Истоки евразийства Абая Кунанбаева

«…Каждое философское учение этноспецифично в выделении и категориальной формулировке своего основного вопроса. Для русской философии, как представляется, таким стал вопрос о порядке, о месте Русской Земли в миропорядке. Сложность концептуальной конструкции может затенять социально-политические истоки метафизических вопросов, но в первоисточнике такое тождество часто оказывается прозрачным, непосредственным.

Обращаясь к философскому учению Абая Кунанбаева, можно заметить его ярко выраженный этнофилософский характер. В центре его внимания — судьба казахского народа, казахский вопрос[1].

Содержание казахского вопроса сегодня понимается в различных аспектах — от территориального до языкового. На наш взгляд, казахским вопросом можно называть и тот вопрос, который является основным предметом обсуждения Абаем. Этот вопрос в «Книге слов»[2] он формулирует следующим образом: «В чем кроется причина разрозненности казахов, их неприязни и недоброжелательности друг к другу? Отчего слова их неискренни, а сами они ленивы и одержимы властолюбием?» (Слово 3-е)

Немирность, враждебность казахов друг другу — это вопрос социально-политический. Это вопрос о мире как среди казахов, так и мире казахов с другими народами, а кроме того, это есть вопрос и о мире в целом…»

«…Вопрос о казахском мире также этноспецифичен. Абай пишет: «Казахи, не сходны ни с одним другим народом в своем стремлении к богатству, в поисках знаний, постижении искусства, в проявлении чувства доброжелательности, силы, хвастовства или враждебности. Мы враждуем, разоряем друг друга, следим друг за другом, не давая ближнему своему и глазом моргнуть. Неужели нам так и жить, подстерегая друг друга, оставаясь ничтожнейшими из всех народов на земле? Или все-таки наступят светлые дни, когда люди забудут воровство, обман, злословие, вражду и устремятся к знаниям, обучатся ремеслу, начнут добывать богатства честным, достойным путем. Вряд ли наступят такие дни. Сейчас на каждые сто голов скота зарятся двести человек. Разве они утихомирятся, пока не уничтожат друг друга?» (Слово 24-е)

Абай подчеркивает накал и драматизм вражды. Обратим внимание на причины описываемой вражды. Это демографическая проблема, перенаселенность степей, в которой скоту и людям становится тесно. Абай пишет о том, что родители, стараются умножать свои стада и стада своих детей. «В конце концов их зимовья и пастбища становятся тесными, тогда они, употребив силу своего влияния или занимаемого положения, всеми доступными для них средствами выкупают, выманивают или отнимают угодья соседа. Этот, обобранный, притесняет другого соседа или вынужденно покидает родные места. Могут ли эти люди желать друг другу добра? Чем больше бедноты, тем дешевле их труд. Чем больше обездоленных, тем больше свободных зимовий. Он ждет моего разорения, я жду, когда он обнищает. Постепенно наша скрытая неприязнь друг к другу перерастает в открытую, непримиримую вражду, мы злобствуем, судимся, делимся на партии, подкупаем влиятельных сторонников, чтобы иметь преимущество перед противниками, деремся за чины» (Слово 3-е).

Перенаселенность и земельный вопрос Абай воспринимает как универсальную проблему человечества с незапамятных времен. «Потерпевший не будет трудиться, – пишет он, – добиваясь достатка иным способом, ни торговля, ни землепашество не интересуют его, он будет примыкать то к одной, то к другой партии, продавая себя, прозябая в нищете и бесчестии» (Слово 3-е). Формулируя это положение, Абай, как представляется, неявно подразумевает, что другие народы, столкнувшиеся с перенаселенностью, развили альтернативные отрасли хозяйственной деятельности. Так, в Слове 2-м он восхищается талантами сартов (узбеков), ногаев, русских, способных успешно заниматься не только скотоводством, но и земледелием, ремеслом, торговлей, военным делом. «Сила их в том, — говорит Абай, — что неустанно учатся они ремеслу, трудятся, а не проводят время в унизительных раздорах между собой» (Слово 2-е).

