Новолазаревская

Ангел-хранитель «Оби» в Пятнадцатую экспеди-

цию работал на совесть: к мысу Острому мы пришвар-

товались без всяких хлопот: припай, как и в Молодёж-

ной, унесло в море за несколько дней до нашего при-

хода. И Владимир Александрович Самушкин, началь-

ник Новолазаревской, был откровенно счастлив: раз-

гружаться можно прямо на барьер! Это большая уда-

ча, далеко не в каждую экспедицию здешняя природа

бывает так добра к полярникам.

Я смотрел на свободное ото льда море, мыслен-

но застилал его покрывалом припая и вспоминал рас-

сказы Гербовича, Семочкина, Титовского, Самушкина

и других ветеранов новолазаревцев; видел наяву, как

проваливаются в трещины тракторы и тягачи, которые

покоятся где-то совсем рядом на дне морском, пере-

живал дни и ночи тяжелейшей разгрузки на этом при-

пае, когда никто из её участников не знал, что готовит

ему грядущая минута.

Тяжёл и коварен лёд у бывшей станции Лазарев!

Но не менее тяжела и коварна дорога от моря к Но-

волазаревской. Девяносто километров этой дороги –

суровое испытание воли и мужества для идущих сан-

но-гусеничным путём.

Неделю назад, когда мы были ещё на Молодёжной,

Иван Петрович Бубель рассказывал:

– В Седьмую экспедицию, закончив зимовку на Но-

волазаревской, мы вышли встречать «Обь». Наш по-

езд состоял из двух тягачей и вездехода, на котором

шёл начальник станции Рогачев. Только сделали пер-

вые километры – началась пурга, видимость исчезла,

мы сбились с курса, проскочили поворотную точку и

попали в зону трещин. Мы поняли это, когда второй

тягач завис одной гусеницей над трещиной и повалил-

ся на бок. Вытащили его на буксире, переждали пур-

гу, оглянулись и ахнули: вокруг колоссальные разло-

мы, шириной до трех-четырех метров! Теперь, чтобы

выйти на трассу, нужно снова их форсировать, другого

выхода нет. Так и сделали: проскакивали трещины на

полном ходу, как бы прыгали через них – полмашины

проходило, зад проваливался, потом сани провалива-

лись. Но ничего, обошлось. Дальнейший путь к при-

паю был спокойным, мы думали, что самое страшное

позади, но только опустились на припай, снова заме-

ло, а «Обь» у кромки льда, в двадцати километрах.

Видимость – ноль, и «Обь» с помощью радио потяну-

ла нас к себе по локатору:

– Двести метров – прямо, поворот налево, ещё сто

метров, сделать поворот…

Двадцать километров преодолевали восемь часов,

но вышли прямо к борту. А вездеход с Рогачевым за-

блудился, у него не было рации. Мы же обвязались

верёвкой, ходили вокруг по припаю, но вслепую, ло-

катор нам помочь не мог: как потом выяснилось, меж-

ду «Обью» и вездеходом лежал огромный айсберг. А

когда через сутки метель стихла, оказалось, что весь

припай взломан и наш тягач утонул – мы сразу не мог-

ли его поднять на борт, уж очень мело. Вездеход же

нашла поисковая партия и доставила его экипаж на

«Обь»…

Вскоре после швартовки были выгружены на ба-

рьер «Аннушки», за несколько часов их привели в

«христианский вид», разогрели моторы, и начались

полёты на Новолазаревскую. На «Аннушках» пере-

возили малогабаритные грузы и продукты, топливо и

различное оборудование будет переправлено на сан-

но-гусеничном поезде. Если не произойдёт чрезвы-

чайных происшествий, этот поход займёт трое суток

– немного по сравнению с походом на Восток, но, как

говорят водители, «нервы пощекочет – будьте покой-

ны!»

Но вот пришла моя очередь лететь на станцию. Не

отрываясь, я смотрел на петляющую под нами гусе-

ничную колею. Ну и дорога! Под нами расстилался

ледник, испещрённый бездонными трещинами, раз-

мывами, образованными талыми водами. Я смотрел

вниз и диву давался – как это ухитряются механи-

ки-водители выходить из коварного лабиринта. Здесь

и в ясную погоду черт ногу сломит, не то что в пургу.

