КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Глава двадцать восьмая.
- Йод, вата, иголка, даже булавка есть, а спички не взял. Идиот! -Киреев досадовал на себя и был прав. Положим, спальник он купит завтра в Белеве, но спички можно былопопросить в любой деревне. Ночь застала его в пути. Не очень далеко,километрах в двух, светились огоньки. Наверное, деревня. Но дорогу было ужетрудно разобрать. Да и сил осталось мало. Впрочем, Киреев понимал, чтообманывает сам себя. И по ночной дороге можно идти, тем более вокруг былополе, а не лес. И силенки еще не все вышли. Он просто стеснялся входить вуснувшую деревню и стучать в дома, будить людей. Вот и решил Михаилзаночевать в поле. Судя по звездам, густо высыпавшим на ночном небе, дождяне предвиделось. И это успокаивало. Киреев выбрал место на бугорке, откудахорошо просматривалась местность. Точнее, могла просматриваться в светлуюпору. Пока же Михаил видел огромное черное пространство; казалось, весь мир- это огромная, кромешная мгла, черная пустыня. И только редкие огонькинапоминали о том, что мир заселен людьми. Сначала Киреев радовался, что не будет дождя, потом этого уже сталомало для радости. Похолодало. Все-таки на дворе была середина мая. Вот тутКиреев и вспомнил о спичках. Есть не хотелось - с усталостью чувство голодапрошло, а вот погреться у костра... Он с энтузиазмом стал искать сухиеветки, валежник, но потом вспомнил, что все это надо будет еще умудритьсязажечь. Для успокоения совести Киреев перетряхнул рюкзак - напрасно. Что ж,придется обойтись без костра. Все выше и выше над миром поднималась полнаялуна. Ее светло-серебристый свет пролился на землю - на поля, леса, реки иручьи, на крыши далеких домов... Странно, Киреев, ожидавший повторения тойпамятной ночи в его бывшей московской квартире или возвращения чувстваодиночества, посетившего его в Болхове, был удивительно покоен. Именно так:не спокоен в обычном понимании этого слова, а покоен. Будто серебристый светлуны разлился и в его, киреевской душе, умиротворяя и врачуя ее. Час-другойназад Михаил переживал, будет ли дождь, волновался о том, как он будетспать, и даже немного боялся - сгущавшиеся сумерки, незнакомость местности,собственная богатая фантазия делали свое дело. Но сейчас он был покоен."Может, это и есть благодать? - подумал Киреев. - Я жутко устал: ноги какдеревянные, боль перестала отпускать даже на минуту, весь день во рту небыло макового зернышка. Наконец, я просто-напросто замерзаю - а мнехорошо... Почему так?" Впрочем, ответ Киреев знал давно, с той самой ночи, когда пил горькуюна кухне в обществе таракана. Чувство одиночества, оставленности возникаетпри наличии особой значимости, которую обычно придает себе человек, выделяясебя, видимо, из всего мира. Это и была гордыня, как понимал ее Киреев.Пережив ужас ожидания смерти, терпя боль физическую, он на своей маленькойкухоньке сделал единственно правильный выбор: смирился. Нет, не с болезньюсвоей страшной, не с болью, рвавшей его тело, он смирился с тем, что неявляется центром этого мира. Смирение принесло примирение. На кухне Киреевбыл готов увидеть брата своего в таракане... И вот сейчас Михаил пожиналплоды той ночи. Он ощущал себя частью этой огромной пустыни, раскинувшейсявокруг. Такой же важной и изначальной, как лягушки в невидимом пруду,упоительно и громко певшие свои брачные песни; как сова, бесшумной теньюпролетевшая над его головой; как эта луна, величавая и спокойная, лившаясеребристый