Славомир Мрожек. Эмигранты

Многие западные критики увидели в "Эмигрантах" синтез мрачного

натурализма в стиле Горьковского "На дне" и реминисценций театра абсурда,

прежде всего из "В ожидании Годо" Беккета. Но несомненно, это наиболее

значительное произведение Мрожека после "Танго" и одно из важнейших в

польской драматургии послевоенного периода.

___________________________________________________________________________

Действующие лица

АА

ХХ

Стены серые и грязные, с подтеками. Низкий потолок. Голая лампочка,

висящая на проводе под потолком. Резкий, заливающий свет. В глубине

декорации, в правой стене - дверь (определения: справа, слева - со стороны

зрительного зала). Окон нет. Вдоль правой и левой стен - ближе к авансцене -

две железные кровати. Над левой кроватью на гвозде висят пальто и деревянные

плечики для костюма. У средней стены, на четверть ее ширины от левого края -

старинная раковина в форме ведра, установленная на канализационной трубе.

Раковина покрыта пожелтевшей, потрескавшейся эмалью, труба ржавая. Над

раковиной латунный кран. Выше крана примитивная полочка с двумя бритвенными

приборами, один из них дешевый, другой подороже. Над полочкой достаточно

большое, но дешевое зеркало, висящее на гвозде. Возле раковины - два

полотенца на гвоздях. В четверти ширины стены от правого края, в глубине

сцены - старая ширма. Кроме того по средней стене проходят канализационные

трубы различной толщины, кабели, провода и т.п., тянущиеся от пола до

потолка и размещенные по усмотрению художника.

На середине сцены, в центре, под лампочкой - стол, покрытый газетами.

На столе: две грязные тарелки, две ложки, две белые, пластиковые кружки, две

открытые консервные банки, одна бутылка из-под пива и коробка с чаем в

пакетиках. На столе валяются также окурки сигарет. Два стула - один слева,

другой справа от стола. На левом стуле лежат брюки пепельного цвета, на

спинке висит твидовый пиджак и шелковое кашне. Под стулом пара ботинок.

На кровати слева лежит небритый мужчина в халате. Его ноги в носках

обращены к залу. Он худощав, лет тридцати-сорока. Редковатые волосы, очки в

темной оправе. Читает книгу.

На кровати справа на дешевом одеяле лежит пес Плуто^[1],

большая яркая кукла-талисман.

На стуле справа сидит мужчина в черном старомодном костюме, в некоторых

странах такую одежду до сих пор носят по праздникам крестьяне. Белая рубашка

и кричаще яркий галстук. Туфли с очень острыми носами тщательно начищены.

Мужчина крепкого сложения, коренастый, с грубыми руками и грубым чисто

выбритым лицом. Он сидит левым профилем к зрителям, глядя на лежащего

партнера. Оба они приблизительно одного возраста. Некоторое время один из

них (АА) лежит и читает, другой (ХХ) сидит и смотрит на лежащего.

ХХ. Я воротился. (АА не реагирует. Пауза. ХХ повторяет громче.) Я

воротился.

АА (не прерывая чтения). Следует говорить: вернулся.

ХХ (растирая икры ног). У тебя закурить не найдется?

Не отрывая глаз от книги, АА сует руку под подушку и достает пачку

сигарет. Протягивает ее ХХ. Тот встает, прихрамывая подходит к кровати и

берет сигарету из пачки. АА продолжает читать. ХХ украдкой прячет сигарету в

карман и достает из пачки вторую. Поколебавшись, повторяет эту операцию:

прячет вторую сигарету в карман, достает третью и сует ее в рот.

ХХ. Взял уже. (АА, по-прежнему глядя в книгу, не убирает руки с пачкой.

Пауза.) Ладно, тогда еще одну возьму. (Протягивает руку к пачке.)

АА. Положи на место. (ХХ послушно вытаскивает сигарету из кармана и

кладет обратно в пачку. Поворачивается и хочет отойти. АА не убирает руки и

не прекращает чтения.) Отдай.

ХХ. Я уже отдал.

АА. Ты взял три.

ХХ достает вторую сигарету из кармана и вкладывает ее в пачку. АА,

продолжая читать, прячет сигареты под подушку. ХХ выходит на середину

комнаты, достает из правого кармана коробок спичек. Вынимает спичку из

коробка и уже собирается зажечь, но останавливается и бросает взгляд на АА.

Видя, что тот по-прежнему читает, кладет спичку обратно в коробок, а коробок

- в правый карман. Подходит к стулу, на котором висит пиджак, ощупывает

карманы пиджака. Находит в одном из них коробок спичек. Закуривает сигарету

и прячет коробок в левый карман. Усаживает на тот же стул, что и в начале, и

принимает прежнюю позу. С наслаждением затягивается дымом. Растирает икры

ног, расстегивает воротничок рубашки и ослабляет узел галстука. Снимает

туфли. В носках огромные дыры. ХХ сдувает с начищенных туфель невидимую

пыль, заботливо ставит их возле стула. С огромным облегчением вытягивает

перед собой ноги, шевелит пальцами ступней. Пауза.

ХХ. Я на вокзале был.

АА (продолжая читать). И что?

ХХ. Ничего. Народу полно. (Пауза.) Выпил пива.

АА (с недоверием). Ты?

ХХ. Ей-богу. (Пауза.) Две кружки. (Пауза.) В буфете.

АА. А-а!..

ХХ. Телефоны там...

АА. И что?

ХХ. Ничего. Звонят...

АА. Ага.

ХХ. Я-то не звонил. Думаю себе, чего мне звонить. Так, постоял у

телефонов...

АА. Хорошо. (Пауза.)

ХХ. Будки с газетами.

АА. Вот как!

ХХ. С газетами и авторучками.

АА. И что?

ХХ. А ничего. Покупают газеты.

АА. Ага.

ХХ. Читают. Я-то не читал. Думаю себе, чего мне читать.

АА. Конечно.

ХХ. Постоял около газет. (Пауза.) Кассы там. (Пауза. АА не реагирует.)

Я говорю - кассы.

АА. Что?

ХХ. Кассы с билетами.

АА. С билетами?

ХХ. Они билеты покупают в кассе. (АА восхищенно присвистывает.) Я-то не

купил. Постоял себе у кассы.

АА. И правильно.

ХХ. А потом думаю себе - схожу-ка я на перрон.

АА. Зачем?

ХХ. А тут бесплатно. У нас перронный билет купить надо, а они задарма

пускают. Вот глупый народ.

АА (рассеянно). Кто?

ХХ. Они. Вот я и пошел на перрон.

АА. Ага. Ну и что?

ХХ. А там рельсы и дует.

АА. Что дует?

ХХ. Ветер. Я себе думаю - пойду-ка я назад. Собрался уж уходить, а тут

по радио что-то объявляют. Думаю себе - подожду еще. Ну и остался. Опять

дует и рельсы... Нет, думаю себе, пойду. Хотел уже идти, а тут смотрю -

едет...

АА. Поезд.

ХХ. А ты откуда знаешь? (Пауза.) Верно. Поезд. Электрический. Тихо

едет, без шума, потому что электрический. У нас-то паровые, а тут все

электрические. И не жалко им электричества?

АА. Не жалко.

ХХ. Международный. Одни спальные, с вензелями. Хороший поезд. А я -

ничего, стою себе, закурил только.

АА. Свои?

ХХ. Были свои. Отличный поезд. А я стою себе спокойно и думаю: а ну-ка,

песик, к ноге. Дальше ты все равно не поедешь, у тебя расписание. К ноге. А

он подъезжает, подъезжает и...

АА. Останавливается.

ХХ. А ты откуда знаешь? (Пауза.) И совсем встал. А я думаю себе -

видишь? Говорил же, что дальше не поедешь!

АА (переворачивая страницу). А он что?

ХХ. Ничего, стоит.

АА. И все?

ХХ. Ну, тут набежали железнодорожники с тележками, на тележках простыни

и одеяла. Отличные одеяла, сто процентов шерсть. Я одно пощупал. Столько

одеял и все шерстяные. Ну, а я - ничего, я стою, курю, а они выходят. Был

один японец в пальто, должно быть нездешний.

