой момент времени, до которого этого слова еще не было, а после которого уже было, а в языке, называемом "испанским", "итальянским" или "французским", это слово было с самого начала);

2) слова, образованные при помощи существующих (или существовавших ранее) в языке словообразовательных средств;

3) слова, заимствованные из других языков (их число особенно велико в области терминологии);

4) искусственно созданные слова (группа, представленная не во всех языках);

5) слова, возникшие в результате различных ошибок — неправильного морфологического членения, гиперкоррекций, контаминаций и т. п. (такие ошибки нередко возникают при заимствовании, но возможны и в исконной лексике).

Слова, которые в данном языке являются исконными, в языке-предке могли принадлежать к любой из вышеперечисленных групп.

II. Для всякого слова, которое в данном языке является производным, можно указать, от какого слова и с помощью каких словообразовательных средств оно образовано. Так, например, русское слово запятая представляет собой субстантивированное причастие от глагола с приставкой за- и корнем пин‑/пн‑/пя- (тем же, что и в словах запинка, запнуться, препятствие), — чередование в корне такое же, как, например, в корне мин‑/мн‑/мя- (ср. заминка, мнет, мятый). Слово лягушка, буквально `с большими ногами' — производное с суффиксом ‑ушк- (ср. хохотушка, вертушка, квакушка) от корня ляг- (ср. лягаться, ляжка) и т. д.

Предположение о производности слова должно быть обосновано. Так, если предполагается, что слово произведено при помощи некоторого аффикса, необходимо подтвердить примерами, что такой аффикс в данном языке существует (или существовал) и может (мог) образовывать производные с таким значением. Например, выдвинутая в "Этимологическом словаре русского языка" М. Фасмера гипотеза о том, что русское слово кувалда образовано от глагола валить, не выдерживает такой проверки: в русском языке нет отглагольных существительных ни с приставкой ку‑, ни с суффиксом ‑д‑. Безусловно, данный критерий не является абсолютным, поскольку в любом языке, имеющем аффиксы, могут быть уникальные словообразовательные морфемы (ср. такие примеры, как приставка ба- в слове бахвалиться или суффикс ‑с- в слове плакса), но они встречаются редко, и их постулирование снижает вероятность того, что этимология верна. Для слова кувалда более предпочтительной, хотя также не лишенной трудностей, представляется этимология, рассматривающая это слово как заимствование из польского kowad{l~}o `наковальня'.

Многие аффиксы имеют ограничения на тип основ, к которым они могут присоединяться. Постулируемое образование не должно нарушать этих ограничений. Оно не должно также нарушать имеющихся в языке правил чередований звуков. Так, в современном русском языке слова делить и доля осознаются как однокоренные (ср. велеть {~} воля). Однако е в слове делить восходит к *{e^}, а чередование *{e^} {~} *о в славянских языках невозможно. В действительности делить родственно нем. Teil `часть', а доля — лит. dal{i\}s `часть, доля'. Ошибочной является принятая многими тохаристами (см. [Adams 1999, 384]) гипотеза, согласно которой пратохарское слово *p'{э}kw{э}l `год' происходит от глагола *p{э}k- `делать спелым, варить' при помощи суффикса *‑{э}l: ни в одном тохарском корне не засвидетельствовано чередование *k — *kw перед суффиксами.

Если в исследуемом языке имеются акцентные характеристики, способные изменяться при словообразовании, то правила их изменения тоже необходимо учитывать. Аномальное поведение ударения или тона (так же, как и аномальное чередование) заметно снижает надежность предлагаемой этимологии.

Всякое производное слово имеет значение, производное от значения мотивирующего слова. Если же семантическая мотивировка не может быть установлена на материале данного языка, особую ценность приобретают семантические параллели из других языков, в первую очередь близкородственных данному и/или контактировавших с ним.

Так, например, выглядящее неожиданным предположение о связи древнетюркского t{a:}{n_}iz `море' с др.‑тюрк. t{a:}{n_}ri `небо, бог' (чередование z {~} r в древнетюркском возможно, ср. s{a:}miz `жирный, тучный' {~} s{a:}mri- `жиреть, полнеть') надежно подтверждается семантической параллелью из монгольских языков, интенсивно контактировавших с тюркскими и родственных им, ср. письм.‑монг. dalai `море' и `великий, вселенский, верховный' (см. [Хелимский 2000, 258, 260]).

