Европейское Сообщество

Я рассматриваю Европейское Сообщество как пример союза национальных государств, не являющегося империей или консоциативным устройством, союза, несколько отличного от обоих и, пожалуй, не имеющего прецедентов в мире. Поскольку Европейское Сообщество все еще находится в процессе становления и его конституционные институты все еще неопределенны и открыты для обсуждений, мой подход к нему будет чисто спекулятивным. Какие формы способна принять толерантность в создаваемом союзе?

Вопреки обвинениям в имперской амбициозности, выдвигаемым против чиновников ЕС в Брюсселе, это сообщество не является империей, ибо составляющие его государства готовы делегировать ему только часть своих суверенных полномочий. И сколько бы полномочий ни было отдано ими в конечном счете, те, что они оставляют за собой, в любом случае будут намного больше того, что необходимо для сохранения автономии. Также не является ЕС и консоциативным устройством — ни с точки зрения числа входящих в него государств, ни с точки зрения их полномочий: ведь каждое из государств-участников обладает почти что полными суверенитетом. Почему бы ему в таком случае не быть просто союзом суверенных государств, созданным в определенных целях? Между тем долгая история политических союзов не знает ничего подобного Европейскому Сообществу в плане той экономической координации, осуществлять которую предполагают члены ЕС. Есть и другая причина не причислять данное сообщество к империям — Социальная хартия, под которой подписались его члены. Правда, положения хартии весьма слабы, хотя в них — в дополнение к минимальным размерам оплаты труда и максимальной продолжительности рабочего дня — оговаривается "равенство между мужчиной и женщиной на рынке труда и с точки зрения условий труда" 3". Эти формулировки отличаются от аналогичных формулировок международного билля о правах, провозглашенного Объединенными нациями: они носят не декларативный характер, а предназначены для реального проведения в жизнь, пусть даже механизм их осуществления на сегодняшний день все еще не определен.

38 Holland M. European Integration: From Community to Union. London: Pinter Publishers, 1994, p. 156. См . также рассмотрение "новых социальных прав в Европе" в кн.: Roche M. Rethinking Citizenship: Welfare, Ideology and Change in Modern Society. Cambridge: Polity Press, 1992, ch. 8.

Фактически уже существует европейская конвенция о правах человека, юридический механизм реализации которой действует с 1960 г., а теперь к ней добавилась хартия Европейского Сообщества. Представим, что получится, когда одно будет объединено с другим и общие положения окончательного документа будут развернуты в полный свод негативных и позитивных прав (спекулировать здесь по поводу конкретного содержания этих прав я не буду): тогда будет определено — а возможно, уже определено — то, какие из норм поведения должны восприниматься странами — членами Сообщества толерантно, а также то, какие черты политической культуры этих стран и какой тип долговременных социально-политических установлений (таких, как, например, неравенство полов) следует признать нетерпимыми для нового сообщества. В некоторых отношениях, как мы покажем ниже, Европейское Сообщество требует от своих членов большей толерантности, а также иных реализаций толерантности, чем те, которые они практиковали раньше. Но хартия, как я ее себе представляю, должна установить и ряд ограничений, и поскольку эти ограничения примут вид системы прав, они, как ожидается, будут играть решающую роль в отношении всех прочих правил и обычаев. Подобное решающее воздействие возымеет важные последствия: оно перенесет центр политической дискуссии с законодательных органов на органы правосудия и полуюридические административные органы (как это в определенном смысле случилось в Соединенных Штатах); это увеличит число судебных тяжб; и, что самое важное, это сделает индивидов более сильными перед лицом национальных государств или тех этнических и религиозных групп, к которым принадлежат данные индивиды. Если прежние империи толерантно относились к различным правовым культурам, новое сообщество, по-видимому склонно — со временем, в процессе непрестанного саморазвития — установить единый для всех закон.

Вместе с тем в двух отношениях каждое из государств-участников станет более разнородным, чем когда-либо раньше. Во-первых, Сообщество признает находящиеся внутри государств регионы в качестве правомерных объектов социально-экономической политики — и, видимо, настанет время, когда оно признает их также и как субъектов политики. Такое признание почти наверняка улучшит положение меньшинств, компактно проживающих на определенной территории, таких, как шотландцы или баски (оно уже подхлестнуло их амбиции). Но долговременные последствия регионализма вполне могут рассматриваться в качестве второго источника нового многообразия — иммиграции, имеющей тенденцию подрывать господство этносов на отдельных территориях. Уже сейчас "граждане" Сообщества обладают гораздо большей, чем раньше, свободой при пересечении границ — при этом они несут с собой не только новообретенные права (данные им для свободного "перемещения" собственных прав из страны в страну), но и свою прежнюю культуру и религию. Таким образом, нации, составляющие большинство, скоро окажутся в обществе непривычных для них меньшинств; традиционные же национальные меньшинства приобретут конкурентов в лице новых групп с новыми идеями относительно того, какие устройства должны быть объектом толерантности. Чем больше людей будут переезжать с места на место, тем больше Сообщество в целом будет походить на иммигрантское общество с большим числом географически рассеянных меньшинств, не особо связанных с какой-либо определенной территорией.

Государства-члены ЕС, конечно, будут оставаться национальными государствами; никто не думает, будто голландцы или, скажем, датчане примут у себя столько иммигрантов, что сами они окажутся в меньшинстве и окажутся в собственной стране в положении одной из многих групп. Вместе с тем, данные государства будут вынуждены терпеть и таких пришельцев (не все из них будут "европейцами", ибо любой иммигрант, натурализованный в каком-то одном из государств — членов ЕС, имеет право переехать в любое другое из этих государств), которых сами они принять бы не согласились. Они должны будут научиться ладить с такими пришельцами, мириться с их культурно-религиозными обычаями, с их семейными устоями и с их политическими ценностями — соответствующими, в любом случае, Социальной хартии (появится или нет в результате общий режим толерантности, зависит от того, насколько масштабным и весомым будет воздействие хартии).

Аналогичным образом, и пришельцы должны научиться уживаться с политической культурой своей новой страны. Несомненно, различные группы будут стремиться к различным установлениям. Несмотря на присущее всем иммигрантским обществам индивидуализирующее воздействие, некоторые из них наверняка будут стремиться к установлению корпоративных структур. Однако последние вряд ли окажутся приемлемыми для принявшего их государства — разве только оно примет их сильно модифицированными, преобразованными в добровольные ассоциации, являющиеся базовой моделью национального государства. Кроме того, ни чиновники ЕС в Брюсселе, ни судьи ЕС в Страсбурге не будут вступаться за корпоративизм; самое большее, на что они способны, это обеспечить права индивидов. Неизвестно, какая в результате всего это возникнет модель: индивиды будут отождествлять себя с этническими и религиозными группами и требовать той или иной формы признания этих групп государством, но сами эти группы будут непрочными, переживающими трансформации по мере приспособления иммигрантов к новому окружению; начнется ассимиляция, браки с представителями других слоев общества и т.п. Похоже, что участие в Европейском Сообществе наделяет страны как преимуществами мультикультурности, так и ее проблемами.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Практические вопросы

Власть

В повседневной жизни терпимость часто рассматривается как отношения неравенства, при котором являющиеся объектом толерантности группы или индивиды ставятся в униженное положение. Толерантность к другому есть проявление силы, быть терпимым значит мириться с собственной слабостью39. Нам же следует стремиться к лучшему — не просто к терпимости, а, например, к взаимному уважению. Однако, после того как мы обозначили пять толерантных режимов, история обрела для нас более сложный вид; и хотя взаимное уважение является одной из составляющих толерантности (возможно, даже наиболее привлекательной ее составляющей), оно отнюдь не всегда присутствует в ней, а если и присутствует, то не всегда надолго. Порой оказывается, что терпимость легче всего сохранять в условиях четко обозначенных и общепризнанных отношений политического господства и подчинения. Примером несоблюдения этих условий является прежде всего международное сообщество: отсутствие определенности в соотношении сил стран — участниц сообщества служит одной из главных причин возникновения войн между ними. Это же можно сказать и о некоторых внутренних режимах, таких, как консоциативное устройство, в условиях которого попытки различных групп выяснить, кто сильнее, оказываются чреватыми политическими потрясениями и даже гражданской войной.

39 Ср.: Carters. L. The Culture of Disbelief. N.-Y.: Basic Books, 1993, p. 96: "Язык терпения — это язык силы".

В иммигрантских же обществах аналогичная неопределенность дает прямо противоположный результат: для людей, не знающих, какое положение занимают они среди других людей, толерантность является, очевидно, наиболее разумным способом поведения. Но и здесь регулярно возникает вопрос власти — кто кем правит? — хотя, возможно, он и не является самым важным из всех вопросов. Куда чаще появляются относительно мелкие вопросы: кто чаще других оказывается в наиболее сильной позиции? Кто наиболее заметен в общественной жизни? Кто является получателем наибольшей части ресурсов? Вряд ли возможно получить ответ на все эти вопросы (включая и главный вопрос) без обращения к обсуждаемым далее в этой главе темам класса, пола, религии и т.п.; правда, возможна и независимая постановка всех этих вопросов.

