ЛЮБОЗНА ТЕЛЬНОСТЬ И ПОКАЯНИЕ

Любознательность это есть потребность приобретения знаний. Но в каком роде? Есть ради чести и славы, или любомудрия, как по Златоусту, когда ищут знания, наук. А есть любознание о Господе, о спасении, т.е. как приобрести смирение, как кротость, как терпение, как научиться молиться, что такое покаяние, что такое плач - это тоже любознание! Это разные веши.

Вот, учебник для стяжания плача или приобретения любознания о Господе - это, скажем, "Лествица", да? Это Святые Отцы, это, скажем, схимонах Силуан. А есть любознание, ко­торое вменяется в грех, по Златоусту - идолослужение: знать много языков, философию, математику и т.д., понимаешь? Это гордый грех! Постичь мудрость для чего-то; для тщеславия, для чести. Он сам собой любуется, да? Вот, я знаю восемь языков, - и любуется собой. А зачем? Это куда деть? Деть некуда! Зачем тебе древнееврейский язык, да? Куда ты его используешь? Вот, потому что тщеславие и самолюбование, оно начинает учить древнееврейскому, чтобы его знать, или диалекты арабского языка (их четырнадцать диалектов, в араб­ском языке). Он учит их восемь лет. А дальше что? Пошлют его переводчиком к арабам, и все.

-Батюшка, а покаянию надо тоже учиться?

-Да, покаяние - это добродетель, по Златоустому, она приобретается годами, если свое сердце человек запачкал страстями; а отроку или юноше, который получает понятие о покаянии, тому можно быстрее. Тот постигает эту добродетель в полгода. Если он поймет, что такое покаяние, чистая, незапятнанная совесть, то он это схватывает и усваивает.

-Выходит так, что бываем у вас на исповеди, и, может быть, еще нет покаяния?

-Да. Потому что очень часто люди изучают добродетель, как ее называет Лествичник, не с того конца. Вот вы будете читать канон Андрея Критского, да? И вам будет казаться, что вы познаете покаяние. Ничего подобного!

Состояние покаяния и делание покаяния - это две разные вещи. Движение сердца покаянное - это одно, а делание - дру­гое. Ненависть и оплакивание нужно сочетать, одно с другим. Ненависть ко греху и оплакивание своего умения любить этот порок. Когда мы каемся, мы ведь оплакиваем наши погрешно­сти, да? И наше тяготение ко греху, да? И нашу беспомощ­ность без благодати Божией, да? Вот все это, вместе взятое, и есть покаяние.

Мы, кажется, как-то говорили и читали, что покаяние есть; осознать грех, оплакать грех, исповедать священнику грех, не­навидеть грех, бояться греха или того места, или того челове­ка, где был грех, как бы не впасть второй раз. И все эти четыре состояния - это и есть, вместе взятое, покаяние. Когда одно из них отсутствует - это уже не есть покаяние. Православно толкуя и исповедуя, что такое покаяние, есть - осознать грех, оплакивать грех, исповедывать грех и бояться греха, и умолять - "помоги! огради!"

А без пятого делания оно не приведет ни к чему, потому что мы опять будем спотыкаться, опять будем грешить, да? А, когда мы выпрашиваем - "помоги! огради! исцели это пятно, которое остается на совести, на сердце! выскобли!" - чтобы не было тяготения ко греху, - это есть покаяние.

Притом, формы покаяния бывают разные. Вот, мытарь каялся - это одно покаяние, блудница каялась - это другая форма покаяния, да? Манассия каялся - у него другое покаяние. И разбойник на кресте каялся - тоже покаяние, он, значит, настолько глубоко исповедал Христа Распята, что Он - Богочеловек, что сказал только два слова: "Помяни мя, Госпо­ди, во Царствии Твоем", т.е. по-русски - вспомни меня, Госпо­ди, во Царствии Твоем. Настолько глубоко было его смире­ние, да? И такая уверенность, вера, что достаточно будет вспом­нить Богочеловеку, этому удивительному Человеку, Который распят с ним на кресте, вспомнить - и он будет уже оправдан.

Блуднице каяться было труднее - "прости, но помоги!" По­тому что простить - одно, если я не повторю, да? А если я буду говорить "прости", но буду делать, потому что мне хочется или я не удержусь - это еще начало покаяния! Вот почему удивительная, сильная форма была - покаяние Марии Египетской. Она оплакивала и отрезала себя от искушения, да? И грызлась хотением этой пищи, этого вина, этих ощущений блуда. И пустыня ее жгла, да? Голод жег. Даже одежды ее превратились в нитки, она ходила нагая, и она этого не замечала Благодатью Божией, потому что она была пронизана этим желанием, чтобы Господь простил ей. Она, не зная того, что она святая, уже была святая. Она переходила Иордан, как по суху. Когда Зосима пришел к ней, она сказала: "Через год ты не придешь, ты будешь болен, а еще через год ты приходи." Она знала, что он придет и не застанет ее. Лев ее похоронит.

Покаяние мытаря: "Милостив буди мне, грешному". Зна­чит, он психологически понимал, что он ничего не имеет права просить, только милости. Вот эта милость Богочеловека, она, может быть, снимает с него эту тяжесть, тяжесть грехов - осуждения, насильника, фининспектора. Он ведь сажал в тюрь­му за подати, которые он самовольно накладывал, он людей обирал. Вот это обирание людей ради себя - это высшая фор­ма жестокости, да? Большей формы нет - как быть мытарем, да? Не ради государства, не ради императора или Понтия Пилата, а ради обогащения себя. Он должен принести обрат­но все награбленное, да? И как он принесет - у него вырази­лось очень ярко и глубоко: "Милостив буди мне, грешному". Какое смирение сердца, да? Это замечательная канва для нас! "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, милостив буди мне безумному, гнусному!" И так - весь пост. Это одна из форм покаяния.

-Батюшка, Серафим Саровский тысячу дней и тысячу ночей стоял на камне, это для стяжания покаяния?

-Нет! Это выражение его ангельской любы к Божией Матери. Во-первых, он стоял тысячу дней и тысячу ночей не подряд; во-вторых, когда он стоял, насколько нам известно, страсти его уже покинули, его беспредельная любы к Божией Матери, она выразилась в этом - что он читал вот эту молитву "Всемилостивая Владычице моя" на камне. Он Ее особенно почитал и любил, Божию Матерь. Вот почему он изображен с иконой "Умиление", которую он приставил к дереву и пред ней воздевал руки тысячу ночей, и читал "Всемилостивую". Сегодня я ее опять заново, лучше узнал, т.е. кончик, который я приклеил сам к концу "Всемилостивой": "не гнушайся меня, не отвергай меня, не оставь меня, не отступи от меня, засту­пись, попроси, услыши, помоги, помоги, прости, прости" - дваж­ды, да? Это ужасная штука! Волосы шевелились. Яблочный сад, тюремные камеры, в одиночке... Вот почему ко мне мыши приходили, из рук кормились. Они, вероятно, тоже чувство­вали всю силу "Всемилостивой".

-Вы говорили, Ефрем Сирин имел только покаянное состояние как монах, а Серафим Саровский - этот выше даже схимы!

-Это разные формы покаяния, то есть разные формы любы к Богу. Ведь преподобный Ефрем Сирин не имел понятия никакого о любы к людям, потому что его Арсеньевская любовь, она не допускала какой-то любви к людям. Он так боялся потерять нить, ниточку любы к Богу, что он избегал людей. Это Арсеньевская любовь! Не Антониева. А вот преподобный Серафим Саровский стяжал любовь Антониевскую, Антония - Антония Великого.

-А пред Богом как они?

-Никогда не сопоставляйте! Не имейте дерзость сопоставлять формы любы. Это глубокая форма несмирения сердца, кто сопоставляет: кто выше, кто ниже и т.д. Преподобный Серафим Саровский, он прежде всего, как отрок и юноша, ангелоподобный, но имевший естество богатыря. У него была двоякая любовь. Сначала он приобретал любовь к Богу. Когда он поборол свои страсти, душевные и телесные, ему Господь открыл любовь к людям. Это созревание, оно у него было совершенно явно показано миру, людям. А преподобный Ефрем, он не имел никакого отношения к людям, он знал пустыню, сражался с грехом и своим человеческим естеством. Его смирение было настолько велико, что он не мог себе представить, что он, Ефрем, мог бы что-нибудь доброе сказать человеку!

-Батюшка, а страсти только трудами побеждаются?

-Смотря какие страсти. Все страсти побеждаются большим терпением, большими трудами. Так же, как поганая страсть тщеславия и самоцена, т.е. гордость, - она побеждается только великими, большими трудами самоосуждения и плача. "Исцели и помоги!"

А эта окаянная, постыдная страсть - тщеславие. Что может быть поганее этой страсти! Между тем, мы знаем, что плотс­кая страсть бывает сильнее. Серафимовская любовь, она по­рождает любовь к людям, но если это есть послушание, как дар Божий, а не как самочинное делание.