Прощальный ужин

Гербович ввёл в Мирном такой обычай: на празд-

ники все столы в кают-компании сдвигаются.

И мы сидим за одним большим столом – уютно, по-

домашнему. Сегодня у нас столько праздников, что

как бы не запутаться. Сегодня День Советской Армии

и, значит, День мужчин на нашем мужском континенте

(«Перед кем будешь гордиться, что ты мужчина? Пе-

ред пингвинами?» – иронизируют над собой ребята) –

это раз; возвратился из похода санно-гусеничный по-

езд Зимина – это два; Евгению Александровичу Зими-

ну пятьдесят лет – это три; прилетели в Мирный все

сезонникивосточники, и полёты на Восток завершены

– четыре и пять. Да, прошу прощения, чуть не забыл:

аэрологи Смирнов и Шелепень так вдохновенно запу-

стили радиозонд, что километра на полтора побили

рекорд, заработав себе бессмертную славу и бутылку

коньяку – это шесть, не так ли?

Несмотря на обилие праздников, норма остаётся

неизменной: одна бутылка вина на троих. Поэтому

особым вниманием окружены непьющие товарищи,

эаполучить которых в свою тройку – большая удача.

И вокруг трезвенников постоянно плетётся сеть ин-

триг, а уважение, которым они пользуются (до празд-

ника, разумеется), граничит с благоговением. Моло-

дые, полные сил ребята – что для них стакан вина в

неделю? Но Гербович неумолим и твёрд, ибо в нетрез-

вом виде ходить по Мирному немногим менее опасно,

чем по минному полю: с одной стороны – зона трещин,

с другой – ледяной барьер, за которым море… Впе-

чатляет и личный пример начальника экспедиции: за

весь праздничный вечер Владислав Иосифович едва

ли выпил полстакана сухого вина.

У сегодняшнего праздничного ужина есть ещё од-

на особенность: для нас, сезонников, он прощальный.

«Обь» уже на подходе, наши чемоданы сложены, в

Мирном мы гости.

И в кают-компании – смешанная с весёлостью

грусть, как всегда бывает на полярных станциях, ко-

гда одни возвращаются домой, а другие остаются зи-

мовать.

Общее внимание обращено на Зимина и его «ад-

ских водителей». Больше года прожили они в Антарк-

тиде и преодолели в двух походах на Восток и обрат-

но шесть тысяч километров труднейшей на земле до-

роги. Вчера мы встречали походников, обросших бо-

родами, худых и исступлённо мечтающих о бане «с

наждаком и рашпилем».

А сегодня, отоспавшиеся, бритые и чистые, в осле-

пительно белых рубашках с галстуками, они сидят ря-

дом с нами, чокаются и смеются – «держат марку»:

смотрите, мол, всего сутки отдохнули, а можем поси-

деть в компании не хуже людей. Рыжебородый инже-

нер-механик Лева Черепов подтрунивает над Юрой

Шевченко, врачом, который в целях личной гигиены и

для закалки не раз выскакивал из балка босым и бе-

гал по снегу.

– Доктор Шевченко: «Босиком по Антарктиде!» –

ораторствует Лева, – Или нет, это недостаточно на-

учно для докторской диссертации. Лучше озаглавить

так: «Мытьё ног в Антарктиде путём пробегания боси-

ком при температуре минус пятьдесят градусов».

Шевченко, как всегда, невозмутим и не реагирует

на насмешки, хотя они могут вывести из себя даже

святого. Стоит доктору выйти из дому, как первый

встречный считает своим долгом сделать до крайно-

сти удивлённый вид: «Что с тобой, Юра? Почему ты…

в сапогах?»

Лева Черепов острит, не подозревая о том, что че-

рез год, во время следующего санно-гусеничного по-

хода на Восток, сам вместе с тем же Шевченко и Геной

Басовым затеет совершенно уже невиданное в усло-

виях похода мероприятие. Эти отчаянные ребята, на-

мылившись в балке, выскакивали нагишом на лютый

мороз и обливали друг друга горячей водой, стараясь

не мешкать ни секунды, ибо мыло едва ли не мгновен-

но прикипало к телу. Походники до сих пор не могут

себе простить, что не догадались заснять этих борцов

за санитарию и гигиену на цветную плёнку.