В многонациональных империях сила находится на стороне бюрократов метрополии. Всем же присоединенным группам внушают представление об их равенстве — равенстве в безвластии, следствием которого является неспособность угнетать соседей или принуждать их к чему-либо. Любая осуществленная на местах попытка действовать с точки зрения принуждения обжалуется в центре. Подобное имело место, например, в период мирного сосуществования турок и греков в пределах Османской империи. Уважали ли они друг друга? Вероятно, некоторые уважали, а некоторые — нет. Но характер их взаимоотношений зависел не от наличия или отсутствия взаимоуважения, а от того обстоятельства, что и те, и другие были в равной степени порабощены. Если же не все присоединенные группы являются в равной степени порабощенными, терпимость между ними менее вероятна. Когда одна из групп считает себя особо приближенной к метрополии и демонстрирует способность вступать в союзы с ее наместниками, она зачастую пытается доминировать над другими — примером тому могут служить греки в римской Александрии. Если же говорить о самой империи, то власть ее особенно эффективно обеспечивает толерантность лишь в том случае, когда она сохраняет дистанцию между собой и подчиненными, демонстрирует нейтралитет и распространяется на всех без исключения своих подданных.

Именно обладание названными качествами делает имперскую власть особенно полезной для местных меньшинств, становящихся в этом случае оплотом империи. Лидеры национально-освободительных движений все как один выражают презрение к таким меньшинствам, называя их пособниками империализма и используя неприятие их обществом в собственных целях. Критическим моментом в истории толерантности является переход имперских владений в статуе независимых национальных государств. Часто в этот период меньшинства подвергаются запугиванию, нападкам и выдавливанию их с территорий их проживания — так было с индийскими торговцами и ремесленниками в Уганде, вынужденными эмигрировать вскоре после ухода из этой страны англичан (в большинстве своем они последовали за ними в Великобританию, привнеся в метрополию, новый колорит). Группам этого типа иногда удается превратиться в меньшинство, пользующееся толерантностью окружающих, но путь их всегда тернист и его конечный пункт, даже если удается благополучно его достичь, вероятно, означает для меньшинств уменьшение их безопасности в целом и понижение их статуса. Таков один из аспектов типичной расплаты за национальное освобождение; правда, его можно избежать или, по крайней мере, смягчить, если удастся придать новому государству либерально-демократический характер.

Вероятно, в каком-то подобии взаимоуважения, по крайней мере между лидерами различных групп (ибо группы должны не только сосуществовать, но и договариваться об условиях сосуществования), нуждается и консоциативное устройство. Договаривающиеся стороны, подобно дипломатам в международном сообществе, должны согласовывать свои интересы. Если же они либо не могут, либо не хотят делать этого (живым примером чему служит ситуация, сохраняющаяся на Кипре после ухода с этого острова англичан), созданное консоциативное устройство оказывается обреченным на гибель. Но отдельно взятым членам разных сообществ нет нужды приспосабливаться друг к другу нигде, кроме как на рынке, куда они приходят поторговаться. На практике консоциативное устройство наиболее легко осуществимо, пожалуй, тогда, когда составляющие его части имеют не слишком много общего, когда каждая часть обладает относительной самодостаточностью и замкнутостью. В таких случаях властные функции — скажем, перепись населения или расходование средств — осуществляются лишь на общегосударственном уровне, на котором лидеры общин вступают в дискуссии об ассигнованиях из бюджета и о назначениях на гражданскую службу.

В национальных государствах власть находится в руках нации, составляющей большинство; последняя, как мы уже выяснили, пользуется государственной властью в собственных целях. Это вовсе не обязательно является препятствием для взаимопонимания между отдельными представителями меньшинства и большинства на бытовом уровне; наиболее развито такое взаимопонимание у граждан либерально-демократических государств. Но группы, составляющие меньшинство, не равны с другими уже в силу своей малочисленности, и демократическая процедура принятия решений не оставляет им шансов на то, что в вопросах общественной культуры будет учтено их особое мнение. Большинство терпимо к культурным различиям в той же мере, в какой правительство терпимо к политической оппозиции: в обоих случаях терпимость олицетворяется наличием гражданских прав и свобод, а в качестве гаранта действенности тех и других выступает независимый суд. В этих условиях составляющие меньшинство группы организуются, сплачиваются, изыскивают средства, создают различные формы обслуживания для своих членов, издают журналы и книги; они в праве учреждать любые институты, какие только придут им в голову, лишь бы на них хватило средств. Чем богаче их внутренняя жизнь, чем более отлична их культура от культуры большинства, тем менее склонны они горевать по поводу отсутствия в жизни общества в целом воплощений их собственных обычаев и верований. И наоборот, если принадлежащие к меньшинствам группы слабы, их отдельные представители все чаще будут перенимать обычаи и верования большинства, по крайней мере в общественной жизни, а порой также и в частной. Только когда группа по занимаемому ею положению не относится ни к тому, ни к другому случаю, когда она как бы "зависает" в некой промежуточной позиции, между нею и обществом в целом возникает напряженность, выливающаяся в непрекращающиеся бои за утверждение в общественной жизни собственных религиозно-культурных символов. Яркий пример тому — ситуация в современной Франции, описанная мною в гл. 3.

Аналогичная ситуация имела место и в ранней истории иммигрантских обществ, в период, когда первые иммигранты стремились установить собственное национальное государство. Впоследствии же новые и новые волны иммиграции приводят к появлению, по сути, нейтрального государства, этакой демократической разновидности имперской бюрократии. Воцаряясь (надолго или на время — этого никто не может предугадать), такое государство сохраняет некоторые из практических установлений и символов своих непосредственных предшественников. Поэтому каждая вновь прибывшая группа иммигрантов оказывается вынужденной приспосабливаться к языку и культуре ранее прибывших групп — хотя не исключено, что в процессе приспособления она и сама преобразует этот язык и эту культуру. По отношению ко всем этим процессам государство сохраняет отстраненную позицию, стремясь находиться "над схваткой". Оно не заинтересовано в том, чтобы тем или иным образом влиять на ход происходящих преобразований. Государство ведет диалог не с группами, а исключительно с индивидами, и, хотя нельзя сказать, что оно непосредственно создает открытое общество (в котором, как я уже показал, проведение политики толерантности является делом каждого), тенденцию к установлению такого общества в перспективе оно несомненно порождает. Полагают, что тем самым оно стимулирует появление первых признаков ожидаемого некоторыми выхода "за пределы толерантности". Вместе с тем никто не может сказать, сохранятся ли после осуществления такого выхода те существенные групповые различия, которые в любом случае необходимо уважать.

Классы

Как правило, нетерпимость приобретает особенно ожесточенный характер, когда различия культурного, этнического или расового порядка совпадают с классовыми различиями, т.е. когда члены меньшинств страдают еще и от экономического угнетения. Наименее вероятно такое порабощение в многонациональных империях, где каждая нация обладает собственным полным набором социальных классов. Множественность наций, как правило, предполагает наличие параллельных иерархических структур, даже если доли различных наций в богатстве империи не равны. Тот же параллелизм свойственен и международному сообществу, благодаря чему неравенство наций, какие бы проблемы оно ни порождало, все же не исключает отношений толерантности. Национальные элиты взаимодействуют между собой исключительно с позиций находящихся в их распоряжении властных полномочий, а не с позиций культуры. Элиты доминирующих государств очень быстро научаются уважать те культуры, которые ранее считались "низшими", стоит только политическим лидерам последних появиться на совете наций в блеске нового богатства или, скажем, новых вооружений.

В идеале, тот же характер носят взаимоотношения субъектов консоциации — различные сообщества, внутренне отличающиеся одно от другого, в масштабах всей страны играют роль приблизительно равноправных партнеров. Правда, на практике же зачастую оказывается, что отличающееся в культурном плане сообщество является к тому же и экономически зависимым. Наглядным примером служат ливанские шииты — пример не только двойной дифференциации, но и такого типичного ее следствия, как политическое бесправие. Описанный процесс является двусторонним: осуществляемая правительственными чиновниками в отношении членов подобной группы дискриминационная политика приводит к усилению и узакониванию той враждебности, с которой встречают членов данной группы во всех прочих сферах общественной жизни. На их долю выпадают худшая работа, худшее жилье, худшее образование. Они составляют низший класс, отмеченный определенными этнически-религиозными характеристиками. Терпимость к ним минимальна — скажем, им позволяют иметь собственные молельни, но при этом они всегда лишь объекты, но не субъекты толерантности. Классовое неравенство подрывает и консоциативное равенство, и его ожидаемое следствие — взаимное признание.

В аналогичной позиции (и вследствие тех же причин) оказываются порой национальные меньшинства в национальных государствах. Независимо от того, что является источником неравенства — недостаток культуры, политическая или экономическая слабость, — неравенство, как правило, распространяется на все три стороны жизни. Но случается, что относительно слабые национальные меньшинства, скажем китайцы на Яве, достигают экономического процветания (хотя процветание их никогда не бывает таким изобильным, как это любят изображать выступающие против них демагоги большинства). Распад империй часто оставляют удачливые меньшинства опасно незащищенными перед лицом новых, нетерпимых властителей национального государства. Такая нетерпимость способна принимать крайние формы — мы видели это на примере индийских поселенцев в Уганде. Явное процветание неизбежно навлекает проблемы на голову национального меньшинства, особенно нового. С другой стороны, незаметная бедность влечет за собой не столько опасность для жизни, сколько усугубление общего жалкого положения меньшинства, оборачиваясь полным непризнанием его и некой автоматической, бездумной дискриминацией. Посмотрите на "незаметных" мужчин и женщин меньшинств (или низших каст), пополняющих собой армию дворников, уборщиков мусора, судомоек, санитаров в больницах и т.п. — их наличие воспринимается как нечто само собой разумеющееся, на них редко останавливается взгляд, представители большинства с ними практически не общаются.

Такого рода группы обычны для иммигрантских обществ — например, группы вновь прибывших иммигрантов из бедных стран, привезшие с собой и свою нищету. Но неизбывная нищета и некультурность присущи не столько иммигрантам (ведь они, как бы там ни было, являются системообразующим элементом иммигрантского общества), сколько покоренным коренным народам, а также принудительно ввезенным группам, таким, как чернокожие рабы и их потомки в странах Америки. В данном случае крайняя политическая зависимость идет рука об руку с крайней экономической зависимостью и расовой нетерпимостью, роль которой в обоих случаях весьма значительна. Сочетание политической слабости, нищеты с принадлежностью к презираемой расе ставит присущий иммигрантскому обществу толерантный режим в крайне сложное положение. Презираемые группы обычно не обладают ресурсами для поддержания богатой внутренней жизни и в силу этого оказываются неспособны развиваться ни по модели корпоративно организованной религиозной общины вроде тех, что существовали в рамках империй (хотя покоренным аборигенам иногда и предоставляются легитимные формы для образования подобных общин), ни по модели компактно проживающего национального меньшинства. Выходцам из этой среды не разрешается идти своим путем, поднимаясь вверх по иммигрантской социальной лестнице. Они составляют некую аномальную касту, обитающую на самом дне классовой системы.

Везде, где существует возможность более или менее единообразного воспроизведения в каждой из существующих групп одной и той же классовой структуры, неравенство не исключает толерантности. Там же, где групповая принадлежность однозначно совпадает с классовой, терпимость определенно исключена. Любая этническая или религиозная группа, составляющая люмпен-пролетариат, или низший класс общества, практически обречена на роль объекта всеобщей нетерпимости — хотя, конечно, о погромах или выдворении речь здесь не идет (ибо члены таких групп часто играют экономически полезную роль, которую не желает брать на себя никто другой), — но в этих случаях имеет место повседневная дискриминация, неприятие и унижение представителей низшего класса. Прочие народы при этом, несомненно, игнорируются, но это игнорирование не равносильно толерантности, ибо оно сопряжено со стремлением превратить их в незамечаемых членов общества *°. В принципе, для улучшения положения низших классов можно было бы начать обучать общество уважению к представителям низших классов и выполняемым ими ролям, равно как и вообще большей терпимости в отношении всех тех людей, кто выполняет любую работу, в том числе тяжелую и грязную. Если же взглянуть на вещи реалистически, то придется признать, что до тех пор, пока не разорвана связь между классовой и групповой принадлежностью, ни о каком уважении или терпимости речи тут идти не может.

Цель тех или иных акций (или обратной дискриминации при приеме в университеты, при отборе государственных служащих и распределении государственных ассигнований) как раз и заключается в том, чтобы разрушить эту связь между групповой и классовой принадлежностью. Ни одна из подобных попыток не носит эгалитарного характера в том, что касается индивидов; последние лишь передвигаются вверх и вниз по лестнице социальной иерархии. Положительная деятельность является эгалитарной лишь на групповом уровне, так как ставит перед собой цель организовать в каждой из групп схожие иерархии путем образования внутри подчиненных групп недостающих классов — высшего, профессионального или среднего. В случае приблизительной одинаковости всех групп с точки зрения существующих в них классовых структур культурные различия воспринимаются как более приемлемые. Последнее утверждение неприменимо к случаям ожесточенных национальных конфликтов, но там, где плюрализм уже существует, как, например, в конфедерациях и иммигрантских сообществах, данное утверждение имеет силу. В то же время опыт Соединенных Штатов показывает, что создание привилегированных условий для угнетенных групп — какими бы ни были отдаленные последствия этой акции — на короткое время усиливает нетерпимость в отношении их. Эта акция оборачивается настоящей несправедливостью в отношении к некоторым людям (обычно это бывают представители следующей по степени угнетенности группы), что порождает политически опасное негодование. Видимо, именно поэтому более широкая терпимость плюралистических обществ предполагает больший эгалитаризм. Вероятно, для данных обществ ключом к успеху является не воспроизведение — или не только воспроизведение — в каждой группе аналогичных иерархий, а уменьшение иерархичности общества в целом **.

40 См. классическим роман Ральфа Эллисона: Ellison R. Invisible Man. N.-Y.: Random House, 1952.

Гендер

Вопросы, касающиеся строения семьи, роли тендера и сексуального поведения, относятся к числу тех, в которых современные общества демонстрируют больше всего различий. Было бы ошибкой думать, что данное разнообразие само по себе ново: споры вокруг полигамии, конкубината, ритуальной проституции, затворнического образа жизни женщин, обрезания и гомосексуализма длятся на протяжении тысячелетий. В данной сфере специфическим образом преломились особенности культур и религий, приняв форму тех или иных характерных обычаев, а также форму критики "чужих" обычаев. Но предел тому, что может быть предметом обсуждения (и кто может принять в нем участие), устанавливает практически повсеместное доминирование мужчин. Ныне же получившие широкое признание идеи равенства и прав человека ставят эти ограничения под сомнение. Ныне не осталось закрытых для обсуждения тем, критическому рассмотрению подвергается любая культура и любая религия. В одних случаях это ведет к установлению терпимости, в других — наоборот, к разжиганию нетерпимости. При этом теоретический и практический водораздел между терпимым и нетерпимым чаще всего проходит — и устанавливается — с учетом того, что я буду именовать для краткости проблемой тендера.

