Эволюция концептуальных подходов

Мировой опыт знает по сути две модели этнической политики – ассимиляторскую и мультикультурную – от естественной, мягкой аккультурации до свободной конкуренции. Полностью ассимиляторская модель редко где удаётся. Достаточно вспомнить, как в США переходили от декларирования политики “плавильного котла” к определению её как “салат” и затем “винегрет”.

В связи с реальной ситуацией учёными обсуждаются перспективы этнокультурной и государственной идентичности как основы для социальных коалиций. В одних ситуациях они представляются конкурирующими. Так, в период этнополитического кризиса начала 1990-х годов государственный советник по политическим вопросам при президенте Татарстана Р.С. Хакимов писал: “Мировое сообщество пребывает в иллюзии, что мир состоит из государств, в то время как он состоит из народов” [Хакимов, c. 71]. В более спокойной обстановке этническая и государственная идентичность существуют как взаимодополняющие: ты можешь себя чувствовать русским и россиянином, татарином и россиянином. Двойная, тройная и более идентичность в современном мире – частое явление. Так, более 40 % русских в Татарстане и Башкортостане чувствуют себя в равной мере и россиянами и татарстанцами, башкортостанцами, а более 30 % татар и башкир – и теми и другими или даже больше россиянами (*1).

Насколько удаются проекты мобилизации в обществе этнической или государственной идентичности зависит, естественно, от многих обстоятельств: социальной, экономической и политической обстановки в стране, шлейфа исторических традиций, уровня фрустраций. Но с точки зрения деятельностного подхода важно, из каких представлений об этничности исходят социальные акторы. Поэтому неудивительно, что в период демонтажа колониального мира, роста этнического сепаратизма во многих странах идут дискуссии вокруг примордиалистской и конструктивистской концепций в понимании этничности. Шли они и в нашей стране. Примордиалистская концепция была наиболее распространенной. В ней выделяется два подхода: социально-исторический и биосоциальный. Так, до сих пор вызывает интерес (причём не у гуманитариев, как можно судить по вопросам во время общественных обсуждений этнических проблем) биосоциальная теория Л.Н. Гумилёва об этносе как явлении географическом, части биосферы Земли, о связи этноса с энергией космического излучения, способствующего появлению у части людей повышенной тяги к действию – пассионарности. Такие люди, по Гумилёву, объединяясь на основе единых стереотипов поведения и общности самосознания, и образуют этнос. Растратив энергию, полученную в момент пассионарного толчка, этнос переходит к равновесному состоянию или распадается на части.

За рубежом биосоциальный подход к объяснению этноса представлен, прежде всего, наиболее известным его интерпретатором Пьером ван ден Берге, который понимает этничность как предрасположенность человека к родственному отбору. Родственный отбор и родственные связи играют решающую роль в феномене этничности, согласно этой концепции.

Но в самом примордиализме все же доминировали социально-исторические или культурно-психологические подходы, сторонники которого понимают этничность как явление социальное, устойчивое, присущее всем историческим эпохам. К примордиалистам относят советского историка-этнолога Ю.В. Бромлея, которого сравнивают с Э. Смитом. Они понимали этнос как устойчивую форму групповой интеграции, обладающую присущими ей культурными характеристиками и самосознанием.

Эта концепция также как и марксистское (по сути тоже примордиалистское) представление о нации как исторически сложившейся устойчивой общности людей, обладающей единством экономической жизни, культуры и психологического склада, успешно использовалась в период этнического ренессанса конца 1980-х – начала 1990-х годов. Но похоже именно в связи с этим стали активно стимулироваться другие подходы – понимания этничности как символического и социального капитала, который может использоваться для мобилизации в разных целях, в том числе для достижения гедонистических устремлений, в борьбе за контроль над ресурсами, собственностью и т. п.

За рубежом такой инструментальный подход к этничности больше был характерен для этнополитиков (П. Брасс [Brass], Дж. Ротшильд), которые акцентировали внимание на лидерах – “этнических предпринимателях”, наживших политический капитал, используя межэтнические противоречия, этнические чувства. У нас в России об этом писали В.А. Тишков, М.Н. Губогло [Тишков, 1992, c. 35, 36; Губогло].

Но наибольшее внимание в интерпретации этничности привлёк, конечно, конструктивизм. Не только потому, что это общая парадигма современных социальных наук. Этнос с точки зрения конструктивизма – не устойчивая общность с культурными характеристиками, а общность людей, разделяющих представления о сходных чертах культуры, обладающая мифом об общем происхождении и солидарностью. Эти представления – результат усилий элит, этнической интеллигенции по формированию этнической общности.

Если таково представление в обществе о народах – этносах, то задачей политиков, идеологов – социальных акторов остаётся сформулировать необходимые представления, а ненужные демонтировать. Этнополитика в таком случае имеет дело не с объектом в лице этнической группы, а с определённой ситуацией.

Конечно, такой подход задевает этнические чувства людей. Отвечая на конструктивистский проект В.А. Тишкова в понимании этноса и идею приближения государственного устройства РФ к модели США, Р.Г. Абдулатипов – тогда заместитель Председателя Совета Федерации – писал в апреле 1994 г. в письме на имя Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина: “Народы угадывают скрытую логику подобных рассуждений: России нужны Чечня, Тыва, Калмыкия и не нужны чеченцы, чуваши, тувинцы, калмыки” [Абдулатипов, c. 232–233].

Обращение Р.Г. Абдулатипова было результатом не только эмоционального всплеска, но и реакцией, связанной со сломом традиционных представлений у самой элиты. Ведь в прожитые советские годы декларировались гуманитарные принципы “национальной политики”, хотя на поверку в ней преобладал, конечно, инструментальный подход.

Конструктивистский подход не означает отрицания реальности существования народов. Если люди разделяют представления о существовании такой общности как народ, национальность, то это есть реальность, которая имеет свои последствия.

Определяя инновационную способность акторов вести себя в соответствии с позицией в социальном пространстве, задаёшься вопросом: как они через ментальные структуры воспринимают это пространство? Ведь их действия зависят как от их личных качеств, так и от понимания ситуации. А в этом понимании они следуют “логике социальной практики”. Таким образом, есть основания определять этнополитику как ответы на практику схожих ситуаций этнонациональных взаимодействий, в том числе через создание новых идеологических и политических проектов.