КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
КАРТИНКИ С ВЫСТАВКИ
Изморози -- перейти. Курам -- ходить по песку, удивленно печатая своимикурьими ножками. Не любить этих птиц, но любить наблюдать, как печатают намокром песке, не подозревая об этом; и ни о чем. Балаболки заслышались.Перекликались, но не аукались, т.к. шли вместе, сплоченной стаей. Мойра,проводившая в палисаднике на скамейке свои перезрелые годы, тоже зачуялаголоса. Тогда она отложила спицы, которыми с утра ковыряла в ушах,привскочила, всмотрелась в ту сторону и выкаркнула: ведут. Клубок серойшерсти скатился с ее колен, скакнул на клумбу и, сминая анемическиеханимуны, покатился куда-то клубком брачующихся гадюк. Баракам -- ждать.Вступая в обитель апрельской прелести простоволосо и в шапках, и не вытеревног, говорили: ведут, накачалась. Сложному, смешанному духу самокруток ипапирос государственного кручения витать над собранием интересующихся.Никого тут не знать. Неплательщик усеченной каморки обыкновенно был вне, ему-- пропадать на хранилище вод, у эллингов, клянча фантики у бесстыжихгребчих. Мускулистые тренеры, люди среднего возраста, уничижали просителя.Шла с распущенными, голову запрокинув, чтоб видеть сплошное синее. Белоедемисезонное, распахнутое. Но завтра пригреет -- и уже в сарафане. Акикиморы -- в черном. Шоссе фиолетовое, в лиловых лужах, и если еще окрасках, о впечатлении, то вот -- мелкая молодая листва, на фоне которойдается шествие, сообщает вам впечатленье зеленого дыма. Две смертельнокостлявые -- под руки. Прочие шли, охраняя, кольцом, и все искалидотронуться. Уже давно, несколько мгновений замечал происходившее там,несколько лет замечал все из окна. Впервые -- когда-то, потом -- то и знай,а затем -- постоянно. Когда бы, куда бы ни: черная ликующая сороконожка,горбатая мокрица полуподвальная. Меняется время года и дня, длинные платьястаи меняются на долгополые балахоны. Меняются декорации, освещение, обувьстатисток, но жесты, гримасы, походка -- не обнаруживают варьяций. Когдаоктябрь и на черствый сухарь гудрона ложится субтильное масло слякоти;поскольку туман и по сточным канавам старушьих морщин сочится милдью,ложно-мучнистая божья роса; если поздно, темно и осколки бутылочного стеклане блестят ни у пристани, ни в мусоре мусорных куч; то ли январь ставитболтухам ветроснежные кляпы в их тощегубые рты; ниже февраль-кривотроп,снабдившись клещами вьюг, тщится вытащить вещим трещоткам их сухожильюязыки; или же лето, но пасмурно, и растут, возрастают над местностьюслоисто-кучевые, вымеобразные, -- когда и поскольку, да если, да то ли, даили -- тогда и постольку, и следовательно, стало быть,-- никто не заметитприближения экспедиции, а и заметит -- не выкаркнет, а выкаркнет -- не будетуслышан, а будет -- безрезультатно: ютясь в керосиновом теплом чаду,опасаясь полипов и гланд, бараки не встретят, не выглянут. Лишь ты,начинающий лицедей, прикинувшись ревнителем цельсиевой шкалы, а вдействительности оценивая мирозданье, точнее, один из его путей, всякий разобнаружишь их снова на пути их к фанерной обители. Если свет помрачился,угас, злыдни засветят свечные огарки. Бедных, косматых и некрасивых узришьты; черты их истошны. Стоило шествию, впрочем, спуститься с насыпи,приблизиться к огородам, где сутулились пугала, ступить на убитую детскимииграми и печатными курьими ножками дворовую твердь, как все, достигнутоебалаболками в деле преодоления расстояний, оборачивалось фикцией чистейшейводы. Не помышляя вернуться, не отступив назад ни на шаг, шествие ужевозвращено, сдвинуто, смещено на исходные рубежи, к горизонту, и, явно незамечая случившегося,продолжает однажды начатое -- шествует, марширует,шагает, влача и толкая, понукая и поучая ту, чья голова запрокинута иувенчана столь несвежим, а издали -- чрез