Таким образом, оценивая положение казахского народа, Абай фактически задает глобальный, всемирно-исторический контекст анализа. Слово 24-е он начинает эмпирической констатацией: «Говорят, нынче на земле живет более двух миллиардов человек. Из них нас, казахов, более двух миллионов». В основе этой, казалось бы, малозначащей констатации находится глобальный взгляд на положение казахов как всемирно-исторический вопрос. Связь казахского народа (единичного) и человечества (всеобщего) фиксируется на абстрактно-общем уровне без выяснения конкретно-исторических мир-системных взаимосвязей. Тем не менее, контекст всеобщего — а следовательно, и философской предметности — задан.

Антропоцентризм этнофилософии казахов, по-видимому, является ландшафтно определенным проявлением антропоцентризма народов евразийских пространств. Указывается, что бытие человека в мире и мира в человеке как процессы непосредственной человеческой жизни являются главной проблемой евразийской философии: «Эта тенденция четко просматривается в “Книге слов” Абая и в “Записках забытого” Шакарима, в софиологии В. Соловьева, во взглядах Н.А. Бердяева на софийную природу философского знания»^[3]. Истоки этой тенденции автор цитируемой словарной статьи усматривает в идеях «Трактата о взглядах жителей добродетельного города» аль Фараби.

Особое внимание не к космосу, а к человеку объясняется, возможно, бескрайностью евразийских пространств. А. Саримов в фрагменте «Проклятие большого пространства...» сравнивает два типа пустотности: «В маленькой, уютной, обустроенной, ухоженной и чистой до полного цинизма и идиотизма Европе свойственна своя пустота. Она не пространственная, а личная, личностная. Она была в каком-то смысле была даже плодотворной. Поскольку рациональный европейский ум не терпит пустоты. Любая подобная пустота требовала наполнения ее смыслом и содержанием. Ее тут же стремились засадить газоном, благоустроить, сделать удобной и пригодной для жизни. И в этом смысле европейская пустота — это мотив, повод для творчества»[4].

Европа, следовательно, представляется наполненной людьми, но ее пустота оказывается отсутствием у этих людей личности. Внутренняя пустота замещается внешней наполненностью, обихоженностью, тварностью вещей. «Казахское пространство иное, — продолжает А. Саримов. — У нас совершенно иная почва и соответственно совершенно иные мотивы. Наши бескрайние степи беспощадно пожирали время, города и цивилизации … В таком пространстве ни одно поражение не было смертельным, как ни одна победа не была окончательной. Это пространство всепоглощающей, всепожирающей энтропии, которая нивелирует и, в конечном счете, дискредитирует любую пассионарность, любую идею, любое созидание. Большое пространство, которым мы гордимся, но которое мы еще не поняли, не осознали, не отрефлексировали (про обустройство я даже не говорю), это еще и большая пустота»[5].

В пустынных пространствах Евразии — ее лесах, тундрах, степях — как бы ни было тесно, плотность населения все же чрезвычайно низка. Отсюда высокая ценность человека, стремление очеловечить пространство, сделать его близким и родным, заполнить потомством. Творческая деятельность естественным образом сублимируется в творчестве людей. Стихийный антропоцентризм казахов находит продолжение в детоцентризме…»

Список использованных источников:

Мухтарова Ш. Идеи национального сознания в наследии Абая // Улагат. 2001. № 5.

Евразийская философия [Электронный ресурс]. Режим доступа: mirslovarei.com/content_fil/EVRAZIJSKAJA-FILOSOFIJA-7374.html.

Саримов А. Абай: ctrl+alt+delete! // Тасжарган 2007. 19 окт.

Саримов А. Абай: ctrl+alt+delete!

Кунанбаев Абай. Книга слов / ред. Р. Сейсенбаева. Семей, 2001.

Е.А. Тюгашев «Этнофилософия Абая: социально-философский контекст интерпретации»

Вопросы

1) В каком веке Евразийство зародилось как идеология и кто стоял у её истоков?

2) Первые казахские просветители которые выдвигали доктрины Евразийства.

3) Кто назвал Чокана « Блестящим метеором» и почему?

4) Как назывался первый сборник Евразийцев вышедший 1921году?

5) Кто был наставником Мустафы Шокая?