ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ. и характеров встречается редко,—по крайней мере, не в ней тут дело

и характеров встречается редко,—по крайней мере, не
в ней тут дело. И чувства и характеры наш театр берет
как бы скопом и со стороны: они—основа, трамплин,
нужный драме, чтобы совершить свой мощный, ги-
гантский прыжок. Все другое попросту утомило бы
зрителей испанского «площадного театра», простых
людей с душою скорее пылкой, чем созерцательной.

И все же психологический анализ—не главная эсте-
тическая цель французской трагедии, а, скорее, средство
для достижения другого эффекта, роднящего французс-
кий классицизм с античным театром (трагедии Сенеки
оказали существенное влияние на классическую драма-
тургию). Знатная публика наслаждается образцовым,
нормативным характером трагического события. Она
не столько опечалена ужасной судьбой Федры или
Аталии, сколько воодушевлена примерами благородст-
ва, которые подают эти великие героини. По сути дела,
французский театр—зрелище торжества этических
принципов. Нам показано не какое бы то ни было
действие, не ряд этически нейтральных событий, а репе-
ртуар нормативных жестов, образцовый тип человечес-
ких реакций на великие жизненные испытания. Персона-
жи французского театра—это герои, это избранные
натуры, подающие примеры благородства: человечес-
кие standarts. He случайно действующими лицами таких
пьес могут быть только короли и аристократы—люди,
лишенные повседневных житейских забот и способные
> отдать все силы решению проблем сугубо моральных.
Даже ничего не зная о французском обществе того
времени, прочитав эти пьесы, сразу приходишь к выво-
ду: зрители стремились прежде всего познать правила
достойного поведения, достичь морального совершен-
ства. Стиль выдержан, каждое слово взвешено,—здесь
неуместна ни колоритная грубость, ни выплеск чувств.
Страсть ни на секунду не забудется и в любом порыве
неукоснительно соблюдёт норму, следуя правилам по-
этики, этикета, даже грамматики. Искусство французс-
кой трагедии—это мастерство самообладания, точнее,
умение найти для любого поступка и слова наилучшую
норму, задающую им точные границы. Здесь всегда
присутствует стремление к отбору, сознательное жела-
ние совершенства, позволявшее французам шлифовать
свою жизнь и расу от поколения к поколению.

МЫСЛИ О РОМАНЕ

Разгул и самозабвение—характерная черта всего
«народного». Народные религии всегда прибегали
к ритуальным оргиям, против чего извечно боролась
религия избранных. Брахман осуждает магию, ман-
дарин-конфуцианец суеверие даосов, католический
собор—экстазы мистиков⁸. Обобщенно можно пред-
ставить себе две противоположные жизненные пози-
ции: одна, благородная, требовательная, провозглаша-
ет идеалом существования умение властвовать собой,
стремясь избежать оргии; другая, народная, всецело
подчинена роковой силе чувств и в страсти, обряде,
алкоголе ищет любой возможности достичь безумных,
бессознательных состояний.

Что-то в этом роде влекло испанцев к разжига-
ющим кровь драмам, которые щедро изготовляли наши поэты. И, кстати, это весьма неожиданно подтвер-
ждает «исконную простоту» нашего народа—то каче-
ство, развитие которого я однажды попытался
проследить на протяжении всей отечественной исто-
рии. Не отбор и не мера, а страсть и самозабвение.
Нужно ли лишний раз повторять, что подобное опья-
нение страстями немного стоит? Я не собираюсь здесь
сравнивать достоинства тех или иных рас и стилей,
а только даю самое внешнее описание двух проти-
воположных национальных темпераментов.

В целом и женские и мужские роли в нашем театре
разработаны слабо. Ведь самое интересное не персона-
жи, а сила, заставляющая их скитаться по свету, идти
на все четыре стороны, бросаться в пучину головок-
ружительных приключений. Простоволосые дамы,
бродящие по долам и весям... Еще вчера, в роскошных
платьях, они появлялись в полуосвещенных гостиных,
а завтра, в мавританском наряде, промелькнут и исчез-
нут в порту Константинополя! Внезапная, колдовская
любовь, воспламеняющая восторженные сердца! Вот
что увлекало наших предков! В превосходном очерке
Асорина описано, как в одной из наших глухих дере-
вень выступает труппа бродячих актеров. На сцене—
юный красавец: ему грозит страшная опасность, а он,
несмотря ни на что, именно в этот момент объясняется
в любви даме своего сердца, изливаясь каскадом ис-
крящихся стихов, полных изысканных оборотов и об-
разов, перечисляющих всю флору и фауну—словом,