А ОН НЕДОСТОИН!

Шумные, оживлённые, проводив Елену Максимов­ну, ребята явились в школу.

Предпраздничное настроение чувствовалось во всём. В классах, в пионерской комнате, в зале, на сцене готовились к вечерам, сборам и к демонстра­ции. Завхоз со старшеклассниками украшали школу лозунгами.

Стас показал на один из них:

— Я писал!

В слесарной мастерской Ляля Комарова со своим звеном и несколько человек из звена Димы Шере­метьева под руководством Володи заканчивали строи­тельство машины времени.

Устремлённая башней вверх, она стояла, как будто нацеленная в пространство, готовая к пуску. Де­ревянные фанерные части машины были оклеены серебристой бумагой, и вся она казалась очень лёг­кой, изящной,созданной из неведомого металла, над которым не властно время!

Пришедшие, конечно, стали восхищаться и тут же решили кое в чём помочь строителям, а строители и в первую очередь Володя расспрашивали про сбор. Гусева, Смирнова и Зайцев принялись наперебой рас­сказывать, что они видели и слышали.

Когда же прозвучал звонок на последний в четвер­ти классный час, все двинулись к себе наверх. Тут встретили Таисию Николаевну и, окружив её, вообще захлебнулись в восклицаниях — и по поводу машины времени и по поводу только что проведенного сбора на улице.

— А вы знаете, кто такой Серебренников? А про Шамшиных слышали?

— Вот какой у нас город! — раздавалось со всех сторон, когда ребята уже сидели на местах, а учи­тельница стояла у своего столика. Она улыбалась.

— Я очень рада, — сказала она, — что вас так во­одушевил этот сбор. Но давайте посмотрим, как мы помогаем взрослым своими делами. Попробуем сейчас, в канун праздника, подвести итоги за четверть.

Ничего хорошего для себя от этого подведе­ния итогов Леня не ждал. На что ему было и рас­считывать, если заранее известно, что у него две двойки!

Даже простое перечисление отметок расстраи­вало. Таисия Николаевна не делала никаких дополни­тельных замечаний. Она просто называла фамилию и зачитывала отметки ученика. Только фамилии она называла не по алфавиту: сначала шли отличники, потом те, что учатся на «хорошо», потом те, у кого имеются тройки.

Список близился к концу. Мелькнула первая двой­ка у Петренко — тоже кончил неважно!

А фамилия Галкина ещё не звучала. Уж не про­пустила ли Таисия Николаевна? Нет, вот и он!

— Галкин! Две двойки, а четвёрок совсем мало, всё больше тройки.

Невзрачная картина!

Таисия Николаевна, помолчав, проговорила:

— Лёня Галкин за последнее время старался, но у него очень запущено с русским языком. И он не разбирается в географических картах, поэтому Александра Егоровна тоже была вынуждена поста­вить ему двойку. — Она снова помолчала. — Ну, а ху­же всех закончил у нас Лядов.

И начала перечислять отметки отсутствующего Андрюшки Лядова.

«Значит, я второй от конца!» — подумал Лёня.

От этого стало так обидно и так неприятно, что, когда вокруг зашумели, задвигались ребята, соби­раясь заканчивать разные дела, он никуда не пошёл. Кажется, звал его за собой Кнопка—Возжов, о чём-то спрашивала Аня Смирнова и что-то говорил о своей картине Стас Гроховский, но все быстро исчезли, и класс опустел.

— Эй, Галчонок! — крикнул Зайцев, уходя послед­ним. — Айда машину достраивать! — Хлопнув дверью, он тоже скрылся.

Лёня медленно встал. Продолжала сверлить не­приятная мысль, что он хуже всех в классе и что ре­бята вполне могут не взять его в путешествие. Об этом когда-то был разговор, его нарочно заводил Шереметьев, но ребята хотели исправить Лёню в пути. Только он не исправился!

И сейчас Таисия Николаевна ни о ком специально не говорила, а о нём сказала…

Недаром Димка опять злорадно хихикнул:

— Достойный путешественник!

А что, если у Димки спросить: а сам он достоин? Герои жизни свои отдавали, чтобы другим бы­ло хорошо! А он?

Лёне вспомнилось простое мужественное лицо ре­волюционера на тусклой от времени фотографии, его пытливые, умные глаза, устремлённые в будущее. Нет, не такими, как Шереметьев, мечтал товарищ Серебренников видеть людей, хотя Шереметьев по успеваемости один из первых!

Лёня совсем близко подошел к газете номер два.

Победно и гордо, как будто с издёвкой, смотрел на него отличник Д. Шереметьев.

Лёня ногтем подцепил плохо приклеенный уголок фотографии и… дёрнул изо всех сил!

— Что делаешь? — послышалось сзади. Лёня оглянулся. В дверях стоял Гроховский.

— Что делаешь? — повторил он.

— А вот и то! — сердито ответил Лёня. — Нечего ему здесь красоваться! Незаслужил!