свет и на каждую травинку-былинку, и на него. От нахлынувшегоумиления слезы выступили на глазах. "Почему так, - думал Киреев, - луне нежалко своего света, лягушкам - дарить свои ликующие песни всему миру, а мывсю жизнь что-то считаем, рассчитываем, копим. Помним, кто нас обидел, судовольствием вспоминая свои добрые дела, забываем о делах плохих или дажеоправдываем их. Взвешиваем, прикидываем, умножаем, а надо просто... как эталуна: струить свет. И благодарить, благодарить, благодарить. За то, что мыживем, за то, что мы часть этого прекрасного, величественного, удивительногомира. Благодарить Творца". В эту минуту Киреев ни на секунду не сомневался:такой прекрасный и удивительный мир не мог возникнуть сам по себе. Хаос неможет породить гармонию, душа - страдающая и ликующая, ранимая и мятущаяся -существует. И его мучения, сомнения, его любовь и ненависть не могут бытьрезультатом физиологических процессов, происходящих внутри организма. Вотсейчас ему так хорошо, хотя тело продолжает страдать. Так кому тогда хорошо?Душе! Именно она, его душа, и ощутила на себе то, что называется благодатью. И Киреев продолжал делать открытия. Он полулежал, облокотившись нарюкзак и надев на себя все, что у него было. Михаил был одновременно ичастичкой, крошечной, почти невидимой, этого мира, и его созерцателем. Тихими благодарным. Оказалось, что ночная жизнь не менее насыщенна, чем дневная.Никак не хотели угомониться лягушки. Вот из рощи на поляну вышла лиса. Онато бесшумно бежала по серебристой траве, то останавливалась, прислушиваясь ипринюхиваясь. Зверек прошел буквально в десяти шагах от Киреева - и незаметил его! Киреев был счастлив, как ребенок. Он любовался и грациейнежданного гостя, и красотой его шкурки, но, самое главное, Михаил понял,как надо существовать в этом мире, понял в одну секунду, в один миг: тихо ибережно, прикасаясь к нему, как к сосуду из самого хрупкого хрусталя, как ктолько что родившемуся ребенку. Вот сейчас ему меньше всего хотелось бынапугать этого чудесного зверька. Киреев словно окаменел, даже сердце сталобиться тише. И лиса не заметила его, не почувствовала своим звериным чутьем.Будь Киреев охотником, он мог легко убить зверька, но сейчас сама мысль обубийстве показалась бы ему чудовищной. Лиса побежала дальше, так и не узнав,что только что повстречалась с человеком. А человек вспоминал, каквслушивалась лиса, как она бесшумно шла по траве, вспоминал эти движения идаже попытался повторить кое-что: Киреев часто-часто задышал носом, будтопринюхиваясь. Он это делал так старательно, что у него закружилась голова.Но зато минут через пять ему показалось, что он почувствовал сырость,исходившую справа от него. Что там - влажный луг? Болотце? Ручей? И в этотмомент оттуда донеслось скрипуче-ворчливое "крэкс! крэкс! крэкс!" Надо же,коростель! Значит, дошел, бродяга, до родных мест? Или тебе идти еще дальшена север? Сразу вспомнилась Лиза. И Софья. Воспоминание доставило Киреевуудовольствие. Он даже смутился: красивая девушка с густыми темными волосами,голубыми глазами и тонкой шеей с пульсирующей жилкой, наверное, давно забылаего. А вдруг нет? Тогда, в пустой квартире, ему было легко и просто с нейобщаться. А сейчас девушка будила в душе Михаила какие-то неведомые чувства.Или прав Александр Грин: над каждым из нас сильна власть несбывшегося.