Опасно приводить в качестве обоснования семантических изменений цепочки, основанные на чистом умозрении: помыслить себе можно едва ли не любую семантическую эволюцию, ср., например, следующее обоснование перехода от значения `варить' к значению `год': `варить' > `делать пригодным для еды' > `делать спелым' > `созревать' > `созревание плодов' > `время созревания плодов' > `осень' > `год'. Каждое отдельное преобразование смысла выглядит правдоподобным, однако чем длиннее подобная цепочка, тем меньше вероятность, что такое развитие действительно имело место.

III. Немалые трудности для этимолога представляют искусственно созданные слова, такие, как рус. стушеваться, созданное Ф.М. Достоевским, или английское lilliputian `лилипут, очень маленький человечек', придуманное Дж. Свифтом. Особенно велика доля искусственно созданных слов в венгерском языке: в конце XVIII — начале XIX века в Венгрии был период "обновления языка", когда было создано много новых слов — частью путем обратного словообразования (p{i/}r `румянец' < piros `румяный') [Хелимский 1979, 122, сн. 17], частью с элементами переосмысления. Многие из таких слов имеют корни финно-угорского происхождения, но с нарушениями регулярных фонетических соответствий (например, долготы в p{i/}r быть не должно). Другие, как, например, слово l{e/}g `воздух', созданное в 1813 г. Ф. Казинци как эквивалент словосочетания leveg{o//} {e/}g `небо' [там же], не имеют прототипов за пределами венгерского языка.

Поиски в других языках слов, родственных искусственно созданным лексемам, заведомо обречены на неудачу, но при отсутствии точных данных о том, кем и когда было придумано то или иное слово, доказать его искусственность не всегда возможно: так, и значение, и форма русского слова итог не оставляют сомнений в том, что оно представляет собой искусственное образование, построенное на основе выражения и того (хотя авторство этого слова неизвестно), тогда как вышеприведенное венгерское l{e/}g `воздух' производит впечатление обычного непроизводного существительного.

Особую группу производных слов, находящуюся на стыке "нормального" внутриязыкового словообразования, заимствований и искусственных лексем, составляют так называемые кальки — слова, полученные поморфемным переводом слов другого языка. Как правило, такие слова относятся к сфере терминологии и вводятся в язык специалистами (ср. рус. предмет из лат. ob-jectum букв. `брошенный вперед', сложные слова с первым компонентом благо‑, передающие греческие слова с {eu}: благородный — греч. {eugenE/s} [эугенес] и т. д.), но при интенсивных языковых контактах и развитом двуязычии кальки могут возникать и "естественным путем", ср. финские названия ягод mansikka `земляника' (ср. maa `земля'), lunsikka `костяника' (ср. luu `кость') и mustikka `черника' (ср. musta `черный'): в этих названиях корни были буквально переведены с русского (точнее, древнерусского) языка, словообразовательный суффикс ‑ян- передан суффиксом ‑ns‑, а суффикс ‑ик(а) просто заимствован в виде ‑ikka.

Сравнительно редки, но играют заметную роль в изменении лексического фонда языков слова, возникшие "по ошибке" — вследствие неправильного морфологического членения, гиперкоррекций, контаминаций и т. п. Почти невероятный пример такого рода представлен в истории французского языка: латинское (из греческого) слово malacia `тишь, безветрие' было воспринято как связанное с французским mal `плохой'; поскольку же само понятие `безветрия' имеет скорее положительную окраску, возникшее "противоречие" было устранено путем замены mal на bon `хороший', что дало в итоге современное французское bonace `мертвый штиль'. Английское dormouse `садовая соня' возникло из франц. dormeuse `любительница поспать' под влиянием слова mouse `мышь'. В русском языке сближение слова христианин со словом крест породило форму крестьянин, которая нарушает как правила фонетической адаптации заимствований (к на месте ожидаемого х, е на месте ожидаемого и), так и правила суффиксального словообразования в русском языке и к тому же приобрела специфическое значение, не связанное с религиозной сферой.

Еще чаще подобного рода "языковые ошибки" — переосмысление морфемной структуры слов, гиперкоррекции, контаминации, народные этимологии и т. п. — приводят не к возникновению новых лексических единиц, а лишь к разного рода модификациям лексем, существовавших и ранее, вызывая в них нестандартные (= не определяемые общими для данного языка диахроническими закономерностями) изменения звукового облика, словообразовательных связей и значения. Так, форма мн. ч. опята, в настоящее время практически вытеснившая более старую форму опенки, — следствие ослабления словообразовательной связи слова опенок со словом пень и включения его в ряд существительных с суффиксом ‑енок (ср. теленок — телята, поваренок — поварята и т. д.). Древнерусское слово съв{Ье}д{Ье}тель, первоначально связанное с ведать, в современном языке соотносится с глаголом видеть (что отражено и в его теперешнем написании — свидетель). Древнерусское слово моровии и название королевства Моравия под воздействием одного и того же слова мурава (трава-мурава) приобрели вид муравей, Муравия (ср. выражение страна Муравия в народных сказаниях). Просторечная форма сыроега представляет собой результат осмысления существительного сыроежка не как сложного слова с корнями сыр- `сырой' и ед- `есть' и суффиксом ‑к‑, а как уменьшительной формы (с суффиксом ‑к- и стандартным чередованием г {~} ж, ср. дорога — дорожка) от слова, имеющего корень сыроег‑. Из лексем, закрепившихся в литературном языке, отметим еще слово подоплека (первоначально `подкладка крестьянской рубахи') — исторически производное от плечо. Звук ‑ч- в слове плечо восходит не к *k, а к *t{i)}, ср. старосл. {плеще}, польск. plece; возможно, это слово родственно ирландскому leithe `лопатка' (< *plet{i)}‑).

Следует, однако, отметить, что едва ли не большинство нерегулярных звуковых преобразований не имеет никакого удовлетворительного объяснения (часто встречающиеся ссылки на мотивы табу, как правило, не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты и в любом случае не позволяют определить, почему изменение оказалось именно таким, а не иным) — ср. такие примеры, как общеслав. *gn{e^}zdo `гнездо' (на основании данных других индоевропейских языков — ср. лат. n{i_}dum, англ. nest и т. д. — ожидалась бы форма *nьzdo), польск. pch{l~}a `блоха' из общеслав. *blъxa, рус. слюна из общеслав. *slina (ср. болг. слина, чешск. slina и т. д.), франц. fromage `сыр' (вместо *formage) из народнолатинского *formaticus, рус. колодец из др.‑рус. колодязь (ср. прил. колодезный), ладонь из др.‑рус. долонь и мн. др., — и хотя для некоторых из них такие объяснения, возможно, еще будут найдены, роль всякого рода случайных "сбоев" ни в коем случае нельзя недооценивать.

Следствием подобных процессов являются нарушения регулярных фонетических соответствий между родственными языками. Так, в сербохорватском языке соответствием русскому глаголу решить является дриj{е\}шити `решить; отвязать' с аномальным д- в начале. Вероятно, это д- появилось в результате переосмысления структуры приставочного глагола раз‑д‑риj{е\}шити (< *раз‑риj{е\}шити), в котором *зр (в полном соответствии с фонетическими законами) дало здр. Звук ы в русском слове крыло соответствует i других славянских языков (ср. старосл. {крило}, чешск. k{r^}{i/}dlo и т. д.); не исключено, что эта нерегулярность возникла в результате сближения слова крыло с глаголом крыть, однако, например, такое же нерегулярное ‑ры- из ‑ри- в слове корысть (ср. старосл. {користь}, чешск. ko{r^}ist `добыча') не допускает подобного объяснения.

При отсутствии многочисленных и надежных письменных источников доказать контаминацию или другую подобного рода "языковую ошибку" в большинстве случаев очень трудно.

