СКОЛЬКО РАЗ ПРИЧАЩАТЬСЯ

Некое чадо мое духовное, монахиня, спрашивает: сколько раз ей в году причащаться Святых Христовых Тайн? Потому что в 1961 году, когда она была обращена из язычества в христианство, она имела извещение во сне, по которому можно было судить, что ей надо почитать каждый день месяца - 10-е число. И я поэтому ей вменил в обязанность: каждый месяц 10-го числа приступать к Святой чаше. В 1965 году она удостоилась, после длительного покаяния и проверки, пострижения в мантию. Сейчас она мо­нахиня. И вот она настойчиво добивалась все время причащаться во все Господские и Богородичные праздники, так что чуть не пятнадцать раз в году получалось причащаться. Я этому, конечно, препятствовал. И на ее настойчивое письмо - когда ей причащаться, - я ей пишу закон, то есть святое послушание: "Монаху - не схимнику благословляется приступать к Святым Христовым Тайнам: в Рождественском посту два раза, в Великом посту два раза, в Петровом посту один раз, в Успенском посту один раз, в день монашеского Ангела - один раз, в день пострижения в мантию - раз и в день Святой Троицы". Таким образом, десять раз в году. Если по тяжелой болезни, по вызову священника на дом приступить, благословляется, конечно. Самое важное вот что: бояться, как болезней (тифа и тяжелых других болезней) причащаться Святых Христовых Тайн себе в осуждение. А этого как раз мы не боимся. У нас об этом заботы нет.

-Подготовки нет?

-Дело не в подготовке, не в чтении правила накануне, а в состоянии нашего сердца и совести. В осуждение себе мы причащаемся Святых Христовых Тайн вот когда: во-первых, от своей дерзости, когда грех в нас сидит от самооправдания, плохого покаяния на исповеди, когда мы анализируем грех, но не оплакиваем грех. На исповеди самоанализ - это не есть еще покаяние. И очень часто мы покрываем свою исповедь самоанализом и этим стараемся лукаво извинить и оправдать себя, вместо оплакивания и самоосуждения греха. Плохое покаяние на исповеди - без ненависти ко греху, без обещания, обета беречь себя от греха, избегать греха и искать все возможное, чтобы отучиться от греха, чтобы грех оставить. И оплакивание греха пред Богом, выпрашивая: "прости!", - это будет настоящая исповедь.

Во-вторых, непрощение сердцем, следовательно, неоправдание сердцем и сознанием своего обидчика, досадителя, ис­кусителя. Когда у нас есть нечто на кого-то, но нет никакой заботы об этом, то мы все-таки причащаемся в суд и в осужде­ние.

В-третьих. Если нет ненависти и проклятья к любимой стра­сти, к любимому греху, а приступаем к Святым Христовым Тайнам.

В-четвертых. Небрежность к Самому Господу Богу: неблагоговеинством, дерзостью, бесстрашием, маловерием и неве­рием - ради исполнения чина, У нас это так постоянно бывает. Наступает какой-то великий праздник, и у нас какой-то обы­чай; ради праздника приступать к Святым Христовым Тайнам, не имея никакого тщания и очищения сердца. И мы приходим после Святых Христовых Тайн помраченные, серые, мрачные, грустные, печальные, и сами не знаем, почему. Но причаща­лись потому, что почему-то полагается - обычай, ради празд­ника! И каждый такой раз - в суд и в осуждение себе.

В-пятых. Втайне, сознательно и намеренно, зная за собой смертный грех, привычку смертную, перед причащением мы только анализируем, но не жалуемся и не даем обета испра­виться, избегать, искоренять это.

Вот эти пять причин, которые бывают у нас очень часто, когда мы причащаемся в суд и в осуждение себе.

Можно себе представить положение священника или диа­кона, который часто должен причащаться. Как он должен себя вести, какая у него должна быть чистая жизнь, как он должен внимательно, трезвенно жить, чтобы помнить эти пять причин, чтобы не в помрачении ума и не в помрачении сердца и сове­сти причащаться Святых Христовых Тайн!

