Старая смена и Новый год

Ёлку мы привезли с собой. Обвешанная всякой ми-

шурой, она стоит в кают-компании на том месте, кото-

рое обычно занимает бак с компотом, и каждый, про-

ходя мимо неё, нагибается и вдыхает сказочно пре-

красный аромат родного леса.

Старая смена простила нам чудовищную оплош-

ность: надеясь на хорошую погоду и следующие рей-

сы, мы не взяли с собой дежурный набор празднич-

ных деликатесов. Но не было бы нам прощения, ес-

ли бы мы забыли ёлку. Не потому, что полярники сен-

тиментальны, совсем наоборот – в массе своей они

чужды такой немужской слабости. Дело в другом.

Каким бы суровым и мужественным ни был поляр-

ник, с какой бы стойкостью он ни переносил тяготы

зимовки, в глубине души он мечтатель. Чаще всего

эта мечты вполне определённы: увидеть, обнять род-

ных и друзей, посидеть у телевизора в своей кварти-

ре, лениво посасывая пиво. Это мечты весомые, гру-

бые, зримые, они обычны для всех, ими никого не уди-

вишь.

Но чем дольше полярник оторван от дома, тем

сильнее он ощущает, что в понятие «родина» исклю-

чительно важными составляющими входят и такие ве-

щи, о которых и не задумывался вроде, давно пере-

стал их замечать. Клумба у дома, качели во дворе,

пустырь, на котором гонял когда-то дышащий на ла-

дан мяч, речка с диким пляжем и лес – все это на-

чинает волновать, как музыка, иной раз переворачи-

вающая душу неведомо какими средствами, как сон,

отлетевший и оставивший после себя какое-то смут-

ное беспокойство. Особенно лес. Знаете, о чём чаще

всего мечтают полярники под конец зимовки? Прове-

сти отпуск в лесу. Может быть, потому, что лес и все с

ним связанное – антитеза льду и снегу? Или потому,

что лес – это наши первые волшебные сказки, пер-

вая прогулка с любимой и сорванный украдкой пер-

вый поцелуй на забытой тропинке? Или потому, что в

лесу мы забываем обо всём, целиком отдаваясь его

очарованию?

И аромат леса становится главным ароматом Ро-

дины. Вот почему полярники больше всех других лю-

дей любят ёлку.

Мы сидим за столом. Минут через двадцать Новый

год, однако настоящим новогодним настроением ни-

кто похвастаться не может: старая смена потому, что

вот уже четвёртый день нелётная погода, и коллектив,

за год зимовки ставший живым организмом, расколот

на две половины; ну а что касается новой смены – мы

ещё не пришли в себя.

– Хороши! – осматривая нас, с дружеской насмеш-

кой говорит Сидоров. – Глаз не отвести – такие кра-

савцы. Художника бы сюда – святых мучеников с вас

писать!

Вид у нас действительно нефотогеничный. Если бы

заснять наши физиономии на цветную плёнку, эти фо-

токарточки не стали бы украшением семейного архи-

ва.

– Всю ночь ворочался, как будто в матрасе кам-

ни, – жалуется не синий, а какой-то уже зелено-фио-

летовый Тимур Григорашвили. – А почему? А потому,

что воздуха нет! Дышу так, что грудь чуть до потолка

не достаёт, вот так (Тимур красочно показывает, как

энергично он дышит). Засыпаю, никого не трогаю, и

вдруг какая-то сволочь хватает за горло, вот так (Ти-

мур средствами пантомимы разыгрывает страшную

сцену). Кричу «караул!», просыпаюсь – нет никакой

сволочи.

– И как это из Грузии вас потянуло в Антарктиду? –

улыбается начальник старой смены Артемьев.

– А что? С юга на юг! Приятели спрашивали: «Куда

чемодан собираешь, Тимур?» – «А, – говорю, – пустя-

ки. Недалеко тут. В Антарктиду». Глаза на лоб лезли,

никто не верил. «Ой, держите меня, – кричали, – Гри-

горашвили едет в Антарктиду! Да ведь ты дрожишь

от холода, когда пятнадцать градусов тепла!» А я го-

ворю: «Чем я хуже других? Все люди из одного мяса

сделаны». А они говорят: «Не из всякого мяса шаш-

лык приготовишь». А я говорю… Да, а кто скажет, по-

чему я не хочу кушать? Доктор, в твоих книгах не на-

писано, куда спрятался мой аппетит?

Ребята посмеиваются, наполняют свои тарелки за-

кусками, а я с интересом смотрю на Артемьева. Ему

лет сорок, он высок, немного сутуловат и, видимо, си-

лён физически. Своей манерой держаться он чем-то

напоминает мне Льва Булатова, начальника СП-15:

такой же скромный, сдержанный, тактичный. И улыб-

ка у него столь же мягкая, слегка застенчивая; людям

с такой улыбкой бывает очень трудно обидеть чело-

века. Но приходит момент, и обнаруживается, что у

них твёрдый характер и сильная воля. Удивительную

характеристику Артемьеву дал Володя Агафонов:

– Он скромный, спокойный, но лапа у него желез-

ная. Красиво провёл зимовку.

Вспоминаю комедию Бернарда Шоу «Смуглая леди

сонетов», герой которой, Вильям Шекспир, записывал

подслушанные интересные фразы, чтобы вставить их

потом в свои пьесы. Записал бы он эти: «…лапа у него

железная… Красиво провёл зимовку».

Александр Никитич Артемьев на Востоке начальни-

ком второй раз. Большинство ребят из его смены бы-

ли с ним и в Одиннадцатой экспедиции и готовы вновь

пойти в следующую – нет лучшей похвалы для на-

чальника. Жаль, все эти дни прошли у него в хлопотах

по передаче станции, я так и не успел с ним как сле-

дует познакомиться. Зато какой великолепный штрих

к его характеристике добавил мне через полтора ме-

сяца Гербович! Артемьев – из тех людей, к которым

с первого взгляда испытываешь доверие. Ещё перед

вылетом на станцию Сидоров сказал: «Если Никитич

акты подписал – можно не проверять: такую рекомен-

дацию я получил от начальника экспедиции. Влади-

слав Иосифович сказал, что даже не может и предста-

вить себе такого – чтобы Никитич подвёл». Так оно и

получилось: Артемьев сдал станцию в превосходном

состоянии.

Это и есть высшая степень доверия: когда челове-

ку веришь больше, чем бумаге. Помните Отченаша

из «Педагогической поэмы», с его наивно-трогатель-

ным удивлением: «Да зачем тебе документ, когда я

сам здесь налицо, видишь это, как живой, перед то-

бой стою?» Не сознавал отсталый старик роль бума-

ги, повезло ему, что жизнь свела его с Макаренко, а

не с кем-нибудь другим.

Несколько лет назад на одной антарктической стан-

ции произошёл трагикомический случай. Трактор про-

валился сквозь лёд, но механик-водитель успел вы-

скочить – правда, без кожаной куртки, она осталась в

кабине. Бухгалтерия на материке легко списала трак-

тор, так как было очевидно, что водитель при всей

своей хитрости не сможет засунуть его в чемодан и

привезти дочой. А вот списать куртку – дудки! При-

шлось возместить её стоимость из зарплаты. Ибо у

водителя не было бумаги, удостоверяющей, что ма-

териальная ценность в лице кожаной куртки вместе с

трактором покоится на дне Южного Ледовитого океа-

на. Бухгалтерии было стыдно, она верила водителю и

доброму десятку свидетелей, но инструкция предпи-

сывала верить бумаге.

И мне доставил большое удовольствие такой раз-

говор:

– Пошли, Семеныч, на склад, на месте проверим.

– А ты был?

– Был.

– Проверял?

– Проверял.

– Так чего же, Никитич, канителиться? Подписыва-

ем!

Без десяти двенадцать прибежал взволнованный

радист Гера Флоридов.

– Есть погода! В Мирном на два часа ночи готовят

самолёт!

Лучшего подарка для артемьевских ребят и приду-

мать было невозможно. Ибо даже самые уравнове-

шенные восточники испытывают некий комплекс пас-

сажирской неполноценности – из-за полной зависи-

мости от самолёта. В одну из прошлых экспедиций

почти весь январь стояла нелётная погода, и старую

смену удалось переправить в Мирный уже тогда, ко-

гда капитан корабля потерял всякое терпение. И хо-

тя с того случая поколения восточников уверены, что

без них корабль на Родину не уйдёт, но бережёного

бог бережёт…

Все повеселели.

– Хорошо бы на прощание снегу напилить, а, Май-

кл? – смеётся доктор Коляденко.

– О, ноу, нет! – с притворным ужасом всплескивает

руками Майкл.

Я впервые встречаю живого американца, он мне ин-

тересен. Высокий голубоглазый юноша с русой чёл-

кой, сползающей на лоб, худой и стройный, он ка-

жется моложе своих двадцати шести лет. У него ми-

лая улыбка и красивое, но чуть капризное лицо един-

ственного сына в семье.

– Вас не обижали, как самого молодого? – как-то

спросил я.

– О, я есть старый антарктический волк! – похва-

стался Майкл (привожу в благопристойный вид дикую

смесь английского и русского языков). – Я целый год

зимовал на Мак-Мердо и знаю все полярные штучки!

Отношение к Майклу Мейшу дружеское. Сын бога-

тых родителей – его отец занимает солидный пост, ка-

жется, в корпорации «Дженерал моторс», он полно-

стью разделяет воззрения своего класса, но по мол-

чаливому соглашению сторон политические дискус-

сии на станции не доводились до обострения. Вна-

чале Майкл держался насторожённо – видимо, ожи-

дал, что его примутся обрабатывать и обращать в

коммунистическую веру, но быстро убедился, что ни-

кто об этом не помышляет, и легко вошёл в коллектив:

согласно графику дежурил по камбузу, накрывал на

стол, мыл посуду, пилил снег и азартно играл в «че-

чево» – изобретённую полярниками забавную разно-

видность «козла».

– Но если я очень доволен своей научной работой

на Востоке, – признавался Майкл, – то совершенно

обескуражен результатами турнира «чечево». Я занял

последнее место! Я залезал под стол чаще, чем дру-

гие игроки! Позор!

Станцию он покидает не без грусти.

– Можете записать, что я прожил здесь хороший

год, – говорит он. – Я понял, что мы, американцы, мо-

жем и должны дружить с русскими. Ну что нам с ва-

ми делить? Мы самые сильные и самые богатые на-

роды в мире. Всего нам хватает – и людей, и земли,

и полезных ископаемых. Нам надо дружить, не позво-

лять втягивать себя в конфликты. Ладно, не будем о

политике. Мне здесь было хорошо. Я учился русско-

му языку и преподавал английский. Наверное, в сво-

ём штате Колорадо я был бы уволен как бездарный

учитель, но на Востоке этого не сделали – ведь я ока-

зался монополистом! Лучше плохой учитель, чем ни-

какого. Мой самый прилежный ученик – доктор Толя.

Все праздники мы проводили вместе. Когда я вернусь,

то расскажу, как 4 июля русские вместе со мной отме-

чали День независимости. Было восемьдесят граду-

сов ниже нуля. У своего павильона я разжёг костёр и

по традиции поджаривал «горячие собаки». Принято

вытаскивать «собак» из костра медленно, но прихо-

дилось торопиться, так как они мгновенно превраща-

лись в камень. Я мужественно съедал их, доктор Толя

обещал быстро вылечить меня от несварения желуд-

ка. Потом мои товарищи сервировали стол, препод-

несли мне торт, подарки – разве я могу такое забыть?

И ещё я горжусь тем, что рядом с вашим советским

флагом над станцией и наш, американский. Захвачу

его с собой, – смеётся Майкл, – подарю владельцу ба-

ра, своему знакомому. Ого, какая реклама! Он будет

всю жизнь меня бесплатно кормить!

Помимо Майкла Мейша, на Востоке зимовал и

немец из ГДР Манфред Шнайдер, но познакомиться с

ним я не успел. Кроме того, на санно-гусеничном по-

езде год назад на станцию прибыли и французские

учёные. Они прожили на Востоке несколько дней, и

их не без сожаления проводили обратно в Мирный.

Они были бесшабашно веселы, экспансивны и умели

с особым шиком восклицать за столом: «Пей до дна!»,

столь увлечённо отдаваясь этой процедуре, что на-

несли серьёзный ущерб запасам своего превосходно-

го французского вина Рядом со мной сидит Анатолий

Коляденко. Он опытный хирург, и сейчас, часов за во-

семь до отлёта, откровенно радуется тому, что ему ни

разу не довелось продемонстрировать своё мастер-

ство: раны на Востоке залечиваются медленно, вос-

палительные процессы обостряются. Анатолий меня

утешает:

– В первые дни многие из нас вообще не спали, а

у одного двое суток была почти непрерывная рвота.

Привыкли! Обязательно гуляйте, дышите свежим воз-

духом. Я прогуливался ежедневно.

– Даже при восьмидесяти градусах? – ухмыльнулся

я.

– При восьмидесяти пяти, – поправил Анатолий. –

При таких морозах ветра не бывает, нужно лишь рав-

номерно дышать через подшлемник и стараться не

смыкать глаза, так как ресницы моментально сли-

паются. Пройдёшься – и отлично себя чувствуешь,

спишь как убитый! Верно, Володя?

– Выйдешь на полосу, – кивнул Агафонов, – отой-

дёшь от станции километра два, – и словно оказыва-

ешься в космосе: полярная ночь, лютый холод, звез-

ды прижаты небом к земле… Удивительное ощуще-

ние!

– Всем приготовиться!

Стол у нас не слишком обильный. У старой смены

запасы деликатесов исчерпаны, новых мы не привез-

ли. Артемьев приносит откуда-то бутылку шампанско-

го и разливает его по бокалам.

– Ай да Никитич! И как это ему удалось сохранить

такое чудо? – изумляются «старики».

– Скрыл от коллектива!

– Никитичу – ура!

И пошли тосты за Новый год, за Родину, за тех, кто

ждёт, за главного строителя Востока Василия Сидо-

рова, по символическому глотку – за всех нас по оче-

реди.

Шампанского не осталось, на спирт было противно

смотреть, и началась очередная осада инженера-ме-

ханика Ивана Тимофеевича Зырянова.

Тимофеич – один из удивительнейших людей, кото-

рых я встретил в Антарктиде. Уверен, что ни один во-

сточник не предъявит мне претензий за такое утвер-

ждение: никого на станции так не любили, ни к кому

не тянулись с такой сыновней и братской нежностью,

как к Тимофеичу. Он остаётся с нами на сезон и будет

одним из главных персонажей дальнейшего повест-

вования. А сейчас я хочу только рассказать, почему

на него велась атака.

Тем, кто остаётся с вами на сезон – магнитологу Ва-

люшкину, механику-водителю Марцинюку и Зырянову,

мы привезли посылки от родных, остальные ребята

получат их на «Визе». И вот следопыты из старой сме-

ны пронюхали, что Тимофеич оказался владельцем

нескольких бутылок коньяка, по которому все успели

соскучиться. И по ночам у постели, на которой возле-

жал коньячный Крез, проходили эстрадные представ-

ления.

– Так что тебе спеть, Тимофеич? – льстиво спраши-

вали следопыты, бряцая гитарами.

– Черти, мошенники, брысь отсюда! – негодовал

Зырянов.

– Частушки или серенаду? – настаивали «мошен-

ники». – Может, стихи почитать? Чечётку отбить?

Сознавая безвыходность своего положения, Тимо-

феич сдавался и заказывал музыку: «На купол бро-

шены», «Топ-топ» в честь любимого внука и что-ни-

будь душещипательное. Понаслаждавшись, он вы-

таскивал бутылку, и «черти», радостно подвывая, уда-

лялись к себе. При помощи такой хитроумной такти-

ки они за три ночи выманили у Тимофеича три бутыл-

ки, но, по их сведениям, гдето в недрах зыряновско-

го чемодана хранилась четвёртая. И дело кончилось

тем, что Тимофеич, выслушав очередную серенаду и

обозвав её исполнителей «гнусными вымогателями»,

ушёл за последней бутылкой.

За столом стоит сплошной стон. Это начались вос-

поминания.

– Лет десять назад на одной из полярных стан-

ций Новосибирских островов, – рассказывает ионо-

сферист Юра Корнеев, – проводили инвентаризацию

имущества. Составили, как полагается, ведомость и

передали по радио в Севморпуть. Перечислили все

предметы, даже «коня спортивного», на котором за-

нимались гимнастикой несколько энтузиастов. Про-

ходит неделя, и над станцией появляется самолёт,

сбрасывает какие-то тюки. Распаковываем – и не зна-

ем, плакать или смеяться: сено! Стоим обалдевшие,

а к нам бежит радист, ревёт белугой, захлёбывает-

ся: «Читайте, ребята! Воды! Умираю в страшных су-

дорогах!» Читаем: «Категорически приказываю спор-

тивных лошадей отныне на станцию не завозить без

особого разрешения»!

– В Пятую антарктическую экспедицию я зимовал

в Мирном, – вспоминает Нарцисс Иринархович Бар-

ков. – Как-то для проведения гляциологических и дру-

гих научных работ мы, несколько сотрудников, поле-

тели на остров Победы – сидящий на мели айсберг

огромных размеров площадью в тысячи две квадрат-

ных километров. Там, кстати, нас прихватила самая

сильная на моей памяти пурга

– 55 метров в секунду, и вообще пришлось повол-

новаться: продукты кончились, погода нелётная, а до

Мирного – сто пятьдесят километров… Но не об этом

речь.

Для того чтобы подвести итог своей работы, мы вы-

везли с острова образцы снега и сложили в холодном

погребе. Передохнули денёк, приходим в погреб – нет

снега. Волосы дыбом! Проводим расследование, сле-

ды ведут к повару. Оказалось, ему нужно было срочно

остудить компот, зашёл, увидел какой-то снег, прове-

рил – чистый, и бах его в котёл!

Рассказ Баркова вызывает озабоченность у ребят

из старой смены: по просьбе французских учёных они

взяли с определённых глубин пробы снега и запако-

вали его в мешки. На «Визе» мешки будут лежать в хо-

лодильнике, а в Гавре их сдадут французам. Мы сме-

ёмся: уникальная транспортная операция! Я ещё не

знал, что через некоторое время сам буду помогать

перевозить снег за двадцать тысяч километров и тря-

стись от ужаса, что он может растаять.

– Миша, айс-крим!

– Где? – взвивается над столом Майкл и вприпрыж-

ку бежит к бачку, потрясая чашкой.

– Попробуйте, – искушает меня Сергеев, – а то по-

том будете жалеть. Почему? А потому, что не сможете

написать: «Я в присутствии свидетелей наслаждался,

зажмурив глаза, мороженым на Полюсе холода!»

И последнее воспоминание об этом вечере.

Торжественно и со всей ответственностью заяв-

ляю: никогда и нигде не получал я такого новогоднего

подарка, как в эту памятную ночь.

