Глава двадцать вторая. Когда истерика у меня прекратилась, и все сполоснулись хотя бы настолько, чтобы соседи при виде окровавленных рож не бросились сразу звонить в полицию

Когда истерика у меня прекратилась, и все сполоснулись хотя бы настолько, чтобы соседи при виде окровавленных рож не бросились сразу звонить в полицию, я оделась. Мика заметил, что раз мы все сейчас пойдем спать, то зачем одеваться, но я не могла без одежды. Все черное, включая наплечную кобуру с «браунингом» и спрятанную под волосами рукоять по-настоящему большого ножа. Он был скрыт в сделанных на заказ ножнах на спине, скрепленных с наплечной кобурой, хотя можно было носить их и без нее, но это не так удобно. Мика опять напомнил, что вряд ли мне в собственной кухне понадобится столько оружия. Я глянула на него, и он замолчал. Остальные вообще ни слова не сказали.

Вы когда-нибудь пробовали одеваться на глазах у троих мужчин? Мика – я хотела, чтобы он здесь был, и выгнать Натэниела тоже казалось нехорошо, а Дамиан... страшновато было сейчас отделять от меня этого вампира хотя бы дверью. Мы только что занимались с ним сексом, и он даже вошел за мной в ванную, и все равно я заставила его отвернуться, пока одевалась. Пусть оборотни все же заставили меня изменить отношение к наготе, но одеваться перед кем-то – это еще интимнее, чем быть голой. Или просто моя застенчивость на сегодня уже получила все удары, которые в силах была вынести.

Кстати о застенчивости. Если бы мне не казалось это ребячеством и трусостью, я бы заперлась в спальне, пока Ричард не уйдет, но это было бы и ребячеством, и трусостью, так что будь оно все проклято. Тем более что Натэниел обещал мне сварить кофе. Есть до десяти утра я терпеть не могу, но кофе – жизненная необходимость.

Дамиан сделал одну вещь, от которой мне стало лучше: он попросил халат. И тут я сообразила, что ни один из моих знакомых вампиров к наготе не относится легко. Они готовы обнажаться ради благой цели, но не расхаживать голыми, как большинство оборотней. Забавно, что раньше я этого не замечала.

Натэниел принес из подвала собственный халат Дамиана и заглянул к себе, чтобы тоже взять пару джинсов. Очко в его пользу, что оделся без моей просьбы.

Халат Дамиана будто приехал прямо из викторианской Англии – а может, так оно и было. Густой темно-синий бархат, тяжелый как пальто, а не как халат. Несколько протерт на локтях, обшлага и подол залоснились, но вся вещь просто кричала, какая она дорогая. Дамиан завернулся в него с такой нежностью, как будто это его любимый плюшевый мишка. Когда он завязал пояс, только ладони остались на виду.

– Но это же не халат? – спросила я.

Он встряхнул головой, вытаскивая волосы из-под воротника, разметав их неожиданным красным потоком по синему.

– Это пеньюар.

Я кивнула, будто поняла, что он говорит, и протянула ему руку. Не потому, что хотела его коснуться, хотя и это тоже было, но из-за несчастного вида у него в глазах, и еще потому, что он потирал руки о синий бархат, будто от этого ему было спокойнее. Он принял мою руку и улыбнулся мне впервые с тех пор, как та-кто-его-создала обрушила на нас свою злобу. Улыбка была робкая, но стала уверенней, когда он коснулся моей руки.

Я боялась, что после прикосновения все опять изменится. Что будет похоть, или любовь, или еще что-то, с чем я не справляюсь, но с ощущением его руки ничего этого ко мне не пришло, а пришло чувство безопасности. Облегчение, что я первая захотела до него дотронуться. Раз я так сделала, значит, я не сержусь.

– Я не злюсь, – сказала я.

У него чуть шире открылись глаза:

– Ты знаешь, о чем я думаю?

– А разве ты не знаешь, о чем думаю я?

– Нет, – ответил он.

– Спроси его, знает ли он, что ты чувствуешь, – предложил Натэниел.

– А я разве не спросила?

– Нет.

Я задумалась на секунду. Он был прав.

– Ладно, что я чувствую?

– Ничего, – сказал Дамиан. – Ты очень стараешься ничего не чувствовать.

Я и об том задумалась, и тоже кивнула. Он опять был прав. Ощущалась некоторая оглушенность, облегчение, что потребность Дамиана в защищенности преодолела прочие осложнения, но по-настоящему, всерьез я не чувствовала ничего. Как раковина на песке, промытая морем, белая и розовая и абсолютно пустая. То место во мне, которое должен был заполнить, наполнить Ричард, было пусто, но не так, как бывает пуста рана. Пусто, как раковина, скользкая, мокрая, ждущая. Ждущая, чтобы кто-нибудь другой пришел и залез внутрь, сделал из этой пустоты себе защиту, броню, дом.

И даже подумав об этом так явно, я не ощутила почти ничего. Это было так близко к той заполненной треском помех пустоте, где я убиваю, но этого треска не было. Была мирная пустота, будто смотришь на горизонт, где только вода и небо. Мир, покой, но не совсем пустота, а ожидание. Ожидание чего?

Дамиан сжал мне руку. Я улыбнулась ему, но сама знала, что улыбка не дошла до глаз, это был рефлекс, а не выражение эмоции. Ее просто не было. Как будто находишься в шоке, а шок – это природная изоляция, когда организм замыкается в себе, чтобы залечивать раны, или чтобы умереть без боли и без страха.

Ну, умирать я не собиралась. От разбитого сердца не умирают, это только кажется, что умираешь. Из личного опыта я знала, что надо продолжать двигаться, действовать так, будто сердце не истекает кровью, и тогда не умрешь, и в конце концов даже перестанешь этого хотеть.

Мика подошел и встал передо мной. Когда-то было странно видеть такую разумную серьезность в этих кошачьих глазах, а теперь для меня это были просто глаза Мики. Он тронул меня за лицо, и рука у него была такая теплая, что мне хотелось потереться об нее щекой. Но я не стала. Не знаю, почему. Я просто стояла перед ним, и он гладил мне лицо, а Дамиан цеплялся за руку. И я знала, что на лице у меня та же пустота, что и внутри.

– Ты не обязана туда идти, – сказал он.

– Нет, обязана.

Он положил и другую руку мне на щеку, мое лицо оказалось у него между ладонями, теплыми-теплыми.

– Нет, Анита, ты не обязана.

Дамиан поглаживал мне костяшки пальцев, как делал, если боялся, что я на кого-нибудь сержусь. Я не сердилась, но, быть может, он и других эмоций боялся. Дамиан умел помочь мне успокоиться, управлять своим характером и быть не такой беспощадной или скорой на расправу, но твой слуга может поделиться с тобой только тем, что у него есть. Дамиан не мог мне помочь справиться со страхом, с одиночеством, с печалью, потому что сам был ими переполнен. Сегодня он только и мог мне предложить, что прикосновение дружеской руки, а ведь есть вещи и похуже.

Я закрыла глаза – не для того, чтобы не видеть серьезного лица Мики, а чтобы омыться теплом его ладоней. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы наслаждаться теплом его рук и не отвлекаться на цвет его глаз. Я позволила себе сделать то, что мне хотелось с самого начала, как он коснулся меня ладонями – я потерлась об одну руку щекой, потом о другую. И его руки двигались вместе со мной, и это было как танец – его руки у меня на лице, на волосах, и я об него трусь как кошка.

Он в какой-то момент поцеловал меня, пока я вертела лицом между его ладонями. Его губы, мягкие и полные, прижались ко мне, нежно и твердо. Я открыла глаза, и его лицо было так близко, что расплывалось перед глазами.

Он чуть отодвинулся, чтобы мы друг друга видели, но не выпустил меня.

– Я бы тебя от этого избавил, если бы ты мне позволила.

Я накрыла его руки своими.

– Ты хочешь сказать, что извинишься вместо меня, а мы с Дамианом сможем укрыться в спальне?

Кто-то уже поставил на место входную дверь. Она висела в проеме, искривленная, и немного света лилось в щели, но это не было плохо. Когда первая полоска света поползла по полу, Дамиан схватил меня за плечо, и я потрепала его по руке, но что дальше делать – не знала. Мика сообщил, что в кухне он закрыл шторы, так что она затенена, насколько это возможно. Я улыбнулась – он всегда предвосхищал мои желания. Иногда это меня раздражало, но не сегодня. Сегодня я принимаю любую помощь.

Дамиан – это был великолепный предлог укрыться в темной части дома. К несчастью, почти настолько же, насколько я не хотела видеть Ричарда, я не хотела и оставаться наедине с Дамианом. Мужчины довольно забавно ведут себя после секса: некоторые начинают вести себя как хозяева, другие становятся эмоциональными, а третьи – хотят повторить. Ни с чем таким я в настоящий момент не хотела иметь дела. Да, конечно, ему спокойно от моего прикосновения, но это еще не значит, что наедине со мной он сможет подавить в себе самца. Все-таки он и есть самец, и рисковать я не хотела.

– Если ты так это формулируешь, то да.

– Это не я так формулирую, это так и есть, Мика. Это значит спрятаться.

– Она прятаться не будет, – сказал Натэниел тихо и очень печально – я не поняла, почему, – и звук его голоса заставил меня порадоваться, что в этот момент мы не касаемся друг друга. Что бы он сейчас ни чувствовал, это явно не слишком приятно.

– Для тебя осторожность не является лучшей частью доблести? – спросил Мика, и выражение его глаз было близко к страданию. Но, как это ни странно, из всех мужчин в моей жизни он был среди немногих, чьи эмоции и мысли я не умела читать. Я умела читать выражение его лица, тела, но мысли и внутренние эмоции принадлежали только ему.

– Нет, – сказала я. – Никогда. Ну, почти никогда.

Я потрепала его по рукам и шагнула назад, чтобы он отпустил меня – или продолжал держать, зная, что мне этого не хочется.

Он убрал руки, и первый намек на злость мелькнул у него в глазах.

– Я не люблю смотреть, когда тебе больно.

– Я тоже не люблю на это смотреть, – сказала я.

От этого он почти улыбнулся.

– Пытаешься шутить? Это хороший знак.

– Пытаюсь? Всего лишь пытаюсь? Я думала, получилось смешно.

– Нет, – ответил Натэниел. – Не получилось. – Он стиснул мне руку, проходя мимо. – Пойду поставлю кофе.

– Ты нас не подождешь? – спросила я.

Он повернулся на пороге кухни, улыбаясь.

– Я знаю, что в конце концов ты туда придешь, потому что не позволишь себе сдрейфить. Но к тому времени, когда ты себя уговоришь, кофе уже будет готов.

Я нахмурилась, ощутив при этом легчайший прилив злости.

Дамиан схватил меня за руку, и я не сопротивлялась.

– Не злись на меня, – сказал Натэниел. – Я смелю свежие зерна и суну их в новую французскую кофеварку, которую подарил тебе Жан-Клод.

Я нахмурилась сильнее.

– Я знаю, ты не любишь сознаваться, что эта французская кофеварка тебе нравится, но это так.

– Она мало кофе дает за один раз.

Даже сама я услышала, как это прозвучало сварливо.

– Скажу Жан-Клоду, что ты хочешь настоящую, большую кофеварку.

Он это произнес с абсолютно каменной мордой, и только искорки в глазах и чуть приподнятые уголки губ выдали, что сейчас он еще что-то добавит.

– Двуспальную.

Он скрылся за дверью раньше, чем я успела закрыть рот и решить, рявкнуть на него или засмеяться.