РЕВНОСТЬ О ГОСПОДЕ

Энергия молитвы два вида имеет. Энергия другая - больная - от тщеславия; она очень короткая, между прочим. Когда кончится пафос тщеславия, истекает энергия. Не надо путать энергию с творчеством, как оно назы­вается сейчас.

-А что такое творчество?

-Творчество и энергия - две разные вещи. Творить и любить - две разные вещи. Как ты сказала: что любовь порождает энергию, да? Это в духовной жизни и в человеческой жизни, если любовь будет Божия, а не плотяная. Плотяная любовь, она ограниченная, ограниченность непременно связана с расчетом, с выгодой. А энергия от любви, она не имеет предела. И больной человек, и дряхлый человек, и инвалид, если он имеет Божию любовь и любовь к человеку, - он бесконечно энергичен, хотя бы он был прикован к постели. Между прочим, вот Островский, Николай, - он лежал в постели и диктовал. Писцы грамотные, писали под диктовку. Но в нем была эта огромная любовь к человеку, хотя и атеиста, но все-таки любовь. Его поразительная работа ("Как закалялась сталь") - это выражение удивительной любви к человеку. Душевной. И, может быть, даже духовной. А тщеславная любовь, какая обычно сейчас встречается, она бывает очень коротенькая. Когда оно пресекается, то есть тщеславие и славолюбие, честолюбие, - она прерывается; она делается пустая, бессмысленная, бессодержательная, и она быстро утомляет того, кто временно занят этой энергией. Вот почему наши современные писатели – они быстро устают, они теряют энергию и быстро дряхлеют, поддаются старости.

Животная жизнь очень быстро утомляет человека, и он перестает быть творцом. Такая жизнь очень ограниченная. А вот Божия энергия - от любви, от Духа Святаго - она не имеет предела. Посмотрите на жизнь отца Иоанна Кронштадского. Это сплошная энергия, да? Но только от любви. А исток - Дух Святой. В нем очень хорошо выражено богопознание, богомыслие и богообщение. Вы читали когда-нибудь "Моя жизнь во Христе"? Вот кто внимательно будет следить за каждой строкой этой книги, - он поймет, насколько о.Иоанн был энер­гичен: от любви Божией и любви, конечно, к человеку: к боль­ным, страдающим, уродам, обиженным. Вот почему он и стя­жал дары Духа Святаго: молитвы, прозорливости, дар чудотворения, дар исцеления - все в одном человеке. Вот под пред­логом, прикрытием, грубо говоря, какого-нибудь молебна водосвятного, он поднимал с одра очень тяжело больных, делал их совершенно здоровыми. Но чтобы прикрыть свою силу бла­годати, он служил водосвятный молебен, и во время окропления водой неисцелимо больные вставали. Страшно много описа­ний его чудес! А его прозорливость - что-то поразительное! Он читал мысли.

Вот однажды пришли два студента, решили посмеяться: "Давай, пойдем поболтаем с этим попом". Они пришли, он их принял: "пожалуйста, пожалуйста, пришли ко мне - пожалуй­ста". Принес им два стакана с водой и с ложками: "Поболтай­те!" Их он этим обличил, да? Сам ушел. Ну, что же вы не болтаете? Поболтайте. Только не со мной, а вот сами с собой.

Таких случаев страшно много было, можно рассказать массу интересных случаев. Даже мой отец, скептически относивший­ся к этим вещам, рассказывал, какой великий угодник Божий был отец Иоанн Кронштадский! Его послушание, Богом данное, это было пастырствование. Он был священник и пастырь, и он как раз впервые показал дары Духа Святаго на народе. Таких пастырей у нас еще не было из священников. Вот почему он законно канонизирован, причислен к лику святых.

О любви христианской, целомудрии, причастии

Болезненно нужно постоянно бояться оскорбить Гос­пода и бояться упустить возненавидеть грех. Когда мы жгуче не ненавидим грех как прямое выражение нелюбви к Богу и вражды к Богу, - то это оскорбление Бога! И нужна борьба со своей волей, падшей волей, желанием грешить. И нужна боязнь оскорбить Бога. Это и есть процесс ревности.

Печать постоянства ревности - постоянство ненависти ко греху, боязни греха и боязни оскорбить Бога, да? Это посто­янство, оно называется ревностью. Все мешающее этому по­стоянству доводится до ненависти, до неприязни. Вот почему преподобные отцы бежали в пустыни. И в пустыне спасались. От боязни, что они все равно будут в миру разлучены с этой боязнью прогневать Бога, да? Мы видели в Псково-Печерском монастыре иеросхимонаха Иоанна. Это был очень инте­ресный человек: подвижник, который бегал людей от боязни потерять ревность о Господе. Он боялся согрешить или отдать какое-то особое внимание людям и потерять эту любовь к Богу. И он буквально бежал, совершенно избегал людей. И за это он увенчался тоже. У него не было дара любить людей и с ними заниматься, с ними нянчиться, их воспитывать, им ока­зывать особые способности любви пастырской, духовной, да? А в нем была заложена любовь только к Богу: Невидимому, Вездесущему, Которого он боялся оскорбить каким-либо гре­хом, мыслями. Поэтому он бегал людей.

-А разве нельзя сочетать то и другое?

-Конечно, большинство из Святых Отцов имели сочетание любви к Богу и любви к людям. И любовь к Богу не рождается без любви к людям! Невозможно любить людей и не любить Бога. Это совершенно немыслимо! Эта любовь к Богу и рождает любовь к людям. Чем сильнее ревность о Господе, тем больше любви к людям, да? Когда угасает эта любовь к Богу, угасает и ненависть ко греху, угасает и любовь к людям. Это вы сами знаете, Святые Отцы это показали. А любовь к Богу выражается, прежде всего, в богообщении, в молитвенных подвигах, да? В подвигах поста, воздержания, в бдениях ночных, да? В молчании и неумении кого-либо осуждать. А это рождает особую любовь к людям, дела милосердия и потребность людей научить этим дарам любви, чтобы они тоже так любили и понимали, что смысл жизни и спасения - любовь к Богу.

Это они старались передавать. Вот преподобный Серафим Саровский, он проявил наибольший, наилучший образец этой любви. Он сам был огненный, да? Любовь его к Богу, Божией Матери была неизреченна, да? Поэтому и святость его была удивительна, хрустальна, да? И это все вместе дало ему дар любить людей больше, чем себя. Он себя умел забывать, не замечать и поэтому вообще раз в неделю вспоминал о себе. Это свойство любви - забыть совершенно себя. После боголюбия. Если что остается, "на кончике", как мы говорим часто, то - себе.

-Батюшка, а почему так говорится: "Возлюби ближнего своего, как самого себя"? По-моему, это несовершенное выражение.

-Господь дал очень точное определение. Что нам дано от рождения? Прежде всего, любить самого себя. И вот эта психологическая мерка: попробовать любить людей, хотя бы как самого себя. А преподобничество зачеркнуло слово "хотя бы", а заменило "как Господа Спасителя", а себе - что останется, "на кончике". Может быть, раз в неделю вспомнишь о себе, а может быть, и не вспомнишь.

А эти вопли ночью, эти бдения, этот плач, этот стон, это взывание ночное преподобных отцов, да? Это была не любовь к себе, а опять-таки любовь к Богу, да? Потому что сердце от безмерного сжигания огнем любви к Богу, вопило: "Помилуй меня!", "Прости, потому что я Тебя оскорбил!", да?