Примеры существенных (и зачастую довольно неожиданных) сдвигов значения, пережитых теми или иными словами, также весьма многочисленны, ср. такие примеры, как польск. {c/}ma `ночная бабочка' при общеслав. *tьma `тьма', рус. пошлый `банальный; малопристойный' при др.‑рус. `старинный, обыкновенный', сугубый `специальный, особый' (ср. сугубая осторожность) при др.‑рус. `сложенный вдвое'; упомянем еще такой курьезный случай, как польск. zapomnie{c/} `забыть' — zapami{e#~}ta{c/} `запомнить' при рус. запомнить `запомнить' — запамятовать `забыть'. Широко известен пример полного изменения значения и употребления глагола довлеть: др.‑рус. довлеть чему‑л. `быть достаточным' (одного корня с довольный) — современное довлеть над чем‑л. `тяготеть' (ср. над ним довлеет боязнь ошибиться).

IV. При этимологическом анализе часто оказывается, что для одного и того же слова можно предложить несколько примерно равновероятных этимологий. Если одна из имеющихся этимологий ближняя, а другая — дальняя, то — при прочих равных условиях! — предпочтение должно отдаваться ближней этимологии: вероятность того, что слово окажется связанным с другими словами того же языка, выше, чем вероятность его полной изолированности.

Так, например, для др.‑тюрк. слова q{i:}rnaq `невольница, молодая рабыня' колебания "между соотнесением q{i:}rnaq с q{i:_}z < *q{i:}r `девушка, дочь; невольница, наложница' и его трактовкой как искаженного арабского {g^}urn{u_}q `юноша или девушка приятной наружности' ... однозначно решаются в пользу тюркской этимологии..." [Хелимский 2000, 258].

Встречаются и еще более сложные случаи. Так, согласно одной из гипотез, славянское слово *toporъ `топор' произведено от глагола *teti (I л. ед. ч. *tep{o#~}) `бить' (утраченного в современном русском, но сохранившегося в большинстве других славянских языков), согласно другой — заимствовано из некоторого иранского языка (ср. нов.‑перс. teber `топор'). Обе этимологии имеют и достоинства, и недостатки. Первая из них хотя и является ближней и вполне удачна с точки зрения семантики и морфонологии (чередование е {~} о в корне обычно для отглагольных существительных), но требует выделения в рассматриваемом слове чрезвычайно редкого суффикса ‑or‑ъ. Вторая предполагает нормальное развитие как смысла, так и формы, но конкретный источник заимствования остается неясным. Таким образом, предпочесть какую-либо одну из этих этимологий другой затруднительно.

V. Этимологического исследования требуют не только отдельные слова, но и устойчивые сочетания слов — во многих случаях их происхождение отнюдь не является очевидным. Так, например, выражение строить куры не имеет никакого отношения к известной домашней птице (как могло бы показаться на первый взгляд): оно представляет собой неполный перевод французской идиомы faire la cour `ухаживать, волочиться'.

Выражение разделать под орех пришло из профессионального жаргона маляров, в котором оно значило `придать деревянному изделию внешнее сходство с изготовленным из благородного орехового дерева' (в словаре В.И. Даля соответствующее значение глагола разделывать толкуется как "расписывать, отделывать кистью прокрытое, подготовленное" и приводятся примеры: разделать двери под дуб, под ясень, с пометой "малярн." [Даль 1882, т.4, 29]), а в современном русском языке под влиянием другого значения глагола разделать (ср. разделать мясо) приобрело смысл `сильно выругать, раскритиковать'.

Подобно отдельным лексемам, устойчивые выражения нередко возникают в результате (сознательных или случайных) контаминаций, ср., например, мне глубоко плевать на что‑л. из мне глубоко безразлично что‑л. и мне плевать на что‑л.

