ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ. Та же декорация. День. Двор чисто убран

Та же декорация. День. Двор чисто убран. Сооружен длинный стол, накрытый скатертями и уже частично уставленный едой и напитками. По забору и крыльцу развешаны цветы живые и искусственные. На ступени крыльца брошена матерчатая до­рожка.

Сергеевна и Матвеевна продолжают накрывать на стол, бегая то в дом, то в погреб с кушаньями. Тоня украшает наличники окон полотенцами и цветами. В калитку входит Майя.

Майя. Ух, разрисовали! Где они?

Тоня. Уже в загс пошли.

Майя. Поплелся, значит, голубчик!

Тоня. А ты как думала?

Майя. Испугался, конечно. Ты слыхала, он с Васькой ночью на ту сторону в лодке катал.

Тоня (она все знает). Хватит брехать-то.

Майя. Люди видели. Вернулся-то на рассвете.

Тоня. Помогай лучше. Скоро придут...

Майя (помогает украшать двор). Закрутил! Клавдя-то не показы­валась?

Тоня. Нет.

Майя. Уж, поди, хватит стыда не появляться. Еще погоди, по до­роге какое-нибудь колено отмочит... Не дойдя до загса, сбежит. Они, детдомовские, без узды.

Тоня. Будет каркать-то, ворона!

Майя. Увидишь! Барахлишко то свое он сюда из общежития пере­тащил?

Тоня. Еще вчера все принес... кроме постели.

Майя. Вон как! Самое-то главное, значит, там оставил.

Тоня. Подумаешь, тюфяк да подушка!

Майя. Хитер!.. А я на Ваську жалобу сочиняю. Аморальный тип, пусть судят.

Тоня. Разлюбила?

Майя. Чего любить-то, раз ушел. Хорош, конечно, но гад.

Т о н я. Замуж пора тебе всерьез. Отец у тебя такой уважаемый, завод-то как поднял — на весь Союз! Голова! А ты? Плачут они, поди, с матерью от такого твоего поведения...

Майя. Да разве они молодежь понимают!.. Они всё свои принципы в нос тычут!.. Всё понять не могут, что их век кончился, дру­гой идет. Не хочу я половыми вопросами мучиться, без них дел хватает.

Тоня. Тьфу!

Майя. Плюйся не плюйся, к тому идет — к свободе! Старики повы­мрут, наши порядки будут, увидишь.

Входят Женя и Оля, они вносят газету, разворачивают ее и пришпиливают на заборе.

Вон молодежь поддержит, да еще разовьет... Ишь, что выдума­ли — стенгазету. (Подходит, читает.) «Любви все возрасты покорны». Пушкин. Не возражаем, пусть всем достанется... «Любить — значит жить жизнью того, кого любишь». Тол­стой... Однобоко, старик, узко — о себе думать тоже не меша­ет... «Невесело на свете жить, коль сердцу некого любить». Шевченко... В точку попал, в яблочко!.. «Никто не принужда­ется к заключению брака, но всякий должен быть принужден подчиняться законам брака, раз он вступил в брак». Карл Маркс... Отжило, милый!.. «В душе померк бы день и тьма

настала б вновь, когда бы из нее изгнали мы любовь. Лишь тот блаженство знал, кто страстью сердце нежил. Тот, кто не знал любви, тот все равно что не жил»... Это другое дело. Кто это высказался? Мольер... Приветик!..

В калитку вошли Салов и Менандр Николаевич. Они быстро пересекли двор и скрылись в доме.

Старик-то, как сыч... и не глядит. Поджилки, поди, трясутся. (Читает дальше.) «Если... ты любишь, не вызывая взаимно­сти, то есть, если твоя любовь не порождает взаимной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна...». Карл Маркс... Хватит уж Марксом-то пугать!.. «У любви, как у пташки крылья, законов всех она сильней». Кармен. Сразу видно, своя баба!

На крыльцо вышла Сергеевна.

Сергеевна. Девочки, помощь требуется!

Тоня. Идем, Майя.

Тоня и Майя ушли.

Оля. Как ты думаешь, понравится им?

Женя. Надеюсь.

Из дома выходят С алов и Менандр Николаевич.

Менандр Николаевич. Женька, Ольга, добегите-ка до загсу... чего они там застряли? Да когда обратно пойдут, знак дайте.

Оля и Женя ушли.