Боязнь оскорбить Его - это и есть любовь. Почему люди убегали в пустыни, запирались в затворы, были юродивы Хри­ста ради? - Это была ненависть к себе. Привлекали искусст­венно потребность людей издеваться над ними. Это особая форма любви к Богу и ненависть к себе, что дало только хри­стианство, только преподобничество. И нигде вне Правосла­вия такой любви нет! Посмотрите в других христианских ве­роисповеданиях, такой любви нигде не было! А с тех пор, как Западная Церковь была предана анафеме, у них этой формы любви не бывает. В католических монастырях, если форма любви есть к Богу, то только ложная. Они любуются своей мнимой любовью к Богу, умиляются и плачут, и восторгаются. Это католическая, языческая, не Христова любовь.

-У католиков чувственная любовь?

-Да. И деятельная любовь: открывать школы, заниматься детьми, быть братом милосердия, так? А духом они этого не знают. А между прочим, их воззрение на любовь к Богу и к ближнему, больному, с которым монахи и монахини занима­ются, сестры милосердия, - это противоречит очень психоло­гии, чистоте о Господе. Там всегда будет оттенок человечнос­ти или нецеломудрия, что в Западной Церкви очень развито. Потом, в Западной церкви очень развиты содомские грехи, которые они не считают за грехи. А это сплошное поругание христианства.

-А как же они оправдывают себя в этом?

-Они даже не считают долгом молиться о них и в них каяться. Противоестественные грехи они считают естественными, человеческими, не требующими покаяния. Значит, у них настолько засорена чистота совести, что они мнят, что они служат Богу. И когда об этом мы говорим с западными вероисповеданиями, они крайне удивлены нашему аскетическому воззрению, они называют нас фанатиками. А между прочим, в этом никакого фанатизма нет, а это чистейшая заповедь Господа о любви и целомудрии: "Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят."

-Батюшка, а что же, нельзя достичь чистоты этим людям?

-Нет, достичь можно. Только они должны понять, что это есть отхождение от любви к Богу, от заповедей Его. Но я имею в виду все формы нечистоты содомской, которая очень развита в католической церкви.

-Вы сказали о милосердии, о медицинских работниках...

-Да. Там (у католиков) как раз очень неверно понимается, что очень строго надо блюсти свое тайное сердце. Я не хотел бы подробно об этом вам говорить, это очень неприятная тема. Тема нецеломудрия. Но кто знает нехристианское материнство и нехристианское отношение к ребенку, тот может себе представить, как можно уклониться от чистоты к Богу. И как надо оберегать себя в монашестве, в заботах, скажем, о детях, где может проявляться очень тонко нецеломудрие, нечистота, которая бывает незаметна и остается неоплаканной, и развивается в чувственное состояние, животное чувственное состояние, характерное языческому миру и католичеству. А нам, православным, это никак невозможно. Мы этого терпеть не можем и тут же понимаем, что мы увлекаемся демоном, который нас отвлек от Христа. Вот почему у нас, в монастырях в России, никогда не допускали, чтобы монахи занимались вос­питательной работой над детьми и были бы братьями мило­сердия, сестрами милосердия у детей. Это между прочим. Это тонкость исповедания Закона: "Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят".

-Это что же, возможность просто привязаться к ним сердцем и проявлять особую заботу?

-Нет. Нечистые чувства к ним, которых у вас, православных, не бывает. Почему мы, духовники, очень строго следим, чтобы это чувство не вкралось как-нибудь через ласкательство к детям. Вот почему нам, монахам, запрет ласкать детей - чтобы в нас не вкралось бы чувственное отношение, да? Преподобные отцы строго-настрого запрещали монахиням, скажем, бывать в детских воспитательных учреждениях и т.д. Чувственное отношение к Богу и - духом отношение к Богу. Вот почему мы с вами настолько безмерно богаты тем, что мы живем духом, да? И подчинили чувство духу, да? В этом вся наша забота. Мы молимся духом через ум, да? Мы чувствуем духом через ум, да? А не через чувства. И малейшее проявление чувства вменяется нам в грех, как раньше мы говорили: грех самоцена, самодовольства, самолюбования, так?

-А кто не разбирается в этих тонкостях?

-Надо скорее пресечь, пресечь. Наши батюшки, к сожалению, этого не понимают. И мирские люди часто увлекаются именно душевной молитвой, а не духовной. А батюшки их гладят по головке, хвалят их и окончательно их портят. Они никогда не спрашивают: "А что с вами бывает, когда вы кончаете молитву? У вас бывает тишина или непонятная тяжесть? Печаль?" Они этого никогда не спрашивают. А часто бывает так: под чувственные молитвы переходишь на формы гнева, раздражительности, злоречия, осуждения или проявления тщеславия, самодовольства; заглядывают даже в зеркало. Мы этого не знаем - кто плачет и просит, и вопит: "Помилуй меня! Не осуди меня по делом моим!". Когда мы наплачемся часика два, мы после этого на себя в зеркало не посмотрим, да?

-Надо же посмотреть, какой вид имеешь?

-Это уже легкомыслие. Он настолько занят этим воплем: "Пощади меня!", что ему будет совершенно безразлично, в каком виде он выходит из своей комнаты в общую столовую или гостиную.

-А если подумают: "вот, молился"?

-Нет. Он спрячется, он вымоется, но в зеркало не посмотрит. Потому что, кто в зеркало посмотрит, это уже тайное, внутреннее желание посмотреть на себя, полюбоваться! А кто любуется собой, тот не Божий"! Характерная психологическая черта христианства, православного христианства.

-Что ж, в зеркало совсем не смотреть?

-В зеркало смотреть можно для того, чтобы привести себя в порядок, чтобы не искушать людей на грех своей неаккуратностью. Если ты будешь кланяться в землю лбом, и у тебя останется куча песка или глины на лбу, и что, ты с такой глиной пойдешь в гостиную или в столовую завтракать, да? Ты безбоязненно подойдешь к зеркалу, но только посмотришь: не случилось ли что неполезное для людей, да? Чтобы не сказали, что ты молился. У тебя даже этого не будет, а просто ничего не будет безобразного. Или руки будут грязные от этих поклонов, да? Или юбка, или подрясник будет весь в песке оттого, что ты сотню поклонов сделала за ночь?

А там, наоборот, - тайное желание, чтобы люди посмотре­ли. Это чувственное самодовольство, это уже неправославное понятие о предстоянии Богу, да? Католическое, да? Поэтому разница понимания христианства восточными и западными очень большая. Западное христианство не понимает, что та­кое смирение, что такое плач; что это - фундамент христиан­ства.

Без смирения и вне смирения - ни кротости, ни милосер­дия, ни чистоты - ничего не будет, так? А любви тем более. И любовь к Богу, и любовь к людям вне смирения - немыслимы. Там будет оттенок непременно расчета, да? Выгодно, удобно, расчетливо... Вот почему милосердие православное и мило­сердие западное - очень разные: милосердие к людям, дела милосердия. Мы это делаем потому, что у нас это потребность, иначе быть не может, не терпится, да? Иначе не умею, да? Не потому, что это мне усладительно, не потому, что это мне приятно, мне нравится, мне доставляет удовольствие, нет! Потому что иначе быть не может. Это моя потребность, внут­реннее требование, да? А западное милосердие смотрится, чтобы мне доставлять удовольствие делами милосердия, да? Значит, психологическое понимание христианства совершенно особое, другое.

-Батюшка, а у кого можно прочитать об этом?

-Думается, что если вы будете внимательно изучать Златоустого, Григория Богослова, Антония Великого, Макария Великого, - там, пожалуй, найдете об этом, если будете копаться. Ну, а в Западной Церкви вы ничего об этом не найдете.

Мне страшно нравится статья Иоанна Златоуста о Теле Хри­стовом. Каждый из нас, причащаясь Тела Господня, является Телом Христовым. И здесь, на земле, и в Вечной Вечности это является залогом Вечной Вечности: что мы - Тело Христово, и там будем после смерти. Вот почему кое-кто сегодня высказал мнение, что "я себя лишала Тела Господня - частого причащения - значит, я могу не унаследовать этого залога вечного спасения".

Мы с собой возьмем именно эту крупицу Тела Господня, которым причащаемся на земле, да? Хотя мы и причащались часто, может быть, в суд и в осуждение, но причащаемся от веры. И так как мы причащались подлинного Тела Господня, да? Подлинного! И освящались мы и просвещаемы этим были, да? То мы это и возьмем с собой в Вечную Вечность! Что недостойно - это дело совести. А физически мы освятились. А недостойно причащаемся мы очень часто, очень часто!

-А как достойно причащаться?

-"Достойно причащаться", собственно, никакой православный человек так не имеет права даже и сказать. Смирение не позволит! Плач не позволит! Поэтому великий подвижник Божий никогда не скажет этого. Мне часто думается, что преподобный Серафим Саровский какими дарами Святаго Духа ни обладал, он никогда не считал себя достойным причастником Тела и Крови Христовой, а всегда плакал и рыдал. А когда причащался, он видел: в осуждение, в тягость и в муку, или в обновление, в освящение. Поэтому когда он читал благодарственные молитвы, как он сиял, как он ликовал после Причастия! Это мы с вами знаем.

Всегда надо чувствовать свое недостоинство. Только мило­стью Божией мы дерзаем причащаться, да? Как бы мы ни плакали, как бы мы ни желали получше исповедаться, как бы ни желали лучше почитать каноны и акафисты и правило ко Причащению, мы все равно чувствуем, что ни в коем случае не достойны. Но мы утешаемся тем, что мы сохраняем эту мирность и молитвенный строй, и нам не мешает никакое уныние. Мы поэтому и дерзаем. И это мы называем милостью Божией, да? А когда причастимся, невольно сказывается в нас, как мы причастились: в суд, в осуждение и в тяжесть, или в радость, в освящение, Почему и Иисусово ликование бывает: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, слава Тебе!" Дальше мы не можем ничего говорить. Только это 500, 600 раз сказать: "слава Тебе!", да? Но только когда ты на самом деле в состоянии тихой радости, мирности абсолютной, то есть извещения, что причастился не в осуждение. Или так, у мирян, не знающих Иисусовой молитвы: прочесть по три-четыре раза благодар­ственные молитвы - и не начитаться! Как Феофан пишет: он прочел три раза, пришел домой, бежит к своим иконам и там опять читает, да? И выходя к людям, молчит. Он не смеет ничего говорить. Он в тихой радости, как мы называем, пасхальной радости, да? Это признак обновления и освящения, да?

А когда у нас бывает неловкое причащение, нам хочется прочитать благодарственные молитвы поскорее, как бы изба­виться от чтения. "Почему-то сегодня мне не по себе, мне печалится после Причастия". Начинаешь копаться, почему же сегодня так? А на прошлой неделе было совершенно иначе. Вот если мы предадим забвению это состояние и не запишем, в нас может постепенно и угаснуть ревность о Господе. Надо найти причину, почему я причащался в непасхальной радости? Было осуждение, или мысленное осуждение кого-то, или утаенный грех, или какая-нибудь страсть, которая плохо мною была освящена на исповеди, да?! Или на исповеди я кого-то осуждал, а себя оправдывал, так? Себя извинил. А малейшее самое извинение на исповеди - это вменяется, оставляет след тяжести, так?

-Если после причастия случается какое-то искушение?

-Это бывает как месть демонов. Но мы на это смотрим иначе. Бог попустил мне впасть в искушение, а поэтому во смирение мне, что я недостойно причастился, т.е. опять найти ошибку, причину себя осудить, найти себя виноватым, а не заступаться за себя, не оправдывать себя.

-Батюшка, начнешь себя опять корить - опять настроение будет плохое.

-Это уж будет при помощи беса. Надо тут же прекратить разговор с собой. Угнетать себя трудами молитвы и бежать, бежать. Святые Отцы запрещают категорически себя грызть. Самогрызение - это плод бесовский. Просто понял свой грех, и успокойся!