Комментарии о. ВЛАДИМИРА

Относительно молитвы следует заметить, что батюшка, следуя словам апостола: «непрестанно молитеся» (I Сол. 5, 17) – учил молиться во всякое время и на всяком месте. «Идешь ли по улице, делаешь ли что руками, сидишь ли в вагоне – твори молитву». Особенно батюшка рекомендовал молитву Иисусову «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Затем батюшка, как сам не любил праздности и безделья, так и другим указывал, что праздность является главной причиной дурных помыслов и желаний. «Ты думаешь», говорил он мне, «у меня нет помыслов и искушений. И у меня есть они, но они не владеют мною, потому что я все время занят: или молюсь, или принимаю народ, или служу. Так и ты будь все время в кипении, в работе: и будешь свободен от дурных мыслей».

Безделья не любил батюшка и всегда ставил на вид это какому-нибудь подпавшему под соблазн человеку: «Делать тебе нечего, вот и блажишь».

Особенно важно, по мнению батюшки, было проявить силу воли в мыслях и желаниях, потому что от них рождаются действия, а кто не показал себя сильным в отсечении мыслей, вряд ли может проявить эту силу в отстранении действий, вытекающих из мыслей.

«Спасти себя – спасти других» – это, можно сказать, девиз батюшки, с которым он шел и работал всю жизнь. Этим девизом он всегда указывал критикам, что христианство – не есть идеалистический эгоизм, духовная эгоцентрика. Он всегда говорил, что христианская душа думает прежде о спасении ближних, а потом уже и о своем спасении. «Живи для других – сам спасешься». А это происходит почти механически без всякого особого внимания к своему личному спасению. Если ты живешь для других, то этим самым ты должен быть им примером доброго христианина – иначе ты не спасешь их, а погубишь. И в данном случае воздержание, подвиг, очищение совести есть не только забота о своем личном спасении, сколько выработка в себе человека могущего своим нравственным примером зажечь сердца многих. Когда я, после многих своих нравственных падений приходил к батюшке и, плача, говорил, что: «вот уже все кончено – и нет мне спасения», то батюшка, всегда, как и в этом письме говорил мне: «Велик не тот, кто никогда не падал, а кто падал – и умел вставать». Случайные падения, под влиянием тех или иных обстоятельств совершившиеся, не есть признак нравственной гибели. Поелику ты тотчас же сознал, что согрешил и слезно каешься в необдуманном поступке – этим самым ты доказываешь свое нравственное понимание вещей. Нравственно погиб тот человек, кто от случайного падения со спокойной совестью продолжает падать и в дальнейшем, спускаясь более и более в бездну.

Батюшка, поэтому, всегда остерегал людей, слишком строго относящихся к своим случайным падениям, и указывал, что уныние и отчаяние могут привести к полному кризису души.

Многие, как и сам батюшка мне рассказывал, удивлялись, что как же это, дескать, меня, такого великого грешника падшего, батюшка не наказывает, не накладывает никакой епитимии и тотчас же допускает к причастию.

Да, батюшка избегал юридических мер в исправлении грешника и именно потому, что эти меры менее всего действуют на душу грешника, а наоборот, ласка, любовь, отеческое предостережение умягчают сердце и возгревают раскаяние. Этим отличались все исповеди батюшки.

Батюшка, надо сказать, исповедовал очень быстро, что многих приводило в смущение и заставляло даже осуждать батюшку. Но эта быстрота происходила не от того, что у батюшки было слишком много исповедников, а оттого, что батюшка умел в немногих словах, в немногих вопросах дать человеку все, что ему нужно.

Иногда приходит к нему человек, не успевает и слова сказать, а батюшка дает отпущение. Что же это значит? Значит ли это, что батюшка небрежен к таинству? Нет, это значит, что батюшка прозорливым оком уже видел этого человека, знал, зачем он пришел, и в чем он будет каяться, – и прощал его. Совершилась ли здесь исповедь? Совершилась. Смотрите, человек отходит от аналоя с умиротворенным, святым сияющим лицом.

Батюшка всегда был противником книжного формализма в исповеди, он часто говорил мне: «Знаешь ли, в монастырях очень принято исповедовать по требнику. А я всегда стоял против такой практики. В требнике есть многие вопросы, многие грехи, о которых исповедник может быть и не догадывался. Подойдёт к исповеди какая-нибудь чистая, неиспорченная девушка, – а её спрашивают о таких пороках, о которых они и представления не имеет. И вместо очищения выйдет грех и соблазн. Всегда нужно не человека приспособлять к требнику, а требник к человеку. Сообразно с тем, кто подходит к твоему аналою – мужчина ли, женщина ли, подросток ли, ребенок ли – нужно вести исповедь. При этом не следует вдаваться в подробные расспросы, особенно об интимных грехах. Эти вопросы могут только встревожить душу исповедника, а никак не успокоить. Лучше всего дать человеку самому рассказать все, что он имеет на душе, а потом уже и задавать вопросы, по мере надобности».

Батюшка так и начинал исповедь: «Ну, рассказывай в чем грешен». И сразу же замечал основной недуг, разъедающий душу исповедника, и тут же давал врачевство против этого недуга. Батюшка был прозорлив, и это давало ему право отступать от сухого формализма. Он понимал, что цель исповеди не в юридической сатисфакции Бога человеком, что исповедальня не суд, не трибунал, а «врачебница» (см. требник), поэтому батюшка на исповедях никогда не был судьею – карающим, а врачом-целителем, чудесно исцеляющим самых безнадежных. Этим и объясняется его доброта и снисходительность к павшим.

Последние строки письма: «Подумай, поработай над собой, не будь поспешен в своих решениях», указывают на то, что батюшка в послушании требовал от своих духовных детей только отсечения воли, но никак не отсечения разума.

Батюшка ограничивал только сферу разумного действования, умерял его эксцентрические полеты, указывал, что ему место – в практической жизни, а не в небесных сферах. И никогда батюшка не хотел видеть в своем духовном сыне существо неразумное, недеятельное. При мне он часто говорил: «учись, работай, размышляй». Часто придешь к нему, бывало за советом, а он спросит: «А сам-то ты как думаешь? А как думает мама?» – Ответишь: так-то и так, «Ну, так и делай – благословляю».

Послушание воле может и не иметь вместе с собою послушания разуму. Отсечение воли требуется от духовного сына даже и в том случае, если разум его противоречит сему послушанию. Такое положение вещей еще ценнее для предавшего себя послушанию, ибо оно впоследствии убеждает его в собственных ошибках. Степень послушания духовных детей великого старца была также различна. Строго следуя принципам «у каждого свой путь и своя мера», батюшка и здесь считался с индивидуальным строем покорившейся ему души. От одного он требовал послушания ему во всем, даже в маловажных предметах (например, читать ту или другую книгу, идти или не идти в какое-либо место, говорить или нет с тем или иным человеком). От других же требовал послушания лишь в вопросах жизненных, серьёзных (вступать или не вступать в брак, пойти ли в монастырь, переменить или нет место службы и т.д.), предоставляя остальное его личной воле. И во всяком случае в этом послушании старцу еще никто не раскаивался – плоды его рано или поздно давали возможность каждому убедиться в великой мудрости и прозорливости батюшки.