Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника


ПИСЬМА БАТЮШКИ ИЗ ПЕЧОР 2 страница




После такого собеседования Батюшка требовал тщатель­ной подготовки к исповеди в течение 3-4 дней, и в эти дни - особенно заниматься молитвой, чтением духовных книг, посещением храма и записью совести. Исповедь после такой бра­ни Батюшка проводил особенно глубоко, разъяснял каждый грех, корень греха, его происхождение, объяснял, как мерзок малейший грех пред Богом. Много приводил примеров, разъяс­няя все, давал советы. От исповеди чада уходили сияющими. Первые дни под впечатлением исповеди люди находились как бы в святости: им не хотелось много говорить, говорить что-то недуховное, обычное, житейское, слушать. А было только желание молиться, читать, ходить в храм.

Но поскольку семя тли в нас есть, то опять набирались грехи, опять шла подготовка к исповеди. Но уже за подобные немирности, особенно если брань была связана с Батюшкой -недовольство, подозрение на него - Батюшка давал епитимьи. Он поступал так: на месяц отлучал от себя (не подходить к нему, даже под благословение, не писать). Через месяц - под­готовить подробную исповедь и сдать тому духовнику, на ко­торого укажет Батюшка. И только после этого Батюшка при­нимал с любовью, как прежде, и налаживались прежние отно­шения.

И все это он делал для того, чтобы брань против Батюшки не вошла бы в привычку, а от привычки не перешла бы в наглость - самый страшный грех; чтобы вовремя отрезвить и посадить каждого на место, чтобы вместо очищения не полу­чили бы извращения духовной жизни.

Некоторые духовные чада трудно переносили это духов­ное общежитие и просили: "Батюшка, вы меня отпустите, мне это непосильно, я лучше буду к вам приезжать 2-3 раза в год на исповедь." И Батюшка отпускал, но не всех. Некоторых держал, и они проходили эту школу за послушание.

Батюшка заставлял искоренять все свои страсти, привыч­ки, от которых идет происхождение грехов. Грубые грехи ис­коренялись после первых же Батюшкиных исповедей, и чада, побыв некоторое время близ него, проходя эту "Симеоновскую духовную школу", уже не совершали такие грехи как: плотские, наглость, проявления жестокости, присвоение чего-либо без разрешения.

Но Батюшке подолгу приходилось помогать чадам бороть­ся с грехами, связанными с гордостью - самолюбием, себялю­бием, обидчивостью: недружелюбно взглянул, скупо ответил, не от всего сердца угостил, небрежно дежурил на кухне.

Батюшка особенно строго относился к грехам, связанным с ленью: лень по звонку вставать на молитву, лень услужить сестре, лень первой затопить печку; особенно с ленью, свя­занной с работой над молитвой, порождающей небрежность к молитве.

Батюшка указывал, как с ней бороться: "Поставь будиль­ник на такое расстояние, чтобы твоя рука не могла заглушить звонок. И обязательно, непременно встань. И так - каждый день. От сна восстав, сразу же все мысли обрати к Богу. Пер­вые слова, произнесенные Тобой, должны быть только к Богу."

Основой, фундаментом его учения была тема о молитве.

"Молитва - соль дня", - говорил он. "Барометр нашей жиз­ни - молитва." Он, когда встречался с чадом, сразу же спраши­вал: "Как Твоя молитва?" - т.е., в переводе на светский язык, "как твое здоровье?"

"Наша молитва - это наше здоровье." Вот почему с первых же дней прохождения духовной жизни он своих чад приучал к "Иисусовой" и "Всемилостивой". Особо ревностных, которых готовил к монашеской жизни, учил: "Придя домой, поешь и иди гуляй по лесу, по безлюдным тропкам, держа в кармане четки, и читай, читай, читай часа 2-3, до состояния сладости, мирности. И так ежедневно."

Домашняя молитва особенно учитывалась. Батюшка объяс­нял: "Читать акафист надо неспешно, от ума и доводить до сердца, вставляя свои слова, по потребности сердца. Текст ака­фиста - это канва, по которой мы должны вести беседу с Богом. Когда читаешь акафист Божией Матери, очень хорошо вставлять после каждого: "Радуйся" словечко: "Ты". Это дает особую силу, здесь непосредственно входишь с Ней в беседу.

 

Но чтобы научиться так дерзновенно молиться или, вер­нее, иметь чувство сметь читать, надо соответственно и жить.

Постоянно бояться кого-то огорчить. Не осудить, а огор­чить. Значит следить за своим языком, не только за своим поведением. Поэтому такая дерзновенная молитва должна быть при чистой жизни. Если надо о ком-то просить сугубо, то надо молиться ночью, после 12 или до 6 часов. "Тяжело, очень тя­жело в это время молиться, но ведь надо кровушку пролить, чтобы Господь внял нашим просьбам."

А во время чтения молитв утренних или вечерних хорошо некоторые места дублировать, то есть повторять 2-3 раза, очень медленно, осмысленно, чтобы каждая жилка чувствовала силу молитвы, чтобы насытиться, напитаться, обогатиться написан­ным: "Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей… по велицей милости Твоей… и по множеству щедрот Твоих, очисти беззаконие мое… очисти беззаконие мое…" и т. д. Работа над молитвой - основа всей духовной жизни."

Батюшка часто напоминал: "Не надо уставать каяться. И надо каяться не только сознанием, а выпрашиванием проще­ния и помощи, чтобы не повторить грех. Мы надеемся как-то на себя, на свои хитрости, на свои мудрости, на свои ловкости какие-то, на какую-то умственную способность избежать гре­ха; т.е. мы показываем свою самость, самоцен, гордость: что, мол, я, хотя и каюсь, но я надеюсь на себя. До тех пор, пока мы сердцем не смиримся и не поймем, и не будем плакать и испо­ведовать свою слабость, немощь, бессилие и ничтожество без помощи Божией и благодати Божией, до тех пор, конечно, мы грех не оставим. Он будет повторяться.

Как избегать греха? Прежде всего, оплакиванием, страхом быть отверженным Богом, быть отверженным Божией Мате­рью, быть отверженным своим Угодником." Двое из духовных Батюшкиных чад долго болели. Батюшка готовил их к смерти. По благословению митрополита, совершил над ними постриг. После пострига они выздоровели. Постриг приняли всего не­сколько десятков человек из тысячи духовных чад Батюшки. Он говорил: "В миру монашество - мученичество. В миру мо­нашество очень трудно блюсти." Жизнь Батюшки в Печорах была нелегкая, Во-первых, к Батюшке стало приезжать очень много людей. Откуда только ни приезжали, и кто только ни приезжал!

Во-вторых, у Батюшки завязалась обширная переписка. В день писем тридцать писал, и все - нужное, и все - срочное.

В третьих, много стало исповедников монахов, и своих личных чад, и приезжих. Печорских принимал, в основном, в келии. Это было все очень сложно. Надо было пройти сторо­жа и пройти большой коридор. Поэтому Батюшка требовал блюсти строго назначенное время. Говорил: "Малейшее не­послушание, как непослушание мне, приведет к неприятнос­тям." Однажды Батюшка одному чаду сказал: "Вот вы приходите ко мне через караул и через весь коридор, и никто вас из монахов не видит. Мне ведь Ангелы служат, вас встречают и провожают до моей келии и обратно. Они покрывают вас, и никто вас не замечает и не задерживает."

Батюшка часто исповедовал в храме. На его общие испове­ди собирались и народ, и монахи. Через полгода Москва прислала другого игумена - архимандрита Алипия. Архиманд­рит Алипий, сравнительно молодой, был настроен против Ба­тюшки. Это был человек очень глубокой веры, большой испо­ведник, говорил поразительные проповеди, но был очень го­ряч в своих решениях.

В первое время он был очень дружен с Батюшкой. Их беседы длились часами. Батюшка даже уставал. Но отец Али­пий недопонимал Батюшку в отношении вопросов духовничества: "Зачем с кем-то заниматься? Дайте им послушание, пусть молятся и каются Богу, и спасутся!" Он хотел, чтобы Батюшка постепенно расстался со своими духовными чадами: "и для монахов будет тихо, и для монастыря мирно." Но, конечно, Батюшка не мог этого сделать, и на этой почве начались тре­ния и недопонимания. И Батюшка в трудные минуты даже боялся обращаться к нему за помощью, боялся, как началь­ства. Как сам Батюшка говорил: "У нас пошли какие-то стран­ные трения. Я его избегал, и он меня избегал. Пошли скорби, напасти, меня наместник смирял, а я не знал почему. Оказы­вается, были монастырские шпиончики, которые доносили свои вести обо мне. И он имел обо мне совершенно своеобразное представление."

Решался вопрос о закрытии монастыря. Приехала комис­сия, составили акт о том, что монастырь должен стать достоя­нием народа, собирались открыть музей. Всех монахов запи­сали на Афон вместе с оАлипием.

Конечно, все старцы и монахи плакали. А Батюшка сугубо переживал. Ему нравился этот монастырь, и закрытие его было для Батюшки недопустимо. Батюшка сообщил все подробнос­ти закрытия монастыря своим чадам, каждому сказал, что читать о монастыре, какие молитвы, а сам закрылся в затвор. После затвора Батюшка пишет своим чадам радостную весть: "Я трое суток не был на земле. По моей худости монастырь остался цел, поездка на Афон лопнула, но месть будет от само­го сатаны. Мне здесь не жить!"

Приказ об отмене отправки на Афон пришел в Печоры через два месяца. Чтобы глубже можно было понять обста­новку, в которой Батюшка жил в Печорах, приведем выдерж­ки из некоторых его писем.

***

...Кажется, о.игумен окончательно решил меня поставить духовником братии, и отдает мне пред Богом весь ответ за спасение братии. Ты это понимаешь?

Так трудно сложно все, в таких тисках живу, под таким надзором, и все это состояние: боязнь, что людям принесу, по долгу и по праву, и по благодати пресвитерства, по Благодати, данной мне взаймы: радость, утру слезы, покажу путь оправ­дания, покажу любы к Богу, покажу ненависть ко греху и путь к усвоению этой ненависти в себе ко греху (а, следовательно, людям ко греху); и покажу, как приобрести и хранить терпе­ние, христианское терпение, не иное (язычники и безбожники и богоборцы иногда также терпят, добиваясь своей злой, ко­варной цели).

Эти мои стражники думают, что хочу быть добродетель­ным и славолюбивым, многознаемым; от тщеславия людей соблазняю философией христианства. Обманываются они, к счастью. А что они не знают любовь к людям настоящую, по-чиновничьи, бездарно обслуживают людей, - это весь мир пра­вославный знает.

Совесть меня не корит в этом, и рассудок также. Очень скупо вынужден людей (моих) принимать, и обижаю их. Кто этого не понимает... но хуже мне, чем им, в этом случае: зная их нужду, но вынужденный им предложить потерпеть, отло­жить, не обижаться на меня - этим обижаю, причиняя себе страдания беспокойством их нужд. Что в отношении еды, то ем, помня, что надо мне силы беречь. Это время больше спал, но и больше болел. Ведь и дела у меня выше ушей, и стоит только лишнее полежать - людей наказываю, до слез довожу своим молчанием...

* * *

...Неприкрытое гонение на христианство (на Церковь, не­гласное). Ты видишь сама. Крестоношение мое Ты видишь также.

Я мирный, но скорблю. Готовлюсь на случай ареста. В субботу, в 6 час., думал собороваться (в келии о.иг.Александра, схииеромонахом Пименом), исповедь в пятницу, у моего стар­ца. Это на всякий случай, т.к. упрямое, упорное поругание и клевета с политическим оттенком, с чужого все плеча, чьей-то вины (не моей) имеет, может быть, характер подготовитель­ный. Пишу в саду, т.к. в келии небезопасно писать: со мной живет такой человек, и ему дано такое послушание, следить - что пишу, кому пишу, от кого получаю, кто бывает. Таков наш век. Симеоне, потерпи! Блаженный сад, пустыня - мое богатство...

Пишешь: "Мне надо березовую палку, колотить меня." Нет. Страх всему научит. Страх может в постель уложить. Страх до изнеможения доводит, до огненной решимости: презирать, блюсти, умолять, биться. Палка - лекарство неумным.

Тебе необходимо выработать в себе постоянство. В борьбе с многословием, с всеслышанием, с ленью к молитве, со все­ми неисправностями, когда Тебя обличают. Ты забыла о 3-х основах Твоей осмысленной духовной жизни: чтобы Ты не только рыдала и вопила, что теряем безвозвратно дни жизни, но чтобы не страшно было бы умирать, а последнее неминуе­мо. Помни:

1. Язык.

2. Чувства.

3. Молитву. Напоминать себе часто о бессмысленности человеческого счастья, без понимания о вечности.

"Чтобы я не тратил драгоценного времени на меня", - так писала. Горе, горе мне, если не буду писать, не отдам все свое свободное время. Какой же ответ я дам Судии? Я буду тать и даже невольный убийца, если не буду писать, не буду говорить (почему мне и на приход идти иногда радостно, чтобы, пока я в силах говорить, себя отдать людям). Монашество мое этим не пострадает, если буду плакать и скоблить себя, и обо мне будут мои овечки молиться.

Учись внимательно читать эти строки. Напоминая Тебе о необходимом, указываю на технику борьбы Тебе.

***

"...Прошло время в напряженной душевной обстановке. Искушение за искушением, беда за скорбью; доходило до того, что я не умела молиться, забывала, как читаются молитвы." Ты писала это, Дета моя! Если совесть чиста, и искушение было извне, как насилие, то зачем же смущаться и терять молитву? Молитва бывает потушена в нас при обличении со­вести (или как только не заметим этого, не закричим покаян­но, покаянно излием свои воздыхания: "прости, прости, не буду, это ненавижу, но - помози ми!"). Можно узелками, мож­но покаянным каноном любимым, вставляя в читаемые тропа­ри канона переживаемый грех, погрешность, падение.

Искушение можно отвести... как скорбь извне. Если они не согрешили осуждением на это и жалобой кому-то (и, тем более, ропотом - тяжкий грех), укором, безжалостным укором от осуждения сердцем и умом, - то молитва нарушиться не может. Нервы потрясены, и успокоить их можно не валериа­ной, а молитвой: без поклонов, тихо, пережевывая каждое словечко, стоя в оцепенении пред Ним, и даже боясь шевель­нуться, чтобы не утерять нить внимания и предстояния.

Малодушие - удобный повод для лени под предлогом иску­шения или скорби, или укора совести - приводило к "неуме­нию" молиться. Лень окаянная, обманывая нас личиной сму­щения, искушением или скорбью, или укором совести, под­сказывала нам не молиться. И если это часто и подолгу повто­рялось, то и отучала молиться. "Забывала, как читаются мо­литвы". - Это есть следствие того, что ты подолгу не молилась и извиняла себя. Нужно твердо, ясно для себя, каменно, реши­тельно, тем более, живя в комнате одной, молиться обязатель­но:

1. Узелки: 50 - Спасу, 20 - Божией Матери.

2. Моя "Похвала".

3. Молитвы на сон, по молитвеннику.

Порядок чтения можно менять, т.е. сначала "Похвалу", потом узелки, и потом на сон; ничего не добавляя.

Узелки выбирать из моих прошений, по вкусу сердца. "По­хвалу" перепишешь спешно, срочно. Запись совести за день -на молитве; по шпаргалке, для памяти. Так - каждый день, упорно-упрямо. Механическое чтение недопустимо: 1) на ис­поведь; 2) не считается это; 3) перечитывать.

Если не можешь согреться, займись записью совести; по­том опять начинай, меняя прошения по вкусу, чтобы согреться. "Приходила из храма домой пустая". В этих случаях - лечь поспать, а потом, немного соснув, молись любимыми молитовками. Акафисты не согреют. Лучше покаянный Спасу, узелками"Всемилостивой", по узелкам - любимый, знакомый и простой по содержанию, акафист. Опять запись совести согреет.

Все труды-попытки (как Ты писала) ни к чему не привели. Что "описать я не умею", - пишешь... Здесь нужен личный духовник, просто ему пожаловаться, пересказать свои боре­ния, совесть принести, - и все станет ясно и светло, и радостно, и тихо.

Ты не гниль, ни срамота, ни навоз: "Ты немощная и нео­пытная, и одна, как былинка..." Мы забываем, что нам бывает Богом попущено такое состояние, как Ты писала о себе, чтобы показать нам свое бессилие...

***

...Напоминаю Тебе о моей просьбе; помни всегда - молитва девушки, юноши, дитя - часто равносильна мольбам благочес­тивого, благоговейного иерея. Богу угодна всегда.

А Ты при Твоей нелицемерной вере (только у Тебя настой­чивости и терпения мало) можешь умолять благость Божию и Госпожу Всепречистую, и Чудотворца Святителя Николая обо мне и о Твоей больной маме. Я очень нуждаюсь. Напасти опять от злых...

...Ты должна понять одно: Твоя любы к Нему, Тебя, девуш­ки, - прежде всего в Тебе должна сидеть от боязни, от страха Его оскорбить. Приучив себя, Богу Тебе содействующу, м.б. чрез мою худость, к хождению в присутствии Его (молитвен­но, и умом, и напряженным вниманием к себе), и подчинив все в Твоей будничной жизни, в Твоей личной жизни: все свои хотения, мечты, желания, чувства и уголки сердца - только Ему, - это и станет окончательным счастьем и смыслом, и солью для всей Твоей жизни.

Все мешающее, гнилое и плохое, мучающее и давящее, от­равляющее в Тебе - неси мне, бесстрашно и просто, бесстрашно говори, пиши. Для этого Господь Тебе меня, худого и убогого, показал. Казнить Тебя не буду. Любовь все лечит. Даже упрямого любы лечит. Ты меня очень утешила (сейчас опять пере­читываю Твое письмо, стараюсь вникнуть в каждую Твою фразу и между строк читать).

"Исповедь покоробила все мое существо, не было такой большой подготовки к ней... а если бы была самая полная (под­готовлена, продумана, записи дел и грехов) - была бы большая река слез".

Все дело за Тобой (это Ты поняла сама), почему аз просил: придирчиво собирай мусор укоров совести, изучай поступки сердца и воли, не ленись записывать, вспоминай из прошлого плохо исповеданное, терпеливо и назойливо пиши, вспоми­най, собирай (хотя бы от страха смерти, от страха мытарств неумолимых, неминуемых, от страха возмездия, от страха ос­корбить Его, от страха быть отверженной, от страха услышать глас Его "не вем Тя!"). Это заставит Тебя напугаться и пугать­ся ежедневно, и себя караулить, и записи не упускать, и маму свою надоедливо приучать к мысли, что:

Он видит все; Он слышит все; Он знает все; от Него никуда и никогда не упрятаться, что за каждое гнилое, праздное слово дадим ответ в день Суда, что демоны записывают каждое упу­щение - грех, и все нераскаянное будет предъявлено ими на ужасных мытарствах, что злоупотреблять милосердием Божиим - великая ложь и самообман, и грех бесовский, как и про­тивоположное этому - уныние и ропот. Не понимаю Твои сло­ва: "духовное двуличие". А что собранность не всегда бывает, то потому, что подготовка наша - "на авось", несерьезная, без молитвенных трудов, без записи.

А что страх нападает, то это у всех, т.е. глупейший обман, хотя и человечий, за что и Господь разрешает, снимает, не помянет греха - за поругание над собой пред человеком-иереем. Бесы же внуша­ют: или не точно скажи, или пожалей себя, или жаль грех оставить, его больше не повторить, его ненавидеть, жалеть, что рассталась с грехом.

Дополнительно узнал об о.Петре из Пюхты от монахини Сергии. Она у меня в келии говела, уехала вчера. Вероятно, ее знаешь (наместница игумений). Пишешь: "Как сказать: поде­лили бы своих чад духовных, а не ревновали."

Я этого чувства не знаю. У меня есть два лица, которые его чада, и мне пишут, думают быть у меня. Что я ему доверил двух моих, посланных в монастырь Пюхтицы, и мою Марию (послушницу), зная его сухость до строгости, но не зная еще его сердца отца и материнскую заботу сердца и дел, не зная его слез от любви к чадам... Не видел его литургию (она опре­деляет иерея), не видел его почерка, не видел его пальцы, не слышал его своей сердечной коробочкой. Если есть в нем любы, то "поделить" не придется, она не знает "дележа".

Ревность есть выражение проявления сердца не только лю­бящего, но гордого (самолюбие), боязнь быть хуже,ниже, глупее этого... Это не свято, это по-земному, и это понятно от страха и любы, как бы "он не повредил, не упустил, не так научил, не так показал, чтобы сердце моего бывшего чадца не покалечить! "

Это все муки материнского сердца духовника, и это горь­кие слезы, незримые людям, на литургии и дома... Если же кто от самолюбия, то это человечно, но и недостаточно, опасно. М.Сергия мне нечаянно хорошо рассказала, почему монашечки его не слушают. Безусловно, он глубокий человек, но пси­холог ли он, чтобы это огненное пламя любы растопляло? А любы при пламени веры - все-все может. Бесноватые лечатся, и дерево (в сердце) изменяется, ум перестраивается, наступа­ет ликование.

"Мое настроение сильно упало". Чем и почему? Совесть грызет или напор печали, напраслин? Равнодушие и нетерпе­ливость, и неупорство в мольбе о помощи, или просто в моль­бах "помилуй меня"? Эти вопли так сильны и так чарующе-сладки, что даже заглушают слух и понимание этих напраслин, скорбей, печалей. Они должны вызвать удивление, а не пе­чаль. Эти силы только от Благодати (только), и только через таинства, и невидимо - от самоосуждения; и от ненависти, осуждения греха, при молитве: "помилуй меня".

Узелки Ты помнишь? Они должны быть в Твоей сердечной сумочке постоянно при Тебе, как зубная болячка, и они Тебя будут беречь. Ты исполнила мой наказ: грубо поступать с че­ловеком, провожавшим Тебя? Ты не деликатничала?

Болезнь мамы - великое горе. Я удивлен одному: зная, что она живет в обстановке безбожников, и Ты не решаешься уговорить, упросить ее переехать к Тебе! Даже, может быть, в тяжесть Тебе, но под свой надзор, под Твое влияние (ежедневное, назойливое чтение ей вслух книг Житий, Соборных по­сланий Св. Апостолов, Фарара ("Жизнь Господа Иисуса Христа"), Житий Святых (Тобою подбираемых), писем еп. Феофана Затворника, и - ежедневные совместные молитвы (ака­фисты)... Подумай об этом!

Прости, что вмешиваюсь, но не умею не вмешиваться... Ты должна сама от себя к этому замечательному и великому до­бавлять:

1. Иисусову, вопли.

2. Быть глухой на всякий грех и мирское.

3. Язык - от притворства, намеренно быть глупой.

4. Страх: Его как бы не оскорбить!

5. Любить мою "Всемилостивую" (молитву).

Посылаю для мамы. Научи ее как-либо. Учи, как каприз­ную девочку, упрямо-непослушную. Учи упрямо, терпеливо, только любовию и много молясь Всепречистой.

Упорство в молитве Иисусовой при молчании, глухоте ко всему, непременном никого неосуждении и всех всегда оп­равдании тут же, при оберегании чувств и совести (записи укоров), при обязательном медленном и только покаянном и постоянном чтении молитвы (идя, сидя, лежа, за работой), не механически, умоляя "научи, не умею", - научит сердцем с умом молиться! (Дается это великим трудом!)

Пишешь: "и вот я, несчастная, не умею": "несчастная" - грешно очень говоришь. На исповедь. Ты очень и очень счас­тливая! Себя так называть грешно. Ты, конечно, иначе хотела выразить, в смысле "глупая"...

***

...Ты сама подтвердила, что смысл жизни у нас один: оп­равдаться в Вечной Вечности, что первая часть нашей жизни (в скорлупе) - временная, скоропреходящая, - подготовка ко второй, вечной половине нашей жизни; что мы в этом не со­мневаемся, чему поручитель нам обоим с Тобой - Сам Господь Спас наш! Это мы ясно убедительно знаем и исповедуем, Ты сама на себе убедилась уже не один раз, какая страшная сила - таинство покаяния, духовник, власть иерея, сила исповеди, и личный, сокровенный, постоянный, настойчивый, молитвен­ный труд (покаянный), с внимательной собранностью своей.

Что я такой мягкий, то это мой постоянный недостаток, но на исповеди я бываю суров, придирчив, требователен, часто, не ко времени требователен. Но страх ответа, страх, что мы не успеем выправиться, страх, что аз дам суровый ответ в не­брежности к своему сану пресвитера, да и любы - разве утер­пят?!

Тебя прошу об одном: пиши мне на себя жалобы, как Са­мому Господу (верю, что хочешь измениться, переделаться). На эти Твои на себя жалобы и будут мои письма-ответы. О том, что Тебя, молясь своей сердечной сумочкой со всем сво­им сознанием, аз не забываю, тем более литургисая, то это, конечно, самая важная память...

***

...Почему аскеты так ненавистны безбожным? А христи­анство православное - есть религия аскетов. Человечество, близкое к дрессированному животному, нами не может быть ценимо, а систематически из нас должно быть вытесняемо... Почему это рабство Христу так отвратительно любителю жить вольно, раскрепощенным, раскрепощенным от Христа (не быть пленником Христа)?

А мы не только Его рабы, но и Его слуги, и в этом един­ственное и все наше счастие. Это и есть бездонная любовь к Нему нашего сердца и всего нашего сознания, и от этого и страх Его оскорбить, чем-либо опечалить…

***

Господне благословение буди на Тя, чадце мое! Госпоже Всепречистая буди Тебе Покровом! Дорогое мое чадце! Со мной случилась беда. Могу быть даже изолирован. На­писали мои враги на меня и на монастырь. Продвинули одну личность, чтобы меня убрать. Оказался "вредным" и здесь. Я исповедовал, как положено исповедовать. Пошли толки, раз­говоры. Как я не стерегся, молодежь, видимо, стала заметна. Вот из-за нее и пошло. Видимо, было и секретное указание кому-то из братии стеречь, следить, докладывать... Пропали опять письма. Есть письма, которые дошли, но с них сняли фото. Хотя мои письма только о спасении, ожидаю ареста, обыска. Вины и нарушений нет. Позиция моя - позиция чест­ного гражданина. Сдал заявление о невиновности своей юри­сту сегодня.

Стало так строго, что в корпус не пускают никого; и не исповедываю, и хотят лишить меня возможности служить одному (в будни) литургию, чтобы "поклонников" не "тормо­шить". Я был нелюдим, а сейчас - тем более. Настроение тревожное во мне. Сколько слез из-за меня - сама понимаешь, из-за моих духовных чад и печерских! Молятся очень многие обо мне. Удивляюсь этому. Чем заслужил? Что я ни на тонюсенькую ниточку, никак не виноват - это точно.

Мое сердце такое Бог зрит. Но я - человек, и очень устав­ший и немощный телом, и жаль мне опять быть не на свободе или ехать в ссылку. За что, за что? Что людей учил молиться, верить пламенно, совести чистил, радость жизни давал, лю­бить Бога и людей научал?! Пиши. Шли с кем-нибудь, чтобы быстрее дошло.

Твой Батюшка И.С.

***

...Бог перстом Своим опять попустил мне терпеть великие скорби. За это короткое время написано пять фельетонов, из них три на меня и братию монастыря.

Мне смешно, что написана глупость, но там ведь не только глупости, блажь и гадость, там и подлой клеветы немало, кото­рую надо мне обжаловать в Верховный Суд РСФСР. Ив.А. уехал от нас. Он в Астрахани отдыхает, а потом в Москву. Думает быть здесь на Успение. Он думает меня защищать. Причина фельетонов одна: классовая ненависть и подсказ злых завистников. Новое начальство смотрит на эти вещи иначе. Меня переселили в хорошую, но не одиночную келию. Вход ко мне запрещен всем... Временно не исповедую, утешаюся литургисанием, требами, днем - в саду полным одиночеством...

Виновны эти глупые фельетоны: всем они досадили. Там досталось и самому игумену Алипию, и схимонаху Симеону, и иеромонаху Серафиму, и другим, но крепче всего мне. Здоро­вье стало плохое; расплачиваюсь силами, общим физическим плохим состоянием. На душе спокойно. Признаков волнения никаких нет: ни во мне, ни вовне. Пиши. Ежедневно воздыхай.

Твой Батюшка.

***

...Лишь бы Ты себя очень-очень берегла, жила бы каждый день по серьезному, не как люди мира и века сего живут: не теряя собранность, тепло к молитве, потребность к молитве, к молчанию, к бдительному самонаблюдению и постоянному (не иногда, по настроению) - за языком своим, за мыслями и хотениями. А помнишь наш уговор с Тобой: о записи укоризн совести, и чтобы Тебя никто не провожал, чтобы моя Оля была бы светлая, чистая, Божия, чтобы ее сердечная сумочка любила бы Вездесущего Христа и знала бы эти дивные незримые радости?

Переживаю тяжелое горе: умирает моя старушка, которая одиннадцать месяцев каждый день носила мне передачу в тюрьму (камеру-одиночку) и 16 лет посылала мне всегда по­сылки. Моя духовная дочь. Она телеграммой начальство так усердно просила отпустить меня на сутки (под Воронеж) про­ститься. Отказали. Это была мне вторая мать, любила меня больше моей матери, сама была дивной, праведной жизни. Одно то, что 11.VI днем, в светлой комнате, у окна к умираю­щей подошла св. мученица Клавдия, объявила громко, что она еще не умрет и при свидетеле (дочери моего духовного чадца) вышла в дверь и стала невидимой. Умирающей стало лучше...

* * *

...Замечательно, что Твоя "основная" страсть самодоволь­ства - есть гордость. Вот, посмотри: нет ли еще "самолюбова­ния"? Это бывает сильное маловерие. Думаю, что это искуше­ние мира и обстановка, одиночество, некая неудовлетворен­ность - человеческая. То есть, до дна не всегда была напрягаю­щая молитва. Почему и начал аз с того, что связал Тебя с "Похвалой". Теперь ожидаю от Тебя много вопросов, и не выписанных только из книг, а связанных с работой над собой, с переделом себя. Чтобы не жить механически и только одно­боко, по-человечески. Ты для меня не загадочный, но еще неизученный человек. Много переживаний, неясных для Тебя же самой, таятся в Тебе. Самое страшное после сатанинской гордости (как она развита и въелась, это мы увидим), это пус­тое легкомыслие от самоцена, самодовольства, самолюбова­ния, самоуверенности.

 

Если Ты себя считаешь маленькой, то это надо понимать: незаметной, скромной, обычной. А это не так, а как - Тебе не скажу. Эта "Похвала Божией Матери" должна дать жить; ра­дость, сладость, покаянность; и заставит совесть свою беречь, чтобы всегда она Тебе показывала малейшее пятнышко.


Поделиться:

Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 108; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав





lektsii.com - Лекции.Ком - 2014-2024 год. (0.006 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав
Главная страница Случайная страница Контакты