Многие фразеологизмы пока не имеют надежных этимологий. Таково, например, выражение врет, как сивый мерин. Среди гипотез о его происхождении стоит упомянуть две, которые предполагают перестройку из: (1) прет, как сивый мерин и (2) врет, как Сиверс‑Меринг (где Сиверс‑Меринг — якобы фамилия русского офицера, известного своей лживостью). Есть и третья гипотеза (принадлежащая С.Л. Николаеву), основывающаяся на том, что: a) это выражение представлено в диалектах, распространенных на периферии территории проживания народа меря; б) соседние племена часто принято обвинять и высмеивать, ср., к примеру, русские диалектные слова кривич в значении `криводушный человек', дулеб в значении `идиот' (кривичи и дулебы — славянские племена). В таком случае сивый мерин — это первоначально `седой (пожилой, опытный) представитель народа меря". Правда, все эти гипотезы оставляют в стороне вопрос о соотношении врет как сивый мерин с не менее известным фразеологизмом бред сивой кобылы (разве что считать его уже вторичным, построенным по аналогии с "сивым мерином"). Не более ясна и этимология словосочетания взять на цугундер. Высказывались гипотезы, что цугундер восходит к немецкому (1) zu Hunden `к собакам', (2) zu hundert `к ста (палочным ударам)', (3) zugrunde (zugrunde gehen `гибнуть', zugrunde richten `погубить, разрушить'), но ни одна из них не объясняет структуру русского выражения.

IV. В любом языке большинство непроизводных слов, не являющихся заимствованиями, унаследованы от языка-предка. Для таких слов этимология — это информация о том, к каким словам праязыка они восходят, какие слова в родственных языках им соответствуют. Так, этимологией русского существительного брат является указание на то, что оно восходит к общеслав. *bratrъ (ср. чешск. bratr, польск. brat, старосл. {БРАТЪ}, {БРАТРЪ} и т. д.), в свою очередь, восходящему к и.‑е. *bhr{a_}t{e_}r, ср. др.‑инд. bhr{a_}tar‑, лат. fr{a_}ter, ирл. br{a_}thir, гот. br{o_}{tp}ar, тох. А pracar и т. д.

Этапу сопоставления лексики двух или нескольких языков должен предшествовать этап изучения морфологии и морфонологии этих языков: так, например, вряд ли можно догадаться сопоставить между собой слова бедик {b^}e‑nyaku{d^} (мн. ч.) `огонь' и коньяги xu‑{d^}{э}x `огонь' (африканские языки бедик и коньяги — близкие родственники: они входят в подгруппу тенда североатлантической группы атлантической семьи языков) и выявить соответствие {d^} — {d^}. Между тем в бедик {b^}e — префикс именного класса множественного числа, nya — префикс именного класса единственного числа, *ku — префикс праязыкового класса 15, утратившего продуктивность в бедик и включенного в состав корня; в коньяги xu — префикс класса 15. При этом начальный согласный корня {d^} в бедик входит в серию стандартных морфонологических чередований в анлауте (= в начале) n/{d^}, а в коньяги — в серию nd/{d^}/r', и, поскольку ступень чередования зависит от класса, совпадение {d^} в бедик и коньяги — случайное везение: если бы слово `огонь' попало в другой класс, то между соответствующими друг другу формами {b^}e‑nyaku{d^} и xu‑{d^}{э}x исследователь не обнаружил бы ничего общего (см. [Поздняков 1993, 4]).

Исследование морфологии сопоставляемых языков позволяет избежать сопоставления аффикса с частью корня, а также — в случае словосложения — корней, заведомо не родственных друг другу. Например, не может привести к успеху поиск для тагальского глагола gumaw{a#^} `работать' (приведена форма прош. вр.) родственных слов с корнем, фонетически сводимым с gum, поскольку ‑um- в данном случае представляет собой инфикс, ср. gaw{a#^} `работа'. Яванское слово sr{э}{n_}{e/}{n_}{e/} `солнце' (точнее, только его последний гласный ‑{e/}) сводится — по вполне регулярным правилам — с малайским hari и реджанг bil{э}y (< *wa{R}i), но об этой связи трудно было бы догадаться, если бы не была известна древнеяванская формула sa{n_} hia{n_} we `уважаемое божество солнце' (др.-яв. we `день, солнце' < *wa{R}i) (пример принадлежит Ю.Х. Сирку).

Соответствие аффикса (или части аффикса) в одном языке части корня в другом возможно только в случае морфологического переразложения, что необходимо специально доказывать.

Проведение морфологического членения только в надежных случаях дает возможность избежать другой крайности: получения для сопоставления слишком маленьких (по две-три фонемы) корней с очень общим значением — сопоставление таких корней часто бывает малодоказательным (см. выше).