— Да разве можно с газеты?

— А вчера ты сам против него выступал!

— Выступать одно, а с газеты — другое! Давай сюда карточку.

— Иди подальше!

— Давай, говорю!

Стас выхватил у Лёни Димкин портрет. Лёня рванулся, чтобы броситься на Стаса, но в это время в коридоре послышался быстрый топот ног — кто-то ещё возвращался в класс. Дверь распахнулась, и на пороге показалась Смирнова.

— Ты почему долго? — спросила она, обращаясь к Стасу. — Там клей ждут! — И сразу умолкла, глядя на ребят. — Что с вами?

Лёня не стал объяснять.

— Ладно! — крикнул, он Стасу. — Всё равно я сде­лал правильно! Всё равно! — И, чуть не сбив Аню с ног, выбежал.

«Правильно! Правильно!» — бормотал он, слетая по лестнице, торопливо одеваясь и выскакивая на улицу.

Он не сомневался, что Димке не место красовать­ся в ряду лучших!

Но чем дальше за спиной оставалась школа, чем больше остывал Лёня под холодными порывами вет­ра, тем сильнее становилось чувство смутной тревоги и острого недовольства собой. Мало того, что с позо­ром окончил четверть, так заварил теперь новую ка­шу! Анька и Стас уже, наверное, подняли шум, и Володя, с грустью качая головой, говорит: «Эх, Галкин, Галкин, до чего дошёл!»

Конечно, Лёня сам виноват: не сдержался, сорвал фотографию. Ведь не маленький, мог бы взять себя в руки! А сейчас что толку раскаиваться — всё равно ничем не поможешь.

Все готовятся к празднику — украшают здания, ходят по магазинам, а какой для него, для Галкина, праздник?

И некуда пойти, не с кем даже перекинуться сло­вом. Домой? Но что скажешь матери? Даже если за­говорить по-хорошему, ничем не обрадуешь. Может, вернуться в школу?

Загорались вечерние огни. Разукрашенный город расцвечивался световыми лозунгами и транспаран­тами. А в наступавшей темноте, в отблесках празд­ничной иллюминации улицы делались как будто ещё оживлённее имноголюднее.

Лёня пересёк дорогу около кондитерского мага­зина. Магазин манил ослепительными квадратами витрин. Не успевали закрываться двери, пропуская бесконечный поток покупателей.

Лёня тоже решил купить на бренчавшую в кар­мане мелочь леденцов. Но едва он приблизился к двери, как из глубины магазина донеслись крики и возмущённые голоса. Толпа от входа вдруг откачнулась, словно встретившая преграду волна. Лёню отбросило в сторону — он чуть не упал.

— Безобразие! — послышался возглас, но его пе­ребил женский крик:

— Держите, держите!

Сквозь толпу кто-то яростно продирался, безза­стенчиво орудуя кулаками.

— Держите! Товарищ милиционер!

Впереди опять произошло какое-то движение, потом тот же мужской голос удовлетворённо отметил:

— Карманника поймали!

Толпа расступилась, и Леня увидел, как несколько мужчин ведут Барина. Он имел потрёпанный, рас-

Отсутствуют 12 страниц

конечно, она задала вопрос потому, что хотела про­явить внимание к сыну. Но получилось нескладно, как будто она повторила слова учительницы. Однако Лёня и ей ответил:

— Интересно.

— А Елена Максимовна как? — продолжала Таисия Николаевна. — Познакомились они с Аниным дедушкой?

— Ещё как! — оживился Лёня. — Всё время восемнадцатый год вспоминали. И вместе в Опер­ный на торжественное пошли.

— Хороший Елена Максимовна человек, — за­метила мать. — Как соседка очень порядочная.

— Это много значит, какие соседи, — согласи­лась учительница. — Вот у нас за стенкой непости­жимые эгоисты. По ночам радиоприемник на пол­ную мощность включают. Заснуть невозможно, а им не скажи!

— Понятия у людей нету, — вздохнула мать. Это хуже всего, когда понятия у человека нет. Об­разованные, поди?

— Инженер сам-то.

— Ну вот, — кивнула мать. — Образованные стали, а культурности не прибавилось. Грамота твер­да, да язык шепеляв.

— Как? Как вы сказали? — засмеялась Таисия Николаевна.

— А что? — смутилась мать. — Конечно…

— Да хорошо! Очень хорошо, Лидия Тарасов­на! Главное — правильно, есть везде у нас такие — снаружи культурные!

Молча отхлёбывая чай, Лёня прислушивался к разговору.

Он подумал вначале, что учительница пришла жаловаться на него. Но, приглядевшись к матери, не уловил в ней ни малейшего раздражения: она, видимо, была очень довольна тем, как провела се­годняшний вечер, — не одна-одинёшенька, а в задушевной беседе с умным человеком… Удивительно лишь то, что Таисия Николаевна говорила не о школьных делах, не о Лёнином поведении и от­метках, а о чём-то совсем постороннем, простом и житейском, как будто и вправду пришла только в гости.

— Ну, мне пора, — сказала она, поднимаясь и бросая взгляд на часы. — Спасибо, как говорится, за хлеб, за соль.

— Это вам спасибо, — ответила мать, тоже вставая. — Зашли, посидели, объяснили… В курс дел ввели, теперь уж я знаю, что да к чему…

Лёня насторожился.

— Вот и хорошо, — улыбнулась Таисия Нико­лаевна. — Надеюсь, всё исправится.

— Да я всегда ему так говорю по-хорошему: выправляйся, сынок. А ежели допустила какую ошибку, так тоже не малое он дитя — должен по­нять, терпения иногда не хватает!

— Поймёт он, поймёт, — опять улыбнулась Таи­сия Николаевна и спросила у Лёни: — Проводишь меня?

И вот они вместе вышли на залитую огнями ули­цу. Некоторое время двигались молча, потом учи­тельница заговорила:

— Гроховский и Аня Смирнова рассказали мне про Димину фотографию. Они её вчера снова при­клеили к газете… О тебе позаботились, чтоб не было много шуму. И я согласилась с ними, что, пожалуй, не стоит из-за глупой выходки Галкина портить всем хорошее праздничное настроение. Решила с тобой просто побеседовать. Ты как сам-то счи­таешь: правильно вчера поступил?

— А что он! — воскликнул Лёня. — Только вредит… Вы же не знаете, он и в прошлом году как с Птицыным обошёлся!

— Я про него всё знаю. И о Птицыне. И о мно­гом другом. Но согласись, Лёня, это не метод — так устранять недостатки у своего товарища.

— А он мне вовсе и не товарищ!

— А кто же? — Таисия Николаевна посмотрела строго. — Ты, кажется, забыл, что в начале года так же сказал о тебе Гроховский. Мы тогда осудили его. И не вычеркнули тебя из списков своих товарищей, как он предлагал, а приложили много труда, чтобы ты исправился. И хотя ты кончил чет­верть ещё неважно, я вижу, наши усилия не про­пали даром. Почему же теперь ты не хочешь помочь нам исправить Шереметьева? Да и не только его! Многим нужна крепкая, коллективная помощь.

Лёня вспомнил Андрюшку и сказал:

— Лядову тоже.

— И Лядову, — подтвердила Таисия Николаевна.

Лёня представил Андрюшку таким, каким уви­дел вчера, — испуганным и дрожащим, притаившим­ся в темноте за киоском — и подумал, как трудно те­перь говорить с ним о школе.

— Он ведь очень увлекается голубями? — спро­сила Таисия Николаевна.

И Лёня вспомнил, что в самом деле только на голубятне Лядов весь оживал и словно преображал­ся, а значит, можно уцепиться за это его увлече­ние, эту любовь к птицам, чтобы заставить его из­мениться.

— Да, да, — закивал он радостно. — У него их пятнадцать штук.

— Почтарей или турманов больше? — поинте­ресовалась учительница.

— А вы разбираетесь?

— Хочу разобраться, — улыбнулась Таисия Ни­колаевна. — Трудное это дело?

— Да нет! Сумеете! А турманы — ох, и вер­туны!

— Кувыркаются в воздухе?

— Еще как!

Они заговорили о голубях, словно все остальные темы были уже исчерпаны и все вопросы давно ре­шены.

Лёня и не заметил, как вышли на центральную площадь, сияющую разноцветными огнями празднич­ной иллюминации.

Перекрещивались лучи прожекторов. Повсюду горела цифра «40». Неугасимым пламенем трепетал на куполе Оперного театра подсвеченный снизу флаг. На высоких колоннах театра был укреплён огромный портрет Ильича. В чёрном небе между семиэтажными зданиями на невидимых тросах сверкали слова:

«Миру — мир!»

А над площадью и над всем городом звучал Го­сударственный гимн — это в Оперном театре как раз начиналось заседание, и его транслировали по радио.

— Значит, завтра увидимся. — Таисия Николаев­на положила руку на плечо Лёни. — Надеюсь, маму на отрядный сбор пригласить не забудешь?

— Нет… Не забуду.

— Вот и отлично! Ну, до свиданья!

Она улыбнулась ему ещё раз, словно ласково ободряя, и пошла.

А Лёня глядел ей вслед и думал: «Как хорошо, что она побывала сегодня у них! Ведь сразу всё прояснилось: и с карточкой Димки и с мамой. И так легко сразу сделалось на душе, так радостно!

А завтра по этой площади под звуки марша и крики «ура», с развевающимися знаменами и ма­кетами спутников в праздничном потоке демон­странтов Лёня Галкин пройдёт мимо трибуны со своими товарищами. Потом у них будет сбор. И поход в кино. А потом — уже после праздников — они опять соберутся в классе. Сядут за парты. Вой­дет учитель. Застучит по доске мелок…

И покатится дальше неудержимо беспокойная, но желанная, шумливая школьная жизнь!