ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

Москва, дом 99 по Рю Чернявая. Просторная мансарда, освещённая свисающими с потолка масляными лампами. Несколько человек поодаль друг от друга. За столом некто в алой маске. Он пишет. В глубине сцены дверь, возле неё – человек в жёлтом с обнажённой шпагой. Стук в дверь. Входят люди в плащах и масках.

П а р о л ь: Per crucem ad lucem.

О т в е т: Per sanguinem ad libertatem.

Бьют часы. Заговорщики выстраиваются полукругом посреди сцены.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Назови заветное слово.

ПЕРВЫЙ ЗАГОВОРЩИК: Набат.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ответ?

ВТОРОЙ ЗАГОВОРЩИК: Калит.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Который час?

ТРЕТИЙ ЗАГОВОРЩИК: Час страданий.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какой нынче день?

ЧЕТВЁРТЫЙ ЗАГОВОРЩИК: День гнёта.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какой это год?

ПЯТЫЙ ЗАГОВОРЩИК: Год надежды.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Много ли нас?

ШЕСТОЙ ЗАГОВОРЩИК: Девять, да десять да трое.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: За Галилеянином шло меньше, но мир покорили. Наша цель?

СЕДЬМОЙ ЗАГОВОРЩИК: Освобождение.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Наша вера?

ВОСЬМОЙ ЗАГОВОРЩИК: Уничтожение.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Наш долг?

ДЕВЯТЫЙ ЗАГОВОРЩИК: Подчинение.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Братья, ответы даны надлежащим образом. Все здесь присутствующие –нигилисты, и чужих среди нас нет. Откроем же лица.

ЗАГОВОРЩИКИ (снимают маски): Читай присягу, Михаил!

МИХАИЛ: “Подавить, что ни есть во мне естеству причастного. Не жалеть и не быть жалеему, не желать и не быть желанну, не любить и не быть любиму до самого смертного часа. Разить кинжалом, изводить ядом. Восстановить отца против сына, мужа против жены. Без страха, без надежды, без будущего. Страдать, уничтожать, мстить”.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Все ли согласны?

ЗАГОВОРЩИКИ: Согласны все. (Разбредаются по сцене)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Назначенный час прошёл, а её всё нет.

МИХАИЛ: Я места себе не нахожу. Без неё мы как без рук.

АЛЕКСЕЙ: Уж не схватили ли её? Мне известно, что полиция рыщет за нею по пятам.

МИХАИЛ: Тебе всегда известно, чем занята московская полиция. Откуда бы такая осведомлённость у честного заговорщика?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Если ищейки её настигли, на каждой улице воздвигнутся баррикады и взовьётся красное знамя. Что за безрассудство – отправиться на статс-бал у великого князя! Как я ни отговаривал, она твердила, что хочет своими глазами увидеть царя и его отродий.

АЛЕКСЕЙ: На статс-бал!

МИХАИЛ: Я за неё не боюсь. Она неуловимей волчицы и вдвое волчицы опасней. Притом нынче её не узнают: у великого князя маскарад. Что слышно из дворца, господин председатель? Чем ещё тешит себя кровавый деспот, кроме мучительства своего сына? Что он, кстати, за человек, этот царёныш? Кто-нибудь из вас его наблюдал? Странные слухи ходят о нём: говорят, будто он любит народ. Но откуда у царского сына возьмётся любовь к народу? Не так их воспитывают.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вот уж год, как вернулся он из-за границы, и весь этот год отец, словно узника, держит его во дворце.

МИХАИЛ: Верный способ взрастить тирана себе на смену. Но что же дворцовые вести?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Завтра в четыре во дворце тайное совещание. Что они там замышляют, наш комитет разведать не сумел.

МИХАИЛ: Совещание во дворце – это, верно, готовится какое-нибудь кровавое злодеяние. В каком зале они заседают?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (заглядывает в письмо): В жёлтом, гобеленном. В Екатерининском – вот как.

МИХАИЛ: Что мне эти пышные именования. Я хочу знать, где он расположен.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Чего не знаю, того не знаю. Я всё больше живал не по дворцовым покоям, а по тюремным камерам.

МИХАИЛ (внезапно обращаясь к Алексею): Где этот зал?

АЛЕКСЕЙ: В нижнем этаже, окнами во двор. Почему, однако ж, ты спрашиваешь меня?