При построении компаративистических гипотез большое значение имеет знание чередований, характерных для исследуемых языков, и их условий. Это позволяет увеличить правдоподобность суждений о том, какие звуки являются "похожими" и могут быть сопоставлены друг с другом. Отметим специально, что умозрительные представления о сходстве тех или иных звуков (основанные на общей фонетической типологии — знании того, какие чередования и звуковые изменения вообще возможны) мало пригодны для доказательства, поскольку, во-первых, для разных языков типичны разные звуковые переходы (например, чередование d/l в начале корня широко представлено во многих языках Африки, но совершенно отсутствует в славянских), а во-вторых, фонетические изменения, происшедшие в исследуемых языках, могут быть и нетипичными.

Информация такого рода дает основания для сопоставления слов, звуки в которых подверглись действию позднейших процессов, в том числе таких, степень регулярности которых еще не изучена. При правильном подборе этимологий выделенные соотношения звуков образуют ряды регулярных фонетических соответствий, и именно это будет решающим аргументом для доказательства родства сопоставляемых слов.

Необходимо также знать семантические модели исследуемого языка (языковой группы, при интенсивных контактах — языкового ареала), чтобы представлять, какие значения связаны друг с другом. Говорить о связи двух значений в некотором языке (языковой группе, языковом ареале) имеет смысл в том случае, если эти значения могут быть выражены либо одним и тем же словом, либо одно через другое, например, в английском языке связаны значения `спина' и `назад' (оба могут быть выражены словом back), во многих европейских языках названия головы связаны с обозначениями различных сосудов, ср. рус. прост. котелок, нем. Kopf `голова' (в конечном счете из лат. cuppa `чаша, ваза, горшок'), ит. testa и франц. t{e#^}te `голова' < лат. testa `глиняный сосуд, горшок'; по всей Европе название растения Myosotis palustris связано с идеей "не‑забывания": рус. незабудка, англ. forget‑me‑not, нем. Vergi{sz}meinnicht, франц. ne‑m'oubliez‑pas, исп. nomeolvides (букв. `не забудь меня'). Отметим, что для разных языков (языковых групп, языковых ареалов) связанными могут оказаться разные значения: например, значения `глаз' и `родник' часто оказываются связанными в семитских и (через посредство исламской традиции) тюркских языках, но не в славянских, значения `день' и `солнце' — в австронезийских, финно-угорских, тохарских и др., но не в романских. При этимологизации допускается сопоставление слов, значения которых не идентичны, но связаны друг с другом в рамках данной языковой группы (при интенсивных контактах — языкового ареала). Разумеется, такая связь должна быть эксплицитно показана.

При сопоставлении слов различных языков полезно знать грамматические ограничения, существующие в этих языках. Утверждения типа "в языке X прилагательные не могут относиться к u‑склонению" или "в языке Y в склонении на ‑n последний гласный основы всегда долгий" помогают обосновать надежность сближения таких слов, в которых предполагаются грамматические переоформления. Так, например, латинское слово tenuis `тонкий' оказывается идеально точным соответствием др.‑инд. tan{u/}- `тонкий', латинское suаvis `сладкий' — др.‑инд. sv{a_}du- и греч. {hEdy/s} `сладкий': прилагательных u‑склонения в латыни нет, и индоевропейские прилагательные с основой на ‑u‑ переходили в ней в другие словоизменительные типы (в основном, в склонение с основой на ‑i‑). В славянском, где прилагательных u‑склонения также не было, такие индоевропейские прилагательные оформлялись суффиксом ‑k‑, ср. слав. *{o#~}zъkъ и др.‑инд. a{m.}hu- `узкий', др.‑инд. tanu‑, лат. tenuis и слав. *tьnъkъ (соответствие с точностью до корневого вокализма) `тонкий'.

