Старостин Николай Петрович

Опубликовано 04 мая 2014 года

Я родился 10 апреля 1924 года в поселке Красновка Славгородского района.

Еще до революции, во время реформы Столыпина, мой дед перебрался в Сибирь. У деда было пять сыновей и три дочери, с которыми дед организовал артель. Один мой дядька, Василий, был кузнецом, его потом орденом Трудового Красного Знамени наградили, другой плотником, третий столяром. За работу брали немного, но, постепенно, хозяйство росло. К началу коллективизации хозяйство деда уже считалось кулацким, дед и сыновья с работой не справлялись и нанимали батраков. Ну и когда началась коллективизация, деда посадили. Но за него весь поселок заступился. Его же знали как человека добросовестного, если надо, он крестьянам семенами помогал, за работу платил по совести, а брал немного. Так что весь поселок собрался возле уездного управления и сказали: «Без Григория Титовича мы не уйдем. Никакой он не кулак, отец родной наш. Отпустите вы его, ради бога, без него нам будет очень трудно». К мнению крестьян прислушались и отпустили деда. Так что не все так просто с коллективизацией было – одних сажали, а других, если они были хозяйственными мужиками, но не просто на крестьянах наживались и за них заступались крестьяне – их не трогали.

Отец мой до революции окончил 4 класса, а во время Гражданской войны был мобилизован в армию Колчака. В одном из боев перешел на сторону красных, так его чуть не расстреляли. После Гражданской войны отец еще какое-то время служил, а потом его уволили по болезни. Вернулся в поселок и, как человек грамотный, возглавил там коммуну. Но коммуны не прижились, так что, после того как в селе был организован колхоз, его возглавил отец. Кто-то из завистников наябедничал, что отец белогвардейский офицер, а какой он офицер с 4-мя классами? Обычный рядовой белогвардеец.

Отец узнал про донос и испугался. Хотя он, по Ленинскому призыву, и был принят в партию, но, по совету друга, он бросил колхоз, и сбежал на Украину, думал, что там его не найдут, забудут о нем. Наивный человек был, нашли и там.

На Украине отец работал заведующим складом элитного зерна, склад всю Украину снабжал. В 1933 году мы, впятером, мать, я, брат Володя, сестра Катя и младшая сестра, Мария, перебрались к отцу. Жили, не тужили, но тут опять кто-то донес, что отец ворует зерно, что он белогвардейский офицер, и его арестовали. Мать с четырьмя детьми вышвырнули из квартиры, но нас спас друг отца, Штокман.

Пока отец сидел, Катя и Володя умерли от голода, а нас с Марией мать смогла спасти, мы же уже в школе учились, нам там похлебку давали. Она и отца спасла, из-подо льда доставала сорго, варила и носила отцу в тюрьму, в Каховку, за 25 километров от деревни.

А с отцом тем временем стали разбираться – действительно ли ворует? Взвесили все зерно – так все тютелька в тютельку сошлось. Отца из тюрьмы выпустили и начальник политотдела, по рекомендации которого отец поступил на работу, говорит: «Я вижу, что ты человек честный, но сам понимаешь – я поверю, а другой нет. К тому же, ты действительно у Колчака служил. Так что, у меня в колхозе «Путь Ильича» приятель работает, давай я тебе рекомендацию напишу, и ты поедешь в колхоз». Отец согласился. Переехал, стал работать в колхозе. За хорошую работу получили корову. Потом отца в Каховку отправили, на курсы механизаторов. Он на комбайнера выучился, а в 30-е года комбайнер – это фигура. Но отцу все эти мытарства настолько надоели, что он махнул рукой и сказал: «Вот что, поедем домой, в Сибирь. Там все наши. Если меня за побег посадят – бог с этим. Я больше так не могу». И мы вернулись в Сибирь. Поселились на станции Бурла, где я окончил 10 классов, и в 1942 году меня призвали в армию.

10 классов образования тогда мало у кого было, так что, после призыва, меня сразу направили в эвакуированное Виленское пехотное училище, где за 6 месяцев готовили командиров пехотных взводов. Но училище я не закончил. Война все время требовала кадров и многих курсантов направляли на пополнение дивизий. Так и мне в 1943 году присвоили звание младшего сержанта и направили на Степной фронт, в 116-ю стрелковую дивизию, позже, за освобождение Харькова, она получила наименование Харьковской.

Приехал в дивизию, а командиры полков требования дают на пополнение. К нам представители полков приезжали и отбирали кого куда, наиболее грамотных – в артиллерию, других в пехоту. Я попал в 406-й артиллерийский полк на должность командира отделения топовычислительного взвода. Меня командир артдивизиона, капитан Шмонин, вызвал и говорит: «Сержант, мы тебя будем рекомендовать командиром отделения топовычислительного взвода». Я говорю: «Я не хочу, товарищ капитан». «Что значит «не хочу»?! Ты знаешь, куда ты попал?!» «Знаю. Я ж воевать не отказываюсь, но я хочу наводчиком быть, а потом, если смогу, командиром орудия». А при этом разговоре присутствовал командир топовычислительного взвода, опытный геодезист. Услышал меня и говорит Шмонину: «Слушай, объясни этому юному артиллеристу, что такое артиллерия! Это коллективный вид оружия! Для того чтобы попасть, мы, топографы, должны провести привязку на местности, передать координаты на батареи и только после этого они стреляют! Пойми, за шнур тягать легче, чем проводить привязку элементов боевого порядка!» Ну что делать, я согласился. Командир взвода меня обучил, и я стал командиром отделения топоразведки.