МИХАИЛ: Да так, мой любезный. Я любопытен до всего, что касается домашней жизни царя и его местонахождения. Кого и расспрашивать о дворце, как не тебя. Не может такого быть, чтобы бедный студент-медик не знал, что где находится в царском дворце. Обязан знать, n’est ce pas?

АЛЕКСЕЙ (в сторону): Уж не подозревает ли он меня? Какой он сегодня странный. Но что же она не идёт? Когда её нет, от пламени революции остаются одни головешки.

МИХАИЛ: Много ли больных вылечил ты за последние дни?

АЛЕКСЕЙ: У меня на руках больная, чей смертельный недуг не даёт мне покоя, но исцелить её мне не под силу.

МИХАИЛ: Вот как! И кто это?

АЛЕКСЕЙ: Матушка Русь.

МИХАИЛ: Матушку Русь поставит на ноги только хирург. Без ножа тут не обойтись. А твой курс лечения мне не нравится.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Профессор, мы прочли гранки вашей последней статьи. Сильно написано.

МИХАИЛ: О чём статья?

ПРОФЕССОР: Тема моей статьи, многоуважаемый брат, убийство как метод политической реформы.

МИХАИЛ: Пером революции не делаются. От одного кинжала проку больше, чем от сотни премудрых рацей. Впрочем, ознакомимся. Дайте-ка мне этот опус. Я прочитаю для всех.

ПРОФЕССОР: Вы, знаете, как-то без выражения. Пусть лучше Алексей Иванасьевич.

МИХАИЛ: Уж это точно, выражение у него самое великосветское. Я-то всякому выражению предпочитаю смысл.

АЛЕКСЕЙ (читает): “Прошлое принадлежало тирану, и он осквернил его своими деяниями. Будущее за нами, и деяниями нашими освятится”. Именно, именно! Пусть будущее освятится нашими деяниями! Пусть хоть одна революция не будет замешана на крови!

МИХАИЛ: С нами говорят мечом, а мы не смей мечом отвечать? Таким чистоплюям не место в наших рядах! Нам нужны люди с грубыми руками, обагрёнными кровью, а не кисейные барышни.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Полно, Михаил, полно. Алексей среди нас храбрец беспримерный.

МИХАИЛ (в сторону): А вот поглядим, как он нынче распорядится своею храбростью.

За сценой звенит бубенцами тройка.

ГОЛОС (за дверью): Per crucem ad lucem.

СТРАЖ У ДВЕРЕЙ: Per sangunem ad libertatem.

МИХАИЛ: Кто пришёл?

Входит Вера. Она сбрасывает плащ и оказывается в бальном платье.

ВЕРА: Спаси, Господи, люди Твоя.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Наконец-то, Вера. Мы истомились в ожидании. Но ты появилась, и звезда свободы засияла в ночи и пробудила нас ото сна.

ВЕРА: Ночь, брат мой, воистину ночь. Ночь кромешная, беспросветная. В самую душу уязвлена матушка Русь. Некто Иван, царём от людей нарицаемый, занёс над нею кинжалище, какой ни один ещё прежде тиран на народ не отковывал.

МИХАИЛ: Что он выдумал на этот раз?

ВЕРА: Завтра по всей Руси объявлено будет военное положение.

ВСЕ: Военное положение! Мы погибли! Погибли!

АЛЕКСЕЙ: Военное положение! Быть не может!

МИХАИЛ: Глупец! Всё может быть на Руси, кроме реформ.

ВЕРА: Да, военное положение. Последнее право, которым народ дорожил, у него отнимается. Без суда, без защиты, даже без обвинения наших братьев станут хватать и стрелять как собак, бросать в казематы, гноить в рудниках. Знаете ли, что есть военное положение? Удавка на шее народной. Улицы, где днём и ночью солдаты, солдаты, часовые у каждой двери. Никто не посмеет податься в чужие края, разве только изменники и соглядатаи. А мы, забившись по щелям, собираясь украдкой, ропща втихомолку – что доброго можем мы сделать теперь для России?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Самое большее – пострадать.

ВЕРА: Настрадались, довольно. Пришло время уничтожать и мстить.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Однако доселе народ всё терпеливо сносил.

ВЕРА: Сносил, оттого что не понимал. Но мы, нигилисты, дали же ему вкусить от древа познания. Кончилась для России пора безмолвного долготерпения.

МИХАИЛ: Военное положение! Ах, Вера, какую ужасную новость ты нам принесла!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Это смертный приговор российским свободам.

ВЕРА: Или побудка к революции.

МИХАИЛ: Но верно ли это известие?

ВЕРА: Вот манифест. Я похитила его у одного простофили, секретаря князя Павла. Ему поручили переписать. И это отчего я нынче так задержалась.

Вера передаёт манифест Михаилу.

МИХАИЛ (читает): “В видах общественной безопасности… военное положение… волею Государя, отца народа”. Отец народа!

ВЕРА: Отец, не угодно ли. Отец, да не святится имя его, да будет царствие его упразднено республикою, да не простятся его прегрешения, ибо он отнял у нас хлеб наш насущный, да не пребудет с ним ни сила, ни право, ни слава ни ныне, ни присно, ни во веки веков!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Совещание собирается завтра, кажется, около этого часа. Значит, манифест ещё не подписан.

АЛЕКСЕЙ: И не будет подписан, покуда я в силах ещё умолять.

МИХАИЛ: А я убивать.

ВЕРА: Военное положение! Боже Правый, с какою лёгкостью любой из монархов обрекает на смерть тысячи, тогда как сами мы не в силах расправиться и с единым коронованным властителем Европы! Рука дрожит, кинжал не слушается, револьверный выстрел оказывается тщетным – что за цепенящее величие заключают в себе эти особы? Или не люди они и не те же бушуют в них страсти? Или не тем же подвержены они недугам? Или плоть их и кровь отлична от нашей? Отчего дрогнули мятежники, когда решалась судьба Рима? Отчего мужество изменило Гвидо в ту минуту, когда ем у должно было показать железную решимость? Будь они прокляты, малодушные эти ничтожества в своих Неаполях, Берлинах, Испаниях! Когда б это мне привелось оказаться лицом к лицу с каким-нибудь венценосцем – о, я бы не промахнулась, взгляд мой остался бы твёрд, тело налилось бы силой, не плотью рождённой! Только подумайте, что стоит препоной к освобожденью Европы: несколько старцев, сморщенных, дряхлых, выживших из ума человечишек – таких и мальчишка удавит за гривенник, с такими и женщина справится. И они нам препятствие к свободе! Сдаётся мне, нету больше мужчин на свете, оскудела земля, обесплодела. Когда бы не так, ни один венчанный пёс не осквернял бы мир Божий своим дыханием.

ВСЕ: Испытай нас! Испытай! Испытай!

МИХАИЛ: Настанет и твой, о Вера, час испытаний.

ВЕРА: Дай-то Бог. Разве не подавила я что ни есть во мне естеству причастного? Разве нарушу я наш обет?

МИХАИЛ (Председателю): Военное положение! До заседания остаётся двенадцать часов. За дело, господин председатель. Промедление смерти подобно. Двенадцать часов.… Ну да и в меньший срок слетали с престолов династии.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Или головы с плеч.

Михаил и Председатель садятся в углу сцены и шёпотом совещаются. Вера читает про себя манифест. Наблюдавший за ней Алексей вдруг порывисто подходит к ней.

АЛЕКСЕЙ: Вера!

ВЕРА: Алёша! Ты здесь! Глупый мальчик, я же умоляла тебя, не приходи. Мы обречённые, нам всем суждено погибнуть, страданиями искупить добро, которое мы принесём. Но ты, такой молодой, такой ясноглазый – рано тебе умирать.

АЛЕКСЕЙ: За родину умереть никому не рано.

ВЕРА: Ну что ты приходишь сюда каждый вечер?

АЛЕКСЕЙ: Потому что люблю народ.

ВЕРА: Что как товарищи тебя хватятся? Да нет ли ещё среди них доносчиков? Сам знаешь, сколько шпиков развелось в университете. Уходи, Алёша, ступай. Ты же видишь, мы здесь все от страданий народ отчаянный. У тебя душа другая. Не надо тебе ходить сюда.

АЛЕКСЕЙ: Вон как ты обо мне плохо думаешь. Да как же мне жить, если братья мои страдают!

ВЕРА: Ты мне как-то рассказывал про свою матушку. Говорил, что любишь её. Об матери подумай!

АЛЕКСЕЙ: Нету у меня матери, кроме России, велит – так и жизнь за неё отдам. Но нынче мне надо было повидаться с тобой. Ты, говорят, завтра едешь в Новгород.

ВЕРА: Так надо. Что-то наши там пали духом. А я хочу раздуть пожар революции, чтоб от его пламени ослепли монархи Европы. И если объявят военное положение, где мне и быть, как не в Новгороде. Нет, как видно, предела самовластью одного человека, но терпение народное не беспредельно. Сколько наших сложили головы на эшафоте, на баррикадах – пусть же их палачи станут теперь жертвами.

АЛЕКСЕЙ: Видит Бог, я одних с вами мыслей. Но нельзя тебе в Новгород. Тебя ищет полиция, обыскивают каждый поезд, и есть приказ без суда заточить тебя в самый глухой каземат во дворце. Как я узнал, не важно – сведения верные. Можешь вообразить, что будет, если тебя не станет? Мы без тебя как без солнца. Народ лишится вождя, свобода – жрицы своей. Не езди в Новгород, Вера.

ВЕРА: Ты прав, не поеду. Поживу ещё немного на благо свободы, на благо России.

АЛЕКСЕЙ: Да-да, ведь если погибнешь – какой это будет удар для России. С тобою погибнут все мои надежды, вся моя.. Какую, однако, страшную весть ты принесла! Военное положение. Ужасно. Я не знал. Честью клянусь, не знал.

ВЕРА: Тебе-то откуда было узнать? Всё так ловко обделано. Славный белый царь с чёрной душою и руками, обагрёнными кровью народа – искуснейший заговорщик, куда нам до него. Как уживаются на Руси два таких сердца – его и твоё – не пойму.

АЛЕКСЕЙ: Нет, Вера, государь не всегда был таким. Было время – он тоже любил народ. Всё этот змей, князь Павел Мараловский, пропади он пропадом. Клянусь тебе, завтра я сам явлюсь перед государем ходатаем за народ.

ВЕРА: Ходатаем перед царём! Глупый мальчик, это только приговорённых к смерти допускают до царя. И потом, с чего вдруг он станет слушать ходатая? Даже вопль истерзанной родины не умягчает каменного его сердца.

АЛЕКСЕЙ (в сторону): А я всё же буду просить. Меня не тронут.

ПРОФЕССОР: Тут у меня прокламации, Вера Петровна. Подойдут?

ВЕРА: Сейчас посмотрю. – Как он хорош. Нынче в нём какое-то особенное благородство. Любит свободу… Счастье, когда такой тебя любит.

АЛЕКСЕЙ (Председателю): О чём беседа?

МИХАИЛ: О лучшем способе медвежьей охоты. (Отводит Председателя в сторону, шепчутся)

ПРОФЕССОР: А вот письма братьев из Парижа и Берлина. Что им ответить?

ВЕРА (машинально берёт письма): Если б я не подавила в себе что ни есть естеству причастного, если бы не обет не любить и не быть любимой, я верно смогла бы его полюбить… Да что это я, обезумела, что ли? Ах я изменница! Зачем только он появился у нас, такой ясноглазый, чистый, свободолюбивый! Зачем вселяет мне в душу желание увидеть его своим королём! И какая я после этого республиканка! Обезумела я, обезумела, клятвопреступница я… Довольно! Опомнись, Вера: ты нигилистка, ты нигилистка.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (Михаилу): Да ведь схватят тебя.

МИХАИЛ: Навряд ли. Я буду в кавалергардском мундире, дежурный адъютант из наших. Притом, не забудь: зал в нижнем этаже. Грех не попытать счастья.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Братьям не говорить?

МИХАИЛ: Ни слова, ни звука. Среди нас затесался предатель.

ВЕРА: Ах, да, прокламации. Недурно, недурно. Пятьсот отошлите в Киев, Одессу и Новгород, ещё пятьсот – в Варшаву, тысячу распространите в южных губерниях. Хотя тёмному русскому мужичку и дела нету до наших прокламаций и наших жертв. Удар нанесётся не из деревни, но из города.

МИХАИЛ: И не гусиным пером, но мечом.

ВЕРА: Где письма из Польши?

ПРОФЕССОР: Вот.

ВЕРА: Несчастная Польша! Исклевали сердце твоё российские орлы. Нам нельзя забывать польских братьев.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Верно ли?

МИХАИЛ: Жизнью ручаюсь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Коли так – дверь на запор. – Алексей Иванасьевич вступил в наши ряды, назвавшись московским студентом медицины. Отчего ты, Алексей, давно не сказал нам об этом кровавом злодействе, о военном положении?

АЛЕКСЕЙ: Я?

МИХАИЛ: Да, ты. Кто-кто, а уж ты знал без сомнения. Такие пушки в один день не отливаются. Почему ты нас не предупредил? Узнай мы неделю назад, успели бы хоть одну бомбу метнуть, навалить хоть одну баррикаду, нанести хоть один удар во имя свободы. А теперь время ушло. Слишком поздно, слишком поздно. И я спрашиваю тебя: почему ты молчал?