очищающий кристалл пустоты --бантом поразительной свежести. И когда немало апрелей спустя один изослушников разъездного училища окажется невольным свидетелем сизифогоскольжения при клоаке-реке, оно, со всеми его особенностями, не явитсявдохновенному юноше пугающим откровением. Сопоставит, сравнит два марша,отметит их сходственные черты и различия. Обернувшись при помощи байки вподобье кокона: они оба, заверишь как-то себя, грядущего на казенныйобщежитейский сон, они оба -- симптомы неизлечимого временного недуга,исказившего естественное теченье событий и лет, течение бытия, руслотечения. И зима навестила -- вся в шевиотах и оттепелях. Пришла, горячо дышанутром прикроватной тумбочки; то была сумма запахов -- аседол, паста, вакса,копеечное средство, названное безо всяких обиняков средством противпотертостей, мыло, и, разумеется, галеты Мария, присланные ею заказнойбандеролью. Ты предпочел бы зиму, веющую матиолой, желал бы ароматагавайской амалии, однако не морщился, не отворачивался неприязненно изопасения, что обидится и пройдет, а ты ведь хотел получше запомнить ее --дабы на завтра, весной, оставив кокон до рога побудки, предать свиданиекарандашу и гуаши. Пришла и дышала. Пеплогривая, странная, цокающая ледянымиподковами. И очнуться в цветах и цикадах, под одеялом с вышитыми верблюдами,которое вдруг стало мало. И очнуться в египетском саркофаге, в охотничьемшалаше, в башне господина Флобера, в Пизанской, в дупле тысячелет-негобаобаба, обернувшись большим большеухим коало, вниз ушами висящим. Иочнуться в значении меньшем или же равным нулю, в качестве тушинскойпригоршни праха, туго забитой в тульский мортир. Мария уходит, рассвет.Разбить и пожарить и съесть три яйца. Крошками хлеба кормить свиристящихдвух птах. Склюют и почистят перья, и снова засвиристят. А другие птицы застеклами летели в сторону солнца, а другие сидели на белесых ветвях, ачетвертые пытались печатать на смерзшемся розоватом песке, но следов, ксожалению, не оставалось. Искоса глядя на фабрику, на дымы отдаленныхзаводов и на работника, что, страдая, катил по настилам сверхурочнуютрясогузку с тряпьем, восходило светило. Визит тряпкореза.Жанрист-подвижник не нужен и неизвестен. Кухарка разорившегося аристократапотчует чем-нибудь завалящим заглянувшего на часок ухажора. Чаевничают накухне за липким столом. Двери на задний двор приоткрыты, видна тележка,груженная благородным старьем. Непосредственно за двором берут началозадворки. За ними угадываются: кабак, шлагбаум, версты размытого тракта,острог, Сибирь и погост. Визитер неухожен, расхристан, корытолиц, егообличье носит следы всевозможных излишеств; кухарка ж вообще нехалява, абарин ее, худосочный седеющий ремоли, отчего-то прячущийся в чулане и робколорнирующий работника (самый жухлый угол живописи), слегка отведя изысканнойдлиннопалой рукою замызганную занавеску, сам хозяин, в ночном колпаке икаком-то убогом, с обремканными кружевами жабо и манжет, исподнем, --совершеннейший нехолюза. Да не очнуться ль в его родовом поместье? Вбиблиотеке? на витиеватой козетке? в лучшие дни владельца? им же самим?Сочинениям честолюбцев покойных мерцать в шкапах золотыми тиснениямикорешков, коль скоро Селене, безмозглому детищу глухонемого сумрака, будтобы проглотившей себя и тем потрясенной и возгордившейся, Селене с чертамидиктаторствующей идиотки -- вбирать своим сардоническим ртом, порами своеговысокосиятельствующего лица кабинетную темноту, и свету -- преобладать, ивсему, что способно отсвечивать, отражать, блестеть и поблескивать -- всемутому поблескивать, блестеть, отражать и отсвечивать. Но вот шевелениютополей, шебуршанию их мясистой листвы -- предвестить скоропостижное утро, илуне начинать уже меркнуть и запрокидываться, закидываться, как в припадкепадучей, скатываться с крыш несъеденным колобком, закатываться за них,капать в гофрированную ушную раковину, куда дудят по субботам щекастыедудари, сваливаться в парк военного отдыха, в купы платных платанов ипубличных лип с их шевеленьем -- скатываться, сваливаться и вертеться в ихшебуршении чертовым колесом. Заря развенчивала, умаляла луну; так проходилаее слава. Сияние с неба проницало смеженные веки твои, лицо твое реяло. Нодаже и в эти, исполненные высоких прозрений мгновения младости ты, в товремя обыкновенный стажирующийся разъездной, не осмелился бы и предположить,что настанет пора -- и ты сделаешься доезжачим. Первые метлы и скрежетхлебных лотков, изымаемых из ячей хлебовозов, и визг тех же лотков,съезжающих в преисподнюю по Бремсбергу: хлеб чьих-то ранних лет. А некто,столь же героически ранний, шел, страдая одышкой и сквернословием, анесколько погодя из пурпурных перст Авроры выскользнула первая конка --скользила по рельсам, везла пустоту, шипела подшипниками и троллеями и: воти утро в мантии багряной ступает по росе восточных гор, -- опубликовано былона маршрутной табличке приличествующими случаю иероглифами. И вообще --вдоль всей улицы самокатно шумели битком набитые экипажи. Вид пассажировказался уныл, словно запах раскрытых, заклинивших, как назло, зонтов,которые с точки зрения исподлобья так живо напоминают подмышкиархиоптериксов, и которыми так и тычут друг другу в нос восторженно-сыроворвавшиеся на остановке Театр восхищенно-сухо вырвавшиеся из негопровинциалы после премьеры, открывшей очередной эзопов сезон. Неприметныйсверчок окраин, в октябре ты особенно скрытен. Грустноглазый, вяло реешьклочковатою мгой, вечером тихо идя от качелей, от стапелей, от серых, какмокрая парусина, водно-моторных вод. Возникаешь, исходишь, находишь на:мелкий татарник перед шоссе, потом -- на шоссе, на мелкий татарник за ним,на уютную балку Пренебрежения, на ненаглядные -- ненавистные -- ненужноезачеркнуть -- палисады и кровли, чтоб и сонно, и слепо, и холодно заслонитьэто все, спрятать, сокрыть, утаить от чуждых свидетельств -- клубясь,извиваясь и корчась раздавленно и бесшумно между пятью и шестью. Прячешь,скрываешь, таишь, а если спросить -- отчего -- не ответишь; наверно, незнаешь ответа? нет, знаешь, но не ответишь -- и только. Только ответишькогда-нибудь, отюно шествовав, отгоревав, отгорев, но, как и прежде, ревнуяту давнюю местность к чужим на ней, ответишь за все. Неразумная девочка,сирота и дитя сирот этой земли, я зову тебя -- оглянись. Ведаешь ли, какясен и чист неумытый лик твой, и сколько земных печалей сестер твоих слилосьв неземных чертах его. Одинокая и единственная из всех единственных иодиноких, коим числа несть, гори-гори ясно -- там, на булыжном шоссе, здесь-- на разъезжей росстани, и в тупике, где лопух. Гори белым цветом,безгрешным цветком, гори, горькая, гори, робкая, гори, заветная. Гори дляЯкова, гори для всякого, смятенно спешащего на свет твой. От Георгия доПокрова, от рекостава до рекоплава, и от черного поля до белых, осеняющихосень путей -- гори вселетье, гори всезимье, и белой пастушьей звездой твориповсюду свет кроткий, тайную милость твою. Радуйся -- ни к чему не причастенизвечный, нездешний твой образ. Там, на булыжном шоссе, здесь -- наразъезжей росстани -- гори негасимо в кругу погребальных старушьихголов-головешек -- седых и чадящих. На том ли погосте, на той ли горе --белей отдаленно, гори вознесенно, плененная воинством людоподобных крестов,бурые бугры оседлавших. Гряди, радуясь, -- все-то небо оглашаешь тыкликушеским балабала. И приидоша сумраки, и темные летуны к ночисовокупляются в черные стаи -- и только выспренные пространства внемлют семуответу.
Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 61; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав |