Глава шестьдесят первая

Я попробовала позвонить приятелю – охотнику на вампиров в Новом Орлеане, узнать, что это за вампы, за которыми мы гоняемся. Но Дени-Люк Сент-Джон, охотник на вампиров и федеральный маршал, лежал в больнице, все еще в реанимации. Они его чуть не прикончили перед отъездом из города. Все хуже и хуже.

Солнце кровавой полоской горело на западе, когда мы с Зебровски вышли из машины допрашивать первого свидетеля. Каждый раз, выходя из его машины, я подавляла чувство, что джинсы надо будет постирать. Заднее сиденье было забито бумагой и использованными упаковками фастфуда хуже любой свалки. Переднее сиденье откровенно грязным не было, но повсюду вокруг бардак был такой, что смотреть противно.

– Кэти с ребятами ездят на вот этом? – спросила я, когда мы поднимались к первой квартире из списка.

– Не, они берут мини-фургон.

Я покачала головой:

– Она когда-нибудь видела этот салон?

– Ты видела наш дом? Все в порядке, все на месте. Даже в спальне идеальный порядок. Эта машина – единственное место, которое только мое. И здесь будет именно такой бардак, как мне хочется.

Как ни странно, а сейчас я в этом находила больше смысла, чем пару месяцев назад. Я стала постигать искусство компромисса в паре, что раньше мне не было доступно. Не буду врать, что я уже чему-то научилась, но стала хотя бы лучше понимать.

Зебровски прочел номер квартиры – она была на втором этаже, по бетонной дорожке с металлическими перилами. Все двери одинаковы. Я подумала, знают ли соседи, что рядом с ними живет вампир. Просто потрясающе, сколько людей до этого бы не додумались. Вампиры четко отражаются у меня на радаре, так что мимо меня они незамеченными не проходят. Но столько народу остается обманутым, что меня это даже тревожит. Не знаю, потому ли, что эти люди хотят быть обманутыми, или для них действительно не просто опознать вампира. И непонятно, что бы меня больше встревожило: что обычные люди не умеют их опознавать, а следовательно, я еще дальше от нормы, чем думаю, или что люди хотят быть так сильно обманутыми.

Поскольку мы искали вампиров, за которыми уже по крайней мере два убийства, я напрягла ту часть своей сущности, которая ощущает мертвых. Это не та же часть, что поднимает зомби. Хотя объяснять эту разницу – как формулировать различие между бирюзовым и небесно-голубым. И то, и другое голубое, но цвет разный.

Зебровски потянулся к звонку, но я тронула его за руку:

– Пока не надо.

– Почему? – спросил он и отвел полу измятого пальто и пиджака, чтобы коснуться рукояти пистолета на бедре. – Что-то слышишь?

– Да нет, расслабься, все путем. Просто он еще не проснулся.

Зебровски уставился на меня озадаченно:

– Не понял?

– Я умею ощущать вампиров, если сосредоточусь, Зебровски, или если они что-нибудь делают своей силой. Этот еще не проснулся, хотя ему полагалось бы: он же старший из них, то есть дольше других мертв. Обычно старые просыпаются раньше, если только среди остальных нет мастера. Тогда первым просыпается мастер.

– Насчет давно умерших я знал, – сказал он. – Но получается, что мастер вампиров, который мертв всего два года, проснется раньше вампира, который мертв уже пять лет, но не мастер?

– Ну да, хотя есть вампиры, которые и за пять сотен лет не наберут силы, чтобы хоть сравниться с известными мне мастерами, не достигшими еще и пяти лет.

– Это, небось, неудачники. Шестерки на целую вечность.

– Ага, – кивнула я и тут же ощутила искру в комнате. Ощутила не хуже удара в живот или ниже. Когда-то я могла так ощутить только вампиров, с которыми у меня есть связь, а еще раньше это был вообще едва заметный трепет узнавания. Значит, я не меньше чем на две ступеньки поднялась по лестнице силы.

– Ты что это? – спросил Зебровски.

– Нет, ничего. Можешь теперь звонить.

Он глянул на меня искоса.

– Я слишком сосредоточилась, когда он проснулся. Сама виновата.

Не знаю, понял ли он этот комментарий, или уже привык к моим тараканам, но кнопку он нажал. Звонок отдался явно в не очень просторном помещении. Многие думают, что если ты вампир, то автоматически у тебя большой дом на холме, или гроб где-нибудь в склепе. На самом деле большинство известных мне вампиров живут в квартирах, домах, и притом как все. Вампиры, живущие в некотором обиталище вокруг своего мастера, как вот у Жан-Клода, – это уходит в прошлое.

И мне этого не хватает. Это не ностальгия. Если мне надлежит перебить шайку вампиров, то это труднее сделать, когда они расползаются на несколько миль. Однако сюда мы пришли не убивать – пока что. Конечно, обстоятельства могут измениться. Нам только нужно доказательство, или – в зависимости от судьи – обоснованное подозрение. Когда-то меня это вполне устраивало, а сейчас кошки скребут. Насколько мне известно, я никогда не убивала вампира, который не совершил бы преступления, но должна признать: на заре своей карьеры я не проверяла так тщательно, как делаю это сейчас. Когда-то они для меня были просто ходячие трупы, и уложить их в землю, чтобы больше не шлялись, для меня не выглядело убийством. Тогда моя работа была легче, конфликтов меньше. Ничто так не способствует здоровому сну, как абсолютное сознание собственной праведности и грешности всех прочих.

Дверь открылась, и за ней стоял вампир, мигая на нас. Светлые волосы растрепались со сна, на боксерские трусы он натянул джинсы, а может, так и спал – джинсы достаточно помятые. Он щурился, и я не сразу поняла, что этот прищур постоянный, как у человека, который всю жизнь проработал под открытым небом без темных очков. Глаза светлые, почти бесцветные. Выглядел он загорелым, но он был уже пять лет как мертв, и загар это не мог быть. Искусственный загар входит в моду среди недавно умерших. Тех, кто не привык к виду бледнее бледного. Этот выглядел лучше других – профессиональная работа, не самоделка.

– Джек Бенчли? – спросил Зебровски.

– А кто его спрашивает?

Зебровски сверкнул значком, я сверкнула своим.

– Сержант Зебровски из Региональной Группы Расследования Противоестественных Событий.

– Федеральный маршал Анита Блейк.

Джек Бенчли заморгал сильнее, будто пытался проснуться.

– Блин, а с чего это ко мне завалились Команда Призраков вместе с Истребительницей, едва солнышко зашло?

– Давайте войдем и это выясним, – предложил Зебровски.

Вампир вроде как задумался.

– Ордер у вас есть?

– Мы не собираемся обыскивать ваш дом, мистер Бенчли. Мы хотим задать вам несколько вопросов, только и всего.

Зебровски улыбался, и улыбка даже еще не стала вымученной.

Я не пыталась улыбнуться – настроения не было.

– Какого рода вопросы?

Я ответила:

– Вопросы такого рода, как зачем вы были на той стороне реки в стрип-клубе, когда я точно знаю, что Малькольм вам велел держаться подальше от подобных мест.

Теперь я тоже улыбалась, но улыбка эта была скорее оскалом. Иногда улыбка, а иногда и нет. Если хотите выяснить – поднесите руку к собачьей пасти.

Бенчли явно не хотел выяснять. Теперь он вполне проснулся, проснулся и испугался. Облизав губы, он спросил:

– Вы расскажете Малькольму?

– Зависит от вашей готовности к сотрудничеству, – ответила я.

– Маршал Блейк что хочет сказать: если мы получим достаточно информации от вас, то не будет надобности беспокоить главу Церкви Вечной Жизни.

Зебровски по-прежнему улыбался и разговаривал благожелательно. Наверное, роль злого копа сегодня досталась мне. Вполне меня устраивает.

– Я понял, что она хочет сказать, – сказал вампир.

Он отодвинулся в сторону, следя за тем, чтобы держать руки на виду. У Джека Бенчли, человека, были неприятности с полицией – по мелочам. Парочка пьяных дебошей, обвинение в нападении и жалоба от соседей на домашний скандал. Ничего серьезного, просто слишком много выпивки и мало здравого смысла.

Когда мы вошли, он закрыл дверь и прошел к дивану. На кофейном столике, где мусора было почти столько же, сколько у Зебровски на заднем сиденье, он нащупал сигарету и зажигалку. Потом закурил, даже не спросив, не возражаем ли мы. Очень невоспитанно.

Никаких стульев в комнате не было, так что мы остались стоять. Опять же невоспитанно. Хотя в такой грязи я не уверена, что села бы, будь мне даже предложено. В столь захламленной комнате должно было бы и пахнуть затхлостью, но не пахло. Пахло здесь как в пепельнице, но это не то, что запах грязи. Я бывала в домах, безупречно убранных, но воняющих табачным дымом. Я не курю, и потому обоняние у меня на эти вещи не притупилось.

Он затянулся как следует, кончик сигареты засветился ярче. Вампир выпустил струйку дыма из носа и угла рта.

– Что вы хотите знать?

– Почему вы вчера ночью рано ушли из «Сапфира»? – спросила я.

Он пожал плечами:

– После одиннадцати. Я бы не назвал это «рано».

– Ладно, ладно. Так почему же вы ушли в это время?

Он посмотрел на меня, глаза его сузились за поднимающимися струйками дыма.

– Скучно было. Те же девчонки, то же представление. – Он пожал плечами. – Честно говоря, эти девчонки веселее смотрелись в те времена, когда я мог выпить.

– Да уж, – сказала я.

– В какое точно время вы оттуда ушли? – спросил Зебровски.

Бенчли ответил. Мы стали задавать обычные вопросы: когда? Почему? С кем? Был ли кто-нибудь на парковке, кто может подтвердить, что он сел в машину и не задержался на стоянке?

– Задержался, – сказал Бенчли и засмеялся. Настолько сильно засмеялся, что показал клыки – такие же желтые от никотина, как и остальные зубы. – Я не задерживался, офицер. Я просто уехал.

Я про себя думала, можно ли сказать ему в его собственном доме, чтобы он погасил сигарету, и сделает ли он это, если я попрошу. Если я велю ему погасить, а он этого не сделает, мы покажем слабину. Если я схвачу сигарету и затушу ее в пепельнице, это будет вторжение в частную жизнь. Я решила задержать дыхание и надеяться, что он скоро докурит.

Он сделал еще один живительный глоток дыма и заговорил, выпуская этот дым изо рта.

– Я чего-то не знаю? Кто-то из других вампов слишком далеко зашел с какой-нибудь танцовщицей? Или верные члены церкви решили меня подставить?

– Вроде того, – ответила я тихо.

Он вытащил из свалки на столе пепельницу – старую, светло-зеленую керамическую, с поднятыми бортами и держателем для сигарет посередине, напоминающим тупые зубы. Вампир сердито загасил сигарету, даже не скрывая, что он сердится. А может, мертвец с пятилетним стажем еще не научился скрывать. Может быть.

– Черт его побери, это Чарльз?

Я пожала плечами, Зебровски улыбнулся. Мы не сказали да, мы не сказали нет. Осторожные мы люди. Профессия такая.

– Он сам – член этого гадского клуба. Он вам не говорил?

– Он не навязывался с подобной информацией, – сказала я.

– Еще бы! Чертовы лицемеры, все они. – Он взлохматил волосы. – А он не говорил вам, что это он завербовал меня в эту проклятую церковь?

Я подавила желание переглянуться с Зебровски.

– Он об этом не упоминал, – ответил Зебровски.

– Я хотел бросить пить. Пытался бросить и просто так, и с этими двенадцатью шагами – сами знаете. Ни хрена не вышло. Две жены от меня ушли, работ я потерял больше, чем сосчитать могу. У меня был сын, почти двенадцати лет. Суд решил, что я не имею права его видеть. Представляете? Собственного сына. Не гадство ли?

Зебровски согласился, что гадство.

– Моффет как-то вечером оказался в клубе. У него так все легко выходило – мне придется бросить пить, потому что больше я просто не смогу. Вот так.

Он потянулся за новой сигаретой.

– Вы не могли бы подождать, пока мы закончим? – попросила я.

– Это последний порок, который мне остался, – ответил он, но сигарету сунул обратно в пачку. Зажигалку он держал в руках и продолжал ее вертеть, будто так ему легче. – Я знаете кто? Мой адвокат называет это «личность, склонная к привыканию». Вы знаете, что это значит, офицеры?

– Значит, что если вы не можете пить, у вас появится привыкание к чему-нибудь другому, – ответила я.

Он улыбнулся и впервые за все время посмотрел на меня. Не как на копа, который пришел ему въедаться в печенки, а как на человека.

– Ага. Мой адвокат – ей бы не понравилось это определение, очень бы не понравилось. Но так оно и есть, это правда. Есть такие везунчики, что привыкают, скажем, пить, или курить, или что там еще, а вот для нас, которые привыкают к привыканию, все подойдет.

– Жажда крови, – сказала я.

Он снова засмеялся и кивнул.

– Ага. Пить крепкое я не могу, но могу кое-что пить. И до сих пор люблю пить. – Он хлопнул зажигалкой по столу, и мы с Зебровски оба вздрогнули. Бенчли не заметил. – Все думают, что становишься красивым, когда тебя переделывают. Что будешь такой умный, и с дамами ловкий, – просто потому, что у тебя пара клыков выросла.

– Вместе с клыками приходит и взгляд, – сказала я.

– Ага, я умею обманывать глазами, но с точки зрения закона это не добровольная жертва. – Он посмотрел на Зебровски, будто тот и представлял все законы, что гнетут его всю жизнь. – Если я воспользуюсь вампирским фокусом, а она выбежит и заорет о принуждении – все, я покойник. Он глянул на меня, и это не был так чтобы враждебный взгляд. – Это будет рассматриваться как сексуальное насилие, как если бы я ей на свидании наркотик подсыпал. Но я вампир, и суда мне не будет. Меня отдадут вам, а вы меня убьете.

Я не знала, что на это сказать. Это была правда, хотя закон изменили, и для казни нужен был не один случай отбора крови под гипнозом взгляда. Так это называется – «отбор крови под гипнозом взгляда». Крайне правые вопили, что эта поправка выпускает на наше общество стаи сексуальных хищников. Крайне левые просто не хотели соглашаться с крайне правыми, и потому проталкивали поправку. А нам, которые посередине, не нравилась сама идея, что на кого-то может быть выписан ордер на ликвидацию на основании голословных показаний дамы, которая утром проснулась в поздних сожалениях.

– У меня нет денег, чтобы ими бросаться, как у дьяконов церкви, – говорил Бенчли. – И мне приходится добиваться от женщин крови с помощью очарования. – Последнее слово он произнес как ругательство. – Я знаю, что выпивка сломала мне жизнь, но я куда как был очаровательнее, когда пропущу пару стаканчиков.

– Обычно это неправда, – сказала я.

Он посмотрел на меня:

– Что неправда?

– Многие пьяницы считают, что они очаровательны, когда выпьют, но это не так. Поверьте мне, я бывала трезвым водителем на многих пьянках. Ничего нет в пьяных очаровательного – разве что для другого пьяного.

Он качал головой:

– Может быть, но я только одно знаю: приходится мне питаться от церкви. Церковь это обставляет очень постно. Вещь, которая должна быть лучше секса, а у них – как в благотворительной столовой, где тебе дадут пожрать только после нудной проповеди. И от этого вкус у еды никакой. – Он снова взял зажигалку и стал вертеть ее в руках, так что она сверкала золотом в полутемной комнате. – Ни одна еда не будет вкусной, если с нею приходится глотать собственную гордость.

– Вы хотите сказать, что Моффет, дьякон церкви, неверно представил вам ту жизнь, которая будет у вас, когда вы станете вампиром?

Я постаралась, чтобы вопрос прозвучал как можно небрежнее.

– Неверно представил – не совсем. Скорее он позволил мне поверить во все эти штуки, которые в кино и книгах, а когда я об этом говорил, как оно будет, он меня не разуверял. А вышло все совсем по-другому.

Принадлежащие к линии Белль Морт вечность проводят в окружении людей, рвущихся дать кровь. Но если ты из линии, дающей силу, но не красоту или сексапильность, то в стране, где вампирские трюки вне закона, ты влип. Единственный из вампиров, принадлежащих к такой линии, которого я хорошо знаю, – это Вилли Мак-Кой. Никогда не спрашивала себя, как Вилли, с его уродливыми костюмами, еще более уродливыми галстуками и прилизанными волосами добывает себе еду. Может, стоит поинтересоваться.

Церковь Вечной Жизни обещает не намного больше того, что обещают другие церкви, но если тебе не понравится у лютеран, можешь уйти. Войти в Церковь Вечной Жизни в качестве полноправного члена – это значит, если тебе не понравится, только предаваться сожалениям.

Зебровски вернул нас к теме.

– Вы видели на парковке кого-нибудь, кто мог бы подтвердить, что вы ушли из «Сапфира»?

Он покачал головой.

– Вы кого-нибудь учуяли?

Промытые глаза метнулись ко мне. Бенчли нахмурился:

– А?

– Вы никого и ничего не видели, но зрение – не единственный у вас сенсорный вход.

Он еще сильнее нахмурился.

Я наклонилась, чтобы посмотреть ему в глаза. Встала бы на колени, но не хотела касаться этого ковра ничем, кроме ботинок.

– Вы вампир, Бенчли. Кровосос, хищник. Будь вы человеком, я спросила бы только, что вы видели или слышали, но вы – не человек. Если вы ничего не видели и не слышали, что вы унюхали? Что почуяли?

Он положительно был озадачен:

– Что вы имеете в виду?

Я покачала головой:

– Они что, превратили вас в вампира, и не рассказали потом, что вы теперь собой представляете?

– Мы – вечные дети Господа, – сказал он.

– Фигня, фигня и еще раз фигня! Вы понятия не имеете, кто вы и кем можете быть!

Мне хотелось взять его за плечи и встряхнуть. Пять лет он уже мертв. Вряд ли он замешан, но он проходил по этой парковке очень близко к моменту убийства. Если бы не был он такой жалкой пародией на нежить, мог бы помочь нам поймать гадов.

– Не понимаю, – сказал он, и я ему поверила.

Я встряхнула головой:

– Свежего воздуху мне. – Я пошла к двери, оставив Зебровски бормотать: – Спасибо, мистер Бенчли, за сотрудничество, и если вы что-нибудь вспомните, позвоните нам.

Я уже стояла на цементной дорожке, изо всех сил вентилируя легкие ночным воздухом, когда Зебровски меня догнал.

– Какая тебя муха укусила? – спросил он. – С чего ты решила прервать допрос подозреваемого?

– Он этого не делал, Зебровски. Слишком он жалкая для этого личность.

– Анита, ты себя слышишь? Это же бессмысленно! Не хуже меня знаешь, что убийцы бывают иногда очень жалкими. Некоторые из них специализируются на жалости.

– Я не в том смысле, что мне его жалко. Я в том смысле, что такой жалкий вампир этого сделать не мог бы.

Зебровски нахмурился:

– Не уловил мысль.

Я не знала, как объяснить, но попыталась.

– То, что ему позволили верить, будто превращение в вампира решит все его проблемы, уже было плохо, но они его убили. Отняли его смертную жизнь и сделали все, чтобы он как вампир был калекой.

– Калекой? В каком смысле?

– Все вампиры, кого я знаю, Зебровски, отличные наблюдатели. Они хищники, а хищники видят все. Бенчли обладает клыками, но думает по-прежнему как овца, а не как волк.

– Ты действительно хотела бы, чтобы каждый член этой церкви был хорошим хищником?

Я прислонилась к перилам спиной:

– Не в этом дело. А в том, что у него забрали жизнь и не дали взамен другой. Сейчас ему не лучше, чем было.

– Его больше не арестовывают за пьянство и дебош.

– И сколько еще пройдет времени, пока он не выдержит, не воспользуется взглядом, не возьмет кровь и это дело не вскроется? Донорша утром проснется и побежит жаловаться на психическое насилие. Он слишком слабый вампир, чтобы у жертвы утром не было сожаления.

– Что значит – слишком слабый вампир? Анита, не вижу смысла.

– Не знаю, увидишь ли, Зебровски, но я вижу. Они страшны, или могут быть страшны, но это как смотреть на тигра в зоопарке. Они опасны, но у них своя красота, даже у принадлежащих к тем линиям, что красоты после смерти не дают, даже у этих есть некая сила. Некая мистика, или аура уверенности, или что-нибудь в этом роде. Что-то такое, чего лишен каждый член церкви, с которыми мы говорили, начиная с прошлой ночи.

– Еще раз спрашиваю: ты хотела бы, чтобы они все обладали загадочностью и силой? Хорошо ли это будет?

– Для профилактики преступлений и охраны порядка – плохо, но, Зебровски, эта церковь уговорила людей на добровольную смерть. Смерть ради чего? Я годами пытаюсь отговаривать людей от вступления в эту церковь, но я не слишком общалась с ее членами, раз уж их не удалось спасти.

Он посмотрел на меня как-то забавно – могу его понять.

– Ты до сих пор считаешь их мертвецами. Встречаешься с таким, и все же считаешь мертвецом.

– Жан-Клод не сотворил ни одного вампира с тех пор, как стал Мастером Города, Зебровски.

– А почему? Это же сейчас считается законным и не рассматривается, как убийство.

– Думаю, он согласен со мной, Зебровски.

Тут он нахмурился сильнее, снял очки, потер переносицу, снова надел очки и покачал головой.

– Я простой необразованный коп, у меня голова трещит.

– Ага, простой. Кэти мне говорила, что у тебя диплом по охране правопорядка и по философии. Коп с дипломом по философии, не что-нибудь.

Он посмотрел на меня искоса:

– Если кому расскажешь, я буду все отрицать. Скажу, что у тебя от спанья с нежитью крыша поехала и начались галлюцинации.

– Поверь мне, Зебровски, если у меня будут галлюцинации, не ты в них будешь героем.

– Это удар ниже пояса, Блейк. Я тебя даже не дразнил. – У него зазвонил мобильник. Все еще улыбаясь на мой удар ниже пояса, он открыл его. – Зебровски слу... – Он не договорил, улыбка его исчезла. – Арнет, скажи еще раз, медленно... Черт... Едем. Освященные предметы всем держать на виду. Они засветятся, если вамп будет близко.

Он побежал, на ходу захлопывая телефон. Я побежала за ним.

– Что стряслось?

Мы прогрохотали по лестнице, пока он ответил.

– В квартире обнаружена мертвая женщина. Вампир отсутствует. Квартира выглядит пустой.

– Выглядит? – спросила я.

– Вампиры – хитрые бестии.

Я бы стала спорить, если бы могла. Но так как он сказал правду, я поберегла дыхание для бега и обогнала Зебровски по пути к машине. Если бы мы оба не боялись того, что может обнаружиться на месте преступления, я бы его подразнила.