Список этимологий, предлагаемый для обоснования языкового родства (или некоторой конкретной системы регулярных фонетических соответствий), по сути, является приблизительной реконструкцией словаря праязыка. Сопоставление базисных слов с одинаковым значением практически равносильно утверждению о том, что соответствующие слова с соответствующими значениями существовали в праязыке: например, сопоставление латинского auris "ухо" с литовским aus{i\}s "ухо", рус. ухо и т. д. предполагает — с очень большой вероятностью — существование в праиндоевропейском языке слова "ухо", имевшего фонетический облик, из которого выводятся перечисленные слова языков-потомков. В то же время при сопоставлении небазисных слов, даже и с одинаковым значением, существует определенная вероятность того, что в праязыке соответствующие слова имели другое значение (а в языках-потомках претерпели одинаковые семантические сдвиги) или вообще отсутствовали (а были заимствованы в период интенсивных контактов уже после распада праязыка и подверглись пофонемному пересчету, см. Гл. 1.4).

В то же время едва ли кто-нибудь станет сравнивать, например, слово `голова' со словом `глаз' — такое сближение предполагало бы существование в праязыке слова с чрезвычайно общим значением `нечто круглое' или очень значительные семантические изменения, которые это слово претерпело хотя бы в одном из сопоставляемых языков. Семантические сдвиги, происходившие со словом в ходе развития языка, необходимо специально доказывать — так же, как и семантические изменения при словообразовании и заимствовании (см. выше). Что же касается реконструкции в праязыке слов с расплывчатой семантикой, то необходимо отметить следующее: некоторое их количество, конечно, есть в каждом языке, ср., например, рус. вещь или англ. get `добывать, захватывать, понимать, озадачивать, добираться и др.', но оно невелико, поскольку основная функция языка — обеспечивать коммуникацию, а системы, состоящие в основном из таких элементов, которые имеют слишком широкое (и вследствие этого менее точное) значение, располагают для этого весьма ограниченными возможностями. Таким образом, работа, в которой все или большинство этимологий построены на подобном, слишком широком, понимании семантического сходства, оказывается бездоказательной.

Доказательство семантического сходства при поиске этимологий подразумевает тщательный анализ значения вовлекаемых в сравнение лексем, и чем более эти значения абстрактны, тем более скрупулезным должно быть исследование. Попытки ограничиться сопоставлением "основных значений" не приводят к успеху. Так, при первом взгляде на рус. кресать и греч. {krekO} `бить, стучать, колотить, ткать' трудно усмотреть между этими словами какое-либо сходство, кроме фонетического (оба выводимы из и.‑е. *kre{k$}‑). Однако, как пишет В.А. Дыбо, "более внимательное отношение к семантике сравниваемых основ и их "окружению" заставляет с б{о/}льшей уверенностью настаивать на предложенном сближении" [Дыбо В. 1993, 19], ср. укр. крес{а/}ти `высекать, высечь огонь; бить, колотить, ударить; быстро делать ряд одних и тех же движений (при работе и пр.)', сербохорв. кр{е\}сати `высекать огонь; тесать камень', словенск. kr{e/}sati `высекать огонь; обрубать сучья, колотить', чешск. k{r^}{e/}sati `высекать (огонь), кресать', словацк. kresat `высекать (огонь, искры), обтесывать; ваять', польск. krzosa{c/} `высекать (огонь)', в.‑луж. k{r^}esa{c/} `высекать (огонь)', н.‑луж. k{s/}asat' `высекать огонь' и греч. {kre/kO} `прибивать челноком, т. е. ткать; играть, ударяя по струнам плектром (медиатором)' [там же, 19‑20]. Видно, что "в сущности значения славянского и греческого глаголов тождественны ... `многократно ударять скользя, слегка касаясь (челноком, медиатором, кресалом)'" [там же, 20]. Этимология, таким образом, оказывается абсолютно надежной, несмотря на то, что восстанавливаемый для праиндоевропейского глагол не имеет однословного перевода на русский (и многие другие языки).

Семантическая мотивировка может затемняться со временем, и в этом случае исходно однокоренные слова могут осознаваться носителями (и исследователями) как омонимы. Так, например, в современном иврите есть два глагола, кажущиеся носителям омонимичными, — n`l (1) `надеть (обувь)' и (2) `запереть (дверь)'; в мандейском диалекте арамейского языка слово n{э}`ulat (того же корня) обозначает `обязанная выйти замуж левиратным браком (т. е. за младшего брата своего покойного мужа)'. Все эти слова восходят к древнему семитскому корню *n`l `завязать' (в таком виде он сохранился в древнееврейском), по древним текстам можно видеть, что `надеть обувь' — это `завязать ремешки на сандалиях', а `запереть (дверь и т. п.)' — это `привязать веревкой (к косяку и т. п.)'. Связь между `привязать' и `обязанный' — такая же, как в русском: оба приведенных русских слова имеют корень *вяз‑ (пример принадлежит А.Б. Долгопольскому).

