Начиная с 12 лет с вами уже можно было говорить на равных. Лично вам, Никита, он жаловался всерьез на что-то, на кого-то, на себя?

ВАЛЕРИЯ Золотухина, опубликовавшего свои дневники с воспоминаниями о вашем отце, многие обвиняли в том, что он преувеличил, называя себя другом Высоцкого. И что он не имел права разглашать многие подробности его жизни. Как вы относитесь к этим записям и вообще к многочисленным книгам о Владимире Семеновиче?

— Я Золотухина знаю довольно хорошо. Когда еще ребенком отец приводил меня в театр, я часто видел их вместе. Я ему во многом доверяю. Валерий непростой человек, не лишенный фантазии, но есть вещи, в которых он абсолютно честен. Публикуя свои дневники, он на самом деле их не редактировал, не переписывал под сегодняшний день. Там все правда. Золотухин писал в то время, когда Высоцкий был жив, и его дневники — одно из самых ценных свидетельств об отце. А те, кто сегодня пишет о нем, выдают «неочищенную» информацию. Высоцкий — историческая фигура, хотим мы этого или не хотим. И человек, пишущий о нем, уже попадает в историю. Вот я уже в нее попаду просто потому, что в 1964 году родился сыном Высоцкого.

1947 г. Германия.

Последние несколько лет перед смертью отец с Валерием Сергеевичем по-прежнему дружили, но общались меньше. В 70-м году в анкете, записанной человеком, который работал в постановочной части Театра на Таганке, на вопрос: «Кто ваш друг?» — он написал: «Золотухин». Уже много позже Золотухин откровенничал со мной. Однажды рассказал случай из их театральной жизни, сильно удививший меня. После него я лучше понял отца, задумался о том, каким он был.

В театре часто проходили собрания, где обсуждались роли. А в пору пика популярности Высоцкого, когда поклонники поднимали на руках автобусы с ним, когда он ездил на гастроли (это тоже было уже в последние годы жизни), у актеров к нему было не просто сложное, а зачастую враждебное отношение. Так вот на одном из собраний отец встал и стал что-то по делу говорить. Все замолчали. И тут вскочила одна из известных актрис и стала кричать: «Да что вы учите нас жизни? Вы даже не здороваетесь с нами! Вы зазнались!» Отец страшно растерялся, осекся на полуслове и больше не сказал ни слова. Кто-то подходил к нему, теребил: «Володя, Володя», а он сидел, почерневший, и смотрел в одну точку. Словно убили человека. И это не просто перемена настроения. Отец был невероятно ранимым человеком.

— Наверняка и вы сами неоднократно становились свидетелем каких-то сцен, когда Владимир Семенович проявлял себя неожиданно…

— У меня есть воспоминание из детства, когда произошла одна неприятная сцена. Ее в одном из своих сценариев описал мой старший брат Аркадий. Мне было тогда лет 10. В тот год я часто болел. И однажды, когда я в очередной раз лежал с высокой температурой, пришел отец. Он уже не жил с нами года четыре. Случился сильный скандал из-за брата, в котором участвовали взрослые, а я лежал в комнате один, что-то рисовал, писал. И вот он вошел ко мне, закрыл за собой дверь, сел рядом. Я слышал крики и, естественно, заметил, что отец возбужден. Поэтому как ни в чем не бывало стал показывать отцу тетрадку с текстами. Мне казалось, что этим его отвлеку, решил повести себя как дипломат (уже с раннего детства я считал себя ужасно взрослым). А он так растерялся! Я видел, что еще чуть-чуть — и он заплачет… На следующее утро, несмотря на болезненную семейную сцену накануне, он приехал. Говорит: «Я их в школу отвезу», имея в виду меня и брата Аркадия. А я, хоть и болел еще, говорю маме: «Да, мне надо в школу». Потому что обрадовался отцу. Он был такой энергичный, бодрый, как будто накануне ничего не произошло. Посадил меня в свой «Рено», хотя до школы пять минут ходьбы. Приехали, как раз только закончилась «Пионерская зорька». А отец, кажется, ждал, что выйдет Аркадий. Но он не вышел. И опять — тот же беспомощный взгляд…

Когда я вспомнил об этом эпизоде, у меня все соединилось: эти воспоминания, рассказ Золотухина. И стал понимать причины его срывов, каких-то жутко несправедливых поступков. Ведь и я обижался на него, и люди. В период его славы о нем говорили: «У него крылья за спиной, еще немного — и полетит». Он был хорошим, сильным, но под воздействием внезапной агрессии мог ни за что человека по стенке размазать, послать по матери. А я вдруг понял, что ему часто было плохо по пустякам. Я немало читал про известных людей, очень многие из них были такие же, с оголенными нервами. Это называется незащищенностью. Она есть в каждом человеке, просто кто-то вырабатывает броню, а кто-то не может. У отца ее не было. И это состояние «без брони» и есть оборотная сторона таланта. Да, он знал себе цену и радовался успеху. Но был распахнут всем мерзостям, обидам, острым углам. Он это понимал, но… не боролся. Хотя, может быть, отец не писал бы так, если б активно противостоял этому. У него есть стихи, где он пишет о своей сущности, лености душевной, трусости. Такое яркое неприятие себя. В 78-м году он, вроде успешный человек, пишет о себе: «Во мне живет мохнатый злобный жлоб…» Он себя не щадил.

Уязвимое состояние ужасно по своей сути. Отец часто мне снится, а я просыпаюсь и не понимаю сразу — сон это или явь. И когда вижу, что сон, а реального человека рядом нет — не могу сдержать слез.

Начиная с 12 лет с вами уже можно было говорить на равных. Лично вам, Никита, он жаловался всерьез на что-то, на кого-то, на себя?

— Нет, такого не было. В восприятии людей Высоцкий был совсем другим. Он не жаловался, не ругал себя, не рефлексировал. Есть некоторые «воспоминатели», пишущие об этом, но правда ли это? С нами, с детьми, он не сюсюкался, даже когда мы были маленькие. Наоборот, иногда он очень резко начинал «наезжать». У нас в семье была традиция: справлять наши с братом дни рождения вместе. Хотя у брата день рождения осенью, а у меня — летом. Просто в каникулы все дети разъезжались из города, некого было собирать. Поэтому осенью, на Аркашин день рождения, отец дарил подарки сразу нам двоим. А я всегда обижался, что меня поздравляют за компанию с Аркашей. И вот в год, когда Аркаше исполнилось 12 лет, а мне — 10, он заехал за нами, чтобы отправиться в «Детский мир» за презентами. Дал нам по червонцу, предоставил право покупки: «Вы уже большие». Ходил с нами по магазину, мы выбирали. А по тем временам это была царская сумма. Я говорю отцу: «Много так денег!» А он: «Ты деньги не считай». Вроде в шутку. Я пошел, выбрал себе машину дорогую, у меня осталось копеек 15, а у Аркадия — три рубля. И я стал канючить, что вот, мол, мало осталось. Мы разговорились о деньгах, и я сказал фразу: «Пап, да ладно, деньги — вода». И тут он так взорвался: «Что за отношение?! Ты не заработал еще ни копейки. Откуда в тебе это?» Я рассердился на отца и обиделся. Или однажды я назвал деда, его отца: «Вояка». Он разозлился, его понесло: «Ты сопляк, твой дед — герой! Он на первом танке в Прагу ворвался, как ты смеешь?»

«Всё будет хорошо»