Власть крепкая и печальная. Могла ли при других обстоятельствах СофьяВоронова стать для него больше, чем просто знакомой? "Фантазии несбывшегося"- Киреев вздохнул. А коростель не унимался. И теперь в раскатистое и звонкоетысячеголосое лягушачье "ква" вливалось скрипучее и меланхоличное: "крэкс","крэкс", "крэкс". Сон не приходил, видимо, слишком долго Киреев спал сегодня днем.Впрочем, не сегодня, а уже вчера. Михаил достал карту. И хотя названиядеревень были набраны очень мелким шрифтом, лунный свет позволял читатькарту без усилия. Итак, он находится где-то вот здесь. До Мишенского часаполтора-два ходу, дальше Белев. От него, по логике, через Манаенки иАрсеньево надо было идти домой. Болхов остался позади. "Неужели ещепозавчера утром я беседовал с отцом Владимиром, - думал Киреев. - А кажется,это происходило неделю назад". И прошел он прилично. Киреев продолжалвнимательно изучать карту. На юго-западе находилась знаменитая Оптинапустынь. Заманчиво, конечно, но слишком уж в сторону. Но почему-то и наМанаенки поворачивать после Белева не хотелось. Что, вошел во вкус дороги?Или он в глубине души боялся, что возвращение в Старгород будет началомконца? Киреев перевернул несколько страниц. Что там к северу от Белева?Чекалин, бывший Лихвин. Киреев знал, что это - самый маленький город вРоссии. Очень древний город. Никогда раньше Михаилу не доводилось бывать втех местах. Решение пришло будто само собой. От Белева до Лихвина не большедвух дней пути, почему не сходить? А оттуда можно идти через Одоев - ещеодин старинный город. Можно будет зайти к Ивану Васильевичу Папунену,директору местного музея, очень хорошему человеку... Киреев даже испугалсясвоих планов: как он, однако, осмелел! "Не больше двух дней пути, почему несходить?" Не слишком ли ты, друг, быстро вошел во вкус? Гляди, как бы непожалеть. Но ведь он действительно прошел более сорока километров - развеэто мало? Болхов вон там, сзади, где-то за горизонтом - и он, Киреев, прошелэтот путь пешком. Нет, гордости не было - только удовлетворение от сознаниятого, что работа сделана хорошо. Его, Киреева, работа... Один мудрый человекговорил, что каждый поступок имеет силу. Особенно, если совершать его так,как будто это - последний поступок в жизни. Эта дорога может быть последнейдорогой Киреева в жизни... На востоке, на самом краю лазурью засветиласьтонкая полоска неба. Через час начнется восход. Надо хоть немного поспать.Михаил отложил карту и лег на землю, сложив руки на груди, как покойник.Замер. Сквозь слипающиеся веки мерцали огоньки дальней деревеньки. Емузавтра туда предстоит идти. Опять ошибка... Не завтра - сегодня. Огоньки тосливались, то рассыпались звездочками. Холодно. Засыпая, Киреев представил,что эти огоньки - напоминание для него о том, что где-то есть люди, естьуютное человеческое жилье. А еще огоньки - маячки для путников, сбившихся спути. Наверное, там, в этих жилищах, живут славные, добрые люди... Ониотдыхают после трудового дня... Пусть им будет хорошо... Чьи это стихи...про огонек? Рубцова? Спасибо, скромный русский огонек, За то, что ты в предчувствии тревожном Горишь для тех, кто в полебездорожном От всех друзей отчаянно далек, За то, что, с доброй верою дружа, Среди тревог великих и разбоя Горишь, горишь, как добрая душа, Горишь во мгле... Киреев спал и не слышал, как рыжий зверек,возвращавшийся с охоты, осторожно подошел к нему и принюхался. Лиса сопаской посмотрела на человека, в любой момент готовая дать стрекача. Ночеловек либо крепко спал, либо умер. Зверек постоял еще немного - и не спешапобежал в рощу. * * * Первой проснулась Юля. Надо бы разбудить ребят, но она не решилась. Юлябоялась. Московские знакомые вряд ли бы узнали в сжавшейся в автомобильномсиденье и нахохлившейся, словно птица, женщине прежнюю Юльку. От Гнилого иБугая исходила какая-то давящая сила. Не раз и не два она ловила ихнедвусмысленные взгляды. Пока ее защищал Шурик, пока их сближало общее дело.А если Киреев ускользнул от них, как он делал все эти дни? Кто будет крайнимв неудаче, кого сделают козлом отпущения? Или, правильнее, козой? Юля нехотела об этом думать. Шурик? Селиванова не могла не видеть, как онподобострастно смеется тупым шуткам Гнилого, как всячески выказывает емууважение. Почему? Странный: еще вчера в Болхове он вел себя по-другому.Сегодня же Шурик вскользь намекнул ей, что эти "быки" не доверяют ему итолько покровительство Кузьмича спасает его от ревнивого недружелюбияГнилого, считающего Юлькиного друга незаслуженно высоко стоящим в иерархиибанды, а себя, наоборот, столь же незаслуженно обойденным... Бугай, случайноили нет, вдруг рассказал о том, как снимался в порнухе где-то в Подмосковье.По сценарию он, одетый в маску свиньи, должен был убивать водителясломавшейся в лесу легковушки, а затем насиловать и убивать его спутницу.Только все в том фильме было по-настоящему. Бугай рассказывал, смакуяподробности. Гнилой хохотал, Шурик все спрашивал, обращаясь к Бугаю: "А ты?"Юля же представила, что должна была чувствовать женщина, пусть даже она былапроституткой, промышлявшей на Ленинградском шоссе, когда ей перерезалигорло... Селиванова вспомнила, с какой легкостью она разрабатывала планограбления квартиры Вороновой. Ее домработницу должны были увезти в лес иубить. Кстати, предполагалось, что "лесную" работу сделает Бугай... Юляпоежилась. Почему это не казалось ей чем-то страшным? Потому, что важен былконечный результат? Или потому, что в одной компании с Бугаем теперьоказалась она сама? Постепенно проснулись все. Гнилой включил радио.Передавали новости. Диктор скороговоркой говорила о войне на Балканах, оработе Госдумы, сообщала, что Ельцин отправится сегодня на плановоеобследование в Центральную клиническую больницу. - Вот президента выбрали, твою мать, - выругался Бугай. - Деньработает, потом неделю лечится, а потом еще месяц отдыхает... Потом поновой: день работает... - Тебе-то какое дело? - перебил его Гнилой. - Как это - какое? - обиделся Бугай. - Это же президент. В другихстранах... - Дурак ты и имя твое матом. Подумай башкой своей тупой: если бы неЕльцин, кем бы ты был? - Не понял. - Хорошо, объясняю. Ты откуда родом? - Город Щигры Курской области. - Понятно, из деревни. - Это город, - Бугай обиделся еще больше. - У нас завод там большой. - Да ты не обижайся, я сам из такой же деревни. Завод, говоришь? Ну таки вкалывал бы ты при Советах на этом заводе за свои 120 рэ или трактористомработал в соседнем колхозе. С утра до ночи в говне и мазуте. Разве не так? - Так, наверное, - согласился Бугай. - А если б тебя Бог умом не обидел, поступил бы в институт. И стал быинженером. И опять - на родной завод. Только уже за 110 рэ. Лет через десятьполучил бы квартиру. Через двадцать - купил "Москвич". Наплодил быпару-тройку бугаят. По вечерам жена таскала бы тебя на дачу... Что, я не такговорю? - Так, наверное. - А теперь посмотри на себя. Уважаемый пацан, состоишь в солидном деле.Машин ты уже сколько сменил? - Сколько... Одну только. - Хорошо, одну. Зато сейчас у тебя классный джип. - Так я же не новую тачку брал, в отличие от некоторых. - Ну ты и жлоб. Как мы быстро к хорошему привыкаем. Лет тебе сколько? - Двадцать пять. - У тебя при советской власти мог быть джип, пусть даже подержанный? Яуж не говорю о девочках, которые к тебе на шею сами кидаются. - Ты прав, братан. В натуре, прав, - согласился Бугай. - То-то. Ельцин ему, видите ли, не нравится. - Слушай, - обратился к Гнилому Бугай. Им уже целиком завладела новаямысль. - Ну почему так в жизни бывает: все хорошо, но что-нибудь обязательноплохо? - Ты о чем? - Да все о том же. Правильно ты все говоришь, но, смотри: Мишку Титовауже год как похоронили. Так? На похоронах народу сколько было! Толпа! Атеперь считай, из той братвы, что с нами Мишку хоронили: Хромика убили, Вязюубили, Серого тоже убили. - Ну и что из этого? - Как что? На кой хрен мне бабы эти, джип, если меня завтра впередногами понесут? Гнилой смерил Бугая взглядом: - Братан, а ты думаешь жить вечно? - Не вечно, но... - Все равно подохнешь. Да, из "быков" до тридцати-сорока мало ктодоживает. Но по мне это лучше, чем за гроши вкалывать на чужого дядю допенсии. Ты вспомни, как того же Мишку хоронили. - Круто было. - А памятник ему какой поставили? Не зря жил человек. - Ты прав. Между прочим, - впервые за все время разговора Бугайобернулся назад, в сторону Юли и Шурика, - у меня тоже место приготовлено. - Где? - наивно спросила Юля, до этого молча слушавшая разговор мужчин. - В... На кладбище, где же еще? И памятник будет. Я, - Бугай неожиданнозасмущался, - стихи сочинил. Ну, не совсем я, с друганом одним... - Прочти, - попросила Юля. Остальные поддержали ее. Откашлявшись, Бугай стал декламировать:Допейте мой стакан, братки, И докурите сигарету. А если вдруг кто спросит обо мне, Скажите: его больше нету. - Ну как? - обвел он взглядом честную компанию. - Здорово! - сказал Шурик. - Мне понравилось, - явно лукавя, высказала свою оценку Юля. - А для меня напишешь что-нибудь такое? - неожиданно попросил Гнилой. - Для тебя - конечно, - Бугай был явно польщен. - Все, кончаем базар, - поставил точку в разговоре Гнилой. - Давайтелучше будем решать, что делать дальше. - Смотрите, - опять подал голос Бугай, - стадо. - Ты что, коров никогда не видел? Я ему о деле, а он то стихи читает,то коровами любуется. - Гнилой стал "заводиться". Юля заметила, что делал он это с пол-оборота. - При чем здесь коровы? - Утро только начиналось, а Бугай обиделся ужев третий раз. - Коров пастухи гоняют. Весь день. Соображаете? - А это идея, - одобрил Шурик. - Юля, пойдем поговорим с людьми.Одобрил Бугая и его напарник: - Только, братки, разговаривать на этот раз буду я. Впрочем, пастух,невысокий шустрый старик в телогрейке, уже сам шел к машине. - Дорогие товарищи, здравия желаю. У вас, случай, закурить не найдется? - Найдется, батя, найдется. Гнилой первым вышел из машины. За ним последовали другие. - Может, и на бутылочку заработаешь. Только ты учти, я товарищей нелюблю. - В смысле, одиночество предпочитаете? - В смысле, ты сам знаешь, кого товарищами называли. - Кого? - Ты бестолковый, дед? Лучше скажи, никто из чужих здесь не проходил? - А закурить? - Бугай, дай ему закурить. Дед не спеша и с удовольствием затянулся.