ГЛАВА 12

Окрестности Вены

День выдался пасмурным, в воздухе висел туман. Холодало, озеро покрывалось тонким ледком, на который сыпался мелкий снег. На противоположном берегу зазубренной полосой на фоне серого неба чернел сосновый лес.

Маркус Кински потер руки и поднял воротник куртки. Привалившись к крылу внедорожника, сержант вспоминал тот день, когда был здесь в последний раз, – день, когда того иностранца вытащили из полыньи.

Уже целый год прошел, опять зима наступила. Зачем его сюда принесло, непонятно. Наверное, права была Моника, когда говорила, что он по натуре одержимый.

На мгновение его мысли вернулись к жене. Совсем молодая, она умерла почти три года назад. Ей дважды поставили неверный диагноз. Он по ней очень скучал.

Кински вздохнул и вновь принялся размышлять о деле Ллуэллина, хотя расследование давным-давно прекратили. Что-то здесь не так. Уж очень ловко прикрыли дело, да и следствие провели слишком образцово – даже учитывая традиционную австрийскую старательность. В реальной жизни так не бывает.

Дело Ллуэллина не выходило из головы сержанта много месяцев, а когда ему почти удалось о нем забыть, откуда ни возьмись появилась Мадлен Лоран. Или как там ее на самом деле.

Пока что поиски мадам Лоран уперлись в тупик: кредитка Эрики Манн оказалась настоящей, но адрес владелицы, полученный от кредитной компании, привел Кински к заброшенному складу в промышленной зоне. Чего и следовало ожидать.

Загадка Мадлен Лоран была не единственной в деле Ллуэллина. Был еще и Фред Майер. Майер и Ллуэллин имели много общего – подозрительно много: оба музыканты, пианисты, и оба умерли в одну и ту же ночь, на расстоянии всего нескольких километров друг от друга. Наручные часы Ллуэллина со старым заводным механизмом, попав в воду, остановились, что позволило определить точное время смерти. Фреда Майера нашли висящим в петле в его студенческой квартирке; согласно результатам вскрытия, он умер за двенадцать часов до того, как его обнаружили, то есть примерно в то же время, что и Ллуэллин. Наверное, сначала Майер, а вскоре после него – Ллуэллин.

Майер не оставил предсмертной записки, да и явный мотив самоубийства отсутствовал. Опросив родственников, выяснили, что депрессией он не страдал. Денег, как и большинству студентов, не хватало, однако Майер тратил их аккуратно и значительных долгов не имел. С сердечными делами тоже все было в порядке: опрошенные сходились на том, что с постоянной подружкой он прекрасно ладил. К тому же он недавно получил должность школьного учителя музыки в Зальцбурге и горел желанием сразу после окончания учебы в Венской консерватории приступить к работе. В жизни Фреда Майера все складывалось просто замечательно, пока он не сунул голову в петлю.

Ладно, бывают ведь и совпадения. Возможно, нет никакой связи между нелепой смертью одного музыканта и бессмысленным самоубийством другого. По крайней мере, именно в этом пытался убедить себя сержант Кински последние месяцы. Вот только одна деталь не давала ему покоя, словно застрявшая в горле кость, – в комнате Майера нашли билеты в оперный театр.

Вздохнув, Кински посмотрел на затянутое туманом озеро. Пока лед тонкий, но через несколько недель уже выдержит вес человека. Зимой на озере катаются на коньках.

Интересно, что чувствует человек, провалившийся под лед? Холодная вода обжигает тело, сердце останавливается, а течение тащит под толстую корку, сквозь которую только с отбойным молотком и пробьешься, хотя спасительный воздух всего в паре дюймов над головой.

Сержант повидал мертвецов, погибших от самых разных причин. Работа такая – постоянно смотреть на трупы. Но выражение лица Оливера Ллуэллина врезалось в память: ничего ужаснее Кински еще не видел. Синее, оледеневшее лицо много месяцев не давало ему покоя.

Глянув на часы, сержант понял, что слишком задержался. Давно пора возвращаться в город. Кински сказал Хельге, няне Клары, что для разнообразия сам заберет дочку из школы. Девочка быстро растет, ей почти девять с половиной, а отца вечно нет рядом. То-то она удивится, увидев его возле школы! Вечером можно будет заняться чем-нибудь интересным: на каток пойти или в кино. Кински ничего не жалел для дочери: частная школа с обучением на двух языках, уроки игры на скрипке, дорогие игрушки. У Клары было все – кроме внимания отца.

Зашуршала покрытая инеем трава.

– Макс!.. Где тебя носило?

Пес уселся и выжидательно склонил набок большую черную голову. Мощные челюсти сжимали резиновый мячик. Добродушный ротвейлер уже состарился, но Кински держал его в форме.

– Ладно, давай, – согласился сержант. – Брошу разок и поедем. Вообще не следовало сюда приезжать…

Пес аккуратно уронил в подставленную руку слюнявый и грязный мяч.

– Ты даже не представляешь, как тебе в жизни повезло. Поверь, дружище, я бы тоже с удовольствием целыми днями гонялся за мячиком. Это куда лучше того, чем мне приходится заниматься на работе!

Он бросил мяч в высокую траву. Собака кинулась вслед, подмерзшая грязь брызнула во все стороны.

Макс искал мячик, обнюхивая тростники и нерешительно скребя землю лапами.

– Только не говори, что потерял его! – разозлился Кински.

Он подошел к собаке, вглядываясь в заросли: не мелькнет ли в стылой грязи и сухой траве синее пятно. В поисках мяча Макс здорово потоптался по тростнику, примяв стебли.

– Ну спасибо, Максик! – пробормотал сержант. – Между прочим, каждый паршивый мячик стоит восемь евро, а сколько ты уже потерял? Дурень ты этакий!

Кински увидел в грязи окурки и отдернул руку: как бы на шприц не наколоться. Черт бы побрал этих нарков, загадили все вокруг!

Присмотревшись, сержант нагнулся и поднял с земли стреляную гильзу. Латунь потемнела, местами позеленела, в центре капсюля виднелся след отбойка. По краю гильзы шла надпись мелкими буквами «парабеллум 9 мм».

«Кто мог стрелять здесь из такого оружия?» – подумал Кински.

Макс сосредоточенно наблюдал, как хозяин роется в земле. Из-под замерзшего пучка травы сержант вытащил вторую гильзу – точно такую же, как первая. Потом еще одну и еще две – они лежали, зарывшись между желтых корней. Кински поднимал пучок за пучком и везде находил гильзы. За три минуты он набрал двадцать одну штуку и сложил их аккуратной кучкой.

Двадцать одна гильза – это много. И все рядом. Значит, стрелял один человек, не сходя с места. В обойму обычного пистолета столько патронов не влезет, разве что магазин повышенной вместимости. Скорее всего, стреляли из автоматического оружия – такого количества пуль хватает на полторы секунды автоматного огня. Ничего себе, однако. Дело серьезное.

Сержант внимательно осмотрел каждую гильзу, поворачивая ее кончиком шариковой ручки, чтобы не трогать пальцами. Все они имели идентичные отметины: царапины, оставленные обоймой, и небольшая вмятина на краю от удара об окно затвора.

Кински по одной сложил гильзы в пластиковый пакетик, сунул его в карман куртки и поднялся. Про мячик он забыл, сосредоточенно прикидывая, где стоял стрелок, если учесть, куда отлетели гильзы. Внезапно его осенило.

– Пойдем-ка, – сказал он собаке, задумчиво погладив лохматую голову.

Вернувшись к машине, сержант открыл заднюю дверцу, и пес, высунув язык, запрыгнул внутрь. Кински взял запасное колесо и покатил его обратно к озеру.

Туман постепенно сгущался: теперь лес на противоположном берегу стал расплывчатым черным пятном. Кински запустил колесо по льду. Остановившись, оно упало набок и осталось лежать – лед держал.

Сержант сунул руку под куртку и вытащил из кобуры табельный «зауэр». Сняв предохранитель, он оглянулся и выстрелил в лед возле колеса. Грохот выстрела из девятимиллиметрового пистолета ударил по ушам и эхом разнесся над озером. Кински снова нажал на спусковой крючок, потом еще раз.

Лед треснул. В пятнадцати ярдах от берега запасное колесо с бульканьем погрузилось в воду.

Кински и думать забыл, во что обойдется покупка новой запаски, занятый другими мыслями. Насколько человек тяжелее, чем колесо, и сколько выстрелов нужно, чтобы пробить более толстый лед? Хватит ли двадцати одной пули?

От прикосновения к карману глухо звякнули гильзы. Чутье подсказывало сержанту, что они пролежали здесь с января прошлого года.