А. В. Богдановичу. Дорогой, милый, любимый Александр Владимирович!

1923

Дорогой, милый, любимый Александр Владимирович!

Не сердитесь на меня за то, что я не пишу. Знаю, что это нехорошо. Но когда я, бог даст, скоро вернусь и расскажу Вам все, что мне приходится переживать и делать, Вы подивитесь, простите и пожалеете меня. Вот и теперь, после того как я узнал о том, что делается у Вас и как из храма искусства маленькие людишки сделали фабрику интриг, мне бы хотелось ободрять Вас, жалеть, написать Вам побольше ласковых слов, уверить в том, как я Вам сочувствую, хотел бы помочь, как я Вам доверяю... Но... надо скорее говорить о спешном деле и пользоваться случайно освободившимся временем для короткой беседы с Вами. Поэтому скажу лишь два слова по поводу общих дел, чтобы совершенно Вам развязать руки. Мне хочется, чтобы Вы знали, что никаких любимцев, тем более белой и черной кости, я не знаю. Мой взгляд на студийцев очень отрицательный. Кроме Гали и Печковского (по голосу), Жукова¹ -- все в достаточной мере бездарны. Если за ними нет этических достоинств, большой работы, огромной любви, преданности делу, бесконечных жертв искусству, порядочности и проч., -- они не заслуживают пяти минут Вашего, Маргариты Георгиевны, моего внимания. Всех их вон и набирать других. Из новых со временем оставить еще двух и остальных опять вон и набирать новых.

По приезде я сделаю жесточайший экзамен. Особенно строг я буду по части законов речи, ритмики и системы. Всем, кто не пошел вперед, я объявлю, что заниматься с ними не буду. Талантливым сделаю снисхождение, а бездарностей... Если возможно воспользоваться всем происшедшим у Вас и сделать здоровую чистку, -- буду счастлив. Но как быть с очередными спектаклями?! Всех протестующих я бы, конечно, исключил во что бы то ни стало. Это пакость. Если б даже они были правы (а они кругом виноваты перед Вами, мной, студией), то и тогда заслуживали бы порицания. Можно добиваться иными путями, а не кляузой. Ну... черт с ними. К делу.

Начинаю с прелюдии, на которую умоляю обратить особое внимание. Мало того, пока никому из студии ничего не говорить и посоветоваться с двумя лицами: с Немировичем-Данченко и с Малиновской. Чего я боюсь? Почему я так осторожен? Вот почему. Если узнают содержание письма, то начнутся новые придирки, гонения, клеветы, инсинуации, плевания в душу... Будут говорить, что я хочу остаться в Америке, а я этого совершенно не желаю, напротив: мечтаю о Москве. Боюсь только своей ужасающей квартиры -- у меня нет дома. И это ужасно. Единственный дом у меня во всем мире -- это маленькая комната с ванной в гостинице "Торндайк" в Нью-Йорке. Только там я чувствую себя дома и могу жить, заниматься, писать, думать, быть один... Если бы не это, я бы не выдержал и бежал к Вам раньше времени. У меня -- тоска по родине. Итак, осторожность: берегите не столько меня, сколько -- моих: брата, сестер, студию и пр. За два года ко мне поступало бесконечное количество предложений, проектов, приглашений. Они касались и режиссерского дела, и учительского, и актерского, и гастрольного, и студийного. Я отвергал их, во-первых, потому, что они не были достаточно основательны, или обдуманы, или определенны, или потому, что носили характер каких-то афер. Из всех предложений выделяю одно, т. е. то, о котором я сейчас буду говорить. Это не значит, что оно безупречно, или не содержит в себе известного риска, или то, что инициатор дела -- исключительно честный человек, на которого можно целиком положиться. Нет. Все американцы -- бизнесмены (деловые), т. е., по-нашему, -- жулики. Со всеми надо держать ухо востро. Если дело не пойдет, -- не заплатят. Судись, пожалуй. Не было случая, чтобы дело выиграл иностранец! Антрепренер Рабинов -- лучше других. Его большинство хвалит. Правда, есть и плохие сведения. Например, он затирал Кошиц² и выставлял другую певицу. Какой-то известной русской певице из Мариинской оперы (забыл фамилию) он не заплатил. Рабинов прислал мне два текста условий. Посылаю Вам первое (которого у меня два экземпляра), оставляю у себя второе, так как оно в одном экземпляре. Разницу между двумя текстами условий объясню дальше. Вот история всего дела.

Рабинов хочет зародить американскую оперу, таковой нет. Здесь есть итальянцы, которые поют по-итальянски, русские -- по-русски. Есть ничтожные бродячие труппы американского происхождения, но о них не стоит говорить. Теперь хотят сделать национальную оперу. Это не значит, что будут петь только по-английски. В Америке эмигранты из всех стран. Американская опера может быть и на французском, немецком, русском, испанском и других языках.

Капитал на это дело, по-видимому, большой; говорят, один миллион долларов. Дело затевается на широкую ногу. В Нью-Йорке будут строить свой театр. Сейчас уже выстроили в горах, над Нью-Йорком, в природе, целый город. Там и громадная сцена для постановок и генеральных репетиций. Там и все мастерские, и много репетиционных зал, и жилых помещений для актеров, музыкантов, хористов. Словом, целая гостиница. Все это сделано неумело. Можете себе представить, какие ссоры между хористами, артистами, музыкантами, администрацией закипят в этой гостинице! Репетировать там можно только летом, осенью и весной. А где же зимой?! и т. д. Художник Анисфельд уже пишет декорации для целого ряда опер, хотя ни труппы, ни режиссера еще нет. Меня звали в это дело главным художественным администратором, но я не дурак и отказался наотрез. После этого стали просить, чтоб я устроил при том деле студию (оперную). Первое условие мое -- полное отделение от того дела, запрещение малейшего с ним общения. Принято, не без смущения и удивления. Летом студия будет работать под Нью-Йорком, зимой -- квартира в Нью-Йорке. Образец нашей Первой студии на Советской площади -- скромно, бедно, все деньги -- на преподавателей, актеров, а не на обстановку. Это тоже удивляет. Через три года (а может быть, и раньше, зависит от меня) -- спектакли, сначала в самой студии, а потом и в театре. Управление, выбор преподавателей, программа, режим -- от меня. В администрацию я не вхожу, отказался. За это будут платить так (пишу по памяти. Если совру, не взыщите; посылаю английское условие. Некому перевести его). За 6 месяцев пребывания моего в Америке ежегодно (с апреля по сентябрь включительно) я получаю 10 000 долларов, за каждый лишний месяц по 1000 долларов. Я посылаю из Москвы преподавателей, которые проходят свою, намеченную мной программу (по ритму и пластике, по дикции, по теории и практике системы, по пению и перепостановке голосов, по прохождению отрывков и опер).

В сентябре я уехал, и на мое место приехал, допустим, X. Прошел в три месяца свою программу (октябрь, ноябрь, декабрь). Уехал. На его место приехал новый или несколько новых (январь, февраль, май). Потом опять приезжаю я, проверяю и т. д. Каждый из приезжающих за три месяца может получить чистыми -- 1000 долларов (считая, что жизнь ему будет стоить около 500 долларов, он будет получать 1500 долларов три месяца, т. е. по 500 долларов в месяц). Дорога за счет студии.