АА. Наверное.

ХХ. Я так сразу и подумал. Но мне-то наплевать, я стою себе, как ни в

чем не бывало, и курю свои. Можно ведь, а?

АА. Можно.

ХХ. Имею право. Ну и, думаю себе, докурю сейчас и пойду. Вроде все уже

ушли. Хотел сигарету погасить, а тут напротив меня высовывается из окна одна

такая и кричит: "Носильщик!"

АА. И ты понял, что она сказала?

ХХ. Я-то нет, а носильщик понял. Сразу к ней подбежал. А она... Господи

ты Боже мой! Волосы у нее вот до сих пор, артистка, наверное. Ну, думаю

себе, тогда еще подожду, пока не выйдет. А мне уже пальцы обжигает, на ветру

табак горит быстро, если только не с фильтром... А я ничего, терплю, из руки

в руку перекладываю и жалею, что мундштук не захватил. Думаю себе, должна

выйти.

АА. И что?

ХХ (торжествующе). Вышла!

АА. Повезло тебе. (Продолжительная пауза.) Уже все?

ХХ. Нет. (Хихикает.)

АА. Что ты смеешься? (ХХ продолжает хихикать.) Что тут смешного?..

ХХ. Да я же ее...

АА в первый раз отрывает взгляд от книги и смотрит на ХХ.

АА. Что, что?

ХХ. Ну... (Хихикает.)

АА. Перестань смеяться.

ХХ. Так если правда. Я ее так...

АА. Где?

ХХ. В туалете. Первого класса.

АА. Там же полагается платить.

ХХ. Ну и что. Она заплатила, за меня и за себя. (АА закрывает книгу.)

Она еще хотела, да мне больше неохота было.

АА снимает очки и кладет их в карман халата, поворачивается на бок и,

опершись на локоть, смотрит на ХХ.

АА. Так? И что дальше?

ХХ. Ничего.

АА. Как так ничего?

ХХ. Я же говорю, мне больше неохота было. Она хотела, а мне уже не

хотелось.

АА. Ну хорошо, а что потом?

ХХ. Потом? Потом я ушел.

АА. А она?

ХХ. Тоже ушла.

АА. И ты не взял ее адрес?

ХХ. Нет. Она-то хотела дать мне адрес, а я себе думаю - на кой он мне.

Еще потеряю...

АА. Но она просила, чтобы ты взял.

ХХ. Просила. (Пауза.) За ней генерал приехал. Муж, наверное. В

лимузине.

АА. Ага. (Достает из-под подушки сигареты, берет одну в рот, ищет

спички в карманах халата, встает и подходит к стулу, на котором висит

пиджак, ищет в карманах пиджака, но не находит.)

ХХ. Тебе прикурить?

АА подходит к нему, ХХ достает коробок из левого кармана пиджака и

подает АА огонь. АА перебрасывает брюки со стула на кровать, садится на

стул. Затягивается дымом.

АА. Хочешь знать, как это было?

ХХ. Так я же рассказал.

АА. Нет, я спрашиваю, хочешь ли ты послушать, как это было на самом

деле.

ХХ. Ну, если ты знаешь лучше...

АА. Конечно же, я знаю лучше. Итак, вернемся к самому началу. Ты

действительно был на вокзале. Но пошел туда не сразу. Когда сегодня утром ты

здесь стоял перед зеркалом и совершал свой еженедельный ритуал бритья, то

вовсе не намеревался идти туда. Когда напяливал на себя этот костюм и эти

остроносые туфли... Я, кстати, часто себя спрашиваю, зачем ты их носишь,

если они превращают тебя в калеку. Неужели тебе кажется, что твои копыта с

этими копьями выглядят менее скотски?

ХХ (обиженно). Это очень дорогие туфли.

АА. Ну да ладно. Итак, куда же ты пошел? На улицу. Каждый имеет право

туда пойти. Но вот взгляды... За километр видно, кто ты такой. Тебе можно

прогуливаться, а они имеют право глазеть на тебя. Разглядывать твою

чужеземную рожу, ибо ты - плоть от плоти нашего народа. Ты, с этой точки

зрения, даже гордость наших идеологов, хоть скорее всего и не подозреваешь

об этом. Священная субстанция для наших патриотов, святая святых

национализма...

ХХ. Не богохульствуй.

АА. Это метафора. Но откуда тебе, невинной жертве клерикализма, знать,

что такое метафора.

ХХ. Мне все едино. А богохульствовать не позволю.

АА. Но вернемся к твоей прогулке. Итак, прохаживаясь возле кино, ты

подумал, что туда стоило бы заглянуть.

ХХ. Я кино люблю.

АА. Естественно. В кино никто на тебя не смотрит, поскольку все смотрят

на экран. И ты тоже. На экране что-то мелькает и сверкает. Ты не знаешь что,

не понимаешь, о чем говорят. Но все это не имеет значения. Главное - там ты

чувствуешь себя в безопасности. Правда, кино имеет один принципиальный

недостаток - за него надо платить.

ХХ. Я в кино никогда не хожу.

АА. Вот именно. Но еще не все потеряно. В твоем распоряжении остается

вокзал.

ХХ. Главный.

АА. Ну, конечно же, главный. Если уж идти на вокзал, то на какой же

еще, я ни на секунду не подозреваю, что ты удовлетворился бы какой-нибудь

там пригородной станцией. И вот ты прешься прямо на главный вокзал, на самый

наиглавнейший. А там - сплошные удобства! Во-первых, вход свободный.

Во-вторых, там ты не чужой, поскольку вокзал именно для чужих и

предназначен, иными словами - на вокзале все оказываются здешними, там чужие

становятся даже более здешними, чем здешние. Там твоя нездешняя внешность

вполне уместна. К тому же на вокзале светло, тепло... Есть киоски с

газетами, будки с телефонами, кассы с билетами...

ХХ (мечтательно). Буфет...

АА. И буфет тоже. И вот ты постоял возле газетных киосков, возле

телефонных будок, возле билетных касс...

ХХ. Пива выпил...

АА. В этом я, правда, сомневаюсь. Пиво тоже стоит денег. Зато у меня

нет ни малейшего сомнения, что ты побывал в писсуаре.

ХХ. А перрон?

АА. Не перебивай. Именно к этому я и подхожу.

ХХ. Сперва я был на перроне.

АА. Правильно. Физически ты сначала был на перроне и лишь затеи в

писсуаре. Но интеллектуально события на перроне ты разработал уже

постфактум, а писсуар сыграл при этом важную роль, я бы сказал -

оплодотворяющую, писсуар вдохновил тебя...

ХХ. Может, скажешь, что перрона не было?

АА. Был, был, был перрон, прибыл поезд, ты стоял перед спальным

вагоном, высаживались пассажиры - все это было. Правда и то, что из

спального вагона вышла особенно красивая и элегантная женщина...

ХХ. Вот видишь!

АА. ...Ты на все это поглазел, а уж потом пошел в писсуар. Нет, не в

туалет - чистый, с цветочками на столе у клозетной бабки, где сияет белый

кафель, где пахнет дезодорантом и где полагается платить за вход. Ты

направился в обыкновенный писсуар, куда может зайти любой, где окурки

засоряют слив и плавают в зловонной, пенистой моче, где полотенцем, видимо,

когда-то пользовались, но теперь оно настолько грязное, что к нему уже никто

не прикасается. Где смердит. Мужчины, набожно сосредоточившись, копаются там

в брюках, каждый в своих, каждый по отдельности, но при этом каждый

объединен с остальными в этом сортирном свальном грехе. Но тебя это не

отпугивает, даже наоборот. Я уж умалчиваю о твоей нечувствительности к

запахам. Но найдешь ли ты другое такое место, где твой сосед был бы точно в

том же положении, как и ты? Ну, где еще царит подобное равенство? Нигде. Не

страшно, что равенство это в самоосквернении. Главное - оно подлинно,

выразительно и даже утрированно, карикатурно экспрессивно. Тем лучше для

тебя, ибо ты, из-за недоразвитости восприятия, способен ощущать лишь

лошадиные дозы, любые градации и нюансы не затрагивают твоих чувств. Ты

пробыл там долго. Но, к сожалению, не мог остаться в писсуаре навсегда. И

когда ты уже закончил свое дело, когда перестал делать вид, что продолжаешь,

когда уже причесался, - меня, кстати, поражает, насколько тесна у тебя

взаимосвязь между урологией и косметикой, - ты вышел из этого подземелья, и

вот тогда в твоем причесанном разуме зародилось, - просто непостижимо, как

косметика воздействует на твою мозговую деятельность, разве что раздражение

черепа гребешком играет здесь некую роль? - зародилось это дурацкое, наивное

вранье о любовном приключении с дамой из поезда.

ХХ. Так я же ее...

АА. Чепуха. Явная чепуха. Ты стоял перед спальным вагоном и обжигал

себе пальцы жалким чинариком. Твоя сигарета была единственным символом твоей

независимости, в остальном же ты был всецело во власти вожделения, зависти и

униженности... Да, конечно, ты ее желал, причем даже больше, чем просто как

женщину. Впрочем, я подозреваю, что ты и понятия не имеешь, что такое

женщина, твой сексуализм не выходит за рамки функционального знакомства с

так называемым первичным половым признаком. Ты видел в ней символ того

далекого мира, который тебе так абсолютно, так беспощадно недоступен. И

тогда, будучи не в состоянии перешагнуть эту пропасть реально, ты перешагнул

ее в своем воображении. И, следует признать, совершил потрясающее для твоих

возможностей умственное усилие. В чем тебе действенно помог писсуар. Потому

я и говорю, что события на перроне ты интерпретировал, придал им законченную

форму, уже постфактум, в писсуаре. Там, в способствующих подобным

размышлениям условиях...

ХХ. Хватит!

АА. А разве не так было?

ХХ. Не так!

АА. Да ты не расстраивайся. Через неделю снова пойдешь на вокзал... (ХХ

хватает со стола пустую бутылку и разбивает о стол ее нижнюю часть, в руке у

него остается горлышко. Оба встают. Пауза.) Ну ладно, хорошо, пусть! Ты имел

ее, имел! Она отдалась тебе, бросилась к твоим ногам, целовала твои руки,

ноги целовала, эти твои остроносые туфли, ползала перед тобой, восхищалась

тобой и твоими туфлями. И ее ты имел, и генерала, и даже генеральский

лимузин! Генерал салютовал тебе, они устроили в твою честь фейерверк, а

потом угостили мороженым. Ведь ты красивый! Тобой все восхищаются. Ну что,

доволен? Теперь тебе легче? Достаточно уже? (ХХ садится, кладет в сторону

горлышко бутылки. Пауза.) Хочешь чаю? (Примирительно.) Я могу заварить для

тебя чай.

ХХ. Всегда все испортишь.

АА. Обиделся?

ХХ. А чего ты пристаешь?

АА. Ты обиделся из-за того, что я говорил правду.

ХХ. Вечно ты пристаешь. Чего я тебе сделал?

АА. Ничего не попишешь, дорогой мой. Я лишь помогаю тебе осознать свое

положение...

ХХ. Какое еще положение. Я был на вокзале.

АА. Это и свидетельствует о твоем положении.

ХХ. Я хотел, чтобы мне было хорошо.

АА. Вот именно, у нас всегда так: приукрашивание фактов, стремление

выдать нереальные мечтания за действительность, ханжеские пожелания...

Поддельное настоящее рождает болезненное будущее. История мстит...

ХХ. Какая еще история...

АА. Наша история, история нашего народа.

ХХ. Какая история, что мне история, я был на вокзале.

АА. Это и есть частица истории. Малая, но, несомненно, подлинная. Ты

был на вокзале, - прошедшее время, следовательно, это уже история. Всеобщая

история слагается из историй отдельных индивидуумов. Нет истории

абстрактной, так могут думать только идеалисты, трактующие историю как новое

божество, вещь в себе. Нет, я не гегельянец. Так что все зависит от того,

как мы истолкуем твою сегодняшнюю небольшую историю на вокзале. Рассмотрим

ли ее в свете фактов? Или, наоборот, факты рассмотрим истории. Я имею в виду

эту лживую сфабрикованную историю, которую ты мне рассказал. Твою

мифотворческую интерпретацию, твою интерпретационную мифоманию...

В канализационной трубе раздается шум и заглушает его слова. АА, махнув

рукой, садится на кровать слева, задумывается. ХХ потягивается и зевает.

ХХ. Есть хочется.

АА. Ну так поешь и оставь меня в покое.

ХХ. А если нечего.

АА. Есть консервы.

ХХ. У меня уже все.

АА. Опять все сожрал?

ХХ. А у тебя не найдется консервов?

АА. Есть, но тебе я не дам.

ХХ. Почему?

АА. Из воспитательных соображений.

ХХ. Ага. (Пауза.) То есть как?

АА. А так. Ты постоянно жрешь мои консервы.

ХХ. Неправда, свои я тоже ем.

АА. И свои, и мои. Приучись, наконец, хоть к какому-то порядку,

дисциплине, сдержанности...

ХХ. Ладно. Но сперва я бы поел.

АА. Ничего не получишь.

ХХ. Нет?

АА. Нет.

ХХ. Ну и не надо. (Пауза.) А ты про чай говорил.

АА. Сам для себя приготовь.

ХХ (встает, снимает пиджак, вешает его на спинку стула, старательно

встряхивая и разглаживая. Уходит за ширму, слышно, как он там возится,

ставит чайник и т.п. Возвращается к столу и снова садится на стул. Пауза.).

Слушай, а почему тут нету мух?

АА (прерывая свои размышления). Что?

ХХ. Я говорю, почему тут нету мух?

АА. Где?

ХХ. Здесь, в комнате.

АА (все еще рассеянно) Не знаю.

ХХ. И в коридоре тоже нету. (Пауза.) И нигде... (Взволнованный своим

открытием.) Ты здесь видел где-нибудь мух?

АА. Да вроде нет.

ХХ. Я же говорю тебе, что нету. (Пауза.) И тут нету, и нигде. У них

здесь нету мух. Слушай, а почему у них нету мух?

АА. Не знаю. Должно быть, истребили. Гигиена.

ХХ. Жалко.

АА. А на что тебе мухи?

ХХ. Все веселей. Можно словить... Или посмотреть... И время быстрей

проходит. У нас-то мухи были. Летом. (Пауза.) Мухи были... И липучки для

мух... Помню еще, вешали эти липучки на лампу, они были вроде как медом

намазаны, только это не мед. А мухи прилипали и жужжали. Когда липучка уже

старая была, так их там было столько поналеплено, прямо звон стоял, чистая

музыка. Одни басом жужжали, другие тоненько, а как оса попадется или

слепень... Нет, слепни срывались, они сильные... А еще были такие маленькие

черные кружочки, с отравой, значит. Их на тарелки клали, только надо было

приглядывать, чтобы детишки не лизали. Помню...

АА. Помню, помню, помню! А я вот ничего не помню!

ХХ (искренне удивленный). Как это - не помнишь?

АА (вскакивает с кровати и начинает ходить по комнате). А вот так - не

помню, и не хочу помнить! Постоянно только и слышу: "А помнишь то, а помнишь

это..." Вечно, всегда, беспрерывно, уже столько лет! А теперь эти твои мухи.

Ты, со своими мухами...

ХХ. Так ведь были же.

АА. Прекрати.

ХХ. Я что, должен говорить, что не было, раз были?

АА. Были, были, и что с того? Разве это значит, что я обязан до конца

своих дней помнить о каких-то там идиотских мухах? Мне хватает других забот.

ХХ. А теперь вот сам говоришь, что были.

АА. О Господи! Да разве я говорю, что их не было? Нет надо успокоиться,

какой-то идиотский спор. Послушай, не в том дело, были они или не были.

Были, были, да сплыли. И нет никаких причин, чтобы постоянно возвращаться к

одному и тому же. Были, да, а теперь их нет. Конец. Теперь есть другое.

ХХ. Ну, что, к примеру.

АА. Как это - что?

ХХ. Ну, вот что? Что есть теперь, может, скажешь?...

АА. Все. Ну... мир, его проблемы...

ХХ. Что?

АА. Ну, например - идеи, явления, события...

ХХ (пренебрежительно). А-а-а...

АА. Социальные, экономические, политические процессы, культурные

течения - весь этот клубок противоречий на переходной стадии цивилизации, в

которой пребывает человечество. Всеобъемлющие проблемы...

ХХ. А мух нету...

АА. К счастью. Это даже неплохая метафора. Мухи символизируют

ничтожность проблем, на которые мы были обречены там, у себя. Все эти

местные проблемы, а точнее - проблемки... Мелкий шовинизм, мелкий реформизм,

мелкие масштабы... Мелкие люди и мелкая страна. А здесь можно, наконец,

расправить крылья.

ХХ. Как муха... взззз...

АА. Не отступать перед сложными задачами - только в великой борьбе

рождается величие. Великий масштаб, огромный размах. Нет, для меня, слава

Богу, мухи уже не существуют.

ХХ. А для меня существуют.

АА. Где существуют, здесь?

ХХ (торжествующе). Нет, у нас! Что, уже забыл?

АА. О Господи, опять за свое. (Из-за ширмы слышится свисток.)

ХХ. Чайник поспел. (Встает и уходит за ширму. Возвращается, неся

алюминиевый чайник. Наливает воду в кружку. Опускает в кружку пакетик с

чаем.)

АА. Мог бы и для меня заварить.

ХХ. А сахару дашь?

АА. Но я же купил чай.

ХХ. А сахара нету.

АА вытаскивает из-под своей кровати кожаный чемодан, вынимает из

кармана ключ, отпирает чемодан, достает из него пакет с сахаром. Запирает

чемодан, прячет ключ в карман, а чемодан убирает под кровать. Кладет пакет

на стол, садится к столу.

ХХ (наклонив чайник над кружкой). Вода уже вся.

АА. Так вскипяти.

ХХ (медлительно встает, идет к крану, открывает его, вода не течет).

Тоже нету.

АА. Ничего ты без меня не можешь. (Идет к раковине, до отказа открывает

кран.) Действительно.

ХХ. Нету, потому что не идет.

АА. Не идет, потому что нету, кретин.

ХХ. А я что, виноват? (Возвращаются к столу, садятся за стол, ХХ

накладывает сахар себе в чай.)

АА. И ты станешь пить чай? (ХХ утвердительно кивает.) Один? (ХХ снова

кивает.) Вот это называется солидарность. Я-то думал, если товарищу

нехватило... (ХХ добавляет еще сахару.) Будет слишком сладко.

ХХ. Я люблю, когда сладко. (Пробует с ложечки чай, добавляет еще сахар,

размешивает.)

АА. Остынет.

ХХ. Я не люблю горячий.

АА (достает из кармана монету). Давай разыграем.

ХХ. Что?

АА. Кому достанется чай.

ХХ. А зачем?

АА. Затем, что чай один, а нас двое.

ХХ. Да ведь этот чай - мой!

АА. Но купил-то его я.

ХХ. Зато я заварил.

АА. Следовательно, у нас равные права. Пусть решит жребий. Орел или

решка?

ХХ. Орел... (АА высоко подбрасывает монету.) ...Решка! (Монета падает

на пол и закатывается под правую кровать. При этом безразлично, куда

закатилась монета в действительности. Актеры должны играть так, будто она

оказалась под правой кроватью.) ...Нашел?

АА. Темно... (Протягивает руку под кровать.)

ХХ (отталкивая его). Пусти меня.

АА. Постой. (Достает из-под кровати банку консервов.) Что это?

ХХ. Это?.. Покажи... Консервы...

АА. Твои? Ты же говорил, что у тебя консервы кончились. (ХХ не

реагирует.) Ну, в таком случае они ничьи. Я их забираю себе.

ХХ. Нет! (Вырывает у него банку.)

АА. Постыдился бы так жульничать. (Садится на правый стул, придвигает

кружку с чаем.) Боялся, что пришлось бы со мной поделиться? Твоя скупость

превосходит даже твою прожорливость. Будто я нуждаюсь в твоих консервах. (ХХ

прячет консервы обратно под кровать.) Не прячь, не прячь, ты себя уже выдал.

Можешь теперь спокойно предаваться своей страсти. Удовлетворять этот твой

дикий, животный аппетит. Нет, даже не животный - животные едят лишь в меру

необходимости. А ты нажираешься про запас, сверх меры, до бесконечности.

Чудовищный, патологический аппетит.

ХХ. А ты не хочешь?

АА. Нет, я не испытываю желания есть твои деликатесы. (Отпивает глоток

чая и тут же выплевывает.) Тьфу... сплошной сахар.

ХХ. Ну, может, я тогда поем...

АА. Браво! Скупость преодолена. Мой метод приносит результаты. Хотя

трудно сказать, что здесь считать добродетелью - твою прожорливость в

сравнении со скупостью или наоборот. Предположим, что в этом единоборстве

порока с недостатком победившая сторона окажется меньшим злом, а

следовательно - достоинством. Относительным, разумеется.

ХХ. Так я поем.

АА. Ешь, ешь и пусть пища пойдет тебе на пользу.

ХХ. Где консервный нож... (Роется в поисках ножа.)

АА. Скажи, почему ты так много ешь?

ХХ. Тебе нож не попадался?

АА. Попытаемся разобраться в этом явлении. Мотивы гедонические, жажда

наслаждения, наверняка не играют никакой роли. Тогда что?

ХХ. Куда-то задевался. (Уходит за ширму.)

АА. Вероятно, для тебя наиболее важен самый акт поглощения. Причем

следует предположить, что этот процесс носит символический, замещающий

характер. Поглощая пищу, ты поглощаешь окружающую тебя действительность.

Поглощаешь мир... (ХХ выходит из-за ширмы с топором в руке. Садится за стол

с левой стороны, против АА, и пытается топором открыть банку.) Да, такая

гипотеза приемлема. Акт замещающий, а скоре... акт магический. Ну, конечно.

Как же это до сих пор не приходило мне в голову. Магический акт, иначе

говоря - действие, в процессе которого совершается насильственное

отождествление между элементами, которые реально, то есть в научном смысле,

нетождественны. Пища для тебя не столько замещает окружающую

действительность, сколько отождествляется с ней. Мои наблюдения стоило бы

сравнить с некоторыми данными современной антропологии, касающимися

первобытных культур. Опасаюсь, правда, что результаты подобных сравнений

ограничились бы лишь неуместной параллелью между ритуальным каннибализмом

и...

ХХ (ударяет изо всех сил банкой о стол перед АА). На!

АА. Что с тобой...

ХХ. Ну, на - ешь!

АА. Почему...

ХХ. Чтобы не болтал без конца.

АА. Ты неправильно меня понял. И, кстати, я уже говорил, что твоей

щедростью я не воспользуюсь. Я питаюсь умеренно, рационально...

ХХ. Тогда, раз не хочешь - кончай болтать. (Протягивает руку за

банкой.)

АА (берет банку). Постой-ка. Что это?

ХХ. Рубленое мясо. Экстра.

АА. Где ты это купил?

ХХ. В магазине.

АА. В каком магазине?

ХХ. В обыкновенном. Дай сюда.

АА (надевает очки). Это корм для собак.

ХХ. Как это - для собак...

АА (читает этикетку). "Нон плюс ультра" - "верх совершенства".

Универсальный корм, предназначенный для домашних животных. Полезен и вкусен.

Приготовлен по рецепту, представляющему собой результат длительных

лабораторных исследований, а также ветеринарной практики. Идеально

сбалансированная диета, содержащая комплекс витаминов, протеинов и

минеральных солей. Наличие вредных искусственных консервантов исключается.

Натуральный продукт, окрашенный природными красителями. Сытное, питательное

блюдо. При высокой калорийности, оно не вызывает таких побочных явлений, как

ожирение, расстройства пищеварения или отсутствие аппетита. Идеальный

подарок для твоего друга. Попытайся воспользоваться им и ты убедишься, что

твой друг будет благодарен тебе. "Нон плюс ультра" - это радость и счастье

для твоих четвероногих друзей.

ХХ. Вот видишь.

АА. Что - видишь?

ХХ. Ну, видишь, они пишут, что это очень хорошее.

АА. Да, хорошее - для собак.

ХХ. Там про собак ничего нет, там только про друзей.

АА. "Четвероногие друзья" означает - собаки. Или еще - кошки.

ХХ. Не может быть.

АА. Почему - не может быть?

ХХ. Да ведь это мясо. Как же так - собакам мясо давать?

АА. Не вижу никаких противоречий. Собаки - существа в высшей степени

плотоядные.

ХХ. Наверное, что-то напутали.

АА. Но вот здесь, в начале, ясно сказано: "Корм, предназначенный для

домашних животных..." И дальше, вот смотри, еще и упоминание о ветеринарной

практике. Это тебя не убеждает?

ХХ. Покажи. (Берет банку и вертит ее во все стороны. АА снимает очки,

кладет их в карман халата.) Нет, я тебе не верю.

АА. Кто знает иностранные языки - ты или я?

ХХ. Ты нарочно говоришь, назло мне.

АА. Ну, тогда взгляни, там есть картинка. Улыбающаяся собака на фоне

восходящего солнца. Образ истинного благополучия и довольства.

ХХ. Ну и что?

АА. Как это - что? Собака так довольна потому, что наелась именно из

этой банки. Ведь даже неграмотные понимают рисуночное письмо.

ХХ. Картинка как картинка. Мало ли какие бывают картинки? Вот и у нас

дома была картинка: олень на поляне, довольный, и солнце тоже сзади. И что?

Значит он, по-твоему, нажрался травы?

АА. Возможно.

ХХ. Нет, одна картинка еще ничего не значит. Картинки бывают для

красоты, для украшения. Стало быть, эта еда и есть очень красивая. С

картинкой.

АА. Пусть будет так. Этот продукт, как я догадываюсь, ты купил из-за

его дешевизны. Во всем магазине выбрал самые дешевые консервы.

ХХ. Высший сорт.

АА. Для собак.

ХХ. Прима.

АА. Еще бы, собакам наверняка очень нравится.

ХХ. А я вот буду есть!

Пауза.

АА. Разве я тебе запрещаю?

ХХ. Ну что - есть мне?

АА. Почему же нет? Раз уж ты до сих пор не отравился. (Пауза.) Ну, что

же ты не ешь?..

ХХ с яростью швыряет банку в угол. Печально сидит. Пауза.

ХХ. Потому что я не собака.

АА. Нет?

ХХ. Нет.

АА. Ну, как знаешь.

Пауза. ХХ встает и поднимает банку с пола.

ХХ. Ты..., ты говорил, что это может быть и для кошек?

АА. Вероятно. Домашними любимцами могут быть и кошки.

ХХ. Точно?

АА. Точно. Но какое это имеет значение...

ХХ. Если еще для кошек, я бы съел, а вот если для собак, то уж нет. Ни

за что! Я что, собака, чтобы жрать всякую собачью жратву?!

АА. Вот ты сам себе и ответил.

ХХ. Нет, ты скажи мне, сам мне скажи, разве я собака? Ну, что я -

собака?!

АА. Нет, ты не собака. Никто из людей не собака. Во всяком случае... не

должен ею быть.

ХХ. Вот видишь! Значит, раз это для кошек, то я тоже могу есть. Кошки -

другое дело. Кошки - это не собаки. Слушай, могу ведь, а?

АА. Можешь, по-видимому...

ХХ. Точно могу?

АА. Можешь, можешь... (Внезапно кричит.) Жри, впрочем, что хочешь!

Мне-то что!

ХХ. Ну, тогда, значит, могу. (Принимается открывать банку топором.)

АА. Брось это.

ХХ. Ты же сам сказал, что мне это можно. (АА достает из-под кровати

свой чемодан. Отпирает его ключом, достает банку консервов. Сует чемодан

обратно под кровать, но не запирает его на ключ. Ставит банку на стол перед

ХХ.) Для людей?

АА. Для людей.

ХХ. Вот это другое дело. (Принимается открывать банку. Над их головами

раздается топот веселой компании, поднимающейся по лестнице. Громкие голоса

мужчин, женский смех. АА подходит к одной из вертикальных труб и

прикладывает к ней ухо.)

АА. Идут наверх. (Отходит от стены.) Нет ничего хуже, чем жить под

лестницей. Тут по трубам все слышно. Любой тишайший отзвук, даже самый

интимный. Канализационные трубы, трубы отопления, мусоропровода,

вентиляции... Я здесь слышу, когда они уходят и когда приходят, когда

ложатся в постель и когда встают. Слышу, когда наливают воду и когда

спускают. Когда проветриваются, опорожняются и размножаются. Только не

слышал еще, как умирают.

ХХ (он между тем открыл банку и начинает есть. Нравоучительно).

Здоровье-то у них крепкое.

АА. Порой мне начинает казаться, что мы живем у них в животе. Как

микробы. Ты взгляни на эти трубы, разве они не напоминают кишки? Разве они

не выглядят, как кишки?

ХХ. Трубы как трубы.

АА. А мне все это напоминает потроха. Живем здесь, как две бактерии в

утробе некоего организма. Два чужеродных тела. Паразиты или кое-что похуже.

А вдруг мы - как две какие-нибудь болезнетворные бактерии? Факторы

разложения в здоровом организме. Бациллы, палочки Коха, вирусы, гонококки? Я

- гонококк, я - всегда считавший себя драгоценной клеточкой предельно

развитого мозгового вещества. Там, у нас, когда-то... Благородным нейроном,

частицей, которая подошла уже к самой границе материи, которая уже не просто

материя, которая уже выходит за пределы материального... И вот теперь -

гонококк. В каких-то кишках. Гонококк в компании с простейшим.

ХХ (с подозрением). Ты это про меня?

АА. К тому же я не переношу подвалы! Ненавижу. И вообще - любые

подземелья. Они действуют мне на нервы. На психику. Мне необходимо солнце,

воздух, простор. Я - человек-голова, а голову следует нести высоко, иначе

она не может нормально функционировать. Как высокоразвитое звено процесса

эволюции я уже не гожусь для пещер. Я жил всегда на самом верхнем этаже, и

передо мной всегда открывались широчайшие перспективы. Из окон. А здесь даже

окна нет.

ХХ. Оно и лучше. От окон одни сквозняки.

АА. Кругом стены, стены, стены!

ХХ. Зато тепло, не дует.

АА. Подвальная затхлость.

ХХ. От этого еще никто не умер, а от свежего воздуха можно простыть.

Мой папаша, царство небесное, жил в подвале, а прожил долго.

АА. А от чего он умер?

ХХ. От свежего воздуха. Шел пьяный домой и по дороге замерз.

АА. Значит, ты можешь спокойно все это переносить?

ХХ. А почему нет? По мне - квартира хорошая. И тепло, и дешево...

АА. Еще бы. Особенно, если учесть, что за квартиру плачу я. Кстати,

вчера я опять заплатил за два месяца. За ноябрь и декабрь. А ты должен мне

еще за сентябрь и октябрь. Всего за четыре месяца.

ХХ. У меня нету.

АА. Но ведь ты только что получил жалованье.

ХХ. А денег все равно нет.

Сверху доносится звонок в дверь, шумные приветствия, голоса, звук

захлопнувшейся двери.

АА. Не понимаю, что у тебя происходит с деньгами. Ты должен

зарабатывать по меньшей мере столько, сколько в этой стране зарабатывает в

среднем любой иностранный рабочий. Ты же зарабатываешь в полтора раза

больше, поскольку вдвое больше работаешь, так что, даже если тебя и

обсчитывают, ты все равно должен получать существенно выше среднего. К тому

же тебе полагается надбавка за выполнение работы, исключительно вредной для

здоровья. И если тебе выплачивают лишь половину этой надбавки, твои

заработки в любом случае должны быть выше, чем у других, то есть достаточно

приличными. А ты ютишься в самой жалкой норе, какую только удалось найти, и,

живя со мной, вносишь лишь половину платы за жилье, и без того минимальной.

Однако ты и этого не желаешь платить, а когда я напоминаю тебе о долге, ты

говоришь, что денег у тебя нет.

ХХ. Зато у тебя есть.

АА. Что, что?

ХХ. У тебя всегда есть деньги.

Пауза.

АА (холодно). Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?

ХХ. А что, скажешь - нету?

АА. Ты отдаешь себе отчет, что, наконец, могу потерять терпение?

ХХ. Так если платишь, значит, у тебя есть.

АА. Ты отдаешь себе отчет, что моему терпению уже пришел конец?

ХХ (с беспокойством). Когда?

АА. Только что. (Надевает брюки.)

ХХ (перестает есть). Далеко собрался? (АА снимает халат и надевает

пиджак.) Куда ты?

АА. Я переезжаю.

ХХ (с облегчением). А-а-а, уже не впервой. (Успокоившись, возвращается

к еде.)

АА (повязывая на шею кашне, перед зеркалом). До сих пор мне было тебя

жаль, но теперь ты переступил всякие границы. К обычной нечистоплотности

сегодня добавилась еще неслыханная наглость. Это уж слишком. Поражаюсь, как

я мог так долго выносить тебя. Как мог терпеть твои хамские манеры, твой

эгоизм, твою нечистоплотность... Ты раздражаешь меня, даже когда спишь. Твой

храп вызывает у меня бессонницу, отравленный тобой воздух - головную боль.

Да, я жалел тебя, но теперь меня не удержит даже жалость, не осталось во мне

больше жалости для тебя. Хватит с меня твоего общества. Все, сыт по горло.

Ты уже вот где сидишь у меня! Ухожу.

ХХ. Ключ будет под дверью.

АА. Что, что ты сказал?

ХХ. Я говорю - ключ будет под дверью. Если поздно воротишься...

АА. Не желаю с тобой разговаривать. (Надевает пальто. Останавливается

возле ХХ и обращается прямо к нему, застегивая пальто.) Ты, стало быть,

уверен, что я еще вернусь? (ХХ не отвечает, он бесстрастно жует, не обращая

внимания на АА. Не дождавшись ответа, АА пожимает плечами и идет к двери.

Берется за ручку.)

ХХ. Ботинки.

АА. Что?

ХХ. Ботинки забыл надеть. Что - в одних носках пойдешь на улицу?

АА. Я не нуждаюсь в твоих советах. (Возвращается от двери, надевает

ботинки, вновь идет к двери, берется за ручку. Пауза.) А на каком же это

основании, потрудись объяснить, ты предполагаешь, что я вернусь...

ХХ. Чемодан.

АА. Что, что?

ХХ. Чемодан оставил.

АА. И что с того?

ХХ. Так ведь ясно. Если бы вправду хотел переехать, то собрался бы.

АА. Я просто восхищен твоей сообразительностью. Но ты заблуждаешься. Я

не беру с собой ничего.

ХХ. Вот и я говорю. Значит, не переезжаешь.

АА. Да? А я вот ухожу, но ничего не беру. Действительно ухожу, но с

собой ничего не беру. Не беру ничего, несмотря на то, что ухожу. Хоть и

ухожу, но не беру. Ухожу, не беря. Теперь тебе ясно?

ХХ. А белье, постель, одежда...

АА. ...Книги, рукописи, фотографии. Можешь взять себе все.

ХХ. Так все и оставишь?

АА. Ты прекрасно знаешь, что все это тряпье и хлам не имеют для меня

никакого значения. Прекрасно обойдусь и без них. Я принадлежу к тем, кто

придет на смену обществу потребления, ты же пребываешь еще в стадии

натурального обмена бусами и обтесанным кремнем. Что же до моих бумаг...

Впрочем, не стоит об этом.

ХХ. Оставишь? Все оставишь?

АА. Ну, может, и не все. Вообще-то, я бы не отказался захватить

какую-нибудь мелочь на память... Нет, не все. Возьму только одну вещь,

одну-единственную, - так, ерунду, пустяк. (Делая вид, что раздумывает.)

Ну-ка, что бы здесь... Ага, вот - нашел. (Подходит к правой кровати, берет

куклу - пса Плуто.)

ХХ. Нет! (Бросается к АА.)

АА. Но почему? Эта невинная кукла напомнит мне о днях, проведенных с

тобой. Рассеет мою тоску...

ХХ. Отдай!

АА. Ты несправедлив. Я оставляю тебе все свое имущество и хотел бы

взамен получить всего лишь этот скромный сувенир, а ты...

ХХ. Дай сюда!

АА. Пойдем отсюда, мой милый песик, дядя жадный. Дядя нехороший, дядя

нас не любит.

ХХ. Отдашь или нет?!

АА. Мы не останемся с дядей. Уйдем далеко, далеко... (ХХ пытается

вырвать у него куклу, но АА ускользает от него и убегает за стол. Они

гоняются друг за другом вокруг стола.) Гав-гав! Ты посмотри только, как дядя

сердится! Гав-гав-гав! (Изображает лай собаки, беготня продолжается.) А мы

не дадим нас поймать, не дадим! (В тот момент, когда ХХ оказывается слева от

стола, а АА - справа, ХХ вскакивает на стол и хватает АА за горло. Но в его

руках остается лишь кашне. АА отбегает в сторону, но спотыкается о стул и

опрокидывается вместе с ним. ХХ бросается на него. АА вытягивает руку с

куклой сзади себя над головой. ХХ старается дотянуться до куклы. АА

перехватывает пса Плуто другой рукой и отбрасывает его далеко за себя. Оба

срываются с места и бегут за куклой, как два регбиста за мячом. Сталкиваются

над куклой. В этот момент из крана, который оставался открытым, начинает

литься вода.) Вода! (АА оставляет партнера, который жадно прижимает пса

Плуто к груди, подходит к раковине и закрывает кран.) Наконец-то! Вот теперь

можно заварить приличный чай. (Берет со стола чайник, наливает в него из-под

крана воду, заходит за ширму. ХХ не спускает с него глаз. Он по-прежнему

стоит на коленях, прижав куклу к себе, в оборонительной позиции.) Чего ты до

сих пор здесь торчишь... Неужели молишься? (Снимает пальто, вешает его на

гвоздь.) Ну ладно, хватит. Да встань же, наконец.

ХХ. Что, остаешься?

АА. Только из-за чая. Где еще можно напиться приличного чая, как не у

себя дома. Эх, дом, дом...

ХХ поднимается с колен и прячет пса Плуто под свою подушку, на правой

кровати. Садится на кровать. АА берет с пола кашне и вешает на спинку левого

стула, поднимает опрокинутый стул.

ХХ. Я отдам, у меня скоро будут.

АА. Ах, ты все еще о своем долге?

ХХ. Ей-богу.

АА. Пустяк, и говорить не стоит.

ХХ. В том месяце.

АА. Не горит.

ХХ. Ну, может, через неделю.

АА. Да не переживай так, прошу тебя.

ХХ. Или послезавтра.

АА. Ого!

ХХ. Хочешь, отдам послезавтра?.. Или завтра... Ну, хочешь, завтра?

АА. Поверь, это не имеет ни малейшего значения. Между друзьями...

ХХ. Я сейчас не могу, слово даю.

АА. Э-э-х! Как приятно возвратиться на собственное пепелище...

(Собирается снять пиджак. ХХ услужливо подбегает к нему и помогает.) Весьма

тебе обязан.

ХХ. Повесить?

АА. Нет, не стоит. Можно оставить на стуле. (Удобно устраивается на

правом стуле. ХХ вешает пиджак на спинку, за его спиной.) Но вот зато,

знаешь, если бы ты был так добр... Меня раздражает этот свет. Давно уже, да

я все не решался сказать. Ведь если тебя не раздражает... Но, честно говоря,

эта голая лампочка ужасна. Извини, что я так неуважительно отзываюсь о твоем

обожаемом интерьере. Ты не смог бы соорудить нечто вроде абажура? Из бумаги

или чего-нибудь другого... Я-то никогда не был особенно рукодельным...

ХХ. Сделаем.

АА. Ну и прекрасно, ты воистину неоценим. Там, возле моей кровати лежат

журналы, можешь ими воспользоваться. Или ты предпочитаешь газеты?

ХХ берет один из журналов, лежащих возле левой кровати.

ХХ. Ножницы хорошо бы.

АА. Там, на полке. (ХХ берет с полки над раковиной ножницы, влезает на

стол. Разворачивает журнал и примеряет его к лампочке. АА наблюдает за ним,

прикрыв глаза ладонью.) Тебя свет не раздражает?

ХХ. Что?

АА. Я спрашиваю, можешь ли ты смотреть на лампочку, не испытывая

неприятного ощущения, будто ты слепнешь?

ХХ. На лампочку?

АА. Ну да, на этот свет... Не режет?

ХХ. Нет.

АА. Глаза не слезятся?

ХХ. Нет.

АА. Веки не щиплет? Не видишь перед глазами таких... черных, летающих

пятен?

Пауза.

ХХ. Нет.

АА (влезает на стол. Подобно окулисту, оттягивает веко ХХ). Другой.

(Заглядывает в другой глаз.) Поразительно. (АА слезает со стола. ХХ

продолжает возиться с лампочкой. АА ходит по комнате.) А впрочем, тут нет

ничего странного. Известно, что отклонения от нормы могут быть весьма

значительными. Как в сторону чрезмерной чувствительности, так и в сторону

почти полной индифферентности. Так же, как и скорость передачи рефлексов. От

нервных окончаний к мозговым центрам. Все зависит от данного конкретного

индивидуума. (Внезапно останавливается.) Тебя когда-нибудь допрашивали?

ХХ. Как это...

АА (резко, жестко). В полиции.

ХХ. За что?

АА. Я не спрашиваю - за что, меня лишь интересует, подвергался ли ты

допросу. Был ли когда-нибудь под следствием?

ХХ. Нет.

АА (снова обычным тоном). Жаль. Ты был бы великолепным объектом,

естественно, не с точки зрения полиции. С твоей бесчувственностью ты был бы

в состоянии вынести то, что другим оказывалось не под силу. Жаль, очень

жаль. Смог бы стать отличным политическим заключенным.

ХХ. Я в политику...

АА. Да, знаю, знаю - ты в политику не впутываешься. Ведь ты это хотел

сказать, правда? Но могу же я помечтать. (ХХ, заинтересовавшись какой-то

рекламой в журнале, слюнит палец, перелистывает страницу, разглядывает.)

Какой глаз! Было бы непросто вытянуть из тебя показания. То есть... Если бы

тебе было что сказать... Подумать только, такой талант пропадает. Но - что

делать, так уж устроен мир. Те, кому говорить не следовало бы, - говорят. А

тем, кто смог бы не заговорить, сказать просто нечего.

ХХ. Можно я вот это себе вырежу?

АА. Что?

ХХ. Вот это, цветную картинку.

АА. Похоже, ты меня не слушал.

ХХ (показывая рекламу). Я бы только вот это вырезал...

АА. О Боже! Боже моих предков... И твоих. Порой я, правда, спрашиваю

себя, действительно ли у них был общий Бог.

ХХ. Так я вырежу.

Слезает со стола и садится на правый стул, лицом к залу. Сверху

начинает доноситься музыка.

АА (хватается за голову, закрывает уши). Только этого недоставало!

(Смотрит на часы.) Четыре? Не может быть. (Прикладывает часы к уху.) Так и

есть, стоят. Послушай, который может быть час?

ХХ. Наверное, скоро девять.

АА. Значит, они только начинают, так что у нас в перспективе по меньшей

мере восемь часов развлечения. Их развлечения.

ХХ. Может, еще перестанут.

АА. Нет, сегодня не перестанут, будут веселиться до утра. Сегодня Новый

год. (ХХ перестает вырезать, поднимает взгляд и замирает, глядя перед собой.

Из-за ширмы доносится свист чайника.) Вот и вода вскипела. (Уходит за ширму,

возвращается с чайником. Садится на прежнее место, наливает воду из чайника

в кружку, опускает в нее пакетик чаем. ХХ безвольно опускает руки, держа в

одной из них ножницы, в другой - журнал. Музыка наверху смолкает. АА

вынимает из кружки пакетик с чаем, накладывает сахар, мешает. Из рук ХХ

выпадают ножницы и журнал, он медленно встает и, как автомат, идет к своей

кровати, направо. Ложится навзничь и смотрит в потолок. АА перестает мешать

чай и наблюдает за ХХ.) Что с тобой?.. Тебе нехорошо? (Снова мешает чай,

затем перестает.) Ты заболел? (ХХ не реагирует. АА встает и подходит к

нему.) Эй!.. Да ответь же, наконец! (Тормошит его за руку. ХХ отворачивается

лицом к стене, спиной к АА. Тот растерянно осматривается, поднимает ножницы

и журнал, возвращается к ХХ.) Послушай, ты же не закончил... Ну на, вырезай

что хочешь, вырезай, вырезай, ведь я тебе не запрещаю... Вырезай все, что

заблагорассудится: холодильники, автомобили, локомобили, мотоциклы, моторки,

аспираторы, транзисторы, телевизоры, экстензоры... телефоны, патефоны...

Занятие это дурацкое, но я же не запрещаю, вырезай сколько угодно, если это

доставляет тебе удовольствие. Я вовсе не против, слышишь?.. Ты что,

обиделся... (Садится на кровать.) Ну, хочешь, я вырежу для тебя, хочешь?

(Заканчивает вырезать цветную рекламу, кладет ножницы на пол.) Ну?.. Вот и

готово, посмотри-ка. Красиво, да? (Отстраняет вырезку на длину руки, с

отвращением разглядывает.) Ну-ка, посмотри... (Со злостью.) Да взгляни хотя

бы. Зачем я тогда вырезал!.. Не отвечает. Неврастеник. (Мнет вырезку и

швыряет бумажный шарик в угол. Некоторое время сидит в нерешительности. По

трубам доносится "Stille Nacht, heilige Nacht"^[2] в исполнении

детского хора. ХХ резко закрывает себе голову подушкой.) А-а-а... Вот в чем

дело. (АА встает, осматривается, над чем-то раздумывает. Затем принимает

решение. Собирает все, что находится на столе, вместе с газетами, которыми

покрыт стол. Все это переносит на пол к стене. Чай из кружки выливает в

раковину. Снимает наволочку со своей подушки, выворачивает ее наизнанку и

накрывает ею стол, как скатертью. Достает из своего чемодана бутылку

коньяку, ставит на стол. Возле бутылки кладет пачку сигарет, которая

находилась под подушкой. Прополаскивает кружки над раковиной, ставит их

рядом с бутылкой. Надевает пиджак. Музыка между тем умолкает.) Готово. Эй,

проснись, готово!

ХХ (высунув голову из-под подушки). Ну, чего там?

АА (торжественно). Новый год!

ХХ снова накрывает голову подушкой. АА срывает с него подушку.

ХХ. Отстань от меня.

АА. Ни в коем случае. Я не стану пить в одиночку.

ХХ (защищаясь). Я не хочу чая.

АА. А кто тебе предлагает чай? У нас есть кое-что получше, как и

подобает для такого торжественного случая.

ХХ (замечает бутылку и садится на кровати). Где ты взял...

АА. Не в этом дело, я ставлю, надевай пиджак.

ХХ. Зачем...

АА. Затем, что сегодня праздник, до тебя, что, не дошло? Пиршество,

церемониальный акт, торжество, обряд, ритуал, традиция! Прощание со Старым

годом и встреча Нового, новая эра, новая жизнь, все новое! Аллилуйя! Не

намерен же ты сидеть в одной рубашке на таком изысканном приеме. Ну-ка!

Вставай, пошевеливайся, веселись!... (Заставляет ХХ встать с кровати.

Подводит его к столу. Берет с правого стула и подает его ХХ.) Поправь

галстук! Застегнись, причешись, ты же не хочешь, чтобы Новый год вырвало при

виде тебя?

ХХ. А сам без галстука.

АА. Я?.. Действительно.

ХХ. Ну?

АА. Но я - другое дело. Я никогда не ношу галстука, это не мой стиль.

(ХХ снимает пиджак, отдает его АА и направляется в сторону кровати.) Постой!

(ХХ снова ложится на кровать.) Значит я тоже должен? Обязательно?

ХХ. Раз уж праздник, так праздник.

АА идет к своей кровати, по пути вешая пиджак ХХ на правый стул.

Вытаскивает из-под кровати чемодан, достает галстук. Становится перед

зеркалом, повязывает галстук. ХХ наблюдает за ним, затем встает с кровати и

садится на правый стул. Достает из кармана носовой платок и протирает им

туфли.

АА (показываясь с повязанным галстуком). Ну как, хорошо?

ХХ (присматриваясь). Ты в последний раз когда брился?

АА. Не помню.

ХХ. Оно и видно. Мог бы побриться.

АА. Неужели ты потребуешь, чтобы я сейчас брился!

ХХ. Если я мог, то и ты можешь.

АА. Это предрассудки. Теперь никто не бреется.

ХХ. Я-то побрился.

АА. Провинциальный обычай. В наше время уже не бреются.

ХХ. Каждый день не нужно, а в праздник нужно.

АА. Хорошо, я побреюсь. Но при одном условии.

ХХ. Чего еще?..

АА. Ты сменишь носки.

ХХ (удивленно оглядывает свои ступни в дырявых носках). Зачем, они

совсем еще чистые...

АА. Или - или.

ХХ. Как надену туфли - их не будет видать.

АА. Это мой ультиматум.

ХХ. Ну ладно, ладно. (Вытаскивает из-под своей кровати фанерный

чемодан, достает из него пару носков. Снимает носки, убирает их в чемодан.

Надевает другие носки, такие же дырявые, как и прежние. Снова садится на

стул и надевает туфли. Тем временем АА снимает пиджак и вешает его на левый

стул. Встает перед зеркалом и начинает бриться. ХХ, ожидая пока АА закончит

бритье, сидит в бездействии, наблюдая за ним. Вздыхает.) Скорей бы весна.

АА. Почему?

ХХ. Говорят, тут некоторые по весне без трусов ходят.

АА. Опять за свое?

ХХ. Так если правда... Мы сейчас роем канавы... Прокладываем

канализацию...

АА. Не вижу никакой связи.

ХХ. Ну, если какая-нибудь по верху проходит, то снизу все видать.

АА. Утехи пролетариата.

ХХ. Сейчас-то мы копаем в хорошем месте. А то вот копали на окраине,

так никакого интересу не было. Народу мало, а бабы все старые или страшные.

А сейчас красивые попадаются, в мехах... У нас один всегда следит и как

приметит, что подходящая идет, сразу дает знак. А еще лучше, если копаем

перед универмагом, около дамского отдела. Или около дамского парикмахера.

Вот, помню, клали мы кабель перед одним шикарным рестораном, и глубина была

в самый раз, метра полтора. Хорошее было место. Но и сейчас ничего. Приходи

как-нибудь...

АА. Спасибо. У меня есть другие возможности.

ХХ. А хуже всего было, как возле казармы работали. Две недели - одни

солдаты.

АА. А твоя жена ходит к парикмахеру?

ХХ. Вот уж нет.

АА. А в ресторан?

ХХ. Да Бог с тобой! У нас обед дома варят.

АА. Но за покупками она ходит.

ХХ. Ходит. (Пауза.) В нашем городке нет канализации.

АА. Зато есть казармы.

ХХ. Есть. А ты откуда знаешь?

АА. Нетрудно догадаться. У нас повсюду есть казармы. Так может она

проходит мимо казармы?

ХХ. Кто?

АА. Твоя жена.

Пауза.

ХХ. Ты чего хочешь сказать...

АА. Ничего. Я готов. (Вытирает лицо полотенцем.) Прошу к столу!

ХХ встает, оба надевают пиджаки, стоя лицом друг к другу. АА с левой

стороны стола, ХХ - с правой. Затем одновременно садятся. АА откупоривает

бутылку и наливает.

ХХ. А ты был женатый?

АА. Два раза.

ХХ. Как это так?

АА. Развелся. Ну, за наше холостяцкое.

ХХ. А дети?

АА. Какие дети... Ах, дети. Нет, детей не было.

ХХ. Зачем же тогда жениться?

АА. Как зачем? По любви, из-за родства душ, а впрочем, откуда я знаю.

Ну, выпей.

ХХ. Будь здоров. (Выпивают. АА берет в рот сигарету и придвигает пачку

к ХХ, который тоже берет сигарету. АА ищет по карманам спички. ХХ достает из

левого кармана коробок спичек, прячет его обратно, достает из левого кармана

другой коробок, подает огонь АА и сам тоже закуривает. Прячет спички в левый

карман. Оба затягиваются. Пауза.) Скажи, а из-за чего ты убежал?

АА (прерывая свои размышления). Что?

ХХ. Из-за чего ты оттуда убежал? Что, плохо тебе там было? Были жены,

квартира с красивым видом, в столице... Хорошо зарабатывал, в наилучшем

обществе бывал... А здесь что?

АА. Убегают не к чему-то, а от чего-то.

ХХ. Вот я и говорю. Тебе же там лучше было, чем здесь.

АА. Однажды я пошел в парк. Там в аллее играли дети. А за кустами

сирени я заметил мальчишку, чуть постарше их. Он подбирал камни и бросал ими

в детей, каждый раз прячась обратно за куст. При этом он радостно смеялся,

был в восторге от самого себя. Хорошо развитой, сильный мальчик... Бросал и

прятался, бросал и прятался...

Пауза.

ХХ. Ему сколько лет было?

АА. Лет десять - двенадцать...

ХХ (растроганно). Как мой.

АА. Это было шесть лет тому назад.

ХХ. Моему старшему теперь четырнадцать.

АА. Да, конечно. То мог быть твой сын.

Пауза.

ХХ. Ну, и что дальше?

АА. Ничего. Это все.

ХХ. Хе-хе, а теперь по правде скажи.

АА. Это правда.

ХХ. И ты, значит думаешь, я поверю, что за границу бегут из-за

какого-то поганца, который в парке швыряется камнями. Да еще и не в тебя.

Мне-то можешь сказать, как брату.

АА. Ну, тогда, скажем... Из-за того, что у меня были постоянные

затруднения с дикцией. Например, слово - неантагонистический. Оно для меня

слишком трудно. Я никогда не мог произнести его правильно.

ХХ. Ты? Так ведь ты образованный.

АА. Ну тогда, быть может, дело тут не в дикции, а, скорее, в интонации.

В надлежащем тоне. Я немузыкален.

ХХ (понижая голос, доверительно). Ты политический?

АА. Можешь и так это назвать. (ХХ встает из-за стола.) Что, разве ты не

догадывался? (ХХ идет к двери, по пути останавливается, спиной к АА.)

ХХ. И ты только сейчас мне говоришь?

АА. Я полагал, что это было ясно с самого начала.

ХХ осторожно приоткрывает дверь, выглядывает в образовавшуюся щель,

возвращается к столу.

ХХ. Ты на заметке?

АА. Вероятно. (ХХ стоит в нерешительности.) Почему ты не садишься...

ХХ (садясь). Ну и дурак же я был. (Ударяет себя кулаком по лбу.) Хотя