ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. На этот раз дверь была не заперта и стоило ему войти в приемную, как из кабинета донеслось:

На этот раз дверь была не заперта и стоило ему войти в приемную, как из кабинета донеслось:

— Запри дверь и проходи сюда.

Томми по-прежнему сидел за столом, — казалось, с утра он не вставал с места.

— Сделай-ка нам кофе, парень — разговор долгий будет, похоже. Там, в приемной, найди.

Дел нашел кофеварку — оказывается, неприметная дверь в приемной вела в небольшую кухоньку, к которой примыкали туалет и душевая. Заварил кофе, принес в кабинет и поставил на стол. Томми отхлебнул и одобрительно кивнул. Выглядел он устало — впервые Дел увидел на оплывшем лице признаки утомления — да и говорил без своих обычных шуточек.

— Садись, и давай-ка с тобой еще о девочке поговорим. Я тебе сейчас свои мысли изложу, а ты подумай, может, чего вспомнишь по делу, — он постучал пальцем по паре листков бумаги с печатным текстом, лежащих перед ним на столе. — Вот тут написано — отца не было, мать — воровка и пьяница — сидела, а девчонка пока по приютам болталась — родни-то нет. Я таких знаю — если до ее возраста доживают, то оторвы полные, клейма ставить негде. Это если доживают... многие уже лет с тринадцати-четырнадцати на игле, а к двадцати на них смотреть страшно. Даже если в нормальную жизнь выбиваются — а таких единицы — то все равно злоба какая-то в них на всю жизнь сидит. Вот и прикинь — похоже это на нее? Дел покачал головой.

— И еще одно, — вздохнув, продолжил Томми, — вроде чепуха на первый взгляд, только готовит она больно хорошо.Торты у нее прямо как в ресторане, да и остальное тоже. Она часто мне из дома чего-то таскала, еще до тебя. Так вот — не могла онa от такой матери этому научиться, а тем более — в приюте. Кто-то ее растил и учил — не колотушками, не формально — а с любовью, понимаешь? — Он хлопнул рукой по столу. — Кто-то ей внушил, что наркотики — бяка, что спиртное — плохо. И это в ней накрепко сидит! Ведь она же ни к тому, ни к другому близко не подходит — такой, понимаешь, хороший домашний ребенок. И это с ее-то мамашей — и после четырех лет на улице! Что-то тут не вяжется — вот ты мне и скажи — ты знаешь что-нибудь?

— Она как-то раз про деда своего говорила — что любила его очень. Сказала, что если бы он не умер, когда ей лет одиннадцать было, с ней все было бы иначе.

Все это было правдой — но Дел понимал, что Томми спрашивает не об этом. Тот вздохнул и тихо сказал:

— Ох, парень, темнишь ты что-то. Я это еще со вчера вижу, потому тебя сейчас и позвал, когда никого нет. Давай-ка, выкладывай все, что знаешь.

Дел помолчал, глядя в пустую чашку, потом достал письмо и протянул Томми.

— Это она мне оставила.

Томми взял листок, развернул и начал читать. Прочитал до конца, потом еще раз, положил на стол и прикрыл ладонью.

— Так вот оно что... А я-то все понять не мог, уж больно это на нее непохоже, чтобы взять вдруг и уйти, слова не сказав. Значит, не бабья глупость это была. Теперь-то ясно, что она думала, — если ее, когда она с тобой будет, арестуют — то и тебя замажет. Вот и решила поберечь тебя.

— Как-то все поверить трудно, чтобы она могла кого-то убить, да еще нарочно. Думаешь, правду написала, а не просто, чтобы не искал?

Томми вздохнул.

— Нет, врать бы она тебе не стала, тем более в таком деле. Да и понятно многое становится. А могла-не могла... почти каждый может, если припрет.И мне приходилось, и тебе. Верно?

— Верно. Но я-то мужчина, а она...

— А что она? Такой же человек, как все, а может, и посильнее. Под топором ходить столько лет, — это не всякий мужик смог бы. Ну да ладно, чего об этом сейчас говорить. Что делать-то будем?

— Искать, — пожал плечами Дел, — об остальном потом подумать можно, сейчас главное — найти. Я все время боюсь, что ее обидит кто-нибудь, пока меня рядом нет.

— Да, парень... Она говорила, что ты жениться на ней хотел — так, что ли?

— Я и сейчас хочу. Только раньше давить на нее не мог, считал, что права на это не имею — все-таки я ее вдвое старше. А теперь... теперь мне ее из этой беды выручать надо, и если она за меня замуж выйдет, это легче сделать будет.

— А ты ей хоть раз сказал, что любишь ее?

Дел проглотил тугой комок, возникший в горле, и покачал головой:

— Нет... ни разу — мне казалось, это и так... само собой разумеется.

— Тебе-то это ясно было. А ей, выходит, не очень. — Томми подтолкнул к нему листок, который продолжал прикрывать ладонью. — А письмо это — сожги. Сейчас сожги.

— Зачем?

— Это ведь документированное признание, так в суде подобные письма называют. Сожги! — Он достал из стола пепельницу и спички.

Дел секунду колебался, потом взял письмо и оторвал от него конец — всего две строчки: «Я люблю тебя. Карен.» Аккуратно сложил, сунул в нагрудный карман, еще раз пробежал глазами письмо и зажег спичку.

Когда догорели последние искорки, он отвел глава от кучки пепла и посмотрел на Томми. Тот кивнул:

— Ну вот и умница. А теперь сделай-ка нам еще кофе, уж больно у тебя кофе вкусный, даже девки мои так не умеют.

Дел послушно заварил кофе. Он заметил, что в эту ночь Томми даже не вспоминает о виски, да и выглядит непривычно усталым.

— Ладно, садись и давай, вспоминай, что она еще про себя говорила. Все, любую мелочь, даже если тебе пустяком покажется — может, я из этого что-то и нарою. — Томми достал из ящика шоколадку и кинул через стол. — И съешь — сладкое для мозгов полезно.

Вспоминались какие-то глупые детские мелочи: в пять лет Карен впервые потрогала живую лошадь — та была потная и мокрая, и ей это показалось очень странным и еще у нее была кукла - кот, который мяукал, если его перевернуть.

Она редко говорила о себе — предпочитала слушать то, что рассказывал он. А теперь получается, что он ничего о ней не знает.

— Ну, вспомнил что-нибудь? Дел покачал головой.

— Как думаешь, откуда она? Действительно из Чикаго?

— Нет. Она говорила, что оказалась в Чикаго, когда ей еще восемнадцати не было — без денег и документов. Спала в парке, потом в кафе устроилась — там хозяин к ней... в общем, потом ее с сутенером одна познакомила.

— Уже получше. Видишь, что-то любой человек помнит — мелочи, а из них можно картинку сложить. Только, слушай, я же тебе не барышня из колледжа — вещи-то можно при мне своими именами называть. Что там у нее с хозяином кафе было?

— Она сказала, что ей приходилось его обслуживать, за ночлег, — это ее слова. А потом ей объяснили, что за те же самые услуги можно получать больше — и не мыть при этом посуду. Доволен? Или еще какие подробности надо?

— Доволен. Если ты все точно сказал. И не кипятись, парень, — мне эти подробности нужны не для того, чтобы ночью в постели посмаковать.

Томми посидел еще пару минут, обдумывая что-то, потом кивнул.

— Из того, что ты рассказал, три вещи ясно: во-первых, она не из Чикаго; во-вторых, не из уличных — там девчонке уже лет в двенадцать, а то и раньше, не надо объяснять, как и где по-быстрому деньгу слупить — да и сколько взять. И третье — когда она убила, то, похоже, еще несовершеннолетней была — восемнадцати ей не было. А это уже полегче. И еще одно ясно — что искать ее там, где она до Чикаго жила, смысла нет. Если она оттуда так сорвалась — без денег и документов — значит, там это все и случилось. Видишь, как полезно поговорить? — он тяжело вздохнул. — Тащи виски.

— Может, не стоит? — спросил Дел, вставая. — Чего-то ты выглядишь... не очень.

Еще вчера он не сказал бы постороннему человеку такого, но теперь Томми не был для него посторонним — их объединяло слишком многое. Общая тайна, которую знали только они. И общая цель — защитить эту запутавшуюся девочку, которую они оба так любили.

— Я давно уже выгляжу не очень, — махнул рукой Томми, — Так что — наливай.

Дел налил. Глотнув своего привычного лекарства, Томми, казалось, приободрился.

— Теперь слушай, парень. Об этом деле только со мной говорить можно. Ни Маку, ни кому другому — ни слова. И думай, вспоминай — завтра еще посидим, подумаем.

Зазвонил телефон. Разговор был коротким:

— Ну и умница... Завтра забегай — решим. Положил трубку, объяснил:

— Я тут всегда до трех-четырех сижу. Девчонки выступать кончают — звонят. Иногда проблемы возникают — быстро решать приходится.

— Да, помню — она тебе тоже звонила, тогда, после Джейка.

Томми усмехнулся.

— Я тогда, каюсь, испугался — к незнакомому человеку ночевать пошла, мало ли что. Да и непохоже на нее это было.

Дел вспомнил их первую ночь — Карен в его футболке и спортивных штанах, ее голос, запах ее волос... Он настолько погрузился в эти воспоминания, что даже непроизвольно улыбнулся, но тут же услышал скрипучий голос Томми:

— Ладно, иди-ка ты спать — завтра побегать придется.

— А можно я здесь переночую? Не хочется мне чего-то домой идти.

— Да ради бога — я тогда спать пойду, а ты здесь на диване устраивайся. Если кто из девчонок позвонит — график на столе, разберешься, — он кивнул на расчерченный лист бумаги, с трудом поднялся и прошел несколько шагов к боковой двери. Вдруг остановился и тихо сказал, не оборачиваясь. — Слушай, парень, помоги-ка мне до дома добраться — я, кажется, чего-то сегодня действительно... не очень.

Томми жил в том же здании, двумя этажами выше.Тяжело опираясь на Дела, он с трудом дошел до двери квартиры и кивнул:

— Спасибо, выручил.

— Может, я еще что-то сделать могу? — спросил Дел — ему не хотелось оставлять человека в таком состоянии.

— Пересплю, — отмахнулся Томми и скрылся за дверью.

Дел вернулся в кабинет, выключил свет и лег на диван.

Он не мог заснуть — лежал на диване, подложив под голову куртку и смотрел в темноту. В голове мешались мысли, воспоминания, иногда, казалось, раздавался тоненький детский плач — так Карен плакала во время болезни, в бреду.

Только теперь Дел постепенно начинал понимать, как она жила все это время — как сказал Томми — «под топором». Ей было плохо — а он не замечал. Или не хотел замечать?

Их последний вечер — всего позавчера, а кажется — вечность назад. Карен обняла его в машине и улыбнулась, когда он заявил, что уедет на весь день. Ведь она уже знала! Как же ей, наверное, было больно в эту минуту.

Но им было хорошо вместе — и не могло все это быть ложью! Радость жизни действительно переполняла ее — и она щедро делилась этой радостью с ним. И смеялась, так искренне и весело. И вернула его к жизни своим смехом и нежностью. И лишила всего этого — так внезапно.

Как Карен могла поступить с ним так жестоко? Неужели она так и не поняла, что вся его жизнь теперь сосредоточена в ней, что без нее все становится пустым и бессмысленным?

Он ни разу не сказал, что любит ее, и ни разу не подарил цветы. Почему? Стеснялся? Времени не хватило? А вот рассказывать ей, как он заваливал цветами Мэрион — на это у него хватило и времени и совести!

Дел стукнул кулаком по дивану и горько рассмеялся. Карен не узнала бы этот смех — так хрипло он прозвучал в темноте.

Заснул он лишь под утро, и почти сразу же его разбудил настойчивый стук в дверь.

— Ну и силен ты, парень, дрыхнуть! — вместо приветствия заявил Томми, вваливаясь в кабинет, — чего смотришь — думал, помер я уже? — Выглядел он вполне бодро — следов вчерашней усталости не было и в помине. На жирном оплывшем лице красовалась обычная ехидная ухмылка.

— Ты как — нормально? — на всякий случай спросил Дел.

— Куда я денусь!

— Вчера ты чего-то...

Томми отмахнулся и плюхнулся в кресло.

— Чепуха. Мне еще десять лет назад врачи больше года не давали, а я до сих пор тут, девок щупаю, — ухмыльнулся и рявкнул, — давай, шевелись — скоро девчонки набегут, что обо мне подумают? Сроду у меня здесь мужики не ночевали!

Дел с удивлением обнаружил, что в состоянии принимать подобные шуточки уже без раздражения.

— Ты никак меня в звании повысил? — спросил он, направляясь к двери, — то все «парнем» называл, а теперь до «мужика» продвинул? Кофе хочешь?

— Валяй.

За кофе он получил инструкции:

— В пансионах говори, что, мол, невеста сбежала и вашу общую любимицу увезла. Спрашивай про кошку по приметам — имя она могла любое назвать. Найдешь — сразу звони, не пытайся сам сделать что-нибудь — забрать там ее, или еще чего. Звони мне каждые пару-тройку часов. Спать уйду — девчонкам передам, если новое что-то прорежется.

Перед тем, как начать, Дел заехал домой. Переоделся, побрился, покормил рыбок, съел холодный пирожок — это стало уже почти традицией. Постоял в центре комнаты — квартира выглядела уже совсем нежилой, словно покрытой толстым слоем серой пыли. Уходя, прихватил с собой бритву и зубную щетку — возвращаться сюда ночевать не хотелось.