Все изложенное помещено в посылаемом условии. Но в нем не хватает одного, наиболее важного добавления, из-за которого стоит огород городить. А именно -- я получаю по 20 процентов с прибыли от поставленных мною опер. Это может составить большую сумму, так как успех американской оперной труппы несомненен. Здесь большие патриоты, и стоит кому-нибудь, даже из иностранных певцов, написать, что он будет петь по-американски, как концерт, сбор и успех обеспечены. Как получить эти 20%? Ведь можно и скрыть все доходы. Уверяют, что в Америке это сделать нельзя, что отчетность здесь очень проверяется. Может быть, это и так. Во всяком случае, поговорю с адвокатом. Пока же необходимо решить принципиально. Возможно это дело или нет. Согласилось ли бы наше правительство регулярно отпускать нас? Можем ли мы подписывать условия? В случае нужды отсюда могут обратиться с ходатайством отдельные лица, общества, может быть, американское правительство к русскому правительству. Я остановил их. Они уже собирались это сделать. Видел бумагу, из которой ясно, что правительство интересуется этим делом. Это еще не значит, что оно будет помогать материально. Нет, -- правительство здесь плохой меценат. Далее, важно знать, кто поедет в командировку сюда. Например, Вы, Маргарита Георгиевна, Зина, Володя, Демидов, Сушкевич? Теперь вопрос: какая польза от этого всего оперной московской студии? Во-первых, отдельные лица подкормятся и потому будут в состоянии работать за нашу нищенскую оплату. 2) Из суммы моей можно будет отделить тысяч пять долларов на содержание студии. 3) Часть прибыли от поставленных опер (многие по образцу, выработанному студией) можно будет уделить студии в Москве. 4) Образуется студийная связь с американцами, и можно будет в первые же годы устроить поездку в Америку всей студией (после, когда у нас кончатся интриги).

Правда, поездку легко сделать и сейчас. Оперной студией здесь интересуются (имейте в виду, что за жизнью русских театров здесь очень следят и всё знают). Условие сделать легко и с Гестом, и с Юроком, и тем более с Рабиновым. Но... в том виде, в каком пребывает теперь наша студия, она не стоит и провоза. Поэтому все разговоры о немедленном приезде (а их много) я отклоняю, конечно, под разными благовидными предлогами. Вот уж, действительно, нет злейших врагов студии, как сами студийцы!!! К слову сказать, Америка очень избалована музыкой и певцами. Все лучшее в мире -- здесь. Все лучшие немецкие, итальянские, французские певцы, Шаляпин и проч.-- в Метрополитене³. Все лучшие пианисты -- Гофман, Рахманинов, Зилоти, Падеревский и проч., скрипачи -- Ауэр, Хейфец и пр. -- все здесь. Сюда может ехать только крупнейшая вокальная знаменитость. Смирнов ⁴ не имеет никакого успеха. Будут ли иметь наши премьеры, взятые в отдельности,-- не думаю. Но если привезти ансамбль -- это может иметь огромный успех. Об этом американцы не имеют никакого представления. Конечно, музыкальная сторона, как и драматическая, должна быть на высоте. Когда я им рассказываю о том, что делается в московской студии, у них загораются глаза. Больше писать не могу. Бегу играть...

Скажите всем, кто недоумевает, почему я не отвечаю на письма, следующее. Я чувствую атмосферу в студии, вижу, как Вам, Сушкевичу, всем преподавателям трудно. Представьте себе, что я бы отвечал на письма и тому, и другому, и третьему, и каждый приходил бы к Вам и истолковывал мои слова по-своему (это так легко), -- Вы бы совершенно спутались. Теперь же, пока существуют интриги, а не дела, я буду упорно, жестоко молчать, буду писать только Вам, Сушкевичу и сестре с братом. Вам и Художественному совету предоставляю полную свободу действия, так как отсюда невозможно ничего сказать. Все рисуется в ином виде.

Ну, а теперь дайте Вас обнять искренно и нежно, как люблю, и Маргарите Георгиевне целую ручку и люблю ее как человека и как большую артистку. Дочке поклон. Зине, Володе, Сушкевичу -- также. Малиновской кланяюсь и часто о ней думаю.

Ваш К. Станиславский.

Какую оперу ставить? Ту, которую Художественный совет найдет наиболее целесообразной. Отсюда судить немыслимо. Например, все русалочные или разбежались, или зазнались, или заинтриговались... Ставьте "Царскую невесту".

Пока я бы держался такой линии: чем меньше исполнителей, чем меньше постановка -- тем лучше.