41 Читатель может счесть полезным для себя более подробное знакомство с данным вопросом, выходящим за рамки моего сравнительного исследования. См.: GalanterM. Competing Equalities: Law and the Backward Classes in India. Berkeley: University of California Press, 1984. Индийская разновидность "компенсаторной дискриминации" была особо предназначена для преодоления свойственных старому режиму вековых традиций "стигмации" и нетерпимости, и ГЪлантер доказывает, что попытка достичь этой цели путем набора гражданских служащих из числа "неприкасаемых" позволила Индии сделать, по крайней мере, шаг к достижению поставленной цели, но это был всего лишь шаг.

Великие многонациональные империи обычно оставляли эти вопросы в компетенции составляющих их сообществ. Тендерные отношения считались внутренним делом каждого сообщества и не затрагивали, либо не должны были затрагивать отношений между ними. На общих рынках инородные способы ведения торговли считались нетерпимыми, семейный же ("частный") закон полностью отдавался на откуп традиционным религиозным властям или старейшинам (мужчинам). В их же руках находились устоявшиеся обычаи; имперские чиновники, как правило, не вникали в эту сферу.

Вспомним, как неохотно в 1829 году англичане пошли наконец на отмену в индийских штатах обычая сатпи (самосожжения вдовы на погребальном костре вместе с телом мужа). В течение многих лет ост-индская компания, а затем и британское правительство терпели этот обычай из-за, говоря словами историка XX века, "продекларированного намерения уважать как индуистские, так и мусульманские верования и предоставлять им право свободного отправления культа". Даже правители-мусульмане, не испытывавшие, по словам того же историка, никакого уважения к индуистским верованиям, лишь эпизодически и без особой страсти боролись с этим обычаем **. Таким образом, имперская толерантность распространялась даже на сатпи, а если верить английским описаниям того, как в действительности подобное происходило, то можно сказать, что толерантность эта была очень и очень велика.

Можно, по крайней мере, предположить, что консоциативное устройство способно достичь аналогичного уровня терпимости, если силы входящих в него сообществ находятся в состоянии, близком к равновесию, и при этом лидеры одного из сообществ демонстрируют сильную приверженность к тому или иному обычаю. Между тем национальное государство, в котором баланса сил нет по определению, не потерпит обычаев, подобных сатпи, в среде национального или религиозного меньшинства. В иммигрантском обществе, где каждая группа является меньшинством в отношении всех остальных, толерантность в таких размерах также невозможна. Пример мормонов в Соединенных Штатах показывает, что такие отклоняющиеся от нормы формы брака, как полигамия, не встречают терпимого к себе отношения, даже когда являются полностью внутренним делом, чем-то, что относится исключительно к домашней жизни людей. В последних двух случаях государство признает равноправными гражданами всех своих членов — включая вдов индусов и жен мормонов — и утверждает единство закона для всех. Никаких коммунальных судов не существует; вся страна находится под действием единой юрисдикции, в рамках которой обязанностью государственных чиновников является препятствование, по мере своих сил, совершению сати. Для них это то же самое, что и выполняемая ими по мере сил обязанность препятствовать совершению самоубийства. Если же совершению сати "помогали", принуждая женщину к совершению этого обряда (что на практике имело место довольно часто), то представители власти должны были рассматривать это принуждение как убийство; при этом религиозные или культурные мотивы не могли служить оправданием.

42 GriffithsP. Sir. The British Impact on India. London: Mac-Donald, 1952, pp. 222, 224.

Так, по крайней мере, трактуют данные случаи государства, подпадающие под мое определение национального государства либо иммигрантского общества. Но порой реальность сохраняет в себе элементы далекого прошлого — взять хотя бы такой ритуал, как уродование женских гениталий или, говоря более нейтральным языком, клитороэкто-мия и зашивание. Обе эти операции обычно проделываются в целом ряде африканских стран над новорожденными девочками или молодыми женщинами, а, так как никто до сих пор не выступил с предложением об осуществлении гуманитарного вмешательства с целью прекращения подобной практики, можно сказать, что международное сообщество толерантно относится к последней (толерантно на государственном уровне, в то время как ряд организаций, работающих в масштабах международного гражданского общества активно противостоят этому). Данные операции проводятся также внутри иммигрантских африканских общин в Европе и Северной Америке. Запрещение их было особо оговорено в законах Швеции, Швейцарии и Великобритании, хотя серьезных попыток привести запрет в исполнение не предпринималось. Во Франции, этом классическом национальном государстве (являющемся ныне, как мы показали, еще и иммигрантским обществом) в середине 80-х годов жертвами таких операций могли стать около 23 тыс. девушек. Неизвестно, над сколькими из них фактически была проделана данная операция. Однако в рамках общего закона, запрещающего нанесение увечий, был проведен целый ряд широко освещаемых судебных процессов над женщинами, производившими подобные операции, и над матерями данных девочек. Женщины были осуждены условно. В результате данная практика (если брать с середины 90-х годов) осуждена публично, но на деле к ней относятся толерантно *3.

