Длинные истории Рыжего. Ночь

Ночь.

Мы сидим на полу — оба. Рыжий и я. Варвара на своем месте — спит. А нам с Рыжим надо пошептаться. Рыжий не спит, смотрит на меня… С ожиданием. Я не знаю, чего он ждет — приглашения ли на кухню, за сыром, ласки ли — почесать еще раз за ушком, и еще, еще раз провести рукой по мягкой шубке, запоминая… На ощупь… А может, он ждет слов… Слов о главном… О том, что будет завтра.

«Завтра» уже растворено в воздухе нашей квартиры. Оно тикает будильником, хлопает предрассветной подъездной дверью, чьими-то пугливыми каблучками на еще темной улице. Завтра… Завтра нас разбудит телефонный звонок: «Галя, мы выезжаем». И будут быстрые сборы, бегом — в последний раз к знакомым кустам, на родную лужайку. И будет встреча, и будет прощание. Его возьмут на руки в машину. Непременный снимок на память — мы и Рыжий. Улыбочку!

Коврик, поводки, игрушки — возьми, возьми, Рыжий!… Торопливый, смазанный от неловкости поцелуй — ну как целовать собаку? Не рыдать же в самом деле. Не приковать же его в самом-то деле к батарее и не выбросить ключи!… Что такого? Уезжает собака… Твоя собака…

И машина уедет. Рыжий Ленчик по традиции будет долго махать мне рукой через заднее стекло… Машина мигнет левым поворотником… Прости меня, Ленчик, завтра я буду смотреть не на тебя. Я вернусь домой, к Варваре. Одна. Она спросит, где Рыжий, и я пошучу что, наверное, застрял опять у одной из своих любимых помоек и скоро прибежит, а мы пойдем его встречать, Варвара привычно заворчит в том смысле, что давно пора этого наглого мымрика научить уму-разуму, но я знаю — научить его невозможно. Он вообще невозможный тип, наш рыжий тараканишка, смешной, привязчивый, совершенно необидчивый пес. Он, как стихийное бедствие, как лезвие ножа, как цунами — как научить цунами? В него можно только попасть. Он, как ПЕРВАЯ НА ЗЕМЛЕ СОБАКА — был всегда и будет вечно. Он похож на всех в мире собак и один-единственный. Обаятельное чучело, неотразимое чудовище, любимый шалопай, нежная балбесина.

Теперь я знаю, как пахнет грусть и какая шелковистая она на ощупь. В ней запах травы и немножко кофейных зерен. Кто еще будет совать нос, когда пересыпаю кофе из пакета в банку так, что вся морда в коричневом порошке, — ааааааапчхи! Грусть пахнет собачьими лакомствами и самой затрапезной вонючей требухой, тайком слопанной на прогулке — на бегу, на лету! Немного шампунем, немного лекарствами, немного тем непередаваемым запахом счастливой собаки — ложбинка на лбу становится горячей… Так пахнет Варвара, когда встречает меня.

Чем пахнет грусть? Осенней травой, старым ошейником, черно-белыми снами. Непойманными кошками, непонятыми воронами, недонюханным газоном. Осиротевшими мисками, недочитанными книгами. Верностью и благодарностью. Немного дымом…

Рыжий так и не отучился ходить со мной за компанию на кухню. Встает, заспанный, теплый, пошатываясь и позевывая, ковыляет за мной. «Я рядом… просто полежу рядом»… Он научился ХОДИТЬ — не носиться по квартире. Вприпрыжку, весело, помахивая хвостом, но уже не так стремительно, как раньше. А мы научились двигаться чуть быстрее. И соображать. И реагировать.

Раньше Варвара думала, что она человек, и живем мы с ней — два человека, сестры-близнецы, одна в шубе, другая в пуховике. Что ж, такой аванс я могла себе позволить, держа лидерство в остальном. А тут появился Рыжий, и Варвара поняла, что попой надо двигать, — конкуренция потому что! И иногда конкуренция оказывала ей совсем неплохую услугу. Например, когда Рыжая морда, изловчившись, подпрыгнув и совершив немыслимый пируэт, выхватил у меня из руки кусок сыра… со спрятанным в нем гадким порошком-лекарством…

Только воспитание не позволило Варваре заржать во все горло. А Рыжий сначала облизнулся, потом фыркнул, потом икнул, а потом улыбнулся — хотите видеть меня клоуном, я буду! Клоун — не самая плохая роль в этой жизни. И не самая глупая, между прочим. Он улыбнется, как улыбался, слушая мои переговоры по телефону: «… Да, отдаю собаку… да, похожую на лайку… да, перезвоните». Как улыбался, когда я плакала, уткнувшись в Варвару, о том, что не могу больше Рыжего выносить. Как улыбался на осмотре у ветврача…, на прививке…, на помывке… Как улыбался, когда воспитывала его, когда жалела, когда полюбила. Прости меня, Рыжий.

«…Да, отдаю собаку… да, похожую на лайку». Какой он? Как описать Рыжего одной фразой? Как рассказать о наших странных прогулках втроем? Когда одна рулетка на всех. А если с поводками, то спутанными, а если через дорогу — то за ошейник, а если удирать — так со свистом в ушах. Как зацепились шнуром рулетки за бампер стареньких Жигулей и ползали в темноте, обтирая грязь и ржавчину… А в автомобиле, в темноте, сидели подростки… То ли ждали, то ли спали… И сильно были удивлены моим бесцеремонным ползанием на коленках под машиной. В окружении двух собак… Подростки от такой наглости сидели, вытаращив глазки, в темном салоне машины… Отцепив рулетку мы, как ни в чем не бывало, двинулись дальше, беззаботно помахивая хвостами в прощальном привете полуночной автомобильной шпане.

Как рассказать о том, чему Рыжий научил нас? Не бояться жизни и жить быстро, с удовольствием, жадно глотая этот предзимний воздух, не прожевывая, не смакуя, не оглядываясь, не сомневаясь. Петь под мелодию звонка сотового телефона, просыпаться с улыбкой и засыпать, едва касаясь головой подушки. Общаться с соседями, варить кашу. Рычать за свою долю. Трепать игрушки, защищать свое, нетерпеливо ерзать в лифте. Убегать. И возвращаться. Со сбившимся дыханием от быстрого бега, со светящимися от открытий глазами, с победно поднятым распушившимся хвостом и такой всепоглощающей радостью от встречи, что… что… что тебе становится даже стыдно за то, что ты не умеешь жить настолько взахлеб. Ты прыгаешь ему навстречу, ловишь в охапку это рыжее солнце, прижимаешь к себе, только что не кружишь. Ты смеешься и хвалишь его — непонятно за что… Просто за то, что тебе хорошо. Гладишь эту улыбающуюся морду и шепчешь на ухо всякие милые глупости. Что он лоботряс… И ремня бы ему… И Тараканий царь… И Помоечник… И Львенок — Рыжее сердце… И тварь последняя… И вонючка… И Конопатый-убил дедушку лопатой… И пугало огородное… И шалопут бестолковый… И лисица недобитая… Рыжая бестия! И все равно хороший, хороший, хороший. Только «молодец» не говорю. Молодец устарел. Теперь он — умняга. Лукавая морда улыбается — то ли еще будет. Варвара была не так уж не права, думая, что она человек. Только человеков оказалось на одного больше. На одного Рыжего больше.

Я поверну часы к стене. Это наша ночь.

Прости меня, Рыжий.