АЛЕКСЕЙ: Именем свободы клянусь, это оговор. Михаил, брат мой, ты заблуждаешься! Я ничего не знал об этом бесчеловечном законе! Вот вам крест, братья, не знал! Откуда мне было узнать?

МИХАИЛ: Оттуда, что ты предатель. Куда ты отправился после нашего давешнего собрания?

АЛЕКСЕЙ: Домой.

МИХАИЛ: Ложь. Я тебя проследил. Ты вышел отсюда в час пополуночи, запахнувшись в широкий плащ. В миле от второго моста ты нанял лодку, переправился через реку и дал перевозчику золотой империал. Ай да нищий студент! То ты ходил кругами, то затаился в проулке – я уж было примерялся ударить тебя ножом, да разобрал меня азарт поохотиться. Ты, небось, уже мнил, что ушёл от преследования? Простота! Я, брат, выжлец поимистый, со следу не сбить. Так хвостом за тобою и шёл. И видал, как ты шмыгнул через Исаакиевскую площадь, шепнул страже пароль и, отперевши своим ключом потайную дверь, прошёл во дворец.

ЗАГОВОРЩИКИ: Во дворец!

ВЕРА: Алексей!

МИХАИЛ: Я стал ждать. Всю-то долгую русскую ночь мёрз я возле дворца, чтобы убить тебя, покуда ещё не простыли в руке твоей иудины сребреники. Но ты всё не шёл. В жёлтом тумане встал над угрюмым городом кровавый рассвет, и занялся на Руси новый день гнёта, но ты так и не вышел. Стало быть, во дворце ночуем? Знаем пароли, ключики носим от потайных дверей? Ты, Алексей Иванасьич, шпион. Никогда я тебе не доверял, белоручка кудрявый, паркетный шаркун. Ничего в тебе нет от народа, никакого следа страданий. Ты шпион, шпион. Ты доносчик.

ВСЕ: Смерть ему! Смерть! (Выхватывают ножи)

ВЕРА (бросается к Алексею и заслоняет его собой): Отойди, Михаил! Все, все отойдите! Только посмейте поднять на него руку! Алексей душой благородней любого из нас!

ВСЕ: Смерть ему! Смерть предателю!

ВЕРА: Троньте его хоть пальцем, и я уйду от вас.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Разве ты, Вера, не слышала, что рассказал Михаил? Он ночевал в царском дворце. Пароль, ключ – кто он, как не предатель?

ВЕРА: Вздор. Не верю я Михаилу. Это всё ложь, ложь! Алёша, скажи им!

АЛЕКСЕЙ: Это правда. Михаил рассказал, что видел. Я в самом деле ночевал в царском дворце. Михаил рассказал вам правду.

ВЕРА: Назад, говорю вам, назад! Алёша, мне всё равно. Я тебе верю, ты не предашь, ты не продашь свой народ. Ты честный, чистый. Ну скажи, что ты не шпион.

АЛЕКСЕЙ: Шпион? Конечно, нет – ты же знаешь. Братья, одна только смерть разлучит меня с вами!

МИХАИЛ: Только одна – твоя.

АЛЕКСЕЙ: Вера, ты знаешь: я не лгу.

ВЕРА: Знаю, знаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Зачем ты пришёл к нам, изменник?

АЛЕКСЕЙ: Потому что люблю народ.

МИХАИЛ: Так стало думать, и смерть за него примешь?

ВЕРА: Убейте сперва меня!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Михаил, без Веры мы никуда. Оставим мальчишку в живых, раз у неё такая причуда. Ведь не предал же он нас до сих пор. Нынче мы его не выпустим.

За дверью топот солдатских сапог. Стук в дверь.

ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ: Именем его императорского величества, отворите!

МИХАИЛ: Предал-таки. Твоих рук дело, доносчик.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Утихомирься, Михаил. Нам сейчас свои головы спасать, а не до чужой глотки добираться.

ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ: Именем его императорского величества, отворите!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Братья, наденьте маски. Михаил, отопри дверь. Это последняя наша надежда.

Входит генерал Котёмкин с солдатами.

ГЕНЕРАЛ: После двенадцати всем благонамеренным обывателям сидеть по домам и в компании больше пяти не собираться. Вы что же, любезные, указа не читали?

МИХАИЛ: Не прочитаешь его, когда им все стены в Москве увешаны.