"Данные факты я заимствую из ст.: WnterB. Women, the Law, and Cultural Relativism in France: The Case of Excision // Signs 19 (summer 1994), pp. 939—974.

Доводом в пользу терпимости является здесь "уважение культурного разнообразия". Данное разнообразие, если следовать модели национального государства, должно возникать благодаря тому выбору, к которому приходит вся совокупность усредненных членов культурного сообщества. Отсюда появление в 1989 г. петиции, направленной против криминализации того, что французы именуют "эксцизией": "Требование обвинительного приговора против того, что не угрожает республиканскому строю и что, подобно обрезанию, может быть безоговорочно отнесено к сфере личного выбора граждан, явится демонстрацией нетерпимости, способной лишь умножать те самые человеческие драмы, которых она намерена избежать, и обнаружит крайнюю узость представлений о демократии" **. Как и в случае с сати, здесь важно правильно описать суть дела: клитороэктомия и зашивание "сравнимы ... не с удалением крайней плоти, а с удалением пениса" *5, и если бы обрезание означало последнее, трудно вообразить, что к нему относились бы как к делу личного выбора. В любом случае новорожденные девочки идут на это не по собственной воле. И есть основания полагать, что французское государство обязано защищать их своими законами: ведь некоторые из них являются гражданами, а большинство — будущими матерями граждан Франции. В любом случае они являются жителями Франции и в будущем станут участвовать в социально-экономической жизни этой страны; и даже если они будут продолжать жить исключительно в рамках иммигрантского сообщества, они вовсе не обязаны оставаться в нем (в чем и состоит одно из преимуществ жизни во Франции). В целях заботы о подобных индивидах толерантность определенно не должна распространяться на ритуальное нанесение увечий, так же как не распространяется она на ритуальное самоубийство. Столь крайние проявления культурного своеобразия могут быть защищены от вмешательства извне только в том случае, когда границы терпимости раздвинуты шире, чем это может иметь и имеет место в национальных государствах или иммигрантских обществах *'.

44 Цит по: Ibid., p. 951, из петиции, составленной Мартином Лефевром и опубликованной в 1989 г. под эгидой Mouvement Anti-Utilitariste dans les Sciences Sociales (mauss). Приводимый там перевод несколько мною отредактирован.

45 Ibid., p. 957.

46 Следует подчеркнуть, что мои доводы нацелены не на причисление подобных обычаев к разряду уголовных преступлений; для борьбы с ними достаточно было бы той или иной формы государственного вмешательства. Уинтер приводит убедительные доводы в пользу попыток преобразовать сами процессы культурного воспроизводства, предполагающих просвещение взрослых, медицинские консультации и т.п. (ibid., pp. 966—972). Другое исследование на эту тему, автор которого приходит к схожим выводам, см. в ст.: Cohen-AlmagorR. Female Circumcision and Murder for Family Honour Among Minorities in Israel// SchuizeK. E., StokesM., Campbell С Nationalism, Minorities and Diasporas: Identities and Rights in the Middle East. London: 1. B. Tauris, 1996, pp. 171—187. 47 Ср. новаторский подход к данному вопросу Анны-Елизаветы Галлеоти: Galle-otiA. Е . Citizenship and Equality: The Place for Toleration //Political Theory, № 21 (Nov. 1993), pp. 585—605. Я многое почерпнул для себя из бесед с д-ром Галеотти о проблемах терпимости в современной Европе.

В других случаях, там, где нравственные ценности общества в целом — национального большинства либо коалиции меньшинств — не подвергаются столь непосредственным нападкам, религиозные или культурные различия (и "личный выбор") способны послужить оправданием, различия могут быть уважаемы, а нестандартные гендер-ные практики могут быть восприняты с толерантностью. Такая ситуация имеет место в случае с малочисленными меньшинствами или сектами вроде американских менонитов или хасидов, которым государственные чиновники порой готовы предложить то или иное компромиссное решение (посредниками в достижении которого порой готовы служить суды) — например, раздельную перевозку разнополых учащихся в школьных автобусах или обучение их в разных классных комнатах.