Бывает так, что после частого и продолжительного прича­щения в суд и в осуждение нас посещает небрежность и без­различие к Богу. Мы лишаемся страха Божия. Мы лишаемся усердия и ревности о Господе, мы лишаемся способности любить окружающих, то есть извинять и оправдывать их. Не жалеть: жалость не есть любовь! И вот это показатели основ­ные - когда мы лишаемся благодати Святаго Духа, когда мы лишаемся страха Божия и благоговеинства и лишаемся любы к людям, окружающим нас, которых мы всячески не можем ни извинить, ни простить им и ни оправдать их. Это свойство любви, кроме, конечно, потребности ревности, жертвенности. Но жертвенность должна быть - от потребности сердца, а не по закону. Жертвенность - это и есть показатель любви. Вот когда в нас вселится потребность жертвенности, бессознатель­но, без принуждения себя к этому - это и есть показатель, что Господь посетил нас этой любовью к людям, А без любви к людям нет спасения, немыслимо спасение, так же, как нельзя спастись без смирения сердца. Вот почему монашество есть, прежде всего, образ смирения: и пред Богом, и пред всеми людьми, младшими нас и старшими, конечно, Тогда будет мо­нашество,

Мы боимся отказаться от любимого греха, от любимой при­вычки. Приходит смерть; ох, ах - и мы не отстали от нее, мы с этой любимой страстью, любимым грехом так и уходим в вечность. А формально исповедывалисъ! А исповедь такая пред Богом не имеет никакой силы! Только вот таинства и прошения Церкви, они имеют большую силу и помощь.

Очень много было отозванных. Мы получили извещение такое: "Единственное, что мне помогло, - что я пособоровался; и это мне помогло пройти эти ужасы, которые я проходил эти тридцать дней!" Это мы оттуда получаем. А есть такое изве­щение. Один архиерей скончался и известил нас, что он в огне, и говорит: "Хотя я и пособоровался, но это было мне в осуждение. Я в огне, помогите!", - и стал невидим. И пришлось этот вопрос ставить даже в монастыре, после трапезы в какой-то праздник. Пришлось кое-кому обратиться ко всей братии: "Давайте, поможем! Такой-то архиерей в беде, он в огне, вот такие-то участвовали в его соборовании, и соборование ему/ было в осуждение, давайте помогать!"

Ведь не всякое соборование бывает в помощь, а мирские люди соборуются себе в оправдание. Вот в моей пастырской практике отозванные мои прихожане соборовались, а потом являлись каким-либо образом мне во сне на двадцатый день, а обычно на сороковой день, и каждый раз давали мне понять или прямо говорили, что "соборованием вы с меня сняли гре­хи забытые, нераскаянные", или "только соборование мне помогло, а то я бы пропал в огне". Вот мирские люди удостаи­ваются такой чести известить на землю, нам, и даже благода­рить.

А вот была девушка, самоубийца. В Борисоглебске было дело. Мать, после того, как ее похоронила на кладбище (она повесилась, эта девушка, Серафима), бегала по церквям. Но все священники наотрез отказались отпевать. А она, мать, не додумалась показать документы из сумасшедшего дома. А умалишенных, если они кончают самоубийством, мы обязаны отпеть. Она в страшных слезах пришла ко мне. Я сидел дома, не показывался, отбывал тогда ссылку вольную. Я ей объяс­нил, что она документы из психбольницы священникам не показала. Сказал ей: "Идите к такому-то священнику, пока­жите документ и скажите: вы должны, обязаны ее отпеть, или я поеду жаловаться епископу в Воронеже!" Ее отпели, отдельно отпели, заочно. Так она пришла ко мне, эта девушка. "Я, - говорит, - Серафима", и сделала земной поклон. Днем дело было, при дневном свете, вошла она через окно. "Кто ты?" -"Серафима". Сделала земной поклон и ушла, больше ничего. А потом явилась и матери во сне, и тоже благодарила. Какое близкое отношение наше к ним, да? Какое непосредственное отношение к ним, да? Как будто можно рукой захватить - такое близкое. Нам кажется, что они так далеко от нас! Нис­колько, совсем близко.

Надо обучать себя молиться. Не читать, а молиться. Это большая разница. Молиться надо разговорной речью. Не допускать ни в коем случае механического чтения молитв. Это достигается только большой, постоянной, назойливой, настой­чивой работой над собой и выпрашиванием: "Научи меня молиться, я молиться не умею!" Этот вопль, этот стон надо годами носить. Господь тогда посетит! Неожиданно придет такое наитие. Откроется ум и откроется вот этот секрет; как молиться, что такое молиться, Этот секрет открывается иног­да неожиданно на литургии, когда причащаемся Святых Хри­стовых Тайн, или у себя дома. Открывается какой-то ум после продолжительного, настойчивого вопля: "Научи молиться, я молиться не умею. Не умею молиться, умею только читать!"

А когда нам Господь покажет, что такое молиться и как надо молиться, - вот тут надо беречь себя от смертных грехов и от небрежности к молитве, чтоб Господь не отнял этот дар, это, так сказать, наитие, это освящение сердца и ума.