Потом спросил: - А что вы имеете в виду, това... добрые люди? - Ну вот вчера ты весь день, наверное, коров своих гонял. Виделчеловека... - С бородкой? Русый такой? С рюкзаком? - Он! - вырвалось у всех четверых одновременно. Дед был доволен темэффектом, который произвели его слова. - Вежливый такой, культурный товарищ, одним словом. Только видно, чтоквелый весь из себя. Друг, что ль, вам? - Что такое квелый? - спросила Юля старика. - Слабый то есть. Видно, что болеет. - Ты прав, батя, - зыркнув глазами на Селиванову, заговорил Гнилой. -Дружок он наш. А бледный потому, что совесть его мучает. Чужую вещицуприсвоил, а отдавать не хочет. - Вот оно что, - задумчиво протянул старик. - А почему мы его не видели? - продолжал спрашивать Гнилой. - Весь деньто в Зайцево, то здесь сидели. - А в каком Зайцеве вы сидели, добрые люди? - Издеваешься, что ли? У вас их что, как собак нерезаных? - Два. Одно большое, другое маленькое. И моста через Бобрик два. - Два? - Шурик полез за картой. - Смотри дед, откуда здесь два моста? - Мил человек, я без очков не вижу, хотя... Да разве это карта? - А что же это, по-твоему? - Для езды она хороша, а чтоб вот пешком... У друга вашего подробнейвсе изображено... Значит, так. Вверх по речке, чуть боле километра, еще одинмост имеется. Совсем худой мосток, но человек пройтить может. Друг вашсказывал, что он шесть часов возле этого моста спал. Притомился очень. - Шесть часов?! Шесть часов?! - взревел Гнилой. - В километре отсюда?Батя, а может, он спрашивал тебя... - Как куды пройтить? - понимающе закончил фразу пастух. - Да, как куды... Тьфу! - Спрашивал. Я ему и дорогу короткую показал. Ее даже на карте вашегодруга не было. - Куда он пошел? Батя, ты не на пузырь, ты на два пузыря заработатьможешь. - Спасибочки. Два - еще лучше. Вечером мы с Петровичем еще доберемся. - Дед, кончай трепаться. Показывай, куда он пошел. - Значит, так. Пока, ребята, вы здесь друга вашего ждали, он спал. Дажетерпеливого Бугая передернуло: - Если знаешь, говори быстрее. Мы без тебя знаем, что он спал. - Зря вы набычились, товарищ. И как бы вы без меня узнали, что он спал?Потом пошел он в Зайцево, а я говорю ему: зачем? Если вам, говорю, на Луну,так лучше сверток сделать... - Все, братаны, у старика крыша поехала. - У Бугая начиналась истерика.- На какую Луну, какой сверток? - Сверток - это по-нашему поворот. Свернуть то есть надо. И в Зайцевоне заходить. Крюк лишний. А Луна - это деревня такая у нас есть. За нейНиколаевка, Бобрики. А вы что, про Луну - небесное светило подумали? - Бобрики на карте есть, - подал голос Шурик. - Так он в сторону Окипошел? - Туда. В ту сторону, говорит, пойду. Посмотрю, говорит, на великуюрусскую реку. - Все правильно, хлопцы. - Шурик повернулся к Бугаю и Гнилому. -Смотрите. Он, наверное, такими тропами до Манаенок пойдет, оттуда наАрсеньево - и прямиком до Старгорода. - Что будем делать? - спросил Гнилой. - Мы мимо этих Лун сможемпроехать? - А то нет, - опять подал голос старик. - Только вот догоните ли выего? - Не твоя печаль, батя. - Гнилого уже не интересовал пастух. - Значит,в Бобрики сейчас, Шурик? - Да. Но боюсь, он там сегодня заночевал и теперь уже к Оке подходит. - Что же делать? - Попытаемся его до Оки перехватить, если не получится, сворачиваем наБелев и на Манаенки. Он их не минует. Лес кругом большой. Точно, ему толькона Манаенки идти. Если вниз, на Чернь, то это крюк. - Правильно говорите, товарищ, - напомнил о себе дед. - А как насчетбутылочки, люди добрые? Гнилой посмотрел на деда, будто первый раз увидел: - Тебе закурить дали? Дали. Возьми еще одну сигарету и давай - иди,паси коров. - Понятно, - вздохнул пастух. - Диви я знал, что вы так слово своенарушите, я бы того человека вам не выдал. - Ты сейчас договоришься. Поехали, братки. - Народ пошел, - недружелюбно оглядывая старика, проворчал Бугай. - Дваслова сказал - гони ему бутылку. Простой, твою мать! - Так вы же обещали. - Утром вредно начинать пить, дедушка, - миролюбиво произнесла Юля. -И, кстати, что такое "диви"? Дивиться, что ли? - Почему начинать? Мы бы продолжили, - ответил старик. - А диви - этопо-нашему "если бы"... Они уже сели в машину, когда старик обратился кГнилому: - Мил человек, дюже ты мне по нраву пришелся. Хочешь, я тебе анекдотрасскажу? - Валяй, только быстрее, - разогревая мотор машины, ответил Гнилой. -Забавный дед. - Стоят в загоне три быка. - Три кого? - переспросил Бугай. - Быка. - В смысле с рогами? - А в каком же еще? - искренне удивился старик. - Стоят, значит,спокойно, пока не узнают, что председатель колхоза нового быка привезтихочет. Разволновались бычары. Первый говорит: "Я уже пять лет свое делоделаю. Пятьдесят коров - мои, ни с кем я делиться не намерен. Пусть этотновенький только подойдет". Второй поддерживает: "Я здесь четыре года.Тридцать коров - мои, законные. Пусть только новенький подойдет". Третий,самый молодой, тоже права качает: "Я здесь два года живу. Три коровы - мои.До победы буду за них драться". Говорили они, говорили, а тут и новенькогопривезли. Смотрят, выгружают из грузовика такого здоровенного быка, какогосвет не видывал. Бугай, одним словом. - Как ты сказал, дед? - опять перебил пастуха Бугай. - Повтори. - Господи, и откуда вы такие взялись? Совсем русских слов не понимаете.Бугай - это значит здоровый очень. Впервые за три дня Юле стало весело. - А, ты в том смысле, - примирительно сказал Бугай. - Продолжай,интересно. - Увидели они бугая этого, первый бык и говорит: "Зачем мне столькокоров? И вообще, я притомился, надо отдохнуть малость". Второй тоже наусталость жалуется, мол, четыре года без роздыха тружусь, пущай новыйпоработает. И только третий бык, молодой самый, голову нагнул, копытом землюбить начал, сопит вовсю. Товарищи говорят ему: "Опомнись! Что тебе дороже,жизнь или бабы, то есть коровы эти?" А он им в ответ: "Я и не думаю драться,я просто хочу, чтобы он сразу понял, что я бык". Ну, ладно, прощевайте,товарищи. Машина тронулась под громкий смех Гнилого, Бугая и Шурика. Юлямолчала. Ей почему-то смеяться не хотелось. - Иван Леонтьевич, - к старику подошел помощник. - Кто это были? - Бандюки. - И чего они хотели? - Чтоб я грех на душу взял. - Ну и как, взял? Старик строго посмотрел на своего помощника: - Ерунду говоришь, Петрович. Ты лучше подумай, где нам бутылекраздобыть. * * * Проснулся Киреев от холода. Уже рассвело. Место, где он остановился,изменилось удивительным образом. Все вокруг заволокло туманом. И тишинастояла как при сотворении мира. Единственный шанс согреться - этоотправиться в дорогу. Быстро собравшись, Киреев на прощание оглядел томесто, где провел ночь: - Спасибо, Господи. Мне было здесь хорошо. Странно, но на память пришелмультфильм из детства. Кажется, он назывался "Паровозик из Ромашково". Тамсимпатичный паровозик то убегал в лес за ландышами, то встречал рассвет, тослушал соловьев. Возмущенному пассажиру, который боялся опоздать, паровозикотвечал так: "Но если мы не услышим соловья, мы опоздаем на целый год".Неожиданно для себя Киреев произнес фразу, которую впоследствии он будетповторять очень часто: "Если я не увижу Лихвин, я опоздаю на целую жизнь".
Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 47; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав |