О. Шпенглер. В противовес могучей группе египетских жизненных сим­ волов, на пороге античной культуры, соответственно тому за­ бвению

В противовес могучей группе египетских жизненных сим­
волов, на пороге античной культуры, соответственно тому за­
бвению, которое она развертывает над всяким явлением свое­
го внутреннего и внешнего прошлого, стоит сожжение мер­
твых. Микенскому времени было вообще чуждо сакральное
предпочтение этого вида погребения перед всеми остальными,
применяемыми обыкновенно наряду с ним у первобытных на­
родов. Царские могилы указывают даже на преимуществен­
ное значение погребения в могилах. Но в гомеровскую эпоху,
так же, как и в ведийскую, обнаружился этот неожиданный,
материально необъяснимый переход от погребения к сожже­
нию, которое, согласно свидетельству "Илиады", совершалось
с полным пафосом символического действия, знаменующего
торжественное уничтожение и отрицание исторической дли­
тельности. -1\Л (

С этого момента наступает конец также пластичности ин­дивидуального душевного развития. Как древняя драма не до­пускает настоящих исторических мотивов, так для нее непри­емлема и тема внутреннего развития, и всем известно, как решительно эллинский инстинкт противился вторжению пор­трета в область изобразительных искусств. До самых времен империи античное искусство знает только один в известном смысле для него естественный мотив, а именно —/ми(^?. Да­же в идеалистические портреты эллинистической^-тгластики мифичны в такой же мере, как и типические биографии в ду­хе Плутарха. Ни один из великих греков не написал воспо­минаний, посвященных увековечению перед его духовным взором какой-нибудь пройденной эпохи. Даже Сократ не ска­зал ничего значительного в нашем смысле о своей внутренней жизни. Спрашивается, возможно ли было вообще в античной душе наличие чего-либо подобного тому, что является пред­посылкой для создания Парсифаля, Гамлета, Вертера. Мы не видим у Платона никакого сознания развития своего учения. Его отдельные сочинения заключают исключительно форму-

В течение целого тысячелетия, от Гомера до трагедий Сенеки, вновь и вновь проходят перед нами неизменными, несмотря на их небольшое число, все те же мифические образы Фиеста, Клитемнестры и Геракла, в то время как в западноевропейской поэзии фаустовский человек выступает сперва как Парсифаль и Тристан, потом, измененный в духе времени, как Гамлет, Дон Кихот и Дон Жуан, далее, подчиняясь современности, в новом превращении, как Фауст и Вертер, и, наконец, как герой современного романа из жизни мирового города, но постоянно в применении к атмосфере и условиям опре­деленного столетия.

лировку тех различных точек зрения, на которых он стоял в разные эпохи своей жизни. Их генетическая связь никогда не была для него предметом размышления. Единственную — ц слову сказать, плоскую — попытку самоанализа, притом поч| ти уже не принадлежащую к античной культуре, мы находим в "Бруте" Цицерона. Но уже в самом начале истории запад­ноевропейской мысли стоит образец глубочайшего самоиссле­дования, Дантова "Vita Nuova". Уже из одного этого ясно, как мало античного, т.е. относящегося к области настоящего, было в Гёте, который ничего не забывал и чьи произведения, ■согласно его собственному выражению, были только отрывка­ми одной большой исповеди.

После разрушения Афин персами все произведения древ­нейшего искусства были выброшены в мусор, из которого мы теперь их извлекаем, и никогда не было слышно, чтобы кто-нибудь в Элладе поинтересовался руинами Микен или феста. Читали Гомера, но никто не собирался, подобно Шли-ману, разрывать троянские холмы. Нужен был миф, а не ис­тория. Часть произведений Эсхила и сочинении '"'философов досократиков была утрачена уже в эллинистическую эпоху. Но уже Петрарка собирал древности, монеты и манускрипты со свойственной только этой культуре набожностью и искрен­ностью наблюдений, как человек, исторически чувствующий, стремящийся к отдаленному — он был первый, предприняв­ший восхождение на одну из альпийских вершин — и в сущ­ности чужой для своего времени. Только из такого сочетания с проблемой времени развивается психология собирателя. Становится понятным, почему культ прошлого, стремивший­ся увековечить это прошлое, должен был остаться совершенно незнакомым для античного человека, тогда как уже в эпоху великого Тутмоса вся египетская страна превратилась в ог­ромный музей традиций и архитектуры.

Среди народов Запада немцы стали изобретателями меха­нических часов, этого жуткого символа убегающего времени, чей днем и ночью с бесчисленных башен Западной Европы звучащий бой есть, пожалуй, самое мощное выражение того, на что вообще способно историческое мироощущение*. Ниче­го подобного мы не найдем в равнодушных ко времени антич-

'Конструкция часов с колеса- »^%%Х^^^
том (позднее папа Сильвестр " • «Р^ _ДВи_Жения, вызвавшего кре-
1000 г., т.е. в эпоху начала романского стиля ^Д _{Также Ге}р.

стовые походы, этих первых симптомов рожден ^ карманные ад-

мании появились около 1200 г. первые б^ь ^ _времен„ со зда-

сы. Следует отметить знаменательное соедине ниями религиозного культа.