– Как по минному полю ходят, – словно услышав

мои мысли, с уважением сказал Афонин, летевший

этим же рейсом.

Кстати говоря, первым из советских людей на оа-

зисе Ширмахера, где расположена Новолазаревская,

побывал именно Афонин. Это произошло в феврале

1959 года, когда Владимир Васильевич на вертолёте

перевозил грузы с «Оби» на станцию Лазарев. «Улу-

чил свободную минутку и полетел со своим экипажем

на Ширмахер!»

– А с какой целью? – поинтересовался я.

– А ради любопытства! – засмеялся Афонин. И по-

казал на горный склон, у которого тогда приземлил-

ся. – Только в то время здесь было пустынно и без-

людно. Поглядели мы на эту красоту и полетели об-

ратно…

Как к себе домой, летел вместе с нами на Ново-

лазаревскую Дима Колобов: он несколько месяцев

прожил здесь в сезон Четырнадцатой экспедиции.

Димдимыч немало побродил по оазису Ширмахера и

влюблённо рассказывал об «этом самом интересном

для геоморфолога районе Антарктиды: таких оазисов

на континенте раз, два и обчёлся». Димдимыч же, де-

сять лет назад закончивший географический факуль-

тет Ленинградского университета, по профессии гео-

морфолог, то есть специалист в области науки о ре-

льефе. Впрочем, будучи человеком широких взгля-

дов, он и к другим наукам относится с уважением, но

снисходительно, признавая их полезность постольку,

поскольку они в той или иной степени обслуживают

геоморфологию, геологию…

Ширмахер и в самом деле уникальное местечко.

Расположенный очень низко над уровнем моря и

сбросивший с себя лёд горный массив впитывает сол-

нечное тепло, как губка; окрестные ледники при тая-

нии не затапливают оазис, а лишь пополняют в озё-

рах запасы пресной воды. Здесь единственный в сво-

ём роде мягкий микроклимат. Если бы не дорога к мо-

рю, одна из самых опасных в Антарктиде, Ширмахер

вообще был бы райским местом.

О своей прошлогодней работе на Ширмахере Дим-

димыч рассказывал с особым увлечением.

– Меня пригласил в Четырнадцатую экспедицию

Дмитрий Семёнович Соловьёв – известный полярный

геолог, который уже семь раз был в Антарктиде. Эн-

тузиаст редчайший, такого я ещё не встречал, просто

бредил Антарктидой! Задача нашего отряда, – опре-

деление толщины антарктической земной коры. Нам,

в частности, хотелось найти аргументы в пользу ги-

потезы о том, что Антарктида – материк, а не скрыв-

шийся подо льдами архипелаг островов. Вспомните,

капитан Немо пробирался к Южному полюсу на «На-

утилусе», и есть учёные, которые полагают, что это

гениальная догадка Жюля Верна. В наш отряд входи-

ла группа Альберта Когана, специалиста по сейсми-

ческому зондированию. Делается это зондирование

так: взрывается до тонны взрывчатки, возникают упру-

гие колебания, и приборы определяют толщину зем-

ной коры.

Ходили мы в походы на «Харьковчанке», а когда

пробиться через зоны трещин было невозможно, ле-

тали на «Аннушке». В одном из походов справляли

Новый год с ёлкой, которую радиоинженер Валентин

Мошкович спаял из медной проволоки. Я вспомнил о

Мошковиче ещё и потому, что с ним произошла забав-

ная история. Он прибыл к нам на самолёте ремонти-

ровать рацию. Сел в «Харьковчанку», та двинулась и

неожиданно завалилась на правый борт. «Ну и трясёт

же у вас, – удивился Мошкович. – Столько эту „Харь-

ковчанку“ хвалили, а на ней, оказывается, ездить ху-

же, чем на простом тракторе!» – «Вот и слезай, прие-

хали», – предложил механик-водитель Бабуцкий. Все

выскочили: «Харьковчанка» повисла над трещиной!

Долго потом ребята подшучивали над Валентином,

которого «трясёт в „Харьковчанке“!

Всего мы произвели на Ширмахере около пятиде-

сяти взрывов, в том числе один, о котором хочу рас-

сказать особо.

В ста километрах от Новолазаревской в замкнутой

котловине расположено самое, кажется, южное озе-

ро в мире – Унтерзее, одна из главных достоприме-

чательностей оазиса. Мы добрались туда на «Харь-

ковчанке», спустились на лёд и застыли, очарован-

ные. Вокруг чаши озера площадью двадцать квадрат-

ных километров – отвесные скалы до тысячи метров,

с многочисленными гротами и нишами. И первобыт-

ная тишина… Такое впечатление, словно ты попал в

сказку.

Унтерзее было открыто немецкими лётчиками, ко-

торые в 1938 году произвели аэрофотосъёмку этого

района. И ходили анекдоты, что сюда после пораже-

ния скрылся Гитлер.

Мы взорвали на льду мощный заряд и чуть не

оглохли от мощного десятиминутного эха! Одновре-

менно со скал поползли снежные лавины, и мы не на

шутку испугались, что за ними посыплются камни, но

обошлось. Эффектнейшее было зрелище!

Здесь мы обнаружили колоссальные залежи му-

мие, малоизвестное, но, говорят, интересное для ме-

дицины вещество. Это воскообразная масса, которая

плавится в ладони от тепла тела. Специалисты вро-

де бы ещё не установили происхождение мумие; мы

же пришли к единому мнению, что оно продукт отрыж-

ки снежных буревестников, которых в районе Унтер-

зее несметное количество. Прилетают зачем-то с мо-

ря, хотя питаться им здесь нечем. Мумие свисает над

крупными камнями в виде сталактитов. Мы привезли с

собой килограммов двести и раздали желающим. Ес-

ли медики и в самом деле интересуются этим веще-

ством, то можете сообщить им адрес: Антарктида, оа-

зис Ширмахера, скалы озера Унтерзее.

На наш взгляд, это озеро – ключевой пункт к пони-

манию четвертичного периода Антарктиды, так как за-

полнено оно, видимо, водой, образовавшейся от тая-

ния ледников в течение тысяч лет. На дне озера ско-

пилось огромное количество моренного материала,

расположенного террасами. Их изучение может по-

мочь разобраться в истории обледенения Антаркти-

ды. Здесь идеальные условия для изучения этого про-

цесса, и я мечтаю в будущем провести на Унтерзее

несколько месяцев, чтобы собрать материал. А тогда,

перед уходом, мы поставили у озера железную веху

с медной табличкой, на которой на русском и англий-

ском языках выгравировали текст о первом посеще-

нии Унтерзее человеком и поставили дату – 28 фев-

раля 1969 года.

Конечно, на память о Ширмахере я набрал раз-

ных камней и сделал множество снимков на цветную

плёнку. Из них особенно дорожу одним: Альберт Ко-

ган провалился в озеро, и пока ребята его вытаски-

вали и помогали снимать мокрую одежду, я фиксиро-

вал эту сцену на плёнку. И теперь в моем распоряже-

нии имеется уникальнейший кадр: голый Альберт во

льдах Антарктиды!..

На Унтерзее, – закончил Димдимыч рассказ, –

нам, к сожалению, попасть не удастся, лётчики будут

слишком загружены, а вот в гротах на Новолазарев-

ской вы побываете, и если скажете, что когда-нибудь

видели такую сказочную красоту, вам всё равно никто

не поверит!

Выслушав Димдимыча, я тем не менее набрался

смелости и обратился к Сенько: так, мол, и так, есть

на Ширмахере такое очаровательное местечко, Ун-

терзее, отсюда рукой подать, часа полтора полёта.

Павел Кононович, как всегда, тактично меня выслу-

шал, согласился с тем, что местечко действительно

очаровательное, и пожелал мне счастливого полёта…

на Новолазаревскую.

И вот наконец наша юркая стрекоза, сделав круг

над станцией, приземлилась. К самолёту подъехал

вездеход, и вскоре я пожимал руки старым знакомым:

Павлу Андреевичу Цветкову и Борису Белоусову, с ко-

торыми дрейфовал два с половиной года назад на

станции Северный полюс-15.