Наша дивизия наступала на Харьков. Немцы чувствовали, что у них дело к поражению идет, и сопротивлялись отчаянно. К Харькову мы подошли практически на последнем издыхании, трудно было. Но у нас уже был опыт, у бойцов настроение боевое было. Вообще, после поражения немцев под Курском, на фронте как-то по-другому задышалось. Не смотря, на потери, мы как-то воспряли духом. Так что Харьков, хоть и с трудом, мы взяли. Многие за Харьковскую операцию награждены были. Я получил медаль «За боевые заслуги», наша дивизия стала Харьковской.

После Харькова мы пошли на Полтаву. Освободили Полтаву и, в районе Кременчуга, вышли на Днепр. Наша дивизия должна была форсировать Днепр одной из первых, но не просто форсировать, а мы должны были отвлекать немцев от основных участков форсирования. Из всех полков выделили подразделения, в том числе и мое отделение. Меня на берегу земляк провожал, секретарь комсомольской организации полка. Он тоже училище не закончил, но ему присвоили звание младшего лейтенанта. Мы с ним обнялись, и я пошел на плот. На этот же плот вкатили 76-мм орудие, закрепили его, и поплыли.

Только на середину Днепра вышли, как нас немцы заметили и открыли огонь. Снаряды рядом с плотом взрываются, плот качается, двое погибли, но мы, все-таки, смогли добраться до другого берега. Артиллеристы орудие развернули, а мы, разведчики, влились в ряды атакующей пехоты. Сопротивление там слабое было, место для плацдарма неудачное, а немцы-то воевать умели. Мы их относительно легко вышибли и пошли дальше, а километрах в трех от берега, там высота. Оказывается, на берегу, немцы только прикрытие оставили, а основная часть на высоте была, в которую мы уперлись. Штурмовали эту высоту, штурмовали – никак взять не можем. Немцы нас с высоты обстреливают, особенно по утрам. Головы поднять нельзя… А ночи через две нам приказ пришел: «Отступить!» Мы думаем: «Что за черт?!» Но, приказ – есть приказ. Переправились обратно, и там нам сообщили, что мы шли на ложный плацдарм. Нашей задачей было не дать немцам перебросить силы с этого направления.

После этого форсирования нашу дивизию на другое направление перебросили, и 16 января 1944 года я был ранен.

Ведь что такое разведчики-артиллеристы? Это люди, непосредственно связанные с пехотой. Мы в первых шеренгах идем, помогаем командирам рот. Вот командир роты цель заметил, нам указал, мы ее к местности привязали, координаты в дивизион передали, и дивизион уже эту цель накрывает. Так вот, я, как командир отделения, координировал огонь батареи. Слева немецкая мина взорвалась, и мне штук шестнадцать осколков в спину попало. Но я с поля боя не ушел, продолжал передавать данные. Да и не мог я уйти, еще светло было, а раненных с темнотой собирали. За этот бой я был награжден орденом Славы III степени.

В 2 часа ночи приехали медики, разрезали валенок, перевязали и направили в тыл. От передовой оттащили, погрузили на машину и довезли до медсанбата. В медсанбате выковыряли осколки, которые наверху были, сделали перевязку, на машину и в госпиталь. Причем, перед отправкой в тыл, в медсанбат замполит артполка зашел и мой друг. Говорят: «Ты Днепр форсировал, не тронуло тебя. Вот за Днепр медаль «За отвагу». Прямо в медсанбате вручили.

Привезли в Знаменку, там, в школе, наспех оборудованный госпиталь. Остальные осколки выковыряли, я полежал, полежал, стал ковылять. К марту оклемался и тут совершил проступок, тяжелый проступок. Ко мне заехал начальник разведки нашего полка, привет передать. Поговорили мы с ним, и он намекнул: «Если хочешь, я тебя могу захватить с собой в полк». Я говорю: «А как документы?» «Мне выдадут». Я соседу сказал, медсестру, Наташу, нашел, ей тоже рассказал и говорю: «Ты, пожалуйста, не выдавай меня. Мы из полка бумаги пришлем. Я же не в тыл убегаю, а на фронт». Она не выдала. И, поскольку я с офицером приехал, мне все это прошло. Из полка в госпиталь сообщили, и, для меня, это дело закончилось благополучно. А так, могли и под трибунал.

Продолжил воевать в своем полку воевать.

Воевали под Яссами и там печальный случай был. Тогда на фронт прибыло пополнение «чернорубашечников», это люди, которых еще не успели переодеть в военную форму. Нас немного в тыл отвели, на помывку. Мы сразу же вырыли окопчики возле банно-прачечного комбината, а с «чернорубашечниками» занимаются шагистикой. Тут налет, мы-то сразу в окопчики, а они даже не знают что делать… Стольку народу погибло зазря… Говорят, полковника, который с ними занятия проводил, потом судили, не знаю… А у нас ничего, только один старшина, погиб, по глупости. Все пытался показать, что он самый храбрый. Сам, дурак, из окопа вылез и погиб…

Когда началась Ясско-Кишиневская операция, меня вызвали в штаб полка и предложили поехать в артиллерийское училище. Я говорю: «Не очень хочется. Война заканчивается, мне в армии оставаться не хочется». «Надо. Кадры необходимы. Нам же еще на востоке воевать». Ну, надо – так надо. Направили меня во 2-е Ленинградское артиллерийское училище, где изучали 150-мм гаубицы. За шесть месяцев я освоил двухгодичную программу, но на восток мы не поехали. Победу я в Ленинграде встретил.