Слышу знакомое: «Вот черти, мошенники! Ну и сти-

ляги!» – и с удовольствием смотрю на Ивана Тимо-

феевича Зырянова, которого Сидоров с огромным и

нескрываемым сожалением отпустил с Востока лишь

в самый последний день. Тимофеич сидит в окруже-

нии Фисенко, Зеленцова и Сироты, до неузнаваемо-

сти похудевших, но соорудивших на Востоке буровую

вышку. Фисенко рассказывает о механиках Славе Ви-

ноградове и Феде Львове. Медлительный, флегма-

тичный теоретик Слава и пылкий практик Львов спо-

рили по десять раз в день, заставляя восточников хо-

хотать до слез. Слава брал лист бумаги и размеренно,

вдумчиво начинал объяснять, по какой схеме должна

действовать дизельная.

ФЕДЯ (яростно жестикулируя), Чепуханичегоне-

выйдет!

СЛАВА (спокойно и даже ласково, словно ребёнку).

Все получится отлично. Достаточно взглянуть на схе-

му.

ФЕДЯ (с растущим возбуждением). Ничегокчерту-

неполучается!

Подождав, пока пе стихнет хохот, Валера продол-

жает:

– А Ваня Луговой, постоянный ночной механик Во-

стока, как самолёты прилетали, ревел во все горло:

«Па-адъем! Хванеру привезлы!» Или: «Па-адъем! На

завтрак сосыски, яышныца» Встаём, а на столе ман-

ная каша…

Походники, Тимофеич, Фисенко со всей группой,

Арнаутов и Терехов, лётный отряд – все они будут мо-

ими попутчиками на «Оби». А вот Юл остаётся в Мир-

ном, ему ждать возвращения домой ещё целый год.

Грустно расставаться с Юлом, но сам он полон опти-

мизма и заражает своим оптимизмом других.

– Ничего, недолго осталось терпеть, – успокаивает

Юя слегка обескураженного Мишу Полосатова, – че-

рез несколько дней мы избавимсн и от Арнаутова, и от

некоторых других кошмарных клиентов. И тогда, Ми-

ша, ты ещё увидишь небо в алмазах!

Юл кривит душой: инициатором розыгрыша был он,

а не Арнаутов, который корчится от смеха и делает

вид, что хочет залезть под стол. Дело было так. В

медпункте зашёл – разговор о подарках, и Гена при-

помнил, что скоро, кажется, должен быть день рожде-

ния… (Гена назвал фамилию уважаемого в Мирном

человека.) Миша тут же всполошился: перед этим че-

ловеком он чувствовал себя виноватым.

– Давайте ему что-нибудь подарим, – предложил

он.

– Разумное предложение, – незаметно подмигнув

нам, поддержал Юл. – Он любит делать зарядку с ги-

рями. Я знаю тут по соседству одну беспризорную ги-

рю, малость подкачавшую по форме, но зато двухпу-

довую по содержанию. Если взять наждак…

Тут же договорились, что драить гирю будет Миша,

я придумаю надпись. Юл её выгравирует, а Гена до-

будет подходящую цепь, чтобы преподнести гирю как

медальон.

И Юл приволок и вручил Мише до омерзения ржа-

вую и грязную гирю.

Для Арнаутова эти несколько дней были праздни-

ком. Входя в медпункт, он замирал и с наслаждени-

ем слушал доносящиеся из коридора звуки: «ж-ж-ж-

ж, ж-ж, ж-ж». Это Миша драил наждаком гирю, дра-

ил часами, с необыкновенным упорством и добросо-

вестностью.

– Музыка! – тихо, чтобы не услышал Миша, стонал

Арнаутов. – Шопен!

И лишь несколько минут назад из случайного раз-

говора Миша узнал, что день рождения, к которому он

так усиленно готовился, наступит месяцев через де-

сять и что он, Миша Полосатов, стал жертвой возму-

тительного розыгрыша…

Мы едим, пьём, шутим, смеёмся, произносим мно-

гочисленные тосты, весёлые и торжественные (на

каждый тост – глоток вина), но на нашем застолье

лежит печать скорого расставания. Вчера я до глубо-

кой ночи беседовал с Гербовичем. Это был, навер-

ное, прощальный разговор. С подходом «Оби» у на-

чальника экспедиции не будет ни одной свободной

минуты. Впрочем, не только у него: все миряне рас-

креплены по отрядам, каждый точно знает, где и когда

он будет занят. Прирождённый организатор, Влади-

слав Иосифович совершенно не выносит бездельни-

ков; если человек не очень любит работать, ему луч-

ше держаться подальше от экспедиции, которую воз-

главляет Гербович. Чрезвычайно скупой на похвалы

капитан Купри говорил мне, что ему особенно импо-

нирует чёткость и деловитость, с которыми действу-

ют в самые ответственные моменты разгрузки кораб-

лей люди Гербовича. В устах капитана, возглавляв-

шего «Обь» в шести антарктических экспедициях, это

высокая оценка.

В ту ночь мы говорили о качествах, которыми дол-

жен обладать полярник.

– Об одном из них почему-то вспоминают редко, –

размышлял Владислав Иосифович, – а я считаю его

очень и очень важным. Полярник должен уметь ждать!

Это, между прочим, далеко не простое дело. Уметь

ждать – значит уметь отдать себя делу и товарищам.

Не целиком, нет, полярник – прежде всего человек, с

вполне понятными и простительными слабостями, но

Антарктида мало подходящее место для того, чтобы

проделывать «двадцать тысяч лье вокруг самого се-

бя». Если бы вы остались с нами на год, то увидели

бы, как полярники умеют ждать… Теоретически это

выглядит так. Месяцев семь-восемь проходят более

или менее спокойно, потому что где-то в глубине со-

знания каждого из нас таится совершенное убежде-

ние в том, что никакая сила в мире не поможет тебе

покинуть Антарктиду. Но вот наступает момент, когда

из Ленинграда к нашим берегам уходит корабль и по-

лярника покидает спокойствие. Ведь корабль идёт за

ним, чтобы забрать его домой! Полярник работает, как

и раньше, ест и спит, но по десять, пятьдесят, сто раз

а день думает о том, что с каждым часом к нему при-

ближается долгожданный, священный миг возвраще-

ния… Всех волнует, с какой скоростью идёт корабль,

не случится ли какой непредвиденной задержки в про-

межуточном порту… Но вот корабль швартуется, и

люди, терпеливо ждавшие его целый год, уже не в

состоянии заставить себя прождать спокойно два-три

часа: ведь пришли письма от родных! Наконец письма

розданы, проглочены, прочитаны от корки до корки и

выучены наизусть, и лишь самые волевые и благора-

зумные растягивают наслаждение: читают по одному

письму в день, испытывая непередаваемое счастье

обладания ещё одним нераспечатанным письмом, та-

ящим и себе неведомые тайны. Потом корабль уходит

на Родину, путешествие это долгое, и полярник счита-

ет сначала дни, потом часы и минуты… Впрочем, все

это произойдёт на ваших глазах, увидите, что будет

твориться на корабле за час и за одну минуту до вы-

хода на причал…

Я вспоминаю этот разговор, смотрю на товарищей,

до отказа заполнивших кают-компанию, и гадаю про

себя, кто из них и в какой степени обладает этим цен-

нейшим качеством – умением ждать. Ну Силин, Боль-

шаков, Семочкин, Евграфов – эти не в счёт, они уже

видели все, и их ничем не удивишь. А вот молодёжь,

впервые попавшая в Антарктиду, как поведёт себя

она, когда уйдёт последний корабль и за ним солнце?

Да, очень жаль, что я этого не увижу своими главами.

Но для себя решаю так: кто пошёл в Антарктиду из т

щ е с л а в и я, пошёл для того, чтобы ошеломить че-

ловечество шикарным фактом из биографии, – с те-

ми хлопот будет больше всего. Таких всю зимовку бу-

дет угнетать сознание того, что они заплатили за свою

прихоть слишком дорогую цену. Возвратившись, они

долго будут приводить в порядок расшатанные нервы

и навсегда прекратят флиртовать с высокими широта-

ми. Впрочем, работники они настолько посредствен-

ные, что высокие широты скучать по ним не станут.

Плохо ждать тому, кто смотрит на часы, для него се-

кунды идут вдвое медленнее. Поэтому самые нетер-

пеливые люди – это влюблённые и транзитные пас-

сажиры. И поэтому же нет для полярника лучшего

успокоителя, чем всепоглощающая работа. Ничто так

смертельно не ранит скуку, как работа.

Я смотрю на мирян, остающихся на долгую зимов-

ку, и мысленно желаю им: «Пусть год грядущий про-

ходит как месяц, месяц как неделя, а неделя как один

день!» И, поколдовав, веселею.

Между прочим, из всех членов экспедиции, возвра-

щающихся домой, я сегодня, пожалуй, наиболее оза-

даченный человек. Ибо я попал в положение Бурида-

нова осла: передо мной две равноценные охапки се-

на, и я не знаю, на какую из них наброситься. Мне

предоставлена возможность добраться до Молодёж-

ной либо по морю, либо по воздуху. Либо… В том-то

и дело, что мне до зарезу нужно и то и другое!

За Молодёжной, в нескольких стах милях западнее,

расположена японская станция Сева. Так вот, побли-

зости от этой станции попал в тяжёлые льды и поло-

мал винт японский ледокол «Фудзи». И «Обь», разгру-

зившись в Мирном, полным ходом отправится выру-

чать «Фудзи». Ну могу ли я упустить такой случай?

Погодите выносить своё решение.

Если я полечу самолётом, то, во-первых, на целую

неделю больше пробуду в Молодёжной и, во-вторых,

сброшу посылку австралийцам. Эта посылка сейчас

плывёт к нам на «Оби». Когда «Обь» находилась в Ав-

стралии, капитану Купри доложили, что у него испра-

шивает аудиенцию пожилая дама. Разумеется, Куп-

ри её принял, и дама обратилась к нему с трогатель-

ной просьбой: передать посылку сыну, который зиму-

ет в Антарктиде на станции Дейвиса. Дама знает, что

«Обь» идёт в Мирный, а в Мирном у русских есть са-

молёты, которые, может быть, пролетают мимо стан-

ции, где живёт её мальчик. Растроганный Купри, ко-

нечно, взял посылку, хотя и не стал ручаться за её до-

ставку, так как планов лётчиков он не знал. Но дама

сказала, что никаких претензий она не имеет, горячо

поблагодарила и ушла. И что же? Материнская лю-

бовь победила: лётчики, узнав об этой истории, согла-

сились сделать крюк, чтобы сбросить посылку, в ко-

торую Гербович затем добавил от нашей экспедиции

банку икры и коробку шоколадных конфет12…

Я мучительно колеблюсь, но советоваться с това-

рищами но решаюсь, так как боюсь, что ответят что-

нибудь вроде: «Мне бы ваши заботы, господин учи-

12 Когда самолёт Евгения Русакова начал делать круги над австралий-

ской станцией, из домиков выбежали полярники и приветствовали наш

экипаж подъёмом советского флага. Посылка была сброшена австра-

лийцам на парашюте.

тель!»

Ночью я увидел во сне «Фудзи» и, проснувшись,

сразу же решил: «Ухожу на „Оби“. И, сняв с себя бре-

мя ответственности, вздохнул с огромным облегчени-

ем.

А днём пришла «Обь», огромная, могучая в залас-

канная глазами сотен полярников, которые любят её

больше всех других кораблей.

«Обь» с ходу врубилась в барьер, и в море полете-

ли тонны материкового снега и льда. С бака бросили

концы, и наша швартовая команда надела их на мерт-

вяки.

До боли грустно было смотреть на людей, остаю-

щихся на берегу. А каково им провожать последний

корабль, обрывать последнюю живую нить?

На Мирный спускались сумерки, но десятки ракет

освещали берег, и я ещё долго смотрел в бинокль на

тех, кто ступит на родную землю через бесконечно

долгий год.