– Не правда ли, узок мир? – своим неподражае-

мо спокойным голосом произнёс Белоусов. – Узок, но

немного странен: чтобы пожать друг другу руки, нужно

непременно оказаться поблизости от какого-нибудь

полюса. Надеюсь, в следующий раз мы встретимся,

скажем, в Гаграх, на пляже.

К этому времени Димдимыч исчез – побежал, на-

верное, проверять, все ли его любимые горы на ме-

сте, а я пошёл с товарищами осматривать станцию.

Действительно, ветераны не преувеличивали. Ново-

лазаревская самая милая и уютная станция в Антарк-

тиде. На берегу пресноводного озера раскинулся кро-

хотный посёлок из нескольких аккуратных домиков;

вокруг невысокие, освещённые солнцем горы, в про-

зрачном воздухе летают птички… Поэзия, идиллия!

Только пурги здесь бывают совсем не поэтические, да

ещё трещины в округе, которые тоже идиллическими

не назовёшь. Но жить на такой станции, зимовать на

ней куда удобнее, чем в Мирном или Молодёжной, не

говоря уже о Востоке. Очень сильных морозов здесь

не бывает, от самого дальнего домика до кают-компа-

нии – метров сто, пресной воды – хоть залейся, на-

доело сидеть дома – иди в горы, прогуливайся себе

на здоровье и собирай камни – кварц и другие разно-

цветные минералы для коллекции, которой можно бу-

дет прихвастнуть перед приятелями на Большой зем-

ле.

Я ходил по станции и вспоминал многочисленные,

связанные с ней истории. Вот кабинет начальника

станции, в котором жил когда-то её основатель Вла-

дислав Иосифович Гербович; вот камбуз, на котором

царил первый повар Новолазаревской – Виктор Ми-

хайлович Евграфов; из этой двери он выплеснул пол-

ный таз выжатой клюквы… прямо на выскочившего из

бани голышом доктора Рогозова, того самого, что в ту

зимовку вырезал себе аппендикс: случай, о котором

много писали.

Симпатичная станция! Жаль, что я попал на неё в

самое горячее время: половина коллектива работала

на разгрузке «Оби», «старики» сдавали дела сменщи-

кам – словом, ребятам было не до меня, и я им не ме-

шал. К тому же нашёлся Димдимыч, который обещал

показать мне главные здешние красоты. Он подтащил

ко мне высокого, спортивного вида молодого челове-

ка, обросшего рыжеватой бородой, и без церемоний

представил его:

– Слава Макеев, геоморфолог и мой друг. Отзимо-

вал на Новолазаревской и вместе с нами возвраща-

ется домой. Спешите взять у него интервью на месте

действия. Слава пятнадцать раз нырял с аквалангом

в озера Ширмахера и сделал множество гениальных

открытий!

– Ну, «множество» – это, пожалуй, слишком, –

скромно возразил Слава.

– По-настоящему эпохальным было лишь одно от-

крытие: я экспериментальным путём установил, что

вода в здешних озёрах значительно холоднее, чем

в Чёрном море в разгар купального сезона. Не знаю

только, сочтёт ли возможным учёный совет присвоить

мне за это докторскую степень без защиты диссерта-

ции.

– Сочтёт, сочтёт, – заверил я. – А в какой одежде вы

спускались в озера? Не в костюме Адама?

– Почти, – ответил Слава. – В плавках. На них,

правда, я надевал кожаные штаны, затем облачался

в свитер и в прорезиненный герметический костюм. И

чувствовал себя превосходно, хотя температура воды

была от нуля до четырех градусов тепла.

Беседуя таким образом, мы забрались на гору и

присели на нагретый солнцем валун. Слава, как и мой

Димдимыч, очень любил Ширмахер и не без грусти с

ним расставался. Расставание это скрашивали сунду-

ки, набитые разными камнями и научными материа-

лами.

– Хочу определить, – постепенно увлекаясь, рас-

сказывал Слава, – когда Ширмахер выполз из ледни-

ков. Для этого нужно произвести разносторонний ана-

лиз осадков, оставшихся в озёрах неприкосновенны-

ми, в отличие от морен, по которым прошлись ледни-

ки. Анализ годовых слоёв осадков позволит опреде-

лить возраст оазиса. Для этого и приходилось спус-

каться с аквалангом в озера и бурить вручную скважи-

ды. Осадки я забирал при помощи специальной труб-

ки. Вода в озёрах прозрачная, но живности никакой.

Сверху меня, конечно, страховали верёвкой, так что

ничего особенного и опасного в таком нырянии не бы-

ло.

– Наоборот, сплошное удовольствие, – подхватил

Димдимыч, похлопывая друга по плечу. – Распарился

под жарким антарктическим солнцем – ныряй в маня-

щую прохладу!

– Какой главный вывод вам удалось сделать? – по-

интересовался я.

– Данные пока предварительные, – ответил Сла-

ва. – Но картина вырисовывается такая. За год в озё-

рах откладывается примерно 0,2 миллиметра осад-

ков, а общая их мощность достигает метра и чуть бо-

лее. Значит, возраст оазиса колеблется где-то в пре-

делах пяти тысяч лет. Именно тогда он освободил-

ся от ледников. Конечно, вывод этот приблизителен,

нужно ещё и ещё раз проанализировать материалы.

Так что пока я могу записать на свой лицевой счёт

только создание практической методики работы с ак-

валангом в условиях Ширмахера.

– Не так уж и мало, – подытожил Димдимыч. – Ес-

ли в будущем здесь станут проектировать курортные

пляжи, твои рекомендации будут бесценными!

– А есть ли в этих местах какая-нибудь раститель-

ность? – спросил я.

– Ну, не деревья, конечно, а кустарники, лишайни-

ки?

Слава подмигнул мне и засмеялся.

– Вам уже небось рассказали?

– Про что? – искренне удивился я.

– Про лиственницу.

На моем лице отразилось такое недоумение, что

Слава не стал тратить времени на дальнейшие рас-

спросы.

– Ребята на станции часто задавали мне вопросы

о животном мире, растительности, рельефе Антарк-

тиды. Я отвечал по мере сил и возможностей, устра-

ивал что-то вроде бесед. Особенно любознательным

был наш повар Гена Саньков по прозвищу «Кулибин»,

названный так за то, что постоянно выдвигал смелые

гипотезы и феерические проекты, изобретал вечный

двигатель. Гена так привык к этому прозвищу, что да-

же на своём сундуке написал фамилию «Кулибин». И

вот однажды он пришёл и говорит:

– Как это так – в Антарктиде нет деревьев и кустар-

ников? Это ты ввёл нас в заблуждение. Вот в Мирном

– пожалуйста, растёт хвойное дерево. Кажется, лист-

венница.

– Кто тебе сказал такую ерунду?

– Да я своими глазами видел, на островке!

Я лихорадочно порылся в памяти: нет, не может та-

кого быть. А Кулибин ссылается на авторитет началь-

ника станции Сергеева, который якобы мог подтвер-

дить эту чушь. Потащил меня к начальнику, и тот дей-

ствительно подтвердил: «Да, растёт дерево, сам ви-

дел».

– Может, в кадке? – пытаю я.

– Нет, не в кадке. Живое дерево.

Я растерялся и побежал к Бабуцкому.

– Ты много раз бывал в Мирном. Скажи, видел де-

рево?

– Видел.

– Живое?!

– Ну как тебе сказать… Не совсем. Нейлоновую ёл-

ку.

Хохот!

Тут лишь я сообразил, что эти черти меня разыгра-

ли, и придумал план мести. Сговорился с радистом и

сочинил радиограмму, призывающую комсомольцев

собрать цветной металлический лом. Комсомольцев

у нас было двое, Кулибин и Яблоков. Они восприняли

радиограмму всерьёз и целый месяц собирали кон-

сервные банки, ржавую рухлядь, не замечая, как поте-

шается вся станция. Целую гору собрали и… заслужи-

ли благодарность от начальника: «Спасибо, очистили

станцию от мусора!»

Слава пошёл готовиться к отлёту, а Димдимыч, вы-

полняя своё обещание, повёл меня осматривать грот.

Димдимыч – человек абсолютно хладнокровный и

невозмутимый: за восемьдесят дней нашего плава-

ния я всего лишь два раза видел, как в нём клокота-

ли страсти. Впервые, когда в один солнечный день

он разобрал и бережно покрасил детали гидронасоса,

терпеливо дождался, пока они не подсохли, и столь

же бережно начал собирать прибор. «Разве так соби-

рают? – пренебрежительно сказал один матрос, вы-

шедший погулять на палубу. – „Вот как надо это де-

лать!“ И быстро, уверенно собрал насос, расцарапав

и ободрав свежую краску. „Я, знаешь, механик, – про-

никновенно сообщил непрошеный помощник. – Душа

по работе горит!“ Димдимыч сердечно его поблагода-

рил и, отчаянно чертыхаясь, снова разобрал насос

для покраски.

После этого случая Димдимыч долго сохранял спо-

койствие и невозмутимость. Гена Арнаутов, его посто-

янный оппонент, возмущался: «Скажи, почему ты все-

гда всем доволен, всегда высыпаешься и никогда не

устаёшь? Ты робот? Ну, повысь голос, докажи, что ты

человек!» На что Димдимыч отвечал: «Мой принцип

– тратить свои нервные клетки на творческую рабо-

ту, а не на бесплодную болтовню, ничего не дающую

уму и сердцу». Перебранка этой парочки доставляла

мне большое удовольствие. Гева клялся и божился,

что рано или поздно он выведет «робота» из равнове-

сия, но я бы не решился утверждать, что эти попытки

завершатся успехом.

Так вот, второй раз я видел Димдимыча взволно-

ванным на Ширмахере. В особенности тогда, когда

мы ползали по гроту. Именно ползали, причём по-пла-

стунски, лишь изредка вставая во весь рост, когда уз-

кий коридорчик, расширяясь, превращался в зал для

приёмов высоких гостей. Впрочем, после второго или

третьего зала я передвигался уже исключительно на

четвереньках: ледяной пол был такой скользкий, что,

когда я гордо поднялся, расправил плечи и сделал

шаг вперёд, мои унты стремительно рванулись к по-

толку, а тело, совершив изящный пируэт, грохнулось

на лёд с такой силой, что грот огласило прекрасное и

долго не смолкающее эхо. Димдимыч даже замер от

восторга, прислушиваясь, и несколько раз приставал

ко мне: «Повторите, пожалуйста, свой номер, это бы-

ло так восхитительно!»

Так, кое-где на четвереньках, кое-где ползком,

по-змеиному изгибаясь и сворачиваясь в кольца, я

под восторженные восклицания Димдимыча (кото-

рый, кстати говоря, с возмутительной лёгкостью пере-

двигался на своих двоих) преодолел метров сто само-

го скользкого на свете льда, выполз, еле волоча но-

ги, наружу и тупо уставился в залитое солнцем про-

странство. В ушах звенело, а тело ныло, словно меня

забивали вместо сваи в мёрзлый грунт.

– Ну как? – победоносно спросил Димдимыч.

Я честно и недвусмысленно ответил, что грот

произвёл на меня сильное впечатление. Гирлянды

двух-трехметровых сталактитов, свисающих, как вол-

шебные светильники, необычайно эффектные залы,

словно созданные необузданной фантазией художни-

ка, – все это свидетельствует о том, что я прополз,

безусловно, по самому красивому ледяному гроту в

мире. Других гротов я, правда, не видел. Димдимыч

недовольно поморщился, и я тут же добавил, что ни-

коим образом не желаю охаять грот, ибо уверен, что

природа лишь однажды может создать такое чудо, по-

тому что… Димдимыч прервал мои излияния и потре-

бовал, чтобы я пошёл вместе с ним осматривать вто-

рой грот, от чего я решительно отказался, поскольку

раз природа только однажды может создать такое чу-

до, зачем её искушать требованием другого, более чу-

десного чуда? Не будет ли это проявлением недове-

рия к природе? Более того, её оскорблением? Не до-

слушав, Димдимыч пошёл сам и вернулся ужасно до-

вольный. Он сказал, что отныне презирает меня до

конца жизни, потому что второй грот в тысячу раз кра-

сивее первого и, главное, значительно длиннее. По-

следняя подробность убедила меня в том, что я по-

ступил правильно, потому что человек рождён летать,

а не ползать.

И мы, поклонившись Новолазаревской, улетели на

«Обь».