О ценностях типа

Прежде чем перейти от проблемы оформления к краткому рассмотрению тех преобразований, которые на общественно-политическом уровне должны подготовить господство рабочего, стоит еще немного задержаться на доводах, которые приводит Юнгер в защиту ценностей, присущих типу.

Он, безусловно, признает, что тем, кто привык оценивать происходящее, исходя из индивида и его своеобразия, сложно признать достоинство, присущее новому человеку, типу. Тесные связи типа с числом, строгая однозначность его образа жизни и его учреждений, структурированных как органические конструкции, казалось бы, прямо противопоставляют его мир тому, где принято считать, что человек причастен «высшей знати природы» именно как индивид. «Металлические черты, присущие лицу типа, его любовь к математическим структурам, психологическая простота и даже его физическое здоровье мало соответствуют ныне распространенным представлениям большинства о творческой личности. Тип кажется привязанным к формам, присущим „цивилизации“, и отличающимся как от природных, так и от „культурных“ форм своей характерной незначительностью».

В качестве довода против подобных представлений и в защиту идеи, согласно которой типичное может иметь высший, а не низший ранг сравнительно с индивидуальным и индивидуалистическим, Юнгер повторяет сказанное им о стиле, свойственном древним традиционным обществам, при анализе культурной области. Однако заслуживает внимания и другое доказательство, которое он выводит теперь из мира природы, так как оно свидетельствует о любопытном смещении перспектив. Итак, Юнгер показывает, что «там, где природа занята оформлением, она больше заботится о точном соблюдении и сохранении типичности форм, нежели о различиях, присущих отдельным особям как представителям данных форм… Для всего многообразия видов, населяющих наш мир, действует строгий закон, направленный на сохранение чистоты структуры и детального постоянства каждой формы, что куда удивительнее, чем те исключения, которые обычно привлекают внимание. Нет ничего более постоянного, чем расположение осей кристалла или архитектонические пропорции тех миниатюрных произведений искусства из известняка, рога или кремня, которыми кишат морские глубины; и не без оснований некоторые предлагали использовать в качестве единицы измерения диаметра размер ячейки пчелиных сот. Даже сам человек как природное существо, то есть как представитель своей расы, поражает нас высокой степенью единообразия и неуклонной повторяемости, которая обнаруживается как в его внешности, так и в мыслях и поступках».

Этого обычно не замечают, предпочитая видеть истинную формообразующую силу природы не в законченных и типичных гештальтах, но в вариациях, колебаниях и отклонениях, именно потому, что природе приписывается столь же индивидуалистическое мышление, как и то, которое породило абстрактное понятие свободы. Именно подобного рода мышление создает и биологическую теорию эволюции, являющуюся изнанкой экономической теории конкуренции и социальной теории прогресса в истории. Во всех концепциях подобного рода «жизнь всегда мыслится в понятиях целесообразности и преднамеренности и никогда — как спокойное выражение самой себя, в ее непревзойденном совершенстве типичных форм», то есть подчиняющейся не причинно-следственному механизму, но закону печати и оттиска. Если же воздержаться от применения к природе категорий, отражающих индивидуализм, то несложно понять, что природной действительности соответствуют не столько эволюционные теории XIX века, сколько учение о «живом развитии», «понимавшее под развитием проекцию прообразов в доступное восприятию пространство», отражение изначальных форм, которые существуют в себе и сами по себе (почти как платоновские идеи) и, независимо от того, какое эмпирическое объяснение дается их эмпирическому проявлению, являются результатом творческого акта (Юнгер показывает здесь также, что к этому учению, которое отчасти обязано своим появлением Гете и которое дарвинизм излишне самонадеянно посчитал превзойденным, приближается современная теория «вариаций» Дриша).

В этой иной перспективе иным является и критерий ценности. Высший ранг, присущий типичному, подтверждается не только примерами, заимствованными из традиционных обществ, но и глубинной творческой силой природы; тогда как концепция общества, культуры, человеческого совершенства и ценности, связанная с бюргерским индивидуализмом, напротив, кажется аномалией — ни традиционный, ни природный мир ее не оправдывают. Таким образом, согласно этой иной перспективе высшая ценность отдельного человека состоит не в том, что он является индивидом, но, напротив, в том, что он воплощает и выражает в себе и вне себя «гештальт», достигает высокой степени деперсонализации.

Со своей стороны, мы уже указывали на наиболее существенный здесь момент: необходимо четко понять, в каких случаях силы, разрушающие индивида или вытесняющие его из нового пространства, выводят нас в сферу надличностного, а не подличностного. В принципе тип и все, им создаваемое, должны вывести нас за пределы как индивидуализма, так и коллективизма, как изолированного Я, так и массы, поскольку и то, и другое в равной степени являются проявлениями бесформенного.

Что же касается человека, то в том же древнем традиционном мире — как восточном, так и западном — Юнгер мог бы найти еще один аргумент, подтверждающий его мысль, достаточно было вспомнить те «типичные» черты, которыми в этом мире обладали почти все репрезентативные гештальты: мудрец, воин, аскет, аристократ и другие, которым была свойственна теснейшая взаимосвязь между надличностным и безличностным.