Да сядь ты, не суетись... Уж пошли, уж распишутся... Чего

нервенный-то такой?

С а л о в. Скоблит по сердцу...

Менандр Николаевич. Чего?

С а л о в. Веселья нет... радости.

Менандр Николаевич. Это тревога звонит... Принесут справку

с печатью, и отойдет.

С а л о в (подсел к Менандру Николаевичу). У меня, Менандр, у са­мого в этом вопросе уверенности нет. Честное ли дело идет или наоборот?

Менандр Николаевич. То есть?

С а л о в. Ну что, бестолковый ты или души нет?

Менандр Николаевич. Была вроде.

С а л о в. Была!..

Менандр Николаевич. Понял... Тут, Илья, все ясно, двух суждений нет... Ты от своей жены не бегал.

С а л о в. Я не в пример. Я свою Александру Ивановну одну любил...

Менандр Николаевич. Вот видишь...

С а л о в. Погоди... Я, говорю, свою Александру Ивановну одну любил, всегда. А что, думал, если мне вдруг при живой жене другая полюбится? Что делать стану? Боялся я этого случая. Не выпал он мне, слава тебе господи!.. Я за себя ручаться не мог, горя­чий мужчина был... кругом примеров-то множество. Видел я, как люди мучаются этим самым делом... О тех, у кого ветер в таких случаях, о тех не говорю: кобельки, и ничего больше — вошки да блошки... А для кого бедой такое дело оборачивалось, горем... Какой тебе тут природа диктант дает, какую подсказку шепчет, и не знаешь. С одной стороны, порядок, условие, так сказать, такое, договор, его соблюдать необходимо, а с другой...

Менандр Николаевич. К чему это, значит, ты клонишь?

С а л о в. Вот я и думаю, дело ли Михаил делает, что идет...

Менандр Николаевич. Ты что? Что мелешь-то!

С а л о в. Это я так, отвлеченно говорю, вообще...

Менандр Николаевич. Когда дело до жизни доходит, Илья, философию надо бросать, она что — игра ума, и только.

С а л о в. Это конечно...

Менандр Николаевич. Да ежели свадьба расстроится — что поднимется-то, чуешь?

С а л о в. Даже и вообразить нельзя всего шуму-то разного.

Менандр Николаевич. То-то. Ведь закон промеж людей тоже не зря устанавливается.

С а л о в. Закон, Менандр, порой людям тогда нужен, когда они не

знают, где правда. Условие они тогда такое заключают между

собой. Временное. До выяснения сути... Вот, к примеру, есть закон — чужого не брать. Вор, ежели взял. А ведь где-то, в высших-то, так сказать, порядках, чужого-то и нет и своего нет... Общее все. Как та губисполкомовская моторка, о которой ты мне вчера напомнил... Конечно, рад я, что Нюрка наконец мужа нашла... И Михаил распишется... Он воли-то себе не даст. Он с детских лет привык себя в руках держать... дисцип­лину знает... Да какая у них жизнь будет?.. Впереди-то что им маячит?.. Тут вопрос!..

Менандр Николаевич. Вперед-то, Илья, ни один человек не знает. Предполагает только... Привыкнут друг к другу, обтер­пятся... и пойдет.

Входят музыканты, которых приводил Василий. В руках у них сверкающие инструменты.

С а л о в. Вам что, товарищи?

Первый музыкант. Василий Заболотный прислал — играть.

Менандр Николаевич. Вон как... с музыкой, значит.

С а л о в. Не чересчур ли уж?..

Первый музыкант. В самый раз, Илья Григорьевич,— свадьба! Перезнакомьтесь. (Представляет музыкантов.) Гусев Семен, фре­зеровщик... Репочкин Федор Федорович, старший технолог, Лап-кин Трофим Константинович, конструктор... Это Вовка Пузин, ремесленное кончает... Товарища Харитонова, поди, знаете, бухгалтер ваш, зарплату вам насчитывает.

Салов (здоровается со всеми). Да еще рано, нету их.

Первый музыкант. А мы — позицию занять... Вот тут нам указано... Становитесь, товарищи.

Музыканты становятся у крыльца. Двор наполняется народом. Некоторые принесли подарки, отдают Салову. Тот складывает их на верстаке. Тут и свертки, и букеты, и вазы, и бутылки шампанского, и подушка, и абажур, и коробки конфет, и этажер­ка, и духи, и всякая всячина. Все здороваются с Саловым. Часть гостей знает о последних событиях в доме Салова, осталь­ные пришли, как на самую счастливую свадьбу, ничего не подо­зревая. Общий гомон.

С а л о в и Менандр Николаевич ушли в дом. Возникают следующие реплики:

— Чин чином все разукрасили.

— Люблю свадьбы — счастьем пахнет.

— Пошел Мишка-то, железный!

— Другой бы и хвостом вильнул, не посмотрел бы.

— Точно.

— А куда ему деться было? У всех на виду. Откажись — кончи­-
лась бы его карьера.

— Из комсомола вышибла бы.

— С чего это?

— В два счета!

— Я бы первый голосовал, хоть и жалко.

— И глупо!

— Да, тут уж податься некуда, хошь не хошь.

— Пусть он ее любит, ничего, золото она, наша Нюрочка.

— Это точно.

— Нюрка хорошая.

— Слюбятся.

— Газету-то какую выдумали, смех!

— Стол богатый.

— Начисто, поди, выложились.

— Пара-то какая замечательная: что он, что она — счастливые!

— Сурьезные оба.

— Чего-то не по себе мне.

— Брось, весело будет.

— Мой графин с краю поставили — не кокнули бы. (Пере­-
ставляет графин, на его место ставит другой.)

-- А моего тебе, значит, не жалко! (Переставляет. Ставит на
его место бутылку.)

— Тут поскорей выпить надо, сразу все в норму войдет.

— Цветов-то, цветов! На такую свадьбу и поменьше бы можно.

— А Клавка, гадюка, носа-то не кажет.

— Еще бы!

- Неужели он ночью к ней в город ездил?

— Ну и что?

— Васька сказал — побродили они коло ее дома, и все. Она и

не вышла.

— Верь Ваське!

— У-у, вороны, слетелись смотреть, как на утопленника.

— А верно, почему это народ на всякие несчастья смотреть
бежит? Машина кого задавит — бегут, утопленник — бегут.
А уж если пожар — полгорода мчит!

— Интересно... событие.

— Обогащение ума.

— Помню, когда первый аэроплан прилетел, все высыпали, хоть
по квартирам шарь.

— Раньше воров меньше было.

— Так раньше у нас в поселке полторы тыщи людей жило,
а теперь за десяток перевалило.

— И что?

— На душу-то населения воров меньше будет — вот что!

— Точно.

— Ишь ты, ловко! Радио, поди, не выключаешь.

— Молодежь нынче вольности много берет.

— И не говоря! Моя штаны надеть хотела, как мужик, на
свадьбу-то.

— В Москве, говорят, женщины прямо по главным улицам в
штанах ходят.

— А милиции приказ дали — стрелять без предупреждения.

— Ну, уж не ври. Забирают просто и бьют.

— Будет вам молоть-то!

— А узкие брюки молодежь у эпохи выторговала. Носют.

— Потому время теперь такое... Раньше-то — у-у! — дали бы им
жару!

— «Ранышего» тебе захотелось!

— Не то чтобы... но для порядку.

— Катись ты со своим «раньше»!.. Восемь лет я его зазря из
котелка хлебал.

Вбегают Оля и Женя.

Оля и Женя (наперебой). Все!.. Расписались!.. Идут! Идут!

Они снимают перекладину с ворот, распахивают их. Все за­мерли. В ворота рука об руку идут Нюра и Михаил, моло­дые муж и жена. Сзади — Василий и другие. Лица Нюры и Михаила каменные. На мгновение они остановились, войдя во двор.

С а л о в. В дом войдите сперва, а потом уж к столу.

Михаил повел Нюру. Грянул оркестр какой-то душещипатель­ный вальс-марш вроде «Дунайских волн». Михаил ведет Нюру в дом. Следом за ними идут С а л о в, Николай, Р и т а, Ж е н я. Все замерли, впились глазами в молодых. Когда молодые скрылись в доме, музыка умолкла и снова возникли реплики:

— Ну, слава тебе господи, все хорошо вышло.

— Чего хорошего-то?

— Зато порядок.

— Платье-то как идет к ней.

— Оно всем пойдет.

— Ни кровинки в лице-то у нее.

— Страху-то натерпелась.

— Выпить бы уж скорей!

— Только это и знаешь!

— Пойдут дети, дела... и забудется.

— Что забудется-то?

— Все.

— Вот то-то и оно!

— Эх, жизня, жизня...

Василий (злобно). Радуйтесь, радуйтесь, свадьба!!! (Вдруг вы­кидывает несколько плясовых колен.) Э-эха! Э-эх! Весело, свадьба! (Танцует.)

Гости совсем притихли. Из дома выходят Н ю р а, Михаил, Салов, Николай, Рита, Женя, и всех как прорвало:

— Поздравляем!

— Счастливо жить!

— За стол, за стол!

— Нюрочка, какая же ты красавица!

— Миша, поздравляем!

— Здорово все вышло!

— К столу, к столу!

— Наливай живей, наливай!

— Садитесь, товарищи, садитесь! Ура! Ура!

Все шумно рассаживаются за стол. Налили рюмки, стопки. Салов встал, поднял рюмку. Все умолкли.

С а л о в. Ну... вот... мечтала моя Александра Ивановна о твоем счастье, Нюрок... думала она об этом дне... да рано ушла... не дожда­лась... Живите дружно... уступайте друг дружке... Это необхо­димо... Чужую волю не гнетите, без воли человеку дышать труд­но... Жизнь не в жизнь... уступайте. Ну, счастья вам...

Оркестр грянул туш. Все пьют. Выпили — зашумели.

— По второй наливай, по второй!

Шум. Налили по второй. Чей-то голос выкрикнул: «Горько!», и как по команде все наперебой закричали: «Горько!», «Горь­ко!», «Горько!» Молодые встают для традиционного поцелуя. Михаил приподнимает вуаль с лица Нюры, берет жену за руки и притягивает к себе. Оркестранты ваяли наизготовку инстру­менты.

Нюра (слегка сопротивляясь, тихо). Не надо. Реплики.

— Ишь ты!

— Застыдилась!

— Целуй ее, Миша! Целуй!

— Бери!

— Горько! Горько!

Михаил берет Нюру за плечи и приближает к себе.

Н ю р а (с криком). Не хочу! (Выскакивает из-за стола и бежит в дом.)

Гости тоже повскакали со своих мест, смеются. Реплики.

— Ишь ты, что выдумала!

— Проворная какая!

— Засиделась в девках-то!

— Туго.

— Силком ее, Миша, бери! Силком!

— Аи да Нюрочка!

— Лови ее, лови! Лови!

Несколько человек бегут в дом и под общий смех вытаскивают Нюру из дома. Держат ее за руки. Нюра хочет вырваться, но не может, даже покраснела от натуги.

— Вот она!

— Бери ее, Миша!

— Целуй!

Общий крик: «Горько!!!» Михаил неуверенно идет к Нюре. Нюра (кричит). Не хочу!!

Все вдруг утихли, поняли, что это не привередничание, не шут­ка, не игра.

Мишенька!.. Не хочу!.. Люблю тебя, Миша!! Не могу твою сво­боду брать... Не хочу!.. Что же это мы делаем?!..

Майя. Чего ты несешь-то, полоумная?

Нюра (не слушая, со слезами). Я еще ночью все поняла, когда одна во дворе сидела... Все ясно было... Говорят, утро вечера мудре­ней... Выгодней, может, а не мудреней. В тишине-то чистые мысли идут... ясные... верные… А утром подумала: нет, мой он, мой!.. Только загадала: как распишется — какие у него глаза будут, увижу... Видела, как ты свой смертный-то приговор под­писывал... и глаза у тебя совсем спокойные стали, ровные... Люблю же ведь я тебя, Мишенька! Тебя люблю, не себя...

Майя. Да ты опомнись... что город-то говорить будет!..

Нюра. Ну уж если я все это пережить собираюсь, то город как-нибудь переживет!

Василий. Нюра!.. Нюрочка!.. Нюра!!!

Майя. Об отце, об отце-то подумай!

С а л о в. Говори, Нюрок, говори.

Нюра. Иди, Миша, иди!.. Миша мой! Не могу! (Снимает фату. Кри­чит.) Отпускаю!!

Оркестр вдруг грянул туш. Кто-то замахал на оркестрантов руками, но дирижер неистово взмахивает руками и туш гремит два, три и четыре раза. На звуках оркестра идет занавес.

Занавес