Поиски отдельного источника для каждого из подобных "омонимов" не могут привести к результату. Но отличить такие "омонимы" от настоящих не всегда легко.

Встречается и обратное явление: слова, ставшие омонимами в результате различных фонетических изменений, воспринимаются как одно слово в разных значениях. Так, многие ученые считают однокоренными тюркские слова (приведены древнетюркские формы) ja{s^} `год', j{a_}{s^} `слеза' и ja{s^}‑{i=}l `зеленый' (ср. j{a_}{s^} ot `молодая трава'), постулируя семантический инвариант (нечто вроде `влажный, свежий'; `год' при этом оказывается `временем, когда зеленеет трава'), и опираются на него в дальнейших исследованиях. В действительности же, как показывают сопоставления с другими алтайскими языками, все три слова восходят к разным праязыковым прототипам: `зеленый' родственно монгольскому `зеленый луг', тунгусо-маньчжурскому `зеленый/голубой' и японскому `овощи, зелень'; `год' (или, точнее, `возраст, год жизни') — монгольскому `возраст, год жизни' и корейскому `возраст'; `слеза' же производна от алтайского `гл{а/}за' (в таком значении это слово сохранилось в монгольских, тунгусо-маньчжурских, корейском и японском языках).

В целом можно сказать, что при составлении списков этимологий следует придерживаться принципа цельнолексемного сближения, то есть учитывать, что прототипы слов любого рассматриваемого языка существовали в праязыке также в виде слов: с корнем (корнями), возможно, также словообразовательными и словоизменительными (если в языке было словоизменение) аффиксами, просодическими характеристиками. Эти праязыковые слова относились к определенному типу словоизменения, характеризовались определенными значениями словоклассифицирующих грамматических категорий — рода, вида и т. п., имели словообразовательные и семантические связи с другими словами. Поэтому, если материальное тождество фонем в сопоставляемых словах оказывается недостаточным для окончательного вывода о том, являются ли эти слова этимологически тождественными или случайно похожими (такое бывает, если либо фонем просто мало, например, при сопоставлении двухфонемного слова с двухфонемным, либо значительная часть фонем хотя бы в одном из сопоставляемых слов может восходить ко многим различным источникам, либо предполагается, что некоторые из фонем дали хотя бы в одном из сопоставляемых слов нулевые рефлексы, либо часть фонем обнаруживает отклонения — реальные или мнимые — от регулярных фонетических соответствий), а также в случае неполного совпадения значений надежность этимологии заметно повышается, если удается показать тождество (регулярную преемственность) по перечисленным выше параметрам, и понижается в противоположном случае.

Библиография:

Этимологии посвящено колоссальное количество работ. Укажем лишь некоторые из них.

Теоретические проблемы этимологии рассматриваются в [Пизани 2001], [Etymologie 1977], [Malkiel 1976]. Исследования по этимологии языков различных семей публикуются, в частности, в сборниках [Этимология 1963‑].

По этимологии русских (и древнерусских) слов, несмотря на некоторые недостатки (обусловленные как колоссальным объемом материала, так и тем, что речь идет о книге, вышедшей полвека назад), наиболее полным, подробным и авторитетным источником является "Этимологический словарь русского языка" М. Фасмера, изданный в 1950-1958 гг. в Гейдельберге по-немецки и впоследствии переведенный на русский язык ([Фасмер 1986]). Исследования по отдельным этимологиям русских слов можно найти в [Этимологические исследования 1960‑].

См. также этимологические словари различных семей в списке рекомендуемой литературы к Гл. 3.5.


Поделиться:

Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 65; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав





lektsii.com - Лекции.Ком - 2014-2024 год. (0.007 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав
Главная страница Случайная страница Контакты