Помните, как узнали о ее начале?

Хорошо помню, потому что вся страна словно всколыхнулась. В педучилище в Дубовке устроили митинг, все выступающие были единодушны – «Я ухожу на фронт!», и я тоже готова была бросить все, лишь бы помочь Родине.

До зимы еще поработала в школе, а в январе 42-го меня направили помошником начальника политотдела по комсомолу в Степано-Разинскую МТС. Работала там до самой осени, а в ноябре меня разыскали и отправили в Москву учиться на разведчиков. Видимо учли, что я комсомолка, активистка и даже парашютистка. Еще до войны я в аэроклубе ходила на занятия и совершила один прыжок. Уже не помню, сколько мы в Москве отучились на этих курсах. Мало, конечно. А после них меня направили в разведотдел Юго-Западного, впоследствии 3-го Украинского Фронта. Но первое мое задание окончилось неудачей.

Нас с моей первой напарницей, даже имени ее не помню, забросили куда-то на Украину. Благополучно приземлились недалеко от какого-то населенного пункта, к утру приготовились идти в назначенное место, тут по дороге едут на мотоцикле два немца. А у нас же и рация с собой и пистолеты, и я ее предупредила: «Если они нас станут обижать, я стреляю в этого, а ты в того!» Но они просто спросили: «Кто такие?» - «Беженцы мы», и они сразу поехали дальше.

Говорю ей: «Ступай в лес и передай, что приземлились успешно!» Она возвращается: «Не смогла передать, потому что ничего не слышу!» Но я думаю, она просто испугалась, и не хотела работать. А раз такое дело, значит, нужно переходить через линию фронта. Чего там без дела сидеть?

Пошли с ней через населенный пункт, Бараки что ли, но по дороге нас остановили немцы и отправили рыть окопы. А когда закончили, стали грузить в машины, чтобы увезти, но я подошла к одному: «Зима, холодно, я схожу за теплыми вещами!» Он меня понял, отпустил, и я побежала. Там были погреба, думала в них спрятаться, а потом меня словно что-то толкнуло, и побежала в лес. Добежала, и когда оглянулась, увидела, что немец из автомата стреляет в погреба… А с моей напарницей мы потерялись еще до этого и судьбы ее я не знаю по сегодняшний день.

В лесу ходили какие-то мужчины, наверное, местные прятались от немцев, но никто ни с кем не разговаривал. Чуть ли не месяц там прожила, и когда, наконец, прошла линия фронта, вышла из леса и подошла к одному офицеру: «Мне нужно в разведотдел 3-го Украинского!» А он чуть ли не с презрением: «Чего это, интересно?!» Я же в гражданской одежде была, на каблуках, и все наши солдаты подумали, что я с немцами шашни вела. Даже сказать стыдно…

Офицер усадил меня в этом дворе на кучу соломы, я на ней сидела, и все солдаты и офицеры, говорили, что я … очень плохой человек. А я же в этом лесу этот месяц почти ничего не ела, а им выдали лапшу, и она мне казалась такой красивой, я так ее хотела…

Но дело кончилось тем, что он мне все-таки дал сопровождающего, и километров пятнадцать я прошла в своих туфлях на высоком каблуке. И буквально на каждом посту часовые щелкали затворами: «Чего ты ее ведешь, давай мы ее сейчас расстреляем!» И всякие очень «красивые» слова мне говорили… В какой-то момент мой провожатый сам предложил: «Давайте низом пойдем, не то солдаты вас расстреляют».

Наконец, привел меня в штаб, а я уже не то, что есть, а умирала, как пить хотела. А там, по-моему, стояли казаки, и я у одного попросила воды, а он мне: «И ты еще просишь напиться?!», и как начал меня оскорблять… На что я ему ответила: «Не знаете душу человека, так не обижайте!» Тут выходит, как сейчас помню, подполковник Калинин, потом уже с ним познакомились: «Кого привели?» Но я как его увидела, упала и так стала плакать, никак не могла успокоиться… Потом объяснила ему кто я, что видела: «Я вас очень прошу, там у реки немцы устанавливают орудия. Смотрите, чтобы не было неприятностей!» - «Я лично лазил на церковь, но ничего такого не видел!» - «Так вы и не могли видеть, они же песком присыпаны».

Тут мой провожатый заглядывает: «Дайте мне какую-то бумажку, что я ее довел». Калинин на него закричал, а я говорю: «Зачем вы на него кричите, он же не виноват!» Потом тот спрашивает: «А что передать моему командиру?» Тут я уже не выдержала: «Передайте ему, что он соответствует своей фамилии!» – Баранов. А что я могла сказать, после такого отношения?.. Но так и не сказала ему, кто я. Не имела права.

Вечером этот подполковник взял меня к себе на квартиру, приказал, чтобы мне приготовили горячей воды. У меня ведь после этого леса столько насекомых развелось на голове. Помылась, легла спать. Утром просыпаюсь, а подполковник мне и говорит: «Ты знаешь, я ведь всю ночь не спал. Такого мата я еще не слышал…» Но я же столько времени в себе все держала, а тут видно отпустило… Потом меня направили в Изюм, там написала подробный доклад, и после этого получила небольшой отдых.

А когда вернулась в наш разведотдел, мне в напарницы вначале определили радистку Розу. Но у нее все какие-то отговорки находились. То ей казалось, что у нее чуть ли не рак желудка, то мерещилось, что даже приземлиться не успеет, как ее тут же расстреляют. В общем, не то у нее настроение было. Я передала ее слова и ее от меня сразу забрали и соединили с другой радисткой. В какой-то деревне я ее случайно увидела и поздоровалась, потому что зрительно помнила по московской спецшколе. В свою очередь ее спросили: «Хочешь ли ты с ней работать в паре?», и она согласилась. Как уже потом оказалось, звали ее Мария Коренная. Нам же нельзя было ничего рассказывать друг другу. Даже настоящие имена. Вдруг к немцам попадем и все расскажем…

А через какое-то время, в ноябре 43-го нас ночью выбросили с парашютами у Нового Буга.