Его предыстория такова. Вечером мы распреде-

лили обязанности: старая смена готовит новогодний

стол и берет на себя обслуживание, а новая – моет

наутро посуду и прибирает помещение. Первый пункт

соглашения был выполнен безупречно. А когда при-

шло время и нам платить по счёту, Александр Ники-

тич Артемьев взглянул на нас, жалких гипоксирован-

ных элементов, похудевших и синих, как недоразви-

тые цыплята, и сказал своим ребятам:

– Разгоняйте этих великомучеников по постелям,

приберём сами.

Мы пытались было протестовать, но нас силой вы-

дворили из кают-компании и уложили на койки.

«Возьмём мы швабры новые…»

Мы остались одни. И снова непогода: едва самолё-

ты со старой сменой приземлились в Мирном, как за-

мела пурга.

Никак не хочет Антарктида позволить Востоку на-

чать нормальную жизнь. Половина наших товарищей

все ещё волнуется в переполненном Мирном и у моря

Дейвиса проклинает погоду.

Мы одни, и многие из нас слабы, как мухи. Осо-

бенно тяжело Саше Дергунову. Он единственный на

станции метеоролог, и ему замены нет. Четыре раза

в сутки Саша должен хоть ползком, но добраться до

метеоплощадки, снять с приборов показания, обрабо-

тать их и передать радисту. Но у Саши оказался твёр-

дый характер, и он самолюбив: ни одной жалобы от

него не услышишь. Валерий по нескольку раз в день

заставляет его дышать кислородом и сам понемно-

гу вникает в метеорологию: на Востоке всякое может

случиться, а дублёра взять будет неоткуда.

Дышат кислородом тоже незаменимые Гера Фло-

ридов и повар Павел Смирнов. И даже Иван Луго-

вой: поработал на свежем воздухе без подшлемни-

ка… Остальные держатся, хотя спим мы плохо и не

проявляем присущей полярникам активности за обе-

денным столом. И лишь на двоих из нашей смены

приятно смотреть.

Ни минуты не сидит без дела Борис Сергеев, добы-

вает водород, вместе с Фищевым запускает аэрозон-

ды, следит за их полётом по локатору, помогает ме-

ханикам, монтирует радиопеленгатор и, когда нужно,

перевоплощается в грузчика.

– Побереги своё красноречие, док, – ухмыляется

Борис, когда Валерий обвиняет его в возмутительном

нарушении режима. – Я же говорил, что на мне с пер-

вого дня можно будет возить воду. Как и на тебе, Ва-

лера. Чем мы с тобой не пара гнедых?

В самом деле, на этой парочке отдыхает глаз: мо-

лодые, крепкие, полные жизни ребята. Борис высок и

аскетически худ, в нём нет ни единого грамма лишне-

го жира. «На мыло не гожусь», – пошучивает он. Та-

кие люди часто бывают на редкость выносливыми, и

к Борису это относится в полной мере: своей самоот-

верженной работоспособностью он поражал даже ви-

давших виды полярников.

Валерий Ельсиновский ниже ростом, но широк в

плечах и превосходно сложен физически. В прошлом

альпинист-разрядник, он легче других справился с

горной болезнью и, как всякий врач на полярной стан-

ции, вечно «на подхвате» – главным образом в роли

грузчика. Валерий очень красивый брюнет, и бород-

ка а-ля Ришелье, которую он начинает отращивать,

очень ему идёт. Весёлый и общительный «док» об-

ладает стихийной центробежной силой, к нему веч-

но тянутся, и медпункт, в котором мы с ним живём,

неизменно заполнен посетителями, отнюдь не только

пациентами. К последним, кстати, Валерий относится

своеобразно. Его медицинское кредо – заставить па-

циента ухмыляться по поводу собственного недомо-

гания.

По себе знаю, что это помогает куда лучше, чем со-

чувствие, которое может до слез растрогать больного

и преисполнить его жалостью к своему прохудивше-

муся организму. Помню, что, когда жена, напевая что-

то про себя, выслушивала мои жалобы и равнодушно

роняла: «Сделай хорошую зарядку – пройдёт», я вы-

здоравливал от ярости.

Наши недомогания, вызванные акклиматизацией,

Валерия не смущали, их само собой вылечит время.

И лишь к одному больному он отнёсся со всей про-

фессиональной серьёзностью.

Серьёзно простудился Василий Семёнович Сидо-

ров. Переполненный энергией и планами расшире-

ния станции начальник никак не хотел примириться со

своей болезнью. Оп подолгу и тяжело кашлял, трудно

дышал, но согласился лечь в постель лишь тогда, ко-

гда консилиум в составе Ельсиновского и Коляденко

без колебаний поставил диагноз: воспаление лёгких.

Этот диагноз мог ошеломить кого угодно. На стан-

ции, где малейшая простуда излечивалась мучитель-

но долго, он неумолимо требовал немедленной, пока

есть такая возможность, эвакуации в Мирный.

Нужно знать Сидорова, четырежды начальника Во-

стока, чтобы понять, как подействовала на него такая

перспектива.

– По инструкции я должен поставить об этом в из-

вестность начальника экспедиции и главного врача, –

сказал Валерий.

– Что ж, поставь, – согласился Сидоров.

– Боюсь, что они потребуют эвакуации, – тихо до-

бавил Валерий.

– Наверное, потребуют, – вновь согласился Сидо-

ров. – Но я этого не боюсь. И знаешь почему?

– Почему же? – спросил Валерий.

– А потому, – весело сказал Сидоров, – что воспа-

ление лёгких на Востоке не излечивается по теории.

А на практике – это мы ещё посмотрим! Ты ж специ-

алист по грудной хирургии, неужели упустишь такой

случай?

– Не хотелось бы упускать, – улыбнулся Валерий.

– Тогда, чёрт возьми, коли меня на полную катушку,

хоть в решето превращай!

– Начнём, пожалуй, – заполняя шприц, кивнул Ва-

лерий.

Василий Семёнович оказался трудным пациентом.

Прикованный к постели в самое напряжённое для

станции время, он мучительно переживал свою бес-

помощность, как это вообще свойственно энергичным

и сильным людям. Мирный настойчиво требовал его

эвакуации, но – не было счастья, да несчастье помог-

ло – до пятого января непогода держала самолёты

на приколе. А когда полёты начались, болезнь мино-

вала кризисную точку, и Сидоров, выдышав два бал-

лона кислорода, начал медленно, но верно вставать

на ноги. Уверенный, что могучий организм Семеныча

одолевает болезнь, Валерий с чистым сердцем сабо-

тировал приказы высокого начальства: то под пред-

логом «нетранспортабельности» больного, то успока-

ивающими сводками о его состоянии. Так Сидоров и

остался на станции благодаря смелости и самоотвер-

женной заботе своего хирурга.

Но я забежал далеко вперёд а возвращаюсь к на-

чалу этой главы.

Утром, после разгрузки самолётов и проводов ста-

рой смены, я вернулся домой, рухнул на койку и

пришёл к выводу, что являю собой самого жалкого

неудачника, который когда-либо добывал пером хлеб

насущный.

Востока я не выдержал. Нужно признавать своё по-

ражение и улетать в Мирный.

Груз был тяжёлый – детали щитовых домиков, дос-

ки, ящики с арматурой, и после очередного «раз, два –

взяли!» я впервые в жизни почувствовал ужас удушья.

С бешеной скоростью отбивало чечётку сердце, гла-

за застилал розовый туман, и я, забыв про все преду-

преждения, сорвал подшлемник и стал жадно глотать

воздух. К счастью, шёл лёгкий, увлажняющий снежок,

и все обошлось благополучно, но бдительный Вале-

рий тут же выпроводил меня в помещение. И я ушёл

в самом угнетённом настроении, сознавая, что такую

работу пока выполнять не в силах. Но ведь при мо-

ей специальности разнорабочего другой-то на стан-

ции не было!