Я знал одного иерея, который не мог никак этому научить­ся. И он как-то, причащаясь Святых Христовых Тайн, взял Пречистое Тело Господне левой десницей на правую, как обыч­но полагается, и стал читать: "Верую, Господи, и исповедую...", - как обычно, да? Когда он кончил, он стал, обливаясь слезами, просить: "Научи меня молиться, я молиться не умею!" Вдруг его озарил какой-то невидимый свет (как он рассказывал), и открылся какой-то второй ум. И он стал читать второй раз "Верую, Господи, и исповедую...", всю молитву, не отрываясь. Диакон заметил, что он никак не может оторваться от Тела Господня, тихонечко подошел и говорит: "Батюшка, пора! Люди ждут". Кончили петь концерт и - пауза. И ему надо прича­щаться, а он причащаться все никак не может собраться, не может продолжать причащаться. Он оцепенел оттого, что он понял: что такое молиться. Он как бы ожил из какой-то дивной спячки. Он без конца плакал и не мог наглядеться на Пречистое Тело Господне. Он причастился таким же образом и никак не мог спокойно войти в себя!

-Если в день причастия плюнешь случайно, это грех?

-Надо это исповедывать. Ты понимаешь, - тогда все освященное: не только белье, но и зубы, и одежда, и даже келия. Предметы через нас освящаются. Вот почему нам надо очень тщательно оберегать себя от людей определенных, так? За руку не здороваться! Не целоваться! Не прикасаться к иконам, к мощам; только к кресту. И блюсти себя, хотя бы до вечера.

-В день причастия, после обеда, куда девать косточки от рыбы?

-Собирать в бумажку, а потом сжечь, на тарелку не класть, потому что могут выбросить. Вот почему нам, литургисающим, запрещается ложиться отдыхать. А если мы отдыхать вынуждены, потому что мы очень устаем, то непременно одетыми и обутыми. Покрыть только плечи и спину, чтобы сохранить легкие от какого-нибудь ветра и ни в коем случае не раздеваться до положенного времени, ночью, потому что мы все освященные. Вот почему надо понимать, сколько заботы должно быть у того, кто готовится причащаться. Не только соблюдать святость поста и строгость поста (то есть, скоромный день должен быть постным), а в день причастия ни в коем случае мяса не есть, ни под каким предлогом, и вина не пить, и по гостям не ходить, и гостей не принимать, Именины праздновать очень скромно. А то бывает так: литургисал, причащался, а вечером - банкет, пир на весь мир. Здесь и хохот, и смех, и всякая глупость, и безобразия!

Вот почему, собственно, мы и обязаны особенно осторож­но относиться к вычитыванию положенных молитв, канонов и акафистов. Не потому, что мы должны вычитывать, а - как читать! Вот почему мы обязаны особенно внимательными быть на вечерни и на утрени, обязательно! А здесь как раз и помо­гает нам Иисусова. Знание Иисусовой, знание "Достойно есть яко воистину", знание "Всемилостивой" - это основная сила, настраивающая сердце на право причаститься Святых Хрис­товых Тайн. Не даждь, Господи, относиться к этому только формально! Это ничего не дает, кроме осуждения, потому что сердце - черствое, холодное, безразличное, дерзкое, неблаго­говейное, да? Халатное, да? Это бывает только в осуждение, если не бывает вопля: "помоги!", "помилуй меня!".

Вот вы понимаете теперь, что часто причащаться - это дер­зость. Если Преподобные Отцы причащались только два раза в год, а мы, какие-то грязные козявки, дерзаем причащаться чуть ли не двенадцать раз в году, под всякими предлогами! Какая война бывает с вами: "Я хочу причащаться!" И когда лишу причастия, сколько бывает обид и горя, и самолюбия, а не плача и благоговеинства. Ссылаются на отца Иоанна Кронштадского, что он причащал. Но кого он причащал? И как он причащал? Ведь никто этого не знает! И как он лишал причастия, и как он даже выгонял из храма - об этом никто не знает! А он очень строгий был и суровый. Он даже лишал причастия на три года за дерзость и нераскаянность грехов, за упорство. Об этом люди не хотят даже знать и слышать.

Вот почему приготовление литургисать и причащаться -это особая заботливость уединиться, спрятаться от людей, сидя молиться, если стоя нельзя молиться. Богу не нужны ноги, Богу нужно сердце! Не можешь стоя молиться - молись сидя, каноны сидя читай. Акафист читать сидя нельзя. У тебя есть четки - готовься, только спрячься от людей. Бери карандаш и вспоминай свои грехи. Это будет настоящее приуготовление. И потом, лишай себя всякого объедения, потому что всякое объедение - не только чревобесие, а и отнимает страх Божий. А если мы лишаемся страха Божия, мы лишаемся благоговеинства, понимаешь? Мы наполняемся дерзости, а дерзость - это страшный грех сердца в отношении к Богу.