ВЕРА: Полно, Михаил. – Мы, сударь, не знали. Сами-то мы из Самары, гастролирующая труппа. Будем давать представление перед его императорским величеством.

ГЕНЕРАЛ: А что за крики я слышал за дверью?

ВЕРА: А это мы новую трагедию репетировали.

ГЕНЕРАЛ: Бойко отвечаешь. Наводит на мысли. Сейчас разберём, какие вы такие актёры. Извольте снять ваши маски. Если у тебя, душенька, личико не уступит фигуре, то ты препикантная бабёночка. А ну покажись, голубушка. Мне всего любопытней взглянуть на тебя.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Боже мой, если он увидит Веру, мы пропали.

ГЕНЕРАЛ: Ну-ну, не ломайся, мой ангельчик. Снимай, говорю тебе, маску, а то прикажу – так солдаты снимут.

АЛЕКСЕЙ: Генерал Котёмкин, назад!

ГЕНЕРАЛ: Что ты себе позволяешь? Кто таков? (Алексей срывает маску) Ваше императорское высочество! Цесаревич!

ВСЕ: Цесаревич! Всё кончено!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Так я и знал, что шпион. Выдаст.

МИХАИЛ (Вере): А ты меня удерживала. Ладно, умрём, но не сдадимся.

ВЕРА: Успокойся. Он нас не выдаст.

АЛЕКСЕЙ: Это так, генерал, маленькая шалость. Вы же знаете, отец держит меня в четырёх стенах. Скука смертная, вот иной раз и пускаешься, переодевшись, поискать романтических приключений. Нынче вот свёл знакомство с этими достойными господами.

ГЕНЕРАЛ: И они правда актёры, ваше высочество?

АЛЕКСЕЙ: А как же. Да так высоко об себе понимают – меньше чем перед монархами играть не согласны.

ГЕНЕРАЛ: Я-то, правду сказать, уже надеялся, что накрыл шайку нигилистов.

АЛЕКСЕЙ: Нигилисты в Москве? Где вы, генерал, обер-полицмейстером? Мыслимо ли такое?

ГЕНЕРАЛ: Я его императорскому величеству так и докладывал. Но сегодня в совете рассказывали, будто в Москве мелькнула их предводительша Вера Сабурова. Государь побледнел как полотно. В жизни не видел такого испуга.

АЛЕКСЕЙ: Опасная, значит, она, эта Вера Сабурова?

ГЕНЕРАЛ: Опаснее нету во всей Европе.

АЛЕКСЕЙ: А сами вы её видели?

ГЕНЕРАЛ: Лет пять назад довелось. Я, ваше высочество, был тогда просто полковник, а она – ничего особенного, прислуга на постоялом дворе. Если б я знал, кто из неё выйдет, она б у меня под плетьми подохла. Это не женщина, это сатана. Полтора года я за нею гоняюсь. В прошлом году под Одессой едва не настиг.

АЛЕКСЕЙ: Что же помешало?

ГЕНЕРАЛ: Я был один и совсем её нагонял, но она подстрелила мою пристяжную. Ничего, в другой раз не уйдёт. Государь назначил за её голову двадцать тысяч рублей.

АЛЕКСЕЙ: Будем надеяться, они достанутся вам, генерал. Однако вы совсем сконфузили этих достойных людей. Трагедия не получается. Доброй ночи.

ГЕНЕРАЛ: Мне бы, ваше высочество, всё же на них взглянуть.

АЛЕКСЕЙ: И речи быть не может. Робкий народ, цыгане. Не выносят, когда на них глазеют.

ГЕНЕРАЛ: А всё же, ваше высочество…

АЛЕКСЕЙ (надменно): Генерал, они мои друзья, этого довольно. Доброй ночи. И вот что: о моём приключении молчок.

ГЕНЕРАЛ: Вы разве теперь не во дворец? Бал скоро кончится, вас ожидают.

АЛЕКСЕЙ: Я ещё задержусь. Во дворец ворочусь один. Помните же: никому ни слова.

ГЕНЕРАЛ: Про вашу цыганочку, то бишь? Невредная девочка. Ух, какие глазки. Жаль, мордашку не видно. Ну что же, ваше высочество, доброй ночи.

АЛЕКСЕЙ: Доброй ночи, генерал.

Генерал и солдаты уходят.

ВЕРА (сбрасывает маску): Спасены! И кем! Тобою!

АЛЕКСЕЙ (сжимает её руку): Братья, верите вы мне теперь?

Уходит.

Немая сцена.

ЗАНАВЕС