Василий Семёнович и все ребята хором уверяли,

что отлично обойдутся без моей помощи, что моя мис-

сия иная. Наверное, они говорили это искренне. Но

каждый хорошо знает, какое впечатление на работаю-

щих людей производят праздношатающиеся бездель-

ники. Тем более на Востоке, где каждая пара рабочих

рук была буквально на вес золота.

Итак, я лежал и думал. Не помню, было ли мне ко-

гда-нибудь так скверно – и морально, и физически.

Болтаться без дела я не смогу, значит, нужно улетать.

Видимо, про станцию Восток и её людей суждено рас-

сказать другому корреспонденту. Жаль, конечно, что

никто из восточников, так радушно принявших меня

и свою семью, не вспомнит обо мне добрым словом.

Так, скажут что-нибудь вроде: «Прилетал один турист,

да кишка оказалась тонка…» Думать об этом было

невыносимо.

В кают-компании послышался топот ног: это с по-

лосы вернулись ребята. Подгоняемый шутками, де-

журный быстро накрывал на стол. С какими глазами я

выйду сейчас к ребятам и заявлю, что хочу улетать?

Чем объясню своё решение? Кровь идёт, рвота, голо-

вокружение? А у кого этого нет?

И вдруг меня осенила блестящая, воистину гени-

альная идея. Да, гениальная, потому что она спасала

дело.

Вы знаете, какая работа на полярных станциях счи-

тается самой неприятной? Дежурство по камбузу и

каюткомпании. Эта работа – единственная, для вы-

полнения которой установлен график. Подходит твоя

очередь – безропотно выполняешь, кончается день –

вздыхаешь с облегчением. Многие полярники готовы

на любые трудности, лишь бы не быть прикованным

к мытью посуды и швабре.

И, вместо того чтобы выйти к ребятам и заявить, что

я улетаю, я вышел и заявил следующее:

– Прошу слова для важного сообщения. Грузчик из

меня получился никудышный. Но есть работа, в кото-

рой я берусь перещеголять любого из вас. Я неустан-

но совершенствовался в ней дома и достиг весьма

высокой квалификации. Поэтому предлагаю с сего-

дняшнего дня назначить меня постоянным дежурным

по камбузу.

Я бил наверняка и знал, что успех мне обеспечен,

но такого взрыва оваций не ожидал. Даже самому из-

балованному эстрадным успехом поэту такое не мог-

ло и присниться. Сказать, что моё заявление было

единодушно одобрено – это значит обеднить и при-

низить происшедшую сцену всенародного ликования.

Оно было встречено с восторгом и восхищением, все

просто светились от счастья при мысли, что вместо

них буду дежурить я.

И вдруг среди общего энтузиазма послышался чей-

то скептический голос:

– Погодите радоваться, наверное, он нас разыгры-

вает!

Все притихли, и я вынужден был поклясться на вах-

тенном журнале, что говорю правду и только прав-

ду. Под новый взрыв оваций меня потащили к посте-

ли Сидорова. Узнав, в чём дело, Василии Семёнович

крепко пожал мне руку и сказал:

– Одобряю. Гарантирую, что теперь все восточники

будут искренне сожалеть о вашем грядущем отлёте,

потому что… на следующий день им придётся дежу-

рить самим.

– Погодите, я установлю такие порядки в кают-ком-

пании, что они рады будут втолкнуть меня в самолёт!

Будучи человеком менее восторженным, чем его

подчинённые, Сидоров установил для меня пяти-

дневную рабочую неделю – видимо, предчувствовал,

что рано или поздно дежурный по камбузу взбунтует-

ся.

Так был найден приемлемый для всех выход из по-

ложения. С этого дня за столом можно было услы-

шать такого рода шуточки.

– У каждого своё призвание. Одного тянет к интел-

тектуальному труду, другого – к швабре, – говорил

один.

– «Возьмём мы швабры новые, на них флажки…», –

якобы не зная, что я стою рядом, напевал другой.

Погодите, черти, скоро вы у меня запоёте!