Говоря о более крупных, мощных (и более опасных) группах, следует отметить, что им не так легко добиться аналогичных уступок — даже в относительно несущественных вопросах, — а уже достигнутые компромиссы всегда могут быть оспорены любым членом группы или секты как ущемляющие ее гражданские права. Представим себе, что было заключено соглашение, позволяющее девочкам-мусульманкам находиться во французской школе с покрытой головой, как того требуют их обычаи (а такое соглашение действительно следует заключить) *7. Это было бы компромиссом с нормами национального государства, в котором отразилось бы признание права иммигрантских сообществ на реализацию (весьма скромную) своей специфики в общественной сфере. Что до светских традиций французского образования, то они будут продолжать господствовать в составлении учебной программы и учебного календаря. Представим теперь, что ряд девочек-мусульманок заявляют о том, что ходить с покрытой головой их принуждают их семьи и что данное компромиссное соглашение лишь усилит степень принуждения. В таком случае условия компромисса пришлось бы пересмотреть. В национальном государстве и в иммигрантском обществе — но не в многонациональной империи — право на защиту от подобного принуждения (а тем более на защиту от куда более сурового вида принуждения, коим является клитороэктомия) должно возобладать над "семейными ценностями" религиозного или культурного меньшинства.

Это крайне деликатная тема. Угнетение женщин, о коем красноречиво свидетельствуют такие обычаи, как содержание их в затворничестве, принуждение их к ношению скрывающих тело одежд и нанесение им увечий, имеет своей целью не только обеспечение патриархальных прав собственности. Оно связано также и с воспроизведением норм культуры и религии, и женщины играют здесь роль наиболее надежных агентов. Исторически мужчины являлись более активными участниками общественной жизни — в составе армий, судов, ассамблей и рынков; они всегда были потенциальными носителями новшеств и агентами ассимиляции. Подобно тому, как национальная культура лучше сохраняется в сельской, а не в городской местности, лучше сохраняется она и в частной или домашней обстановке, нежели в общественной жизни; а это в подавляющем большинстве случаев равносильно утверждению о том, что женщины в большей степени являются ее хранителями, чем мужчины. В роли передатчиков традиции выступают колыбельные, которые матери поют детям, молитвы, которые они шепчут, одежда, которую они шьют, еда, которую они готовят, а также домашние ритуалы и обычаи, которым они обучают детей. Как будет осуществляться эта передача с выходом женщины в общественную жизнь? Вопросы ношения традиционных головных уборов в школе становятся предметом столь страстного спора именно потому, что получение образования связано с первым выходом человека в общество.

Вот как выглядит этот спор в случае, когда имеет место столкновение традиционной культуры или религии с национальным государством или иммигрантским обществом. "Вы обязуетесь толерантно относиться к нашему сообществу и его обычаям, — говорит традиционалист, — но, если так, вы не можете отказать нам в праве контролировать собственных детей (и особенно девочек). В противном случае вы не являетесь толерантными по отношению к нам". Толерантность подразумевает наличие у сообщества права на самовоспроизведение. Но это право вступает в конфликт с правами отдельных граждан, принадлежавшими некогда лишь мужчинам и потому не столь опасными. Теперь же права распространены и на женщин. То, что права индивидов в конечном счете возобладают, представляется неизбежным, ибо гражданское равенство является основной нормой как для национального государства, так и для иммигрантского общества. В таком случае воспроизведение сообщества станет менее гарантированным или, по крайней мере, будет осуществляться в виде процессов, приводящих к не столь предсказуемым результатам. Традиционалисты должны будут научиться внутренней толерантности — толерантности по отношению к различным вариантам собственной культуры и религии. Но прежде чем этот урок будет усвоен, следует ожидать наступления продолжительного периода "фундаменталистской" реакции, при этом в центре внимания чаще всего будут находиться вопросы тендера.

Некоторое представление о том, какой характер примет эта реакционная политика, дают войны, разгоревшиеся в Соединенных Штатах вокруг проблемы абортов. С фундаменталистской точки зрения, моральная проблема состоит в том, может ли общество терпеть убийство младенцев в чреве матери. Но политический аспект проблемы имеет для обеих сторон несколько иное звучание: кто будет контролировать сферу воспроизводства? Чрево матери есть лишь первая из возможных "контролирующих инстанций"; следующими, как мы видели, являются дом и школа, и они уже стали предметом споров. Окажись эти споры урегулированы — а они рано или поздно будут разрешены в пользу независимости женщин и тендерного равенства, — что тогда останется от культурных различий, составляющих предмет толерантности? Если верить традиционалистам, не останется ничего. Но вряд ли стоит верить им на слово. Тендерное равенство будет принимать различные формы в разных местах и в разные времена (и даже в одно и то же время, в одном и том же месте, но внутри различных групп), и некоторые из этих форм окажутся совместимыми с культурными различиями. Может случиться даже, что мужчины начнут играть более заметную, чем ныне, роль в сохранении и воспроизведении